Опухшее осеннее солнце лениво скатывалось в дремучий лес. Косые лучи его пробивались через макушки сосен и елей и оранжевым с красным крыли крыши домов деревеньки, будто забытой кем-то между излучиной реки и лесом. Деревенька была разносортная, но, в общем, скорее бедная, чем зажиточная. Разномастные крыши домов, утыканные печными трубами, тянулись сначала дружной стайкой вдоль реки, потом круто заворачивали прочь от неё и рассыпались почти хаотично в разные стороны. Поодаль, в полях, виднелись коровники и свиноферма. Людей заметно не было, только у одного дома, крытого новыми шиферными листами, царила суета и видно было, что чуть не все жители собрались тут. Да и в самом доме, если мы заглянем в него, видно будет, что готовятся к чему-то важному.

Дверь на улицу распахнута настежь и придавлена обломком кирпича, в крошечных сенях света нет (только тот, что пробивается из двери), а в огромном сундуке у задней от входа стены, копошится женщина средних лет, разгребая руками соль и вытаскивая на свет пласты сала, осматривает их, нюхает и выбирает кусок посолиднее.

В большой комнате накрыт стол от дверей и до окна, мужики устанавливают вдоль него лавки и накрывают их половиками, а на столе том чего только нет. В центре стола печёные карпы пялятся белыми глазёнками на жаренного поросёнка, утыканного со всех сторон зеленью, а от центра к краям идут: грибы маринованные с чёрными горошинами перца и солёные с луком, капуста квашенная с клюквой, огурцы свежие и солёные, помидоры с блестящими бочками, буханки крупно нарезанного хлеба, дымящиеся блюда с картошкой, стопки с блинами пшеничными и картофельными, миски с холодцом, обильно укрытые толстым слоем белого жирка, пара жаренных гусей, яблоки летние красные и осенние жёлтые, вязанки зелёного лука, графины с компотом, кольца домашней колбасы, которую то ли ещё не успели, то ли просто забыли нарезать, банки с хреном и горчицей и гранёные рюмочки на тоненьких ножках, которые говорят, что да и самогон тоже будет, просто ещё из подпола не доставали. И это ещё не всё – из печи слышно весёлое скворчание шкварок на сковородах. Свадьба, думаете вы? Погодите – давайте посмотрим внимательно, да прислушаемся о чём говорят.

Патриарх семьи, дед Миша, сидит у окна на табуретке и снимает последние пылинки с серого в рябчик пиджака, увешенного медалями и орденами.

- Люська! – кричит он в сени, - де ты там? Хватит копошиться! Неси, какой схватишь кусок, да лезь за самогоном!

- Дед, ну что ты орёшь? – та самая женщина, какую мы видели в сенях, входит с пластом сала на сгибе руки.

- Знаю чо ору! На вас не ори, так будете тут до второго пришествия сиськи мять! Петька! Иди сало режь, без тебя лавки расставят! Люське за самогоном пора.

- Батя, так рано ещё, нет?

Дед Миша стукнул кряжистой клюкой в пол.

- Петька, а ну-ка мне!

- Ладно, ладно, не кипятись, всё успеем.

Петька, мужик лет за сорок в брюках, заправленных в сапоги и рубашке с закатанными рукавами и завязанной узлом под ещё не крупным, но уже заметным животом, подмигнул Люське:

- Видала, батя опять за порядок взялся, ух и заживём теперь!

Перехватив сало, он плюхнул его на широкую, рельефно изрезанную доску, ухватил с приступка печи нож и, довольно улыбаясь в усищи, принялся ловко нарезать куски. Не крупные и не тонкие, а как раз такие, какие приятно брать в руку и тянуть в рот.

Люська, если присмотреться, тоже была чему-то необычайно рада и взволнована – глаза блестели и руки с ногами делали дела споро и ловко не только оттого, что дела те были рутинные, но и потому, что шли в охотку.

- А баба де моя?

- Курям давать пошла.

- Крикни хай переодеваться идёт, не подохнут её куры, как жрут в три горла, так всё равно не несутся!

Дед Миша один во всей этой суете оставался строгим и серьёзным – его явно заботило, чтоб всё прошло именно на том уровне, который он запланировал и без сучка и задоринки.

-Едут! Едут! – закричали со двора и дед Миша, за ним Петя с Люсей, а потом уж все остальные потянулись на двор.

Кто едет? Где? А так вот же (и как они заметили раньше нас?) – из леса выкатился вслед за рокотом и лязгом помятый ГАЗон пятьдесят первой модели с ядовито-зелёной кабиной и надписью во весь борт «Перевозка пассажиров запрещена!». В кузове сидело несколько бабушек лет от пятидесяти до ста с остатками семечек и пирожков, что не успели продать на станции, - но не их же так встречают? Общество во дворе заметно оживились и даже запахло некоторой ажитацией, как если бы в деревню давно ждали и вот, наконец, прибыла какая-то знаменитость – Дэвид Гилмор, например, да не один, а в паре с Ричардом Блэкмором.

- Ну? Говорил я вам? – улыбался почти беззубым ртом дед Миша, - Рано, рано им всё! А то я не знаю когда поезд приходит!

ГАЗон подкатил ко двору и, чихнув напоследок сизым облачком из выхлопной трубы, заглох, как так себе актёр, который играет смерть, – внезапно и наповал.

Бабки сидели в кузове и выходить не торопились - ждали второго акта. Визгнула пассажирская дверь и на землю спрыгнул высокий и стройный морячок – чёрный, как Вельзевул и оттого ещё больше красивый. Чёрные ослепительные ботинки, чёрные брюки-клёш расшитые несколько шире положенного, чёрный бушлат и чёрная бескозырка – ну чем вам не диавол? Только шеврон с шестерёнкой и винтом на рукаве, ленточка бескозырки и погоны с якорями (что положены курсантам, но не матросам) и двумя золотыми лычками поперёк выдавали в морячке жильца нашего с вами мира, а не потустороннюю силу. На ленточке горела надпись «Северный флот» (что говорило о том, что это всё-таки матрос, а не курсант) и концы её за спиной свисали до самой, простите, жопы, а от жопы вверх по концам карабкались:

- якорь;

- чайка;

- буквы «СФ»;

- памятник затопленным кораблям;

- дельфин;

- маяк;

- Северный (или Южный, но вверх ногами) полюс;

- белый медведь;

- акула перекусывающая трезубец;

- подводная лодочка, торчащая из игривой волны.

Больше ничего на ленточках поместиться не могло: подводные лодки (слева и справа) перископами своими в аккурат упирались в узел на бескозырке.

Как вы уже поняли, матрос был красив и на клоуна совсем не похож: несмотря на ленточки, якоря на погонах, лычки чуть шире положенных, белую подложку под шеврон на рукаве и широкие клеша, в мотошвейные войска записать его мы не можем, - такие мелочи для дембеля в расчёт не берутся.

Солнце, подыграв матросу, успело эффектно блеснуть якорями перед тем, как окончательно упасть в чащу – и нарочно так не подстроишь.

- Вовочка! – спугнула повисшую тишину Люся, - Сынок! Вернулся!

И, заплакав, кинулась ему на шею. Петя (очевидно уже, что отец) шмыгнул носом, но эмоции дальше не пустил – мужик же, да и дед вон строго глядит.

- Мама, ну что ты мама, ну не война же, - забубнел густо покрасневший Вова, - ну чего бы я не вернулся, ну в самом деле, ну перестань уже, ну люди же…

Мать с трудом отлипла от Вовы, но продолжала есть его глазами. Следующим обнял (коротко, но крепко) сына Петя, а потом уже к нему подступил дед Миша.

Передав бабке клюку и вытянувшись во фронт, дед Миша сурово приказал:

- Докладывай!

- Товарищ гвардии сержант! Старшина второй статьи Кузьмин после прохождения срочной службы прибыл! Без замечаний!

Вокруг зашушукались.

- Сам ты младший сержант! Старшина второй статьи я! – обернулся Вова к мужичку в очочках, переводившему бабкам с военного на русский.

- Верю, что без замечаний! Только как приказ в газете вышел, а ты ужо дома! – объяснил дед Миша обществу. – Ну иди, что ли, обнимемся!

- А что ты скромно так? – поинтересовался мужичок в очочках, - где аксельбанты и вот это вот всё?

- Да я ему заранее сказал, чтоб меня не позорил! Я б ему эти аксельбанты засунул бы! – глухо ответил с Вовиной груди дед Миша.

- Дед! Я ж тебе это, подарок привёз! – встрепенулся Вова и аккуратно вытащил из кабины картонную коробку, укутанную клейкой лентой и верёвками.

- Вот, дед, держи! Ты такого, небось, и не видал!

- Больно ты знаешь чего я видал! Я такого, может, видал, что тебе и во сне не привидится!

- Ну хватит уже, - встряхнулась от любования сыном мама, - давайте в дом, стынет же всё!

В дом проходили долго: пока все пожали Вове руку, похлопали по плечам и задали вопрос «Ну как там?», на небо уже начали высыпать первые звёзды. Но и зайдя в дом, к пиршеству приступили не сразу, – дед Миша долго ковырял ножом коробку под шепотки Вовы «аккуратней, дед, аккуратней, вещь хрупкая» и всем же невероятно интересно, ну что там притаранил Вова деду из Мурманской области и прямо такого, что оно хрупкое и требует бережного к себе отношения, и что тот стол? Не видали, что ли, того самогона? Ну хочется его, понятно, но любопытство сильнее прочих пороков и даже не спорьте. Наконец, дед Миша перестал чертыхаться и вынул на свет содержимое – все ахнули.

На деревянной доске был натуральный морской натюрморт с камнями, ракушками и мхом, а посредине доминировало над всем чудище с виду похожее на паука, но размером с кошку. Чудище блестело лаком (им же и пахло) и растопырив клешни смотрело на мир крохотными чёрными бусинками с видом «да лучше бы вы меня, блядь, съели».

- Вот, - гордо сказал Вова, - камчатский краб. Сам ловил. И это ещё маленький!

- Ты ж на северах служил, вроде? – подозрительно прищурился дед Миша.

- Ну.

- Дык а как ты краба камчатского добыл? Свистишь, небось?

- Дед, ну слышишь, ну мало где они плавали! – вступилась мать.

- Не плавали, а ходили, ма. У нас, моряков, говорят ходили!

- Ишь ты, три года не было всего, а глянь ты, мать уже поправляет! Давайте к столу – остыло уж всё!

За стол расселись по ранжиру: во главе дед с бабкой по правую руку от них Петя, а по левую Вова и, сразу за ним, Люся – остальные садились как придётся. Рядом с Петей посадили Машу, дочку куркуля с единственного деревенского хутора, одноклассницу Вовы и его школьную любовь, у которой в деревне имелся статус Вовиной невесты. За последние три года Маша успела уехать в город, окончить медучилище, устроиться на завод и даже завести роман с чертёжником лекального отдела, съехаться с ним жить в съёмной квартире, разочароваться его мещанством и снобизмом, бросить всё и вернуться в деревню поправить нервную систему дойкой коров и работой фельдшером в местном травмпункте. Но интернета тогда ещё не было и приключения её были известны одному Вове, переписку с которым Маша вела регулярно, ничего не скрывая – ну и пусть все думают, как хотят.

Дед Миша возмутился поставленной ему рюмкой и сказал, что нос закапывать он не собирается, для чего ему эта мензурка и где его стакан.

