Рассказы штурмана Игоря Жилина (ч.8)
Литерная фуражка
Такие фуражки я раньше видел только у полковников из московских проверяющих комиссий. С высокой тульёй и лакированным козырьком, с позолоченным шнурком и шитьём они были несбыточной мечтой лейтенанта из провинции. Даже у нашего командира полка такой не было.
Попав служить на Чкаловскую, я узнал, что стоимость моей мечты двадцать пять рублей (в то время сумасшедшие деньги), и шьют их вполне официально для старших офицеров в центральном военном универмаге. На Чкаловской эти творения мастеров головных уборов называли литерными, берегли и надевали при перевозке особо важных пассажиров.
С надеждой стать майором и исполнить свою давнюю мечту полетел я для налёта в составе экипажа главкома ВВС с почтой в Чехословакию. Из-за грозы оставили нас там ночевать, благо, что главного пассажира на борту не было.
После ужина в лётной столовой мой инструктор вместо своей литерной фуражки обнаружил на вешалке видавшую виды «ватутинку» с ручкой от алюминиевой ложки внутри, чтобы тулья не превратилась в плоский афганский головной убор. Такую даже курсанты выпускного курса не носили.
Опечаленный случившимся, Иваныч слушал мудрые советы командира корабля, запивая потерю чешским пивом.
— Лёша, не будь дураком. Завтра придём на завтрак вместе с местными. Ты раньше всех выйди из-за стола и выбери на вешалке себе фуражку поприличнее, чтобы домой идти не стыдно было.
Иваныч так и сделал. А командир корабля после завтрака не нашёл в раздевалке своей литерной фуражки. Покраснев от негодования, он завопил:
— За два дня спереть две литерные фуражки у экипажа главкома — это полное хамство! А ещё за границей служат, в Европе! Даже взамен ничего не оставили! Крохоборы!
Приходим в гостиницу. Довольный, как сытый кот, штурман вертит в руках свою добычу.
— Смотрите, какой-то пижон даже тут носил литерную фуражку. Новее, чем моя была. Размер, правда, великоват. Но ничего, газетку вставлю, в самый раз будет, — делится он с нами своей радостью.
Искра догадки блеснула в глазах командира. С видом ясновидца он попросил:
— Лёша, отогни внутри подкладку и прочти, что там написано.
— Айткулов, — внезапно изменившимся голосом огласил Иваныч.
— Спасибо, что мою фуражку до гостиницы донёс. Не стоило, я бы и сам с этим справился.
Под дружный хохот экипажа штурман-инструктор насупился. Весь обратный полёт он переживал и ни разу не влез ко мне в кабину. Домой он шёл с непокрытой головой. А в ближайший выходной поехал в Москву — заказывать себе новую литерную фуражку.
Кураж
Всё началось в начале февраля, когда на вечернем построении замполит эскадрильи вдруг неожиданно ошарашил нас новостью о том, что к празднику 23 февраля решено провести смотр-конкурс художественной самодеятельности, и нашей эскадрилье выпала огромная честь представлять на этом конкурсе хор. А посему:
— Молодые офицеры, кому двадцать пять и младше, выйти из строя! За мной шагом марш!
Завёл он нас в класс и сходу озадачил:
— Времени у нас меньше двух недель, поэтому репетировать будем ежедневно по вечерам, начиная с сегодняшнего дня.
Народ сразу оживился, стали доказывать, что ни слуха, ни голоса у них отродясь не было, а по пению в школе были одни двойки.
— Ни того, ни другого от вас и не требуется. Главное — выучить слова и как можно громче орать их под музыку, — мудро успокоил нас замполит. — Кстати, музыканта я уже нашёл, — с этими словами он протянул руку в сторону какого-то зачуханного мужичка, скромно сидевшего с баяном в углу. Где замполит его раздобыл, одному Богу известно. Нос новоявленного массовика-затейника выдавал в нём отнюдь не любителя горячительных напитков, а явного профессионала.
На этом сюрпризы не закончились. Тут в класс стали входить какие-то тётки.
— Вот и девочки подошли, — говорит замполит. — Я пригласил активисток женсовета в женскую группу нашего хора.
— Здравствуйте, девочки!
На первый взгляд девочкам этим было далеко за тридцать, мы на их фоне выглядели сопливыми сынками. Но выбирать было не из кого — на безптичье и попа соловей.
