Тихо звенели подсушенные морозцем зеленые листья. Фонарь над крыльцом включить, наверное, забыли, поэтому на улице было темно, тихо и страшно, но Лидка была счастлива. Она любила эти нечастые визиты к родственникам, когда собирались в большом и сытном доме бабушкиной сестры родные, двоюродные сестры и братья с детьми и внуками. Постепенно глаза привыкли к темноте, стали видны беленые стены одноэтажных домиков с двух сторон обступивших улицу. В ближних домах сквозь закрытые ставни пробивался розовый свет.

Лидка боялась пошевелиться. Ей казалось, что стоит она на краю черной, бездонной пропасти. Сердце сжималось от этого нового, незнакомого еще чувства одиночества в ночи, но сделать шаг назад, к свету она не спешила. Она думала о том, что домой они пойдут втроем, с ними будет идти мамин двоюродный брат, дядя Коля, а значит ее, маленькую и неугомонную, взрослые будут держать за руки с двух сторон! Лидка еще никогда не ходила так. Она завидовала сверстникам, когда кто-нибудь из них, крепко держась за руки мамы и папы, мог перепрыгнуть через ступени, взлететь, или вовсе повиснуть на руках взрослых, поджав ноги. Она пыталась себе представить, что чувствует человек, когда с двух сторон между маленьким человеком и миром стоят мама и папа, пыталась, и не могла. Мама, нагруженная авоськами, вечно спешащая, тянула, обычно Лидку за руку, а та все равно отставала, потому, что вторая рука девочки оставалась свободна. Отца у Лидки не было…

Наконец, кто-то догадался включить фонарь, и теперь за ворота высыпали все: и те, кого провожали, и те, кто провожал. Гости прощались, расходились в разные стороны: кто-то спешил на автобус, кто-то пешком отправлялся в центр, и только Лидка с мамой и дядей Колей жили на Свободе, в нескольких кварталах от гостеприимного дома. Вечер прошел весело за шумными настольными играми, долгими разговорами. Пироги в этом доме были знатными. Лидка долго оглядывалась, махала рукой, кричала: Да-сви-да-ни-я!

Наконец, свернув за угол, они остались втроем в сырой, черной ночи. Впрочем, как только свернули, и не стало видно яркого огня, глаза к темноте привыкли быстро, и вскоре, стали различать предметы вокруг. Идти было далеко, мама крепко держала Лидку за руку, продолжая начатый еще в доме разговор с братом. Дядя Коля шел со стороны мамы.

Улицы размокли. Земля больше не могла впитывать воду. Развороченная самосвалами грунтовая дорога напоминала скорее лунный ландшафт, чем тихую городскую улицу. Лидка не могла найти повод, чтобы взять маму за другую руку, оказаться посредине. Взрослые шли быстро, Лидка не успевала за ними. Ботинки быстро промокли, чулки до колена отсырели. Лидка то и дело скользила, спотыкалась, попадала в лужи. Наконец, взрослые замолчали, и теперь в холодной тишине слышен был только дождь, да мокрый звук шагов. Так они прошли почти половину пути, и теперь на дороге стало видно светлеющее пятно большой лужи. Чтобы обойти ее, пришлось, всем троим, пройти по пешеходной тропинке, вдоль дома. В доме были слышны голоса. Люди то ли ссорились, то ли праздновали что-то. Ночь поглощала звуки и, отойдя всего на несколько шагов, Лидка перестала слышать что-либо. Все трое снова вышли на дорогу. Только теперь дядя Коля оказался рядом с Лидкой, и она стала даже подпрыгивать, чтобы не отставать. Мама по-прежнему, тянула Лидку за левую руку, но правая рука маленькой, пятилетней девочки была уже готова устремиться навстречу крепкой мужской руке…