Речи говорили по очереди, все радовались возвращению Вовы с флота и желали ему чем дальше, тем больше, обильнее и пошлее. Вова смущался на просьбы рассказать историй про свой героизм, смущался смотреть на Машу и смущался пить, хоть дед разрешил – теперь-то, сказал он, уже можно, уже мужик, а не глиста ленточная, раз отслужил и вон значков на груди чуть не больше, чем у деда медалей за всю войну.

Опрокинув три стопки, Вова расслабился, осмелел и развязал язык. Рассказал он, по строгому секрету, что служил на атомной подводной лодке и был подводным диверсантом, специальным человеком, который отвечал за безопасность корабля в море и, хоть и не самым главным во всём экипаже, но зависело-то всё, на самом деле, от него. Деревенские охали и ахали в восхищении от того, какой смелый их земляк (в чём они, собственно, и не сомневались и их деревня всегда славилась отчаюгами) и как он освобождал лодку от прилипания к грунту и заклинившего якоря, выходя наружу через торпедный аппарат и, отстреливаясь одной рукой от акул и вражеских шпионов, другой пилил якорную цепь или дробил камни в грунте. Дед Миша и Петя даже поспорили чьё это воспитание и личный пример взростили в Вове такую бесшабашность, а Вова их примирял и говорил, что у нас там, на флоте, все такие и он даже подумывает не вернуться ли ему обратно, на контракт, потому, как вот, только что и уехал, а уже щемит, как там без него – тяжело или очень тяжело и не сильно ли пострадала обороноспособность страны в целом. В этом месте Люся заплакала и разговоры про контракт пришлось свернуть до лучших времён.

Ели и пили вдоволь, расходиться никто не спешил потому, что ну что там дома – телевизор? Не видали, чтоль, того телевизора, а моряк из их деревни первый был и где ещё такого наслушаешься, по телевизору-то ведь такого не расскажут, -секретность, дело понятное.

Засобирались по домам далеко за полночь – небо уже начало светлеть и лес сделался вовсе чёрным, пугающим случайных путников, существом. Гости и собравшись не больно торопились, - толпились и договаривали разговоры.

- Вован, - подмигивали мужики, - ты Машку-то того…до дома проведи сходи, а то ночь на дворе.

- Ой, да ладно, ночь, - отмахивалась Маша, - кого я тут боюсь?

- Ну чудища какие, - не сдавались мужики, - оно знаешь как бывает в лесу-то ночью: пошёл человек и нет человека, только и клочок хустки на лещине и найдут. Бывало такое, дааааа.

- Страшнее чёрного дембеля чудища нет, - отрезал разговоры изрядно захмелевший Вова.

- А что за зверь такой? Негр, что ли, какой? Откудова им в наших краях взяться?

- Да сами вы негры, эх, темнота!

- Ну дык расскажи, чо!

- История давняя, тем более, что с любовью связанная, так, с кондачка и не расскажешь, потом уж, как-нибудь, да и ночью нельзя, а то призовём, неровен час!

Но Машу провожать пошёл.

По деревне шли молча. В домах то тут, то там зажигались и быстро гасли огни, лениво брехали собаки – и они, вроде как были одни, а вроде бы и нет и каждый ждал, когда другой начнёт говорить первым. За деревней стоял туман и одинокие лампочки над коровником и свинофермой, будто плыли в воздухе сами по себе и вовсе не разгоняли тьму, а делали её ещё гуще. А в лесу-то и совсем хоть глаза коли.

- Ну так что ты там? – первой не выдержала молчания Маша.

- Да так, всякое, - Вова старался выдыхать в сторону.

- Девушку не нашёл себе?

- Где?

- Ну там.

- Да откуда там девушки, даёшь ты. Закрытая база, там девушки не водятся.

- А я тут вот, видишь…

- Да, что теперь, бывает.

- Ты на меня не обижайся, ладно?

- Ладно…да я уж успокоился. Сначала, да, конечно, а потом…молодец, что писала.

- Ну мы же друзья с тобой?

- А то. Спрашиваешь...

Лёгкий ветерок, гуляя с ними по тропинке в лесу шумел в кронах сосен и чуть колыхал ленточки на бескозырке.

- О, слышишь, идёт кто-то на встречу, - прислушался Вова.

- Да ребята наши, с дискотеки возвращаются. Кто ещё-то? Не твой же чёрный дембель, - в нашей глуши, так и привидение за счастье встретить. Хоть какое, а разнообразие.

За поворотом тропы уже явно слышалось треньканье гитары и разговоры:

- … и вот, с тех пор бродит этот чёрный дембель по свету, да невесту себе новую ищет…

- Вася, бляха, ты год, как с армии пришёл, а всё байку эту травишь, – перебил рассказчика девичий голос, - ну не страшно никому, видишь же?

И тут компания вышла к Вове с Машей.

В первый миг, показалось, что притих даже лес. Миг - и завизжали девушки: сначала робко, а потом, подбадриваемые друг дружкой, от всей души и во всех тональностях, раскручиваясь, как «Сирена» или «Тифон» воздухом.

Вова успел ещё оглянуться вокруг, с целью узнать, что так всех напугало, а потом об него разбили гитару и всё куда-то поплыло. «Крестик! Крестик есть у кого?», «Осину, осину ломай!» …

-…где это видано? С каких это пор, а?

- Дядя Петя, да я же вам говорю, не специально мы, само как-то вышло…

- Всё у вас само, а подумать, мозги пораскинуть?

- Да ночь же, темно, Вася этот, со своим дембелем, а тут Вова ваш весь чёрный и девки орут…

- Драть вас некому! Повырастали лбы, а мозгов с горошину!

- О, дядь Петя, Вова проснулся! Вован, братишка, прости меня, а? Я же с дуру, понимаешь, от страха, ну не хотел я, пойми, а! В фельдшерском пункте пахло йодом, карболкой, бинтами и мазью Вишневского, но всё равно вкусно.

- Как ты, сынок? Маша сказала, что пару дней тут у неё полежишь, а то, мало ли, сотрясение мозга. А чего ты улыбаешься? У тебя всё нормально? Что болит? Отец что-то спрашивал и спрашивал, пришёл Вася с двумя девушками и они тоже что-то говорили, объясняли, просили и умоляли их простить, а Вова смотрел в окно на синее небо с перьями облаков, слушал и улыбался – как, всё-таки, хорошо дома и птицы вон как поют и жужжит кто-то из насекомых и в фельдшерском пункте только одно лежачее место. А на контракт он потом уехал, но уже с Машей.

В тот раз всё произошло именно так, как планировалось, а именно - абсолютно случайно. И пусть фраза эта отдаёт некоторой оксюморонщиной, но отнюдь таковой не является. Сколько уж копий переломано по поводу того, случайны ли случайности или нет, что никакой охоты погружаться в это метафорическое болото во мне нет. Замечу только, что к случайностям всё-таки надо быть готовым…

Герой сегодняшней истории, Витя, был высок, худ, хорошо сложен от макушки до пяток, здорового цвета в лице и тяготился провинциальной жизнью российского подводника. Ну как, многие тяготились, но Витя был один из немногих, которые не считали необходимым это скрывать. Посудите сами: ты морской офицер, весь такой образованный, довольно воспитанный, суровый как норд-норд-вест и одеваешься в основном во всё чёрное с золотым (ну ладно, жёлтым, но он как бы золотой), ну кто белая кость, если не ты? Лётчики, что ли? И при всём этом внешнем великолепии тебе некому небрежно скинуть свою шинель и подать фуражку с перчатками и кашне, чтоб убрали, при входе в высший свет, да чего уж там – и высшего света тоже нет, и войти, стало быть, некуда, а вокруг все такие же, как ты. Ну не ксерокопии, конечно, размер-то разный, но вы поняли, к чему я клоню.

Будь она неладна, эта Красная Армия, одним словом, вместе со своим Рабоче-Крестьянским Красным Флотом: лакеев и денщиков зачем-то отменили, высшего света нет, хруст французской булки только в песне и, как будто этого мало, хотя и уже хоть стреляйся от тоски, какой-нибудь старпом ещё орёт на тебя, прямо вот во весь свой рот:

- Стрельников! Почему, блядь? Почему, я Вас спрашиваю, говно в трюме? Я кому приказывал убрать? А? А! Я что тут, зря все свои молодые годы сложил на этом железе, чтоб по два раза повторять приказание про говно? Меня что, для этого мама в муках выносила и родила, чтоб я за говном в вашем трюме следил ежедневно? Или всё-таки, на секундочку, для великих свершений?

И Витя трёт височки, потому как голова побаливает от вчерашнего: после очередной неудачной попытки найти высший свет в Заозёрске пришлось опять идти в «Северное Сияние» (вот бы Север так сиял, как тот ресторан, так давно бы уж лопнул). И там что: шинель в гардероб самому нести, а потом ковыряться в салате, обильно запивая водкой (потому что нельзя всухомятку съесть столько майонеза), и грозно смотреть на незнакомого офицера по поводу какой-то незнакомой дамы, а чуть позже пить водку с этим офицером и в обнимку рассказывать ему о своих походах и выслушивать рассказы о его, при этом дружно отмахиваясь от изумлённой дамы (Зина, ну пойди сама потанцуй, ну ты же видишь, мы говорим, ну); а потом чуть не до драки спорить с Володей, который уже перестал быть незнакомым офицером, а стал Володей из одиннадцатой дивизии, о том, кто же из них благороднее и кто имеет на этом основании право уступить другому провожать эту даму, которая хоть уже и известно, что Зина, но она по- прежнему незнакомая дама, а тут два брата; и что, брат брату не уступит даму проводить до парадной? И дама давно уже ушла, наверняка поражённая такой степенью благородства, но наплевав на свою личную жизнь и возможность её сегодня хоть как-то устроить, а двум братьям разойтись без консенсуса нельзя же, правильно? Правильно. И поэтому что: поэтому ещё графинчик и два салата. А лимоны есть? Ну неси и лимон. У кого хочешь голова болеть будет, не то что у тонкой Витиной натуры.

- Абсолютно справедливое замечание, немедленно уберу говно и доложу Вам лично.

- Что ты там жуёшь слова, Стрельников? Разделяй члены при разговоре!

- Так точно, говорю!

- Что так точно?

- Для великих, говорю, свершений, а говно – это так, метафизика по пути на ботинок прилипла! Прошу разрешения немедленно убрать!

- Немедленно убрать! И доложить! Лично! Мне! Свободен.

В каюте хорошо – тихо и полутемно. Можно сесть на диванчик, вот так затылок приложить к его спинке и глазки прикрыть. Диавол с ним, с высшим обществом, хоть покоя бы. Хоть бы вот сегодня.

- Чай не желаете, барин? – в каюту заглянул старшина команды, старший мичман Федя. Федя знал о слабости своего командира к аристократической составляющей офицерского быта прошлого века и потакал. Не то чтобы ради корысти, а издеваясь, хотя и не с целью унизить, а от большого уважения: Витя ведь мало ли что вздыхал о канделябрах, балах и пенсне на цепочке (непременно как у Чехова), но в бою за исправность матчасти был грамотен, спор и незаменим - засучивал рукава по плечи и вперёд, только пятки из трюма торчали, да булькали руки в мазуте, и дружно звенели гаечные ключи: то есть чётко разделял, где он изнеженный барин, а где слесарь-сантехник с высшим образованием и полным отсутствием брезгливости. Единство и борьба противоположностей называется, если вы уже подзабыли

- Ах, это Вы, Фёдор? Право, так бестактно врываетесь в каюту. Ну, а что там у Вас нонче за чай? Индийский хоть?

- Не могу знать, ваше высокородь! Принцессой Гитой называется, а уж откудова она, эта самая Гита, сестра ли той самой Зиты, или из Пакистана, то тайной накрыто!

- Покрыто, Фёдор. Правильно говорить «покрыто».

- Как будто это что-то меняет.

- Да, правда - ничего в Вас поменять уже невозможно! Подавайте вашу Гиту, так уж и быть!

- Ну что старпом звал? – Федя присел на стульчик, скинул тапочки и, довольно жмурясь, вытянул ноги на диван. Пока гранулы какого-то вещества (судя по надписи на пачке – чая) плавали и набухали в стаканах, можно было и новости разузнать.

- Фёдор, а ты не попутал ли, случаем, рамсы? Куда ты кривули свои на мой диван сложил?

- Да не жалко тебе старых ноженек своего подчинённого, что ли? Ну пусть отдохнут.

- Да глаза у меня заслезились, вишь, от карасей твоих! Тапки обратно надень хоть!

- Витя, вот ты взрослый уже почти человек, капитан-лейтенант, а всё от шуточек своих курсантских не отцепишься! Так что там старпом?

- Да что там старпом – убедительно доказал мне, что я – говно, потому что у меня в трюме говно, и оно так долго там живёт, что он с ним скоро здороваться уже начнёт. А со мной, наоборот, перестанет.

- Витя, ну мы завтра закончим там всё менять и уберём. Ну вытекает, понимаешь? Тонну ветоши уже израсходовали, на пять лет вперёд свой лимит выбрали, а как ты потом по трюму убирать всё это будешь? Ну мы и подкладываем помаленьку, но совсем убрать, так ещё хуже потом будет.

- А чего не сегодня закончим?

- А прокладки только завтра привезут. Ну объясни старпому.

- Да объяснял, но завтра смотр же этого ебучего флотского порядка, и старпом в положении входить отказывается.

- А что за смотр?

- Ну как. Праздник же, типа, командир дивизии нам новые традиции прививает.

- Как в прошлом году?

- Именно как в нём, да.

А дело происходило накануне 23 февраля, – и в прошлом году новый командир дивизии, устав от повального равнодушия подводников к желанию выиграть традиционный смотр строя и песни флотилии, решил повысить их соревновательный дух и устроить 22 февраля смотр флотского порядка на кораблях и потом, комплексно, выставлять оценку и назвать лучшие экипажи по подготовке и проведению праздника и, может быть, даже выдвать какие-то грамоты.

И как это должно было повысить дух? Ну смотрите: загодя, числа двадцатого, объявляется большая приборка; двадцать второго, с утра, командир дивизии начинает обходить корабли и делает это таким образом: заходя на корабль, надевает белые перчатки и с восьмого отсека в корму, а потом по кругу до центрального обходит все палубы, включая трюма, и всё там трогает и любовно поглаживает. В центральном смотрит на перчатки: если они остались довольно белого цвета, то выставляет кораблю оценку «удовлетворительно» (почему же не «хорошо» или «отлично», спросите вы, а потому, что оценка «хорошо» выставляется на флоте в основном только посмертно, а оценки «отлично» достойны только адмиралы Макаров, Нахимов и Корнилов); если перчатки посерели, то оценка «неудовлетворительно»; а если почернели, то большая приборка объявляется вновь. Продолжается это до позднего вечера, а утром двадцать третьего все свободные от вахты идут строиться, ждать, ходить в ногу и петь, что затягивается глубоко за обед. А потом уже всё: все свободны, завтра к подъёму флага попрошу не опаздывать! И вот как ещё можно заполучить праздничное настроение, если не заебавшись вусмерть накануне, а тут, наконец, почувствовал, что от тебя все отстали до завтрашнего подъёма флага? Но как это всё должно было повысить дух – для меня до сих пор загадка.

- Может пронесёт, Витя? Или убираться?

- Мы не можем ждать милостей от природы, а, тем более, покоряться её капризам! Может, пронесёт, а может, и нет, но убираться не будем! Будем что-то придумывать! Слушай, ну и говно же этот твой чай!

А потом случилось как обычно: подумали, что надо придумать и, считай, уже полдела сделали, а, забегавшись и отвлекшись на попутные дела, о том, что надо придумать, забыли совсем. И вы, может быть, подумаете, что должно же было свербить, но нет. Вернее – да. Служба на флоте построена таким образом, что свербит у тебя всегда фантомным чувством, что ты что-то не сделал, куда-то не успел, что-то не доглядел и наверняка почти всё уже проебал, сука такой. Так что свербило у них, да, но помогло ли им это? Нет.

Командир дивизии прибыл ближе к вечеру в приподнятом настроении - любимый корабль всегда оставлял на сладкое. Был он активен до такой степени, что люди, мало с ним знакомые, могли принять это за излишнюю нервозность, хотя, на самом деле, это была просто любовь к тому делу, которому он посвятил всю свою жизнь. Кроме службы, больше всего любил он курить и искренне удивлялся, когда ему говорили, что он ругается матом. Ругаюсь я, отвечал он, словами «сударь», «соизволить», «не будете ли вы так любезны» и «отнюдь», а матом выражаю своё одобрение и крайнюю вправо степень эмоций.

- Ну что, старпом, готовы?

- Готовее всех готовых, тащ контр-адмирал!

- Проверим, проверим! Интендант – перчатки!

Отсеку к пятнадцатому старпом сообразил, что забыл лично проверить, убрали ли говно в тринадцатом и, подмигнув помощнику, мол, давай тут сам, ускользнул на другой борт.

Личный состав тринадцатого отсека дружно толпился у люка, ведущего в трюм, и аврально думал, что же ему сейчас делать: завещания-то были написаны не у всех.

- Стрельников! – свесился со второй палубы старпом. - Приказание моё исполнил?

- Тащ капитан второго ранга… какое из?

- Про говно.

- Про говно… тут... как бы это сказать… неувязочка вышла…

- Ясно. Фрондёр хренов. Срочно что-то придумывай! Срочно! А потом я уж тебя!

- Старпом! – пробасил сверху командир дивизии. - да не так уж у тебя всё плохо, чтоб кверху жопой меня встречать! Что там у вас?

И командир дивизии, отсекая все шансы на спасение, спустился к лазу в трюм.

- Ну?- спросил он ещё раз, посмотрев вместе со всеми вниз.

- Защёлка сломалась на люке. Подклинивает что-то. Чиним! – выпалил Витя.

- Защёлка?

И командир дивизии, известный своей святой верой в то, что любая матчасть чинится одной его волей и авторитетом, схватился за люк и захлопнул его. Подёргал. Люк не открывался.

- Ну товааарищ контр-адмирал! – загундосил и Витя, с трудом прикрывая так внезапно нахлынувшее счастье растерянным недовольством - Ну чиним же, я Вам же сказал, ну вот что теперь?

- Что теперь. Чините, ёпта, дальше! Старпом, проверял трюм?

- Так точно! Лучший трюм на корабле!

- Не врёшь?

- Я? Вам? – и старпом сделал испуганные глаза.

- Ты. Мне.

- Как можно! Врать контр-адмиралу!

- Мой тебе совет, старпом, научись краснеть, когда показываешь возмущение – тогда намного натуральнее будет. Ладно, пошли дальше, чего тут стоять. Сломали подводную лодку, упыри, на глазах у командира дивизии, ну ты подумай!

Смотр прошёл, и этой фразы достаточно для его описания – прошёл и всё тут: всё же когда-нибудь проходит, и смотры флотского порядка в том числе.

- Стрельников! – на разборе итогов старпом уже был уставшим и поэтому без огоньку. - Я ещё не придумал, как тебя показательно наказать, и поэтому за свою наглость завтра на торжественном прохождении понесёшь саблю!

- Да за что саблю-то? И что сразу саблю? У нас же штурман саблю носит и разведчик!

- А ты длиннее штурмана, вот и понесёшь!

- Длиннее, это когда мы лежим, а когда стоим, то выше!

- Ты сейчас до флага допиздишься, Стрельников!

- Серёга, - решил вмешаться командир, - а чем он так провинился, чтоб прямо с саблей идти?

- Да развели там, в трюме Садом, понимаете, и геморрой! Ну дважды просил и один раз категорически приказывал: ну к смотру уберите! Нет! Полное игнорирование! Повезло, просто, что люк у них заклинило, а то сейчас совсем не такие приятные беседы мы бы с вами вели!

- Ну ты подумай, какая неслыханная дерзость! Но, заметь, Серёга, везучие ведь, а? А что для подводника может быть важнее везения?

- Зарплата?

- Да что вы всё о низком! За деньги – это же проституция, а у нас всё по любви и от чистого сердца! Но саблю пусть несёт, да, а то войдёт в моду ещё старпома не слушаться!

- Витя, - расспрашивали мы потом его, по пути домой, - что, правда случайно заклинило?

- Ну как сказать. Её вообще не клинило, там случайно снизу старшина мой оказался и, когда комдив дверцу захлопнул, он отвёрточкой изнутри и поджал язычок. А для верности ещё и повис на ручке. Так что тут плотно переплелись случайность, везение и наличие в трюме Феди. Всё, как мы планировали, в общем.

- Да ты, сука, опасен!

- Ну а что? Надо же куда-то таланты свои прикладывать!

На парад Витя явился под мухой. Красивый, в начищенной шинели, блестящих ботинках и ослепительно белом кашне, но с выхлопом от улицы Ленинского комсомола и до улицы Колышкина.

- Как саблю офицеру подаёшь, скотина! – рявкнул он на бербазовского прапорщика. - Клинок обнажи до половины да покажи, как начистил!

Прапорщик, моргая сытыми глазками, заметно опешил, но палаш из ножен достал.

- Ты что, не наточил его? А если черкесы на знамя нападут? Как я им головы сечь стану? А это что на перевязи? Скрепка вместо ниток? Да ты, милок, никак плетей захотел!

Повезло прапорщику, что издалека уже заорало в микрофон «…на одного линейного дистанции…» - Витя схватил палаш и, погрозив кулаком, побежал к знамени.

- Стрельников, - поморщился командир, - что за одеколон у тебя? Пшеничный? Столичный?

- Корабельный, тащ командир! Волновался вчера! Пришлось нивелировать нервную систему!

- Чего волновался?

- Ну как. Я, простой паренёк из крестьянской семьи, и возле знамени части идти! Не каждому, знаете ли, такая честь выпадает! Это же теперь…эээх, как три туза в прикупе! Письмо своим напишу - плакать станут от гордости всей деревней!

-Витя…

- Тащ командир…

- Ты только пройди сейчас ровно и без фокусов, ладно?

- Обижаете! Пять лет подготовки в инженерном училище, и всё ради этого мыгановения! Ну как я могу подвести?

И не подвёл. Морской офицер, он и под мухой, знаете ли, не подведёт - и в этом его основное отличие от.

Да, я помню про многоточие в начале рассказа и дам вам совет, как нужно быть готовым к случайностям: как минимум, всегда носить с собой нож, отвёртку на минус, томик Станислава Ежи Леца (это можно в голове), жетон на метро и двухграммовый пакетик с сахаром.

