Рассказы штурмана Игоря Жилина (ч.3)
Восток - дело тонкое
У нас дома ещё не весь снег сошёл, а в Туркмении, в Марах, воздух уже прогрелся до плюс тридцати градусов. В ожидании разрешения на вылет наш экипаж, бросив самолётный чехол на горячий бетон, растянулся на нём в тени крыла в одних трусах. Не заметили, как, разморившись, задремали. Вылет из дома сегодня был ранний.
Лишь мы с командиром корабля, мужественно борясь с жарой и с бестолковыми диспетчерами, яростно накручивая телефон на командном пункте, третий час пытаемся вырваться куда-нибудь из этого пекла. Наконец, добро на перелёт получено. Идём к самолёту. Спят наши гаврики, аж пузыри пускают.
— Экипаж, подъём! Летим в Барнаул, — командует командир.
Стали просыпаться. Лишь борттехник мирно продолжает посапывать. И тут кто-то замечает возле него свернувшуюся змею. Тоже отдыхала в тенёчке. Что делать? Резко разбудишь Николаича — тот может спросонок дернуться, и змея его укусит. Ядовитая она или нет — разбираться было некогда. Кто знает, что у этих гадов на уме? Осторожно потрясли борттехника за ногу. Он открыл глаза. Шёпотом, чтобы не потревожить ползучую тварь, ему говорим:
— Николаич, не дергайся, рядом со змеёй спишь.
— Да я с ней в одной постели уже двадцать пять лет сплю, — отвечает он спокойно, поворачиваясь на другой бок.
И тут взгляд его упал на непрошеную соседку. Дико заорав, борттехник мгновенно отпрыгнул в сторону, оттолкнувшись всеми четырьмя конечностями. А недовольная змея быстро поползла в пустыню.
Отдышавшись, готовимся к запуску двигателей. И тут радист обнаруживает, что коробка, в которой сидела пойманная здесь же детям на забаву черепаха, валяется открытой на полу кабины расчёта, а самой черепахи и след простыл.
Все занялись поиском беглянки. Не дай Бог, заползёт такая «тортила» в органы управления — в полёте всякое может случиться. Два часа бесплодных поисков, сопровождаемых нецензурными выражениями, ни к чему не привели. Дважды я бегал к диспетчеру, перенося время вылета. И тут кому-то в голову пришла идея объявить режим тишины. Если черепаха где-то скребётся, мы услышим. И точно! Нашли застрявшую беглянку в рукаве лётной куртки. Раз пять эту куртку перекладывали с место на место во время поисков, но черепаху никто не обнаружил. Облегчённо вздохнув, выпустили черепаху на волю и полетели дальше навстречу новым приключениям.
Вылысыпыдысты
Вот какой случай произошел в Мелитополе в соседнем военно-транспортном авиационном полку…
Командовал им незабвенный Иван Никитович Гречаник. Настоящий хохол в хорошем смысле слова, известный тем, что знал слово с шестью «Ы» — «ВЫЛЫСЫПЫДЫСТЫ». Его радиообмен в эфире звучал примерно так:
— «Кормыло» («Кормило» — это учебный позывной аэродрома), я — пъять трыдцатый. Прохожу пэрвый поворотный вызуално. Условия для хруппы хорошие.
В марте 1979 года (ещё до официального ввода наших войск в Афганистан) командиру была поставлена задача: десятью бортами доставить в Кабул какой-то груз. Правым лётчиком в экипаже Гречаника был лейтенант Миша Гурьев. При подлёте к границе командир спрашивает у него:
— Мыша, ты в училище анхлыйский учил?
Получив утвердительный ответ, продолжает:
— Напыши мне по-анхлыйски тока русскими буквами — я двэнадцать сто трыдцать второй, вэдущий хруппы. За мной дэвъять едэныц, замыкающий — двэнадцать сто шэстьдэсъят пъятый. Следуем с посадкой в Кабуле.
Какой группы — непонятно, шли по трассе на десяти минутах, как одиночные самолёты. Короче говоря, пытался выдать супостату всю тайну.
Миша в училище был отличником, но ведение радиообмена на английском в программу обучения не входило. Поэтому бедолага не знал, что при радиообмене на английском языке каждую цифру позывного необходимо произносить отдельно — один, два, один, три, два. Напрягая память, он добросовестно перевёл всё, что просил командир — так, как услышал.