Происходило всё это во времена, когда неутомимый борец за мир Л.И. Брежнев одарил мир такими шедеврами, как «Малая земля», «Возрождение» и «Целина». Поэты-песенники с ушлыми композиторами, держа нос по ветру, не могли оставить сей кладезь без внимания, и разродились на их тему песнями, две из которых мы, идя в ногу со временем, включили в свой репертуар.
В день смотра, ожидая своей очереди на выступление, мужская группа хора в парадной форме разминалась красненьким в подсобке за сценой. Неожиданно к нам заглянул заместитель командира полка. Мы называли его Кобзоном — за то, что он на конкурсе пел песню из репертуара знаменитого певца.
— Я вас строго накажу за то, что вы пьёте эту гадость! — воскликнул голосом Кобзона наш Кобзон.
Мы замерли со стаканами в руках.
— Артисту перед выходом на сцену можно выпить граммов сто пятьдесят коньяка для куражу, а не этой дряни!
С этими словами он сунул крайнему от двери лейтенанту двадцатипятирублёвую купюру:
— Сгоняй в дежурный, купи коньяка, я с вами выпью.
Дежурный магазин был метрах в ста от Дома офицеров. А поскольку старший товарищ ничего не сказал о количестве, Юрик быстро принёс четыре бутылки коньяка.
Выпив с нами положенные сто пятьдесят граммов и пожелав нам не увлекаться, Кобзон пошёл готовиться к выступлению. Не увлекаясь, мы быстренько допили коньяк, отполировав сверху красненьким. И такой кураж у нас появился, хоть в Большом театре выступай.
Раздвинулся занавес, Баянист заиграл вступление к «Малой земле». Юрик — наш солист, набрав в лёгкие побольше воздуха, вдруг начал первый куплет «Родной страны». Он пел так самозабвенно, что не слышал аккомпаниатора, продолжавшего играть «Малую землю», не видел дирижёра, судорожно размахивающей руками и убежавшей за кулисы. Подошла наша очередь петь припев. Нисколько не сомневаясь, мы во всю мощь наших глоток, забивая баяниста и сминая нестройный хор женщин, пытавшихся тянуть «Малую землю» грянули:
Недаром, недаром во все времена
Победа приходит в сраженьи.
Родная Отчизна, родная страна,
Мы славим твоё возрожденье!
Родная страна!
Баянист вместе с женщинами умолк. Мы продолжали a cappella. Казалось, стены дрожали от наших голосов. Мы допели бы песню до конца, но замполит приказал закрыть занавес. Дубля два нам не дали. Пропало первое место.
Либава
По прилёту в Калининград главком ВМФ ставит командиру корабля задачу на дальнейшие перелёты:
— Сегодня ночуем здесь. Завтра в девять летим в Либаву — там тоже ночёвка. Потом — в Ленинград и домой, — сказал адмирал флота и уехал в чёрной «Волге».
Когда заранее не известны планы перевозимого начальства, задача на аэродроме вылета ставится до первого аэродрома посадки, а в полётном листе делают запись: «Самолёт в распоряжении пассажира».
Стали искать в сборнике аэродром Либава — нет такого. Название у всех вроде бы на слуху, а данных нет. Интернета тогда ещё не было. Подключили к поискам КП авиации Балтийского флота. Кому, как не им, знать свои аэродромы? Там тоже найти не могут, хотя где-то слышали такое название. Позвонить главкому, чтобы узнать, что это за Либава такая и где её искать, профессиональная гордость не позволяет. Что мы, глупее моряков? Звоним в Москву на ЦКП. Там нас обзывают нехорошими словами:
— Не валяйте дурака! Что, вы не знаете, где находится Либава? — сурово отвечают нам.
Чтобы не показывать свою дремучесть, идём на хитрость:
— Где расположена Либава, мы прекрасно знаем, просим сообщить данные аэродрома, — ставим на уши москвичей.
Тут у них случается запор мыслей. Часа через три нам звонят и уже не таким уверенным голосом говорят:
— Мы позвонили в Центр аэронавигационной информации, там у них работает какой-то древний пенсионер. Он говорит, что Либавой до войны называлась нынешняя Лиепая. Вы на всякий случай проверьте. Как доверять какому-то старику? Он, вероятно, больше забыл, чем знал.
Проверили в домашней энциклопедии у местного командира полка. Дед оказался прав. Тут все наперебой заголосили, что они это давно знали, просто забыли. Нам было уже всё равно — после драки кулаками не машут. Потеряв полдня, даём заявку и едем отдыхать.
Наутро, когда рассказали главкому эту историю, он рассмеялся и извинился. С тех пор, ставя задачу экипажу на перелёт, адмирал стал уточнять, как называется аэродром: по-старому или по-новому.
Миллионер
Что такое галопирующая инфляция, я впервые узнал на примере Польши. В бытность Варшавского договора наши самолёты ежедневно возили туда почту для Северной группы войск. Бывало, в течение одной недели дважды слетаешь в Польшу и получаешь в местных злотых за вторую посадку (на наши деньги сущие копейки) почти в два раза больше купюр со многими нолями, чем за предыдущую. А уж нолей на их фантиках — замучаешься считать.
— Сбылась вековая мечта польского народа. Каждый поляк стал миллионером, — шутил мой командир.
После такого полёта правый лётчик Юра Диденко торопился на свидание к девушке. Жил он в Москве. Где же ещё жить настоящему украинцу, не в Киеве же? На входе в метро он решил купить у бабки для своей избранницы розы. Цены явно кусались. Денег хватало лишь на два цветка. Попробовал торговаться — впустую. Жадная бабка грудью стояла за каждый цветок. И тогда Юра, шутя, спросил:
— Мать, а может, в валюте возьмёшь?
Это сегодня любая торговка легко отличит американский доллар от канадского, а узбекский сум от казахского тенге. А в то время, увидев иностранную купюру с таким количеством нолей, бабка явно подвинулась рассудком. Вцепившись в неё двумя руками, она ногой судорожно стала двигать Юре пластиковое ведерко с розами:
— Бери, сынок, всё вместе с ведром! — и, чтобы миллионер не передумал, поспешно ретировалась в метро. Представляю, какой неожиданный сюрприз её ожидал, когда ей за эти «сумасшедшие деньги» предложили в банке чуть меньше двадцати рублей. Так ей и надо — не будь жадной.
А Юра, постояв немного в раздумье, удобно ли дарить девушке розы в таком виде, обречённо махнул рукой и, подхватив ведро, отправился на свидание.
На хэ
До начала предполётных указаний оставалось пять минут. Лётный состав, участвующий в полётах, уже сидел в классе, ожидая командира полка. Только начальник штаба лихорадочно носился между классом и улицей, причитая вслух:
— Где этот краснорожий хрен, мать его так! Сейчас приедет командир полка и вывернет меня наизнанку из-за него. Ну уж, я ему задам! Засажу по самые гланды, алкаш хренов!
— Петрович, ты чего так суетишься, как блоха в мотне? — участливо спрашивает его штурман полка.
— Засуетишься тут. Синоптика-то нет! Где его носит с его картами, чёрт бы его побрал!
— Какого синоптика?
— Да недавно к нам перевёлся из Германии капитан. Ряха у него здоровенная и всё время красная. Фамилия у него ещё на «хэ».
Никто такого капитана вспомнить не мог. Тут подъезжает газик командира полка, и из него как ни в чём не бывало вылезает разыскиваемый метеоролог с улыбкой во всё лицо и рулоном синоптических карт под мышкой. Начальник штаба судорожно сглатывает слюну.
— Так это же капитан Тонких! — восклицает кто-то.
— Ну так я же и говорю — фамилия у него на «хэ», — облегчённо произносит Петрович.
Навязчивый сервис
Ещё в советское время по пути в Болгарию приземлились мы в аэропорту Одессы для прохождения таможенного и пограничного контролей. Поставили нашу «тушку» на перроне носом к терминалу, чтобы контролёрам было недалеко ходить.
По давней традиции военной авиации, спустившись на землю и встав в одну шеренгу за хвостом самолёта у самой кромки бетона, экипаж дружно стал справлять малую нужду, не обращая ни на кого внимания.
Нашу идиллию нарушил вежливый голос по громкоговорящей связи:
— Уважаемые товарищи военные лётчики, к вашим услугам в здании аэровокзала имеются прекрасно оборудованные туалеты. Предлагаем вам воспользоваться ими.
Оглянувшись, мы застыли на месте, забыв заправить в брюки своё хозяйство. Сквозь стеклянную стену накопителя на нас с интересом смотрели десятки глаз собиравшихся вылетать пассажиров. Разделяло нас максимум метров сто пятьдесят, но охватившая нас паника, казалось, сильно скрадывала это расстояние. Сказать, что мы сильно смутились, значит, ничего не сказать. Одно нас успокаивало — во время нашего неприличного коллективного действа мы стояли к зрителям спиной…
Народное средство
Заболел наш товарищ и однокашник — простыл, наверное. Из-за повышения температуры дали ему на три дня освобождение от службы. Надо было слушать штурмана эскадрильи, который чуть ли не в приказном порядке обязал нас, трёх молодых лейтенантов, носить тёплое нижнее бельё, ставя себя в пример:
— Вот я никогда не болею. А почему? Потому что когда первого сентября дети идут в школу, я кальсоны надеваю, а когда уходят на летние каникулы — снимаю. А если кто из вас заболеет, я буду считать это умышленным членовредительством.
Намереваясь быстрее поставить членовредителя в строй, мы, его однокашники, решили лечить товарища народными средствами. В пятницу после службы купили две пачки горчичников, банку горчицы, буханку чёрного хлеба и на всякий случай пару бутылок водки. Добавив к этому из своих запасов приличный шмат сала и банку мёда, мы заявились к больному. Жил он в профилактории — в одной комнате с молодым командиром корабля, который в это время улетел в командировку.
— Тук-тук. Айболита вызывали? Сразу два пришли и микстуру принесли, — говорим мы, обращаясь к больному. — Сейчас мы тебя на ноги поставим.
Быстро организовав стол, мы приступили к лечению народными средствами.
— Тебе надо хорошо пропотеть, поэтому закусывай салом с мёдом, а потом мы поставим тебе горчичники.
Сами мы закусывали салом с горчицей. Процесс лечения был настолько интенсивным, что мы и не заметили, как обе принесённые бутылки опустели, а больной, сидя за столом, задремал.
— Ты смотри, как его развезло, совсем ослаб от болезни. Я думал, за третьей придётся бежать.
Мы перетащили больного на кровать и заботливо облепили всё тело горчичниками.
— Чтобы он лучше пропотел, давай, оденем его в меховое, — предложил мой товарищ.
Мы с трудом натянули на обмякшее тело лётные меховые ползунки и куртку, унты и шапку с перчатками одевать не стали, чтобы не будить больного. С чувством исполненного долга мы выключили свет и тихо вышли из комнаты.
Что было дальше, не знаю. Только потом больной ещё неделю лечил ожоги от горчичников. Зато простуда прошла — подействовало народное средство.
Не генеральское дело
Летом в пятницу после обеда, когда мы уже с нетерпением поглядывали на часы, ожидая вечернего построения в предвкушении двух выходных дней, в полковой класс неожиданно вошёл командир полка.
— Рожин, Синельников, — назвал он фамилии командиров экипажей. — Со своими штурманами ко мне в кабинет на постановку задачи.
— Ну, всё, приплыли, — думаю я про себя. Рожин — это мой командир.
Без всякого энтузиазма идём, куда приказано.
— В воскресенье в одиннадцать с интервалом в пять минут приказываю вам перелететь в Шереметьево-1 в распоряжение начальника ЦКП ВВС генерала Червякова, — доводит до нас командир полка. — Больше я сам ничего не знаю, дальнейшие указания получите от него. Возьмите на всякий случай все свои карты по Союзу и за границу. Загранпаспорта на КП тоже не забудьте — кто знает, что на уме у этого Червякова. Вопросы есть?
Вопросы, конечно, у нас были, но в армии не принято их задавать.
Перелетаем в Шереметьево. На стоянку, отчаянно размахивая руками, нас заводит сам Червяков.
— Ох, чувствую, не к добру это всё, — произносит мой командир.
Выключаемся, выходим, командиры экипажей докладывают начальнику ЦКП. Не обращая на них внимания, Червяков со своим заместителем что-то оживленно обсуждают.
— Так, отлично! Основной и резервный. Здесь будет почётный караул, там оркестр. Не забудь, чтобы подготовили два трапа с красными ковровыми дорожками. Всё должно быть красиво.
— Товарищ генерал-майор, разрешите получить дальнейшие указания, — повторно обращаются к нему командиры.
— Какие указания? Всё. Можете лететь домой.
Мы ко всему были готовы, но такой ответ нас просто ошеломил. Оказалось, что завтра отсюда должны вылетать министр обороны СССР с министром обороны одного из капиталистических государств. Чтобы воочию увидеть всю красоту момента, Червяков решил провести генеральную репетицию.
Когда мы пришли оформляться на обратный перелёт, женщина-диспетчер поинтересовалась:
— Ребята, а зачем вы к нам прилетали?
Пришлось сказать ей правду. У женщины от смеха аж слёзы выступили.
— А что, ваш генерал не мог шагами измерить, где и как будут стоять самолёты? Зачем в воскресенье вас сюда вызывать, самому с замом приезжать? — почти рыдая, спросила нас диспетчер.
— Не генеральское это дело — мерить шагами бетонку, — только и смогли мы ей ответить.