Как мы с вами уже разбирали на основе недюжинных познаний мировой литературы, всё сущее стремится обрести форму и как можно быстрее достигнуть высшего её состояния – красоты. А вот что делать дальше этой самой красоте, когда она посмотрит вокруг и подумает, мать твою, куда я попала, да тут же сплошные опасности, как ни плюнь! Да как это нет? Да вот же - просто гроздьями: природные катаклизмы, агрессивная среда обитания, хищники, охотники, учёные и трюмные матросы из Киргизии, - и это лишь малый перечень поджидающих красоту опасностей в нашем мире. И что делать этой самой красоте, ежели она хочет выжить, а не просто мелькнуть шальной звездой на горизонте? Мировая литература как-то стыдливо замалчивает этот вопрос, но мы-то с вами знаем, что надо делать – защищаться. И красота, конечно, не опускает лапки в беспомощном пессимизме, а берётся за дело, засучив рукава. Маскировочная окраска, устрашающий вид, угрожающие формы, броня… и вот уже почти от всего защищены изящные создания – почти от всего, кроме учёных и трюмных матросов.

- А Вас, Михаил, я попрошу остаться! – закончил командир очередной утренний сбор командиров боевых частей и дивизионов.

- Слушай, - продолжил он, когда все разошлись, - а ты не в курсе отчего интендант вьётся вокруг меня с трагическим лицом и сыплет мне на следы театральные вздохи?

- А почему Вы думаете, что я в курсе?

- Потому, что я у помощника спросил, у старпома спросил, следующий на очереди комдив три у меня. Логика это называется.

- Надо же, прямо как в кино про Шерлока Холмса попал. Ну да, знаю. Наверняка даже.

- Докладывай.

- В общем, продукты у него в правой провизионке вот-вот испортятся, а Вам жаловаться напрямую не хочет, чтоб я на него не обиделся, вот и устраивает представление в надежде на Вашу чуткость.

- Надо же, какой я чуткий! Вроде мелочь, а приятно! Ну иди! А, нет! Постой! Я же не разобрался ещё, тьфу ты, совсем размякну скоро! Давай, докладывай дальше.

- Холодилка сломалась, тащ командир, чиним изо всех сил!

- Так вы вручную её, чтоб продукты не портились, а как продукты доедим, так и чините потом, а пока – вручную, ну потерпите же?

- В смысле? Я не совсем сейчас понял.

- Ну там же автоматика сломалась? Я же всё время…вы же тут жужжите постоянно, так я нахватался уже, по верхам, сам скоро во всём этом разбираться начну, хотя на чорта оно мне?

- А, так нет, мы уж давно вручную, автоматика там …эээ…ну лет семь уже как не работает, сейчас компрессор полетел, а ЗиПа на него нет на борту, дали заявку в дивизию, но это же когда их дождешься, сами понимаете.

- Понимаю, да. Слушай, ну а договориться там, с другого борта…того?

- Тащ командир, ну так это же…

- Я знаю, что это - это, ну так что, не сможешь, что ли?

- Конечно смогу. Да я вообще не об этом, я в том смысле, что валюта нужна. Компенсация, как бы, морального вреда.

- А, вот ты про что! Я уж подумал воровать стесняешься! Будет тебе валюта, я старпому дам указания! Занимайся!

- Ну сейчас, как Вы уйдёте, так я и займусь сразу.

-…?

- Типа Вы не в курсе, если что, а так свидетелем же пойдёте, я же не могу командира своего подставлять, а следствию врать потом и не понятно ещё – смогу или нет.

- Доложишь потом. Штирлиц.

- Есть!

«Так, - подумал Миша, когда остался в центральном почти один (дежурный по кораблю был из штурманов: в терминологии неизбежно запутается и ничего потом не вспомнит, а трюмный на «Молибдене» из своих и всё равно пойдёт в подельники), - ну, по традиции, начнём с двести второй!»

- Алло! – ответила двести вторая незнакомым (а значит кто-то из молодых) голосом.

- Алло? Что за разгул демократии с признаками анархического бунта на недавно боевом корабле, я не понял? Представляться не учили?

- Прошу прощения! Помощник дежурного по кораблю, мичман Такойто!

- То-то же. Комдив-три на борту?

- Так точно!

- К телефону.

- Есть!

- Ох, не дадут очей сомкнуть самому опытному командиру дивизиона в дивизии…

- Андрей, это я, Миша, не запрягайся!

- А, Миша! Ну здорово, Миша, что надо?

- А чего сразу что надо-то? Может я так позвонил, как дела твои узнать?

- Ага, может и так. Нормально мои дела, вчера в отдел кадров ходил и проверял - подшиваются. Ну так что?

- Компрессор ухэпэшный есть?

- Есть.

- Дашь?

- Дам.

- Ну так это…я пришлю бойцов?

-Ну так присылай.

- Подожди(Миша заподозрил неладное). А рабочий компрессор? Есть?

- Не, рабочего нет. Только два мёртвых.

- Так… а чего ты?

- А чего я? Какой вопрос – такой и ответ. Ты же про рабочие не спрашивал.

- Ну ладно, отбой тогда!

- Быстро же у тебя интерес к моим делам пропал!

- Сначала дело, амиго! Развлечения – потом!

Следующей в очереди на донорство органов стояла тринадцатая: в море на ней ходили не так давно и была она ещё в довольно свежем состоянии, но будущее её было так же ясно, как теория квантовой связанности на примере носков – корабль отстоя.

- Алло, Петрович? Это Миша! Ваш этот, на котором всё держится, на борту?

- Тут, да, позвать?

- Михуил? За что мне судьба дарит удовольствие Вас слышать?

- Толик, слушай, у тебя компрессоры ухэпэшные есть же?

- Есть.

- А рабочие?

- Один.

- Мне нужен. Срочно!

- Ну братан, нужен, значит нужен, ёпта! Три.

- Уася, да ты опух там, штоле, три?

- Да чего сразу? Это же компрессор целый, а не гайка!

- Значит так, слушай сюда: один ты мне должен, так?

- Я думал ты забыл!

- Нет.

- А мог бы!

- Но нет. Дальше. Мы с тобой друзья? Друзья. Поэтому – ещё минус один.

- Да ты меня в минуса сейчас загонишь!

- Да не, хотя мог бы.

- Один?

- Целый.

- Сука, шкуру с меня живьём снимаешь!

- Ну так договорились, или мне на семнадцатую звонить?

- Ладно – идите, кровопийцы! Когда придёте?

- Ну час – два, соберу нукеров своих и придём.

- Жду!

- Говорил командир, да, - старпом от бумаг даже головы не поднял, - сколько надо?

- Э…два!

- Два? Ничосе! – старпом даже ручку бросил, - два литра шила? За сраный компрессор вот такусенького размера?

- Вы, можно подумать, знаете какусенького он размера!

- Догадываюсь – не первый раз замужем. Но два! По мне, так многовато!

- Вообще три сначала было! Это я литр сторговал, потому, что они мне должны! Так что два! А! Нет же: выходит два и литр Вы мне теперь должны будете!

Старпом аж головой потряс от такой наглости:

- А с чего, неловко даже спрашивать, мы так обнаглели?

- А с того, что ухэпэшка стоит, продукты портятся, а компрессор сам себя на тринадцатой не открутит, сюда сам себя не принесёт, а потом тут сломанный не открутит и на тринадцатую не поставит.

- И?

- И продукты испортятся?

- И?

- Ну и …вот.

- То есть ты меня сейчас шантажируешь тем, что мне тебе придётся взыскание выписывать? Так что ли?

- Ну и ладно. Мало ли, я подумал, Вы сильно заняты и проскочит.

- Давай тару. Пронесун. Два, так уж и быть.

Трюмные матросы, во главе со сверхсрочником Пашей, уже толкались в «Приливе» и дружно курили.

- Да когда же вы накуритесь уже, а? - Миша сам не курил и, сколько ему не предлагали, учиться отказывался, - Паша, инструменты взяли?

- Так точно!

- Верёвку?

- Да зачем, тащ, талью ихней через погрузочный вынимем!

- Паша. Я же сказал взять с собой верёвку и какая тебе, блядь такая, разница зачем? Может я тебя повешу уже, заебал ты меня до такой степени!

- А чего я-то?

- А чего и не ты-то? Давай бери верёвку и догоняй. Остальные – за мной!

А Паша, расскажу вам, пока наши герои идут до соседнего пирса, уникальный был боец. Такое складывалось ощущение, что он уже родился уставшим от работы и лень была его обычным равновесным состоянием души. Но, при этом, а, скорее из-за этого, всю поручаемую ему работу выполнял наиболее эффективно, быстро и одной только смекалкой. Золотой, практически, был боец, хоть и распиздяй редкостный.

Третий комдив тринадцатой ждал на пирсе.

- Э, а взамен где компрессор сломленный?

- Толик, да я твой поставлю сначала, а к вечеру мы тебе свой притащим.

- Точно?

- Сочно. Пошли уже – а то мои вон за сигаретами опять тянутся, устали от перехода, тут же вон метров двести целых. Э! Отставить перекур! В трюм седьмого шагом марш

Компрессор скрутили быстро: да чего там скручивать? Даже со всей своей бронёй он представлял собой бочонок с покатыми бочками, верхом и низом, примерно по колено ростом и шириной в охват одного длиннорукого человека, но, сука, тяжёлый.

И только потащили его из трюма, как командир тринадцатой злым голосам приказал всей вахте собраться в центральном посту.

- Толик, а что-то папа у вас злой сегодня, да?

- Что-то да. Так, бойцы, сидеть в трюме и не высовываться, а мы, Миша, пошли-ка в разведку сходим.

Притаившись на трапике девятнадцатого отсека, Миша с Толиком узнали, что командир тринадцатой не просто злой, а пылает праведным гневом по поводу наплевательского отношения к вопросу сохранения социалистической собственности. Отпылав, командир потребовал категорически усилить, углубить, расширить и укрепить основную задачу крейсера отстоя, а именно, сохранность вверенной матчасти. И чтоб, блядь, ни один болт, ни одна, сука прокладка, а то приняли тут моду и церемониться он больше не собирается – если что, то детскую присказку про глаз и жопу он реализует самым непосредственным образом и это в профилактических целях, а, в качестве наказания, не дай бох, кого словит, то лучше им и вовсе не знать!

- Слушай, - прошептал Толик, - думаю погрузочный сейчас открывать не стоит.

- Абсолютно с Вами согласен, коллега! Понесём через рубочный – так меньше шума будет.

- Потом на чай ко мне, пусть там твои сами несут.

- Ну Толя…

- Ну Миша…

- Ну ладно.

Влезть в люк вдвоём с компрессором не получалось – решили поднимать сверху верёвкой.

- Паша. Что это?

- Михал Юрич, ну как. Верёвка. Вы же сами приказывали.

- Это – верёвка? Паша, у шиншиллы хуй толще, чем этот шнурок!

- Михал Юрич! Лично плёл! Она, вы не смотрите, что с виду, а так на ней весь этот пароход утащить можно!

- Паша, блядь…

- Михал Юрич…

Компрессор опутали и обвязали, но в люк, поддерживать его сажать никого не стали (техника безопасности называется), а тянули сверху втроём (больше вокруг люка не вмещалось). Миша стоял внизу, сбоку от люка и молился (блядьсукасукасукаблядьблядьблядьнупожалуйста)– компрессор вылезал из нутра рывками, бумкаясь то о трап, то о манометры, то о стенки люка и, главное, думал Миша, чтоб когда эта ебучая верёвка порвётся и компрессор жахнется на палубу, чтоб он палубу эту не пробил, потому, как ровно под люком и сидел сейчас командир и ладно ещё, что все в центральном обосрутся от звука упавшего с восьми метров на железную палубу железного компрессора весом с молодого телёнка, но убить командира, распекающего вахту за попустительство к воровству ворованным компрессором в процессе воровства…ну форменный же моветон. Но пронесло (наверняка из-за правильной молитвы) и компрессор глухо и тихонько стукнул на рыбины вокруг рубочного. Облегчение быстро вытолкало Мишу следом.

- Так! Ну-ка сигареты убрали! И бегом на корабль! Паша, головой отвечаешь! Донести аккуратно и поставить! Я сейчас рассчитаюсь и приду! И смотрите у меня!

Чай пили не долго, - так по стакану хлопнули ну и разговоров поразговаривали на пол часа, может, до серьёзных тем даже не дошли – компрессор взывал к Мише и требовал его присутствия при своей замене.

- Ну постой со мной на мосту, пока я дуну, - согласился Толик, что Мише уже и правда пора.

- Вот зачем вы курите, понять не могу? – с мостика открывался красивый вид на почти чёрную гладь воды, заснеженные сопки, кристаллически блестевшие на первом солнце, дымку мороза где-то вдали, мелкие (отсюда) фигурки верхних вахтенных в тулупах и чёткую борозду в снегу от трапа тринадцатой до соседнего пирса, - воздух-то какой, а? Прямо стаканами черпай и пей!

- Вот поэтому через фильтр и дышу – боюсь отравиться! А что у тебя с лицом, Миша?

- А эта борозда в снегу была?

- Нет, это абсолютно незнакомая мне борозда. Интересно, откуда она взялась?

- Вот ушлёпки, а? Ну ты посмотри на них, а! Ну бля…

- Ушлёпки, да. А что за ушлёпки?

- Да они компрессор на верёвке так и потащили, Толя! Ну ты подумай! Компрессор! На верёвке! По снегу! Ладно, я побежал, пока они так прямо не включили, скоты ленивые!

Из рубочного зазвучал по нарастающей голос командира тринадцатой.

- Плохая идея, Миша! Пошли в приливе затаимся пока, а то порвёт же нас сейчас!

Затаились за контейнерами с плотиками – в тёмном «Приливе» было их почти и не видать. Командир был вначале даже довольно спокоен – видимо не мог поверить в то, что видит. А после того, как поверил, было страшновато даже за контейнерами с плотиками – дня два после этого чайки в Нерпичью не залетали и Эйч Пи Бакстер до сих пор не знает, но ему крупно повезло тогда, что на гастролях он рядом не находился. Искали бегали и комдива три, да не нашли – кто догадается целого майора искать спрятанным куда не то, что Макар, но и жена его, Марья, телят не гоняла? Решили, что в штаб ушёл: это и спасло тогда его глаз.

Миша нервничал – больше за компрессор, который сейчас даже не отряхнув толком от снега, ставят, подсоединяют и вот-вот включат и начнут бороться за живучесть, а ему придётся заново повторять всё эту операцию, но уже на семнадцатой. Едва дождавшись, пока крики командира тринадцатой утихнут за ПРК, Миша стартанул на свой корабль.

На борту, отмахнувшись от что-то спрашивавшего старпома и не раздеваясь, Миша нырнул в трюм, крича на ходу «Стоять! Ничего не делать! Всем замереть!».

И точно – компрессор уже стоял на месте и был готов к запуску, а точнее будет сказать к неминуемой своей гибели.

- Так. – Миша потёр лоб, - я не буду спрашивать почему вы такой сложный и хрупкий с точек зрения теории электротехники и термодинамики предмет тащили по снегу волоком, я понимаю, да. Да. Но вы его просушили, хотя бы? Клеммы, патрубки почистили и освободили от влаги?

Трюмные дружно молчали и переглядывались – искали виноватого.

- Всё ясно. Хорошо, хорошо, я понял. Снять, разобрать, почистить, вот тут, тут и тут протереть шилом, просушить и потом позвать меня. Всё мне показать и ставить подключать. Вопросы?

- А этот? – и Паша пнул труп предыдущего компрессора.

- А этот, потом, после пуска нового, отнести на тринадцатую и прикрутить на место.

Утро встречало свежестью жёванной промокашки и кто бы ожидал (после вчерашнего солнца и синего неба отсюда и до Норвегии) такой чуткости погоды к мишиному настроению? Почти всю ночь не спав (пока ставили, пока запускали, пока настраивали работу) Миша был хмур, серьёзен, задумчив и готов поддаться кенопсии, как никогда раньше.

«Ну ничего, - думал Миша глядя с высоты ракетной палубы ТК-20 на жалкие остатки дивизии, тянувшиеся на подъём флага, - пройдёт. Высплюсь сейчас и пройдёт, всегда же проходит».

- Михаил! – крикнул с пирса командир, - что хмурый, как утро тридцать седьмого?

- Поспать бы, тащ командир!

- Поспать? Сон для слабых духом! Ну ладно, поспи, пока ко мне идти будешь, чего уж там!

- Что с провизией? – спросил командир, спустившегося к нему Мишу.

- Нормально. Поменяли вчера компрессор, запустили, всё …

И тут с соседнего пирса заревело. Бродячие собаки, поджав хвосты, убежали узнавать куда вчера делись чайки, солнце, начавшее было выглядывать из-за туч, испуганно шмыгнуло обратно и по воде обязательно пошла бы рябь, но и так рябило.

- Вот! – поднял командир палец вверх, - вот что я называю командирским голосом!

Обзор заслоняла семнадцатая, стоявшая с другой стороны пирса, и командир поднялся на её палубу.

- Гена! – заорал он оттуда, - не рановато ли?

- Что не рановато? – заорал ему в ответ командир тринадцатой.

- Гон у тебя начался не рановато ли? Февраль же, - чернила, слёзы, а ты трубишь, как иерихонский свисток!

- Саша! Ты лучше отвернись! Сейчас здесь будет кровь и внутренние органы по всему пирсу! Боюсь травмировать твою нежную психику!

- Гена! Успокойся! Расскажи другу, что случилось! Легче станет! А другу любопытно!

- Саша! Ты не поверишь! Вчера только всех распёк за попустительство к расхищению железа! Выхожу! А! С моего корабля! Прямо пока я распекал утащили что-то!

- Наглецы! – посочувствовал командир и мельком глянул на Мишу (Миша пожал плечами, мол, а я Вам что говорил), - надо было стрелять на поражение, Гена!

- Не успел, Саша! Только борозду от моего корабля к твоему пирсу и увидел!

- Так чего вчера не орал, а до сегодня терпел?

- Я не терпел, Саша, я мало того, что орал, так и пиздюлей вчера наотвешивал! А сегодня! Прихожу на корабль! И что ты себе думаешь?

- Теряюсь в догадках!

- Вторая! Саша! Вторая! Блядь, вторая борозда от моего корабля к твоему пирсу! Ты можешь себе такое представить? А! Что? Что я не так делаю?

Командир обернулся к Мише. «Это мы наш, сломанный к ним оттащили и поставили, чтоб у них по наличию всё совпадало» - прошептал Миша, командир кивнул.

- Гена! Слушай, что скажу тебе! Вторая борозда – это не от тебя тащили, а тебе обратно вернули! Не рви нервы, дружище!

- Саша!

- Морской закон, Гена! Кто последний – тот и папа! А я и на твоей в море последним ходил и на своей сейчас последним остался!

- Саша! Ну как же так! Ну нужно же было! Я не знаю! Ну хотя бы! Ну хоть как то!

Командир опять повернулся к Мише, Миша сделал глаза «Не, ну тащ командир, ну как Вы могли такое подумать? Всё отдал – до капли.»

- Обижаешь, Гена! «Хотя бы» занесли вчера и отдали всё до капли! Ты куда побежал? Гена! Гена, заходи потом ко мне – чаю выпьем! У меня плюшки, Гена!

- А я, малыш? А как же я? – с рубки семнадцатой свешивался её командир, с интересом наблюдавшей за развитием всей этой драматической сцены.

- А ты тут при чём?

- Что значит при чём? На тринадцатой когда закончится вы к кому ходить станете? Это раз. С чьей палубы ты сейчас, Саша, ведёшь переговоры? Это два. Ну так я собираюсь?

- Ну собирайся, сирота. На десять тридцать накрываю и этого (командир кивнул в сторону тринадцатой) предупреди – ждать не будем!

- Миша, - командир, спустившись на пирс, взял Мишу под локоток, - ну надо же было осторожнее как-то, я не знаю, не так нагло.

- Тащ командир…понимаете…как бы Вам объяснить…я сам…я же…они же…им же…ну понимаете их же даже законы электричества не останавливают, понимаете? Даже то не останавливает, что это не снаряд от гаубицы, а компрессор! Компрессор это же…как бы Вам объяснить? Это же испаритель, это же конденсатор…двигатель, в конце-концов! Это же красота инженерной мысли на службе у нас, простых людей! А им лишь бы не устать! Хорошо, что не за аквариумом пошли!

- Красота, говоришь? Да у вас же, у механиков, даже электроны это не частицы, а металлические шарики; вы же, в случае чего, ими, вместо патронов стрелять должны, ну мало ли, а всё туда же – красота! Вот же сила природы, ты подумай, -всё тянет к прекрасному свои мазутные лапки, даже трюмные. Красота. Паша стадом руководил? Передай, что у него один час и сорок пять минут на сбегать в посёлок и принести мне плюшки, которыми я командарму тринадцатой компенсировать буду

- И по снегу их не волочь! – крикнул уже вслед, - В руках пусть несёт! Дежурный! Дежурный, где солнце? А кто виноват? Корней Иванович? Включить обратно!

При чём тут (возможно подумает въедливый читатель лирического склада ума, который ещё помнит начало рассказа) красота вообще? А пусть посмотрит схему компрессора, а потом, на голубом глазу, повторит этот вопрос любому механику. Или, ладно, если страшно, то пусть просто оглянется вокруг – красота, она же везде и как она может быть хоть где-то не при чём? Вот то-то и оно.

В тот год не было первого снега. Тот, который неожиданно повалил в октябре, был слишком ранним даже для первого, и все с уверенностью рассуждали, что он точно растает и не ляжет. Доводы были разные, но один стальнее другого: личный опыт, народные приметы (даже тех народов, у которых снега отродясь не бывало) и желание отсрочить зиму придавали уверенности этим рассуждениям: первый снег тает всегда. Но снег никого не слушал, а может, и слушал, да просто (как я и предположил) не был первым. Он падал и падал... Сначала таял в жирной грязи дорог, на оставшихся жёлтых листьях и лип к подошвам, потом покрыл всё трусливым тоненьким слоем и продолжил падать. Исчезли дороги, а после, укатанные машинами, стали неожиданно ровными и гладкими. Не то что летом. Исчезла тропа в сопках и долго ждала смельчаков, которые первыми пойдут по ней и пробьют дорогу в базу. Она всё ждала, а снег всё падал и падал, и пока только серые будни водили по ней за собой чёрные ночи.

В тех краях зима больше всего похожа на сказку: народа там живёт мало, ни фабрик, ни заводов – вообще минимум цивилизации, и снег лежит почти везде нетронутым и ярко-белым, накрывая себя поверху глухой тишиной. Именно из-за этой тишины и хочется зимой впадать в спячку; это весной или осенью тянет непременно куда-то бежать и срочно что-то делать, а зимой чем меньше движений, тем гармоничнее на фоне природы себя чувствуешь, - лёг, укутался, чай рядом поставил и всё - до мая меня не трогайте, будьте так любезны.

Когда снега навалило столько, что скрылись деревья и кусты, а брошенные машины в посёлке начали служить детям горками для катания на санках, стало очевидно даже самым упёртым консерваторам, что он уже точно не сойдёт и народные приметы в этот раз не сработали, и все смирились с неизбежностью. А с неизбежностью больше ничего сделать и нельзя.

- Вот поди ж ты, - бурчал второй в цепочке смельчаков, топчущих тропу, зам, - законы природы и то сбои дают!

- Не то что твои постановления пленумов, да? - оборачивался к нему старпом (всегда шёл первым – как определял тропу, никто понять не мог), - они-то нас никогда не подведут! Ой, что это я! Это же раньше было, а теперь-то их отменили за ненадобностью! Как жить? Как жить? Того и гляди небеса рухнут!

- И кто уже удивится?

- Боги?

- Даёшь ты! Один был – дедушка Ленин – и того свергли, а прочие давно уж померли. Как тебя к самостоятельному управлению кораблём допустили без знания основ мироздания?

- Так меня же допускали его уничтожать, а не постигать! Разные вещи же. А так да, повезло, что ни одного попа в приёмной комиссии не было, успел я проскочить, видишь, пока духовность возрождать не начали.

- Думаешь, начнут?

- Поспорим?

Остальная цепочка шла молча: на вершинах сопок снег, подчищаемый ветром, едва доходил до колена, но в низинах кое-где брели и по пояс. Старпому-то было нипочём, зам тоже из породы старых коней, а молодёжь дышала тяжело – особенно те, которые участвовали в мероприятии впервые.

- Ха! Вот она – Нерпичья! – крякнул зам, когда с вершины последней сопки открылся вид на дорогу к пирсам и сами пирсы с пока чёрными, как бельма, лодками на общем белоснежном фоне.

- Всё, - старпом резко выдохнул и остановился, - не могу больше!

-Да ладно, - тронул его за плечо зам, - не так всё плохо, чего ты? Выкарабкаемся как-нибудь, ну могло же быть и хуже, понимаешь? Война могла быть, разруха, американцы кругом. И тебя всё равно командиром назначат, ну чего ты, ну потерпи, ты же умный, ты же монстр в вопросах боевой подготовки!

Старпом распахнул полы шинели и ковырялся внутри, слегка притопывая:

- Да не о том я, чего ты меня баюкаешь? Не могу больше терпеть в себе чай! Надо срочно привязать коня. Думал, дотерплю до парохода, ан нет. Отвернитесь там, э! Старпом писать будет!

- Это вы кому? – удивился управленец (третий в цепочке). – Нам или женщинам в штабе кричите? Мы-то, можно подумать, не видели там чего или, можно ещё подумать, там есть у Вас чем нас удивить!

- Так, блядь! – взялся за дело зам. -Разговорчики в строю! Кому сказано отвернуться! Рассуждают они! Распустились!

- Пусть только это, в бок коня привязывает, а не на тропу!

- Да без вас капитан второго ранга не разберётся, как ему поссать! А!

- Без нас-то, может, и разберётся, а нам по его разбору ходить потом не больно-то и охота!

- Ну что вы, наговорились? – старпом оправлялся. - Я уж всё. Или подождать, пока вы драку не затеете?

Зам сдвинул шапку на затылок, от прилипших ко лбу волос повалил пар.

- Какую драку? Мы же офицеры!

- Ну офицерскую, значит. Повыхватываете шпаги и ну на снег кровью полоскать! Вот бы я посмотрел!

- Но нет. Двигай давай, посмотрун.

Вниз скатились быстро. На дороге, почищенной каким-то заезжим трактором (своего в дивизии не было), долго и не спеша отряхивались, высыпали, держась друг за друга, снег из ботиноки курили.

- Ну вот, - старпом снял шапку, - вечером обратно пройдём, и готова тропа! Молодцы мы, да?

-Молодцовее и не бывает! – поддержал его зам. - О, командарм наш из штаба идёт!

Командир шёл медленно, о чём-то задумавшись, смотрел себе под ноги (понуро, - подумал бы незнакомый человек, но мы же не незнакомцы – так думать не станем) и совсем как-то по-детски мило махал портфелем, и особенно умилительно это смотрелась не из-за возраста, а из-за его крупной фигуры. На самом деле, он был довольно молод, чуть за сорок, но командирская служба быстро старит мужчин. Тех, которых не сживает со света вовсе. Увидев своих офицеров, явно обрадовался и ускорился.

- Товарищи офицеры (был и один мичман, но отчего бы не сделать ему приятно, видимо, решил командир), - командир жал всем по очереди руки, - что, решили сегодня здесь игнорировать суточный план, не заходя на корабль?

- Отнюдь! – засмеялся старпом. - Физподготовка у меня в плане! Вот и отработали ходьбу по пересечённой местности!

- А! То-то я смотрю, вы заснеженные, а баб снежных вокруг и не видно! Где, думаю, извалялись?

- Плохо Вы о нас, тащ командир думаете! Уж мы-то всегда найдём, в чём изваляться!

- И баб?

- Заметьте, тащ командир, не я это предложил!

К кораблю пошли не торопясь: впереди командир со старпомом и замом, а остальные – чуть сзади, для соблюдения необходимой почтительности. Командир почтительность тоже ценил и, рассказывая о каких-то штабных делах старпому с замом, периодически оборачивался, чтоб и задним было его хорошо слыхать. Хотя задним мало интереса было до штабных дел, что их касается – и так доведут. Спустившись от второго КПП к судоремонтному заводу, они постепенно скрывались из нашего вида; почти и не различить уже было - люди там идут или стая чёрных воронов, которая устала лететь и пошла по своим делам пешком. Да и снег. Сначала редко и не спеша, а потом всё гуще и гуще, он опять пошёл.

Всегда, когда снег уже улёгся, но не успел ещё стать рыхлым и тяжёлым, в воздухе витает какое-то ожидание. Ждут чего-то все, даже те, кто утверждают, что не ждут уже ничего: кто Нового года с чудесами, кто весны, которая и сама по себе – чудо, а кто и просто пенсии. Но одно дело, когда снег укладывается к концу ноября – началу декабря, а совсем ведь другое, когда в раннем октябре. Сколько можно носить в себе лёгкое невесомое ожидание без видимого срока его исполнения и не упустить его в грустное разочарование, что вот, опять всё как всегда? И не было же в этом году повода, который отличал бы его от прошлого, позапрошлого или будет отличать от будущего, но откуда-то берётся это ощущение ожидания чего-то непременно светлого. Может, из снега?

Проскочил ноябрь, декабрь перевалил уже далеко за свою середину и по ощущениям тех, для кого эта зима была первой в Заполярье, Новый год уже прошёл, а нет – всё ещё висел и уже почти на носу. Странное ощущение – я его ещё помню.

Тропа снегом уже не зарастала – раз протоптанная, она всегда стояла всю зиму: цепочки людей в обе стороны не кончались.

- Ну что, Вася, ходил ли ты вчера к Лене? – спрашивал один спецтрюмный в спину другого, топая за ним по тропе.

- Ходил, Гена, ходил.

Они были одноклассниками и дружили ещё с училища, а потом так повезло, что и на службу вместе устроились.

- Ну и как там она?

- Как там она. Жопа вообще. Как тень стала, смотрит вроде на тебя, а вроде как и внутрь, рассеянная, глаза опухшие, руки трясутся. Полы там помыл вчера, снежинок на окна наклеил, велел держаться и верить в лучшее. Надеяться. Потом и моя с работы подгребла, сидели там с ней на кухне и делали вид, что разговаривают о посторонних вещах. Странная это штука, надежда, да, Вася?

- Жизнь вообще странная штука, вот что я тебе скажу, Гена.

- Это понятно, но вот смотри, без надежды, оно всё проще выходило бы, разве нет? Хорошо – значит хорошо, плохо – значит плохо, и приспосабливайся к этому плохо, учись жить в нём прямо сейчас, а то сидишь, сопли распускаешь – надеешься. К чему всё это? Потом же всё равно приспосабливаться. Я думаю, знаешь что, Вася, что Надежду эту самую Пандора из ящика своего выпустила. Ну там, представь, крышку приоткрыла, а хитрюга эта аккурат сверху и сидела, на всех несчастьях верхом, и раз – выпрыгнула к нам. Пандора-то передумала потом, чего это, мол, я людишек-то, а поздно: вот она, Надежда, с нами уже живёт и по свету шастает.

- Ну нас с тобой забыли спросить, когда эту надежду придумывали. И Пандору.

- Забыли, а могли бы! Уж мы-то насоветовали бы, как оно лучше сделать. Что там Миша?

- А Миша вчера подрался в садике, потому что они спорили, чей папка погиб, а чей домой вернётся, и там шкет какой-то утверждал, что его папка из штурманов и наверняка жив, а вот Мишкин, механик, точно погиб. Ну и помутузили друг друга. Воспитательница в шоке, молоденькая какая-то, в этом году только приехала, примите меры, говорит Лене и той, второй маме, а те детей в охапку, да по домам – плакать, чтоб никто не видел. О, глянь, - командир. Товарищ командир! Товарищ командир! Подождите нас!!!

Оба бегом понеслись с сопки вниз, проваливаясь местами в снег и даже пару раз упав в мягкие сугробы, но не обращая на это внимания – спешили.

Командир стоял и ждал – знал, чего бегут.

-Здра желаем! Ну что Вы – узнали чего?

Третий их друг, Коля, возвращался (или не возвращался) на аварийной подводной лодке из соседней дивизии. Она давно должна была закончить поход и к 25 декабря вернуться, но потерпела аварию (пожар – было в сухом донесении) и её сейчас практически без хода тащили в базу. «Есть пострадавшие, остальной экипаж чувствует себя нормально», - было в том же донесении. И всё, молчание. Что такое «пострадавший» для сухого языка военно-морских донесений, никто толком объяснить не мог. Ломали руки, ноги, обжигались, переохлаждались, травмировали головы, но пострадавшими от этого не считались в достаточной степени, чтоб беспокоить этим штабы – это, если исходить из общего опыта. Вот сиди и гадай, как они там пострадали, а уж фамилий тем более было не добиться: не положено.

- Привет, ребята. Да ничего толком – связь есть, но про погибших не говорят. Сами-то знают наверняка, но не говорят. Семью проведываете его?

- Да, я вчера ходил, а сегодня Гена сходит.

- Держится?

- С трудом.

- Сын его как?

- Да маленький он совсем ещё, уверен, что плохого не бывает. Письмо Деду Морозу написал, чтоб папку ему к Новому году домой вернул. Я, говорит, хорошим мальчиком весь год был, маму слушался, кашу ел и молоко с пенкой пил - Дед Мороз меня послушает.

- Дед Мороз, блядь, совсем не лишний в такой ситуации. Пригодился бы. Вы на Новый год собираетесь?

- Собираемся, но она не пойдёт никуда, сами к ним пойдём, наши жёны наготовят заранее, если будет из чего, и будем с ними встречать. Ну дети хоть поиграются, хули, праздник же.

- Правильно. Это правильно – молодцы вы. Вы знаете что, там в корабельной кассе есть деньги ещё, скажите помощнику, что я велел вам их отдать, хер с ней с этой бумагой, канцелярщиной и картриджами, сделайте там нормально всё: мандаринов накупите, конфет. Детям чтоб хоть бы.

- Да не надо, тащ командир…

- Я спрашивал тебя, надо или не надо? Я как сказал – так берёте и делаете. Надо будет вас спросить – я спрошу. Что за неуместное стеснение? Зачем его демонстрировать в самых неподходящих местах? Верхний! Помощника мне вызови!

Пока Вася с Геной курили на срезе пирса, командир отдавал помощнику указания и тыкал в их сторону пальцем. Потом грозил пальцем помощнику и показывал им кулак, помощник утвердительно кивал головой и строго смотрел на спецтрюмных, а в конце, нелепо даже для такой ситуации, отдал командиру честь:

- Есть, тащ командир! Лично проконтролирую! Оба ко мне! (добавил уже в сторону офицеров).

Офицеры в ответ показали ему ещё довольно жирные бычки, вопросительно пожали плечами и сделали вот так бровями; помощник понимающе кивнул, но строго смотреть не перестал - любил это дело. Дождавшись Васю с Геной, строго-настрого проинструктировал их по поводу того, в каких пропорциях следует потратить корабельные деньги на новогодний стол, какие корабельные деньги – уточнили Вася с Геной, а те, ответил помощник, которые вы получите у меня ровно через один час и двадцать минут, а сейчас я пойду наскребать их по сусекам и попрошу без опозданий, потому что я не механик и мне бока отлёживать некогда в отличие от.

Денег было и правда не так много, чтоб принципиально упираться их брать. Вася с Геной отнесли их своим жёнам, а потом ещё удивлялись, как это из таких сравнительно небольших денег можно накупить вот эту вот всю сравнительно большую кучу, а жёны отвечали, что это им не гайки крутить – тут соображать уметь нужно и, пока резали, заправляли и готовили, неловко радовались наступающему празднику – это всегда неловко, когда у тебя всё хорошо, а у друга твоего не пойми как, и поделать ты ничего с этим не можешь. И надежда эта ещё. Сбивает с толку.

Лена их не ждала – заранее не предупреждали, чтоб не упиралась и не отнекивалась, а пришли сюрпризом, но Мишка искренне обрадовался, хотя как ещё можно радоваться в пять лет? Пока накрывали стол, Лена сидела потухшая и смотрела в окно, в процессе подготовки участие принимала мало и больше из остатков вежливости, которые отчаяние в ней ещё не потушило, дети весело играли, и только им и было по-настоящему весело.

К двадцати трём часам уселись за стол – должен был прийти Дед Мороз, которого снарядила дивизия для поздравления семей задержавшегося экипажа, но провожать старый год Лена отказалась наотрез, как будто это могло на что-то повлиять, но кто мы такие, чтоб рассуждать об этом, не чувствуя того, что чувствовала тогда она?

Дед Мороз пришёл нарядный и абсолютно трезвый. Миша без запинки прочитал стишок про ёлочку, глядя блестящими глазками в глаза старика-волшебника и задыхаясь от волнения на длинных окончаниях. Дед Мороз Мишу похвалил за стих и старания в течение всего года, рассказал ему, как мчался на оленях, чтоб успеть поздравить всех детей с Новым годом, правда Снегурочка? У Снегурочки, видимо, нервы были послабее, и она с трудом улыбалась, но старательно кивнула. Вот тебе подарок от нас, Миша, сказал Дед Мороз и вытащил из своего мешка какую-то игрушку (никто потом так и не смог вспомнить, какую именно), протянув её малышу. Миша растеряно захлопал глазами и, потянув было руки навстречу, резко убрал их за спину, не отрывая взгляда от глаз Деда Мороза.

- Что такое, малыш? – спросил Дед Мороз.

- Я не просил игрушек, - тихо и было слышно, что волнуясь, ответил Миша, - я просил, папу чтоб ты мне вернул.

И заплакал. В плаче этом не было капризных ноток, или истерики, или злости – он просто стоял, держал руки за спиной, смотрел в глаза Деду Морозу, а слёзы текли по щекам двумя ручьями, за слезами некрасиво запузырились сопли. Первой не выдержала Снегурочка, потом Лена выскочила в ванную, а потом и жёны Васи с Геной, не то чтобы в голос и картинно, а как-то тихо и спокойно заревели.

- Что за шум, а драки нет? – оттолкнув Снегурочку дверью, домой ворвался Коля.

В прихожей сразу отчётливо завоняло горелым: у Коли не было левой брови, вся скула отчётливо желтела проходящим синяком, он смешно свистел на буквах «ч» и «ш» по причине отсутствия клыка и резца слева, но довольно улыбался.

Первым опомнился Миша. С криком «Спасибо, дедушка!» он бросился папе на шею, на крик ребёнка из ванной выглянула Лена и через миг уже тихо плакала на левом Колином погоне.

- О, тут нормально у вас, в смысле у меня, - из-под Миши и Лены глуховато говорил Коля, - что тут, думаю, мои, скучают же, а тут на тебе: и стол, и снежинки на окнах, и друзья, и Дед Мороз!

- Ты скажи, что там у вас, а то мне ещё половину семей обходить, - Дед Мороз взял Колю под локоть.

- Да нормально всё у нас, ну погорели, ну там я вон бровь спалил, да зубы выбил, кто легче, кто тяжелее, но живы все, нам сказали про телеграмму, кто придумал эту секретность, а? Правда?

- Ух ты, ёпта, хорошо-то как! – и Дед Мороз властно указал Васе и Гене бровями в сторону кухни.

На кухне он плюхнулся на табуретку, снял нарядную красную шапку в звёздах и мишуре, обнажив под ней самую что ни на есть лысину в венчике седоватых волос, и сделался каким-то нелепым существом: от бровей и выше обычным мужиком, а ниже – сказочным персонажем.

-Наливайте!- махнул он рукой Васе с Геной. - Теперь можно и даже нужно! В пизду такой праздник, как сегодня, не могу, ноги не несут. А что делать, надо же, да? Ну дети же, а тут пацанёнок заплакал и я… ну, бля, хоть в окно сигай, что, хуёвый волшебник из меня, думаю, а тут на тебе и не хуёвый, получается. Что за барство? В стакан налей- нафиг мне стопка твоя, что я – барышня?

Хлопнули по стакану – Дед Мороз пил жадно, как воду, глотая кадыком и запрокинув голову. От закуски отказался, показал – наливай ещё. Зашла Снегурочка в слезах:

- Мне налейте.

- Так ты же не пьёшь?

- А я и не буду пить. Я буду собирать пробки.

- Душу свою затыкать?

- Именно. Давайте, ребята, с Новым годом вас!

Хлопнули ещё.

- О, смотрите,- Снегурочка показала в окно, - опять снег пошёл. Красиво, да?

- А меня тошнит уже от снега, - буркнул Дед Мороз, глядя на улицу. - Вот всё думаю, сходить в госпиталь и спросить у врачей, не бывает ли аллергии на снег, а то отчего я, как в окно выгляну, снег увижу, так каждый раз сдерживаюсь, чтоб не вырвало. Как думаете, комиссуют по аллергии на снег? Нет? И я так думаю, вот и не иду. Ну давайте по третьей, да мы пойдём.

- Э, дедушка! В руках себя держи, я тебя носить потом не буду!

- Да теперь можно, внученька, теперь-то ребята домой вернулись – кому мы нужны особо? Теперь там и так праздник взаправдашний, а не вот это вот вся вата и мандарины. Давай – наливай.

В кухню заскочил Коля, уже без шинели и в домашних тапочках.

- Ребята! Ребята, какие же вы молодцы, а? Я с корабля бягу – валасы назад, тут же думаю, что, мои, а я им икру несу, шоколад, вина бутылку, а тут на тебе! Ребята, я всё отдам! Нам обещали на днях пайковые выдать, я всё…

- Я не поэт, Коля,- перебил его Вася,- но я скажу стихами…

- Ты так смешно свистишь на буквах «ч», «с» и «ша», - перебил Васю Гена.

- Ага! – согласился Коля.- И это я приноровился уже, а сначала вообще форменный цирк был. Командир сказал, что если бы он раньше знал, то сам мне зубы выбил вместо того огнетушителя - так я ему настроение поднимаю!

- Что там было-то у вас?

- Да жопа была, давайте потом? Было, да прошло - не хочу сейчас об этом! Не, ребята, пить пока не буду, со своими посидим, потом уже, ладно?

Заглянула жена Гены:

- Геннадий, на выход,! И Василия с собой прихватите.

- Да вы что, ребята? Куда? Давайте у нас, вы как так, а?

- Вы посидите, а мы позже зайдём, у нас тут есть ещё дела, да Гена?

- Да? А, дааа!

У подъезда распрощались с Дедом Морозом и Снегурочкой. Постояли, думая, куда податься.

- Беременная Лена. Тест у неё Коле в подарок приготовлен положительный. В фольге и со шнурком, всё как положено, - объяснила Генина жена. - Так чего мы там будем мельтешить, дело интимное. Пойдём к нам, посидим пока, ну или к вам, а потом уже к ним зайдём, после курантов, когда Коля в себя придёт. Гена, что ты делаешь, скажи на милость?

Гена стоял запрокинув голову и открыв рот.

- Снежинки ловлю, - объяснил он компании, - вот почему они падают прямо, а вокруг моего рта сворачивают?

- Потому, что ты лошара, - объяснил Вася,- лошара ми кантара! Смотри, как надо, салага!

И Вася, ловко маневрируя, словил несколько снежинок ртом.

- Спорим, я больше словлю?

- Спорим! Девчонки, считайте!

- Да ну вас, дурачьё! Ну какое же дурачьё, а?

После того, как Гена победил со счётом сорок семь на сорок пять, они двинулись на площадь, а потом посидеть у кого-нибудь, не то у Гены, не то у Васи, но, впрочем, какая разница? И если бы Коля вместо того, чтоб кружить на руках Лену и Мишу по очереди (он морщился от треснутого ребра, но тихонько, чтоб никто не видел), смотрел в окно, то он увидел бы, как друзья исчезают, укутываясь крупными снежинками, которые падали уже сплошной стеной и почти не кружились, а мягко стелились под ноги. И становилось сказочно красиво и пахло чудом.

Я иногда думаю, что учёные врут, что снежинки состоят всего лишь из двух атомов водорода и одного атома кислорода – где-то в их составе есть какой-то магический ингредиент, ведь откуда-то берётся это ощущение в воздухе, а откуда тогда? Да и чудеса случаются иногда, хотя, в общем и целом, жизнь не сказка, конечно.

Пронёс «беломорину» мимо рта,

Чуть не захлебнулся щами.

В сердце колотится хуета,

Спать не даёт ночами.

У доктора на пол средь бела дня

Вылил стакан «шила»,

Нет, не хуйня, совсем не хуйня,

Чую, меня накрыла!

И тут проскочила искра в мозгу,

Ёбнуло, как при взрыве:

Я, блядь, физически не могу

От Родины быть в отрыве!

Бандиты её на куски рвут,

И Президент-отморозок,

А мне и психически жопа тут

Вдали от родных берёзок,

А я, блядь, подводник-специалист,

Лучший во всём флоте!

Я взял карандаш и бумаги лист,

Чистый на обороте,

И написал на нём этот стих

Про Родину и про «шило»,

Про то, что без них я - слабак и псих.

И вроде как отпустило.

И похуй, что сижу без рубля,

А вместо жены - работа,

Зато я, бля, офицер корабля

Российского, бля, флота,

Готовый уйти в боевой поход,

Российский подводный витязь,

Патологический патриот!

И всё. Пиздец. Отъебитесь.

«Любите ли вы спать, так, как люблю это я?», хотел было я начать рассказ с такой фразы, но это было бы некоторым непозволительным допущением против правды. Как ни странно, с годами организм, ну очевидно же, что более изношенный и уставший, отторгает эту привычку, как вредную и контрпродуктивную. Как это нечем заняться? Лежи и смотри в потолок, крути в голове события и поступки – рефлексируй, в конце -концов! А кто, если не ты? Дядя Вася из стройтреста номер двадцать один? Поэтому, начну рассказ без обычного вступления.

Наш комсомолец Олег, любил спать так самозабвенно и трогательно, как не все гуманоиды способны любить вообще. Любую свободную минуту, любую позу и любое занятие он считал необходимым посвятить одному – крепкому богатырскому сну или, хотя бы, маленькому тревожному пересыпу. При нём даже опасались заводить разговоры о сне: начнут, бывало, пультовые зубры рассказывать, как на них мохнатые наваливаются от усталости, не успевают они до коечки доползти, а этот, гляньте на него, - уже и глазки закатил. И надо ли говорить, что просыпаться он мог только когда его кто-то тормошил, причём, желательно, похлопывая при этом по щекам.

«Комсомолец», если я вдруг не писал, или кто-то не читал этого раньше – стандартное сермяжное (в смысле народное) название должности заместителя командира БЧ-5 по воспитательной работе. На Акуле же, мало того, что докторов двое (трое, вместе с фельдшером), но и замполита одного, корабельного, посчитали недостаточным для воспитания такого стада в рамках лояльности к коммунистической морали и ввели в электромеханической боевой части (то ли как в самой аморальной, то ли как в самой многочисленной) должность своего собственного замполита. А так как замполитом он был как бы не настоящим (коммунистическим), как «большой» зам, то и называли его званием на ступень ниже коммуниста – комсомольцем.

- Вот не понимаю, как так! Может у меня болезнь какая-то? Ну там не сплю я, а сознание теряю или умираю временно?
- Олег, - обрывал его командир, - объяснительную на стол почему опять опоздал на проверку, не надо мне умывать грудь слезьми своими!
- Тащ командир, да я напишу, я не о том же! Я же не спорю, я просто сам в недоумении! Я растерян!
- Растерян? Ну иди – пожалею. Всё, - поздно: я передумал, не иди. Объяснительную на стол! А с жалостливыми стонами – к доктору! Я – кнут, доктор – пряник. В данном конкретном случае.
- Шу шения, тащ командир! – не выдерживал доктор, - но наука медицина против бессилия воли у индивидуума давно уже отвергла пряники, как метод лечения! Так что готов быть обухом, а пряником может механик? Его же зам.
- Да щас! – вступал механик, - не для того мои прянички росли, чтоб замполитам их скармливать! Тем более в таком количестве, как он опаздывает.

И тут механик был прав – опаздывал Олег почти всегда, с тех пор как переехал от родителей в самостоятельную квартиру. Почти потому, что иногда-то он и не опаздывал, но, в основной своей массе, это бывали случаи, когда компания военморов, засидевшись до утра спать не ложилась вовсе, а отставив стаканы и надев фуражки, шла на ратные подвиги свои прямо из-за стола.

Ого, сколько же там объяснительных скопилось, наверняка подумали сейчас некоторые из вас, но нет. Их скопилось изрядно, конечно, но вовсе не в таком количестве как он опаздывал, – кому нужен заместитель командира электромеханической боевой части по воспитательной работе в базе? Эта фраза не означает, что он кому-то нужен в море, но просто в базе он ещё более не нужен – мало того, что он был самым молодым (за исключением матросов) членом БЧ-5, так и в те годы завоевать авторитет у мичманов (один из которых, например, приехал из очередного отпуска с медалью «За оборону Приднестровья») стало не в пример сложнее, чем в благословенные (для замполитов) времена активного построения коммунизма в отдельно взятой стране.

В общем махнув рукой на постоянные опоздания комсомольца, командир, периодически, всё-таки собирал с него объяснительные (для острастки и чтоб держать в тонусе) и, не читая, отдавал их старшему замполиту. Замполит завёл даже отдельную папочку с названием «Объяснительные записки человека, который должен служить воспитателем душ, но не может даже вовремя проснуться» (позже дописал «Том первый») и аккуратно туда их подшивал по датам и тоже вряд ли читая.

- И запомни, - увещевал командир комсомольца, - терпение моё хоть и не имеет дна, почти как и закрома нашей Родины, но гнев уже кипит в моём сердце. И скоро я не выдержу – советую тебе немедленно принимать меры воспитания к своему организму!
- Да я же только за, тащ командир, но вот ума не приложу – как?!
- Кого не приложишь? Слушай, вот ты кто по образованию? Вот я – ракетчик, а ты?
- Замполит, - шмыгал носом Олег.
- Или, по модному, - воспитатель, правильно? Так чему тебя учили в твоей бурсе целых четыре года, если не научили даже просыпаться?
- Всякому…
-И этим людям ещё выдают высшие образования! Возмутительно! Ещё хоть один раз! Хоть на одну самую завалящую проверку! Оставлю жить на корабле! Вместе с помощником на пару выть у меня будете в прочном корпусе!

- Ребята! Ну помогите! Ну посоветуйте что-нибудь, а? Ну давайте вместе что-нибудь придумаем? Ну я же за вас всегда, ну. И планы за вас пишу и конспекты составляю, а? – умолял нас Олег на мостике во время перекура.

Ну да, - парень он был хороший, да, плюс к тому, ещё и заядлый маньяк в области охоты и рыбалки (то рыбкой угощал, то олениной), так отчего бы ему не помочь советом?

Советов надавали, как опят на гнилом пне: лукошко, ведро, пакет из-под бутербродов и кофту с завязанными рукавами. Все перечислять не буду, но чтоб вы понимали безусловную ценность товарищеской помощи и азарт в участии к чужой беде, некоторые назову:

- привязывать к ноге верёвку и конец её спускать в форточку до земли, чтоб идущие на службу могли за неё дёргать и будить (а при должном старании так и вовсе вытаскивать) на работу Олега;
- подвешивать шарик с водой и специальной иголкой, через червячно-шатунную передачу (вот схема, смотри, ничего сложного) прокалывать шарик от будильника;
- завести себе собаку;
- завести себе жену;
В этом месте мнения разделились и вызвали нешуточные споры по поводу того, что эффективнее и выгоднее в плане пролонгированных перспектив: часть сходилась на мнении, что собака выйдет дешевле, будет однозначно любить и не будет трепать нервы, а другая часть, что жена хоть и дороже в эксплуатации обходится, но собака, знаете, котлет не нажарит и в плане ублажения примитивных инстинктов, не знаем, как у Олега, но у обычных людей бесполезна. Как у тебя с этим, Олег? Судя по выпученным глазам, как у всех: ну вот, видите, - жена выходит, как ни крути. В итоге, устав спорить и не придя к консенсусу, оставили эти два пункта на выбор самого пациента.

Ещё был советы по подключению городского телефона к колонкам С90, по складыванию ножек кровати с одной стороны по таймеру, по вызову пожарного расчёта на квартиру силами дежурно-вахтенной службы корабля и ещё не менее ценные, но вы и так уже поняли их глубину. Понял их и Олег и решил брать свою судьбу за яйца собственными руками и ковать своё счастье собственным молотом.

Накануне очередной проверки, мы с Максом встретили его, бегущего домой с огроменным свёртком.

- …?
- Да вот, - будильник себе купил!
- …?
- Ну там три, а не один к тому одному, который у меня уже есть!
-…?
- Ну да, там не только будильник, но я не расскажу – смеяться потом всем кораблём будете!
-…!
- Ой, да ладно, никому не расскажите, как же! Макс, а у тебя есть же перфоратор? Дашь на вечерок? И ещё, ребята, не в службу, а в дружбу – вот вам ключ запасной от моей квартиры: зайдите утром и разбудите меня, а? Пожалуйста. Ну встаньте пораньше, ну что вам, трудно? Да боюсь не поможет мне мой хитрый план! Ладно? А? Ой, вот спасибо!

Утром (а что поделаешь?) встретились с Максом раньше на пол часа и, вместо того, чтоб двинуть в сопки, двинули на улицу Колышкина. Странное чувство какой-то посторонней неуютности встретило нас уже в подъезде, сменившись на площадке странным звонким треском, а в квартире Олега он (этот самый треск) был и вовсе невыносим. Я мало чего боюсь, но тогда, помню, шарил по правому бедру в поисках пистолета.

Олег мирно и тихо сопел в кроватке, а вокруг него разворачивался бурный будильниковый Армагеддон: один будильник стоял в ногах на полу, второй в кастрюле на тумбочке справа от кровати, третий в скороварке на стуле слева от кровати, а четвёртый свисал с потолка в метре от головы. И все они звонили. Причём тот, который свисал на верёвке звонил с уже заметной хрипотцой – остальные пока держались молодцами.

- Так вот зачем ему нужен был перфоратор! – догадался Макс, глядя на свежую дыру в потолке над кроватью, - будильник повесить!
- Что? – крикнул в ответ я.
- Ничего! Давай их вырубать! Мозг сейчас убежит у меня! Вырубив нарушителей спокойствия (Спасибо – заорал сосед из-за стенки), уселись на подоконник покурить для затыкания свежих дыр в нервной системе.

- Слушай, Эд, - Макс не курил и чорт знает чем вообще успокаивал нервную систему, - я считаю, что мы не должны его будить!
- Как это?
- Так это. Вот для чего человеческие организмы и, например, даже мы с тобой живём на этой земле?
- С точки зрения диалектического материализма?
- С твоей точки зрения. Точку зрения диалектического материализма я изучал в параллельном с тобой классе, если помнишь.
- С моей?
- С твоей, да.
- С моей значит...
- Ты можешь думать молча, не обязательно поддерживать со мной беседу и строить из себя тупого.
- А что тут думать? С моей точки зрения, человеческие организмы живут на земле с целью обретения личного, можно даже сказать, мещанского счастья!
- А вот прямо в дырочку! И я так думаю.
- А при чём тут спящий Олег?
- Какой Олег? А, этот Олег? Ну вот смотри – что сейчас нужно его организму для счастья?
- Ответ очевиден: сон.
- Именно! И кто мы такие, чтоб лишать человека счастья и тащить его на службу, где он будет показывать проверяющему из штаба планы воспитательной работы за позапрошлый год, выдавая их за текущие, а проверяющий будет делать вид, что не видит разводов корректора на датах и размашисто их подписывать?
- Нуууу…может товарищи его, которых он попросил разбудить себя на эту самую проверку?
- Может и товарищи. А даже если и товарищи, то тем более! Неужели товарищу своему счастья пожалеем!
- Так не