Дядя Коля шел, нахохлившись, подняв плечи, засунув в карманы пальто обе руки. Дом стремительно приближался, уже были видны освещенные дома на улице Свободы. Уже показался дом, в котором жила Лидка со своей мамой. Лидкина мечта быстро таяла, ускользала, так и не успев стать реальностью. Нужно было что-то делать. Немедленно! И Лидка решилась. Потянув маму за руку, девочка прошептала, что хочет что-то сказать маме на ушко. Они остановились. Мама наклонилась к Лидке, заметив вслух, что до дома осталось совсем близко, поэтому можно, немного потерпеть. Но Лидка, обняв мать за шею, неожиданно горячо зашептала: - Мама, мамочка, ну, пожалуйста, скажи дяде Коле, пусть он даст мне руку! Пока Лидка формулировала свое самое заветное желание, дядя Коля ушел немного вперед, и теперь они ускорили шаг, чтобы догнать его. Когда поравнялись, мама обратилась к брату:

- Коля, дай ребенку руку!

В это время все трое вышли на широкую, хорошо освещенную улицу. Ноги больше не скользили по грязи, а твердо шли, упираясь в мокрый асфальт. Что произошло потом, Лидка не смогла бы объяснить и годы спустя, когда выросла и водила за руку уже своих детей. Дядя Коля, казалось, не услышал обращенной к нему просьбы. Он только глубже засунул руки в карманы и стал усиленно топать, стараясь освободиться от налипшей на ботинки грязи. Мама сжала Лидкину руку, но просьбу не повторила. Брат мог не расслышать ее. А мог не захотеть расслышать. В том и другом случае говорить было не о чем. Здесь, в городке на ярко освещенной улице стали попадаться редкие прохожие. В свете фонарей стали видны дождевые струи. Гремела вода в желобах, сливалась в бурные потоки. У хлебного стояла машина, остро пахло свежим серым хлебом. Грузчик вытаскивал крючком большие поддоны, ссыпал хлеб в приемное окошко полуподвального магазина, где женщина в белом халате складывала буханки ровными рядами. Купить хлеб можно было только без сдачи, под расчет. Пришлось уговаривать и ждать.

Хлеб был горячим, ароматным, с хрустящей корочкой, но Лидка не стала просить мать отломить кусочек. Она думала о том, почему ее добрый, умный и любимый дядька не дал ей, Лидке, руку. Может быть, рука у него болела?! А, может быть, болела душа? Лидка спрятала, наконец, свои замерзшие ладошки в карманы и не вынула их оттуда даже когда, доведя их с мамой до угла дома, дядя Коля стал прощаться. Лидка буркнула: - До свидания! - и пошла вперед. Поправить произошедшее было уже нельзя. Еще одна Лидкина мечта так и осталась мечтой, но сама она больше никогда в жизни не повторила свою просьбу. Однако день этот, холодный и дождливый участники этой маленькой трагедии все-таки вспомнили. Через много лет. Девочка и мужчина. Правда, при других обстоятельствах. Дядька Коля женился, постарел, пополнел. У него родилась, и уже подрастала дочь, и шалило сердце.

Приходя в гости к сестрам, он по-прежнему, весело барабанил в дверь, заглядывал в широкую щель, которую сам и прорезал когда-то для писем в этой толстой дубовой двери. Кричал грубым чужим голосом:

– Откройте! Киш-миш-лишь пришел!

Лидка жила с мамой, маминой сестрой и ее дочкой. Они все любили, когда дядя Коля приходил к ним. В доме становилось шумно, царило оживление. Домашние прекращали ссоры, садились за большой стол пить чай. Играли в лото на деньги, жарили семечки, обсуждали городские и семейные проблемы. Собеседником дядя Коля был интересным. Работал он на авиационном заводе. Все, что он говорил и делал, было значительно и необычно. Например, новогодняя елка у него в доме сверкала необыкновенными огнями! Это сегодня, китайские елочные гирлянды на любой вкус продаются во всех магазинах круглый год, и дети удивятся скорее отсутствию на елке огней, чем их наличию, а тогда это было чудо! Дядя Коля умел абсолютно все: столярничал, ремонтировал радиоаппаратуру, мастерил, выпиливал и вообще всячески благоустраивал жизнь.

Работал он в отделе технического контроля Машиностроительного завода, главным контролером, – следил, чтобы рабочие делали самолет правильно, не допуская просчетов и ошибок. И каждый раз, заслышав характерный стук, Лидка со своей двоюродной сестрой неслась к двери с криком:

- У-у-рр-ра! Киш-миш-лишь пришел!

Время шло. Лидка окончила школу, поступила на факультет радиотехники в институт. Теперь, приходя в гости, дядька Коля подолгу слушая Лидкины рассказы об институтских делах, студенческих стройотрядах, альплагерях и планах на жизнь, одобрительно кивал головой, и говорил Лидке:

- Ты, девочка, молодец! Ты далеко пойдешь! Ты еще всем докажешь!

Лидка окончила институт, уехала по распределению работать в Сибирь. Доказывать. В те времена все куда-нибудь уезжали. Все хотели быть физиками. Все писали стихи и слушали по ночам сквозь треск глушителей радио «Голос Америки»… Впрочем, кто-то делал это просто из любопытства, а кто-то, чтобы точно знать, что живем мы в самой лучшей стране в мире. Однако, убедиться в этом на практике советские люди смогут значительно позже, когда ничего исправить будет уже нельзя... когда глушить «Голос Америки» перестанут...

Вернувшись однажды в свой родной город, Лидка узнала, что дядя Коля болен, и уже давно не встает. Жил он теперь далеко от завода, в маленькой, однокомнатной квартире, где-то на Кислородной площади. После долгих лет ожидания в коммунальной квартире, когда и дочь его уже выросла, когда болезни одолевать начали, когда все-все вокруг уже давно получили отдельные благоустроенные квартиры, дошла, наконец, очередь и до Лидкиного дядьки. Но опять, нашелся на заводе кто-то более важный, более нужный, тот, кому нельзя было дать однокомнатную, кто привык к хоромам. Этот кто-то и получил предназначенную ветерану двухкомнатную квартиру недалеко от завода. А постаревшего дядьку Колю с семьей вселили в тесную, однокомнатную хрущевку. Спорить было не с кем и не о чем. От бессилия и обиды дядька слег. Завод, самолеты составляли суть его жизни, и теперь какая-то часть его души от такой горькой обиды просто перестала жить. Дядьку парализовало. Но главное, – он потерял интерес к жизни. И только когда узнал, что приехала Лидка, захотел увидеть ее.

Лежал дядька тихо, неподвижно, и только высоко вздымающийся живот выдавал в нем жизнь. В доме разговаривали шепотом, стараясь не потревожить больного. Когда прозвенел звонок, дядька Коля открыл глаза, увидев Лидку с матерью, чуть улыбнулся краешками губ, потом снова забылся. Все, кто были в доме, тихо разговаривали в маленькой кухоньке. Лидка была на балконе, когда уловила в комнате какое-то движение. Она заглянула в дверь, увидела, что дядька делает ей какие-то жесты, быстро подошла к постели. Дядька Коля и вправду пытался что-то сказать, но язык не слушался его, мешал звукам превращаться в слова. Получалось какое-то мычание. И все-таки слышалось в этих звуках что-то привычное, родное, давнее…

– Ки-и-иш…лишь – не хотел сдаваться умирающий.

- Киш-миш-лишь! - сказала за него Лидка и, уловив едва заметное движение дядькиной руки, навстречу ей, протянула свою.

Вот и сбылось! Дядька Коля из последних сил сжал Лидкину ладошку! Они смотрели теперь в глаза друг другу и думали об одном. Сильный, здоровый мужчина и маленькая, не знавшая отца девочка, были снова под дождем, на той ночной улице, на развороченной мокрой дороге, и замерзшую маленькую Лидкину ладошку держала сильная мужская рука.

Лидка могла теперь перелететь через любую лужу, но... было уже поздно!

Дядька Коля отдавал ей свой долг, просил у нее прощения и прощался! Умер он вскоре, так же тихо, как жил. Никто и никогда в этом мире не произнес больше это непонятное и странное слово: киш-миш-лишь. Больше всех плакала Лида.