Вглядываясь в переданную ему бумажку, командир полка с характерным украинским акцентом выдал в эфир, как в лужу пукнул:
— Ай эм тувэлв ван хандрид фёти сэконд, — и так далее…
Надо ли говорить, что было с теми, кто услышал этот бред? Это вам не «вылысыпыдысты».
Генерал
Какие порядки сейчас, не знаю, а раньше было категорически запрещено посещение лётной столовой в лётно-технической форме — проще говоря, в комбинезонах. Все об этом запрете знали и, как всегда, с удовольствием его нарушали. Начальство, чтобы пресечь это безобразие, запрещало официанткам обслуживать хитрецов — никакого эффекта. Какая же Зина или Клава не войдёт в положение и не покормит сердешного, который так спешит, что нет времени переодеться? Тогда стали ставить патруль у входа в столовую, чтобы отлавливать нарушителей.
Жарким летним днем в обеденное время со скучающим видом у столовой стоял майор из военного института с повязкой начальника патруля на рукаве и двумя патрульными по бокам. Вдруг лицо майора оживилось. Навстречу, не скрываясь и явно направляясь в столовую, появились две потенциальные жертвы без фуражек и галстуков в расстёгнутых до пупа комбинезонах. Начальник патруля, удивляясь такому нахальству, подозвал их к себе. Представившись, майор ехидненько так спросил:
— Ну, что, голубчики, попались? Форму одежды нарушаем?
Один из двоих — тот, что помоложе, в синем комбинезоне — повернулся ко второму, что был постарше и имел довольно представительный вид: в светлом комбинезоне, с благородной лысиной, обрамлённой остатками седых волос, и солидным брюшком:
— Товарищ генерал, я же говорил вам, что в столовую в комбинезонах нельзя. А вы всё: — Давай, давай! Некогда. Надо успеть, ещё два полёта сделать.
— Действительно, это моя вина. Но, думаю, патруль нас пропустит в качестве исключения. Как, товарищ майор?
Начальник патруля, изменившись в лице, приложил руку к козырьку фуражки, отдавая честь:
— Извините, товарищ генерал, не признал. Богатым будете, — скороговоркой заговорил майор: — Конечно, конечно проходите. Приятного вам аппетита.
— И вам не хворать, — ответил обладатель лысины, скрываясь в дверях столовой.
Каково же было удивление майора, когда он через два дня случайно встретил своего «генерала» с погонами прапорщика на рубашке. Думаю, майор надолго разочаровался в человечестве. Хорошо, хоть в запой не ушёл.
Глаз-алмаз
Было это ещё до первой чеченской войны…
Мы неделю возили по Северному Кавказу группу разведывательного управления из Москвы во главе с генерал-лейтенантом. Аэродромов в том регионе много и мы каждый вечер перелетали с одного на другой. На каждом из них провожавшие местные товарищи, помня о кавказском гостеприимстве, устраивали прощальный ужин…
Где-то на четвёртый день после такого ужина генерал-лейтенант, уже сидя в кресле главного пассажира и увидев в иллюминатор стоящего у трапа командира корабля, подозвал нашего механика и многозначительно изрек:
— Этого майора я уже где-то видел, только не помню, где.
— Конечно, видели, это же он вам по два раза в день докладывает — в начале и конце полёта.
— Вот видишь, что значит профессиональный разведчик. У меня глаз-алмаз, лучше всякого фотоаппарата — один раз увидел и запомнил на всю жизнь.
Вот какие замечательные люди служили в нашей разведке!
Гласность
В нашей армии имеют место нормальные человеческие отношения, доведённые до абсурда…
Неправда, что гласность пришла к нам вместе с Горбачёвым. Ещё в конце семидесятых командование нашего авиационного полка вдруг неожиданно решило провести конкурс кандидатов на замещение освобождаемых должностей. Понятное дело, понедельник — самое время.
В список претендентов на должность штурмана отряда угодил и я. К счастью, в день проведения конкурса угораздило меня попасть в наряд. Остальных, кому не повезло, хотя они считали обратное, собрали в классе и приказали письменно, чтобы ни у кого не возникло подозрения в предвзятости, отвечать на каверзные вопросы по специальности.
Старший штурман полка, увидев меня в этот день в штабе, воскликнул:
— А ты почему не в классе — за вышестоящую должность не борешься?
— Думаю, с таким аргументом у меня претендентов не будет, — ответил я, небрежно хлопнув себя по кобуре с пистолетом.
— Ну, ладно. Для тех, кто был в нарядах и командировках, проведём конкурс дополнительно, — сказал он и забыл.
В конце месяца на подведении итогов командир полка, читая свой доклад, огласил:
— В этом месяце штурманская служба провела конкурс на замещение вакантных должностей штурманов авиационных отрядов. Лучшие знания показали: старшие лейтенанты Жилин и Монько.
Надо сказать, что мой однокашник Витя Монько в этом цирке-шапито тоже не участвовал — был в командировке.
Чувствуя неловкость положения, на следующий день мы обратились к старшему штурману:
— Товарищ подполковник, вы давали данные по штурманской службе командиру полка?
— Да. А что такое?
— Мы же не участвовали в конкурсе. Неудобно как-то получается.
— Неудобно штаны через голову надевать! Ишь, учить меня вздумали! Эти участники там такого понаписали — волосы дыбом! Вот они — их ответы! — взмахнул он в воздухе пачкой листов. — Любая комиссия читать охренеет! И выбросить нельзя — гласность же надо показывать! С меня потом спросят, кого на повышение выдвигал. Хорошо, ваших фамилий тут нет. Может, хоть вы что-нибудь знаете. Верю и надеюсь. Свободны!
Сработал извечный армейский принцип — поощрения не участвующих, наказания невиновных. Вот так, благодаря гласности, я поднялся на следующую ступеньку своей офицерской карьеры.
Де краще
Не знаю почему, но в нашей авиационной дивизии особого назначения примерно треть личного состава носят украинские фамилии. Один лётчик родом из Новой Каховки мне даже признался, что по выпуску из училища сменил фамилию Божко на Божков. Замаскировался, значит.
В моём экипаже из семи человек трое были украинцами, включая и командира, гордо носящего фамилию Бойченко. Как-то я спросил этого славного потомка запорожских казаков:
— Александр Иванович, скажи, почему так много украинцев служат в российской армии?
На что услышал категоричное:
— Это не украинцы, это хохлы, — и, увидев моё недоумение, лукаво добавил. — Украинцы служат в Украине, а хохлы — там, де краще. Вот как-то так!
Дети Арбата
Чкаловские экипажи на других аэродромах, мягко говоря, недолюбливают. Может, они в чём-то правы. Мы возим больших начальников, и нам есть, в случае чего, кому пожаловаться.
Привезли мы на уикенд в Ростов-на-Дону начальника Генерального штаба. Он раньше командовал здесь округом, видно, потянуло в знакомые места. В шеренге встречавших командованию местного авиаполка места не хватило. Оно появилось, когда пехота, хлопнув дверцами чёрных «Волг», укатила в город. Начальник штаба с лицом человека, измученного глистами, заявил, что мест в местной гостинице нет, поэтому жить мы будем в городе — в «Звезде». Три раза в день автобус будет возить нас в лётную столовую.
«Звезда» — это окружная гостиница Министерства обороны, а по сути — филиал ереванского Матенадарана. Весь персонал — одни армяне. При оформлении толстая женщина с носом, похожим на перезревшую сливу, стала требовать с нас по десять рублей за бланк. На наше возмущение из подсобки выскочил директор гостиницы. Его нос размером и цветом походил уже на баклажан. Визгливым голосом он сообщил нам, что те, кто не хочет платить, будут ночевать на улице. Пришлось остудить его темперамент.
— Уважаемый, видимо, скоро ты сам будешь пасти барашков в заповедных араратских долинах, — отвечает ему командир. — Я сейчас звоню Квашнину и за твою дальнейшую судьбу и копейки не поставлю.
Ситуация стала меняться с молниеносной быстротой. Расплывшись в заискивающей улыбке, директор скороговоркой залепетал:
— Дорогой, что же ты не сказал, что от Квашнина? Не надо никуда звонить. Это мы пошутили, мы так всегда шутим. Ничего платить не надо, живите, сколько захотите. Милости просим.
Автобус за нами, кроме как на обратный вылет, ни разу не пришёл. В понедельник рано утром, подписав полётный лист и получив метеобюллетень, не спеша иду по рулёжке к самолёту. Рядом останавливается газик с местным начальником штаба полка.
— Вы что, улетаете? — спрашивает он меня.
— А вы что, не знаете? Значит, вам это и не положено по занимаемой должности знать. Кстати, спасибо за автобус.
— Вы у себя в Москве тоже на автобусе в столовую ездите? Дети Арбата, ненавижу! — прошипел начальник штаба сквозь зубы и, хлопнув дверцей, умчался в неведомую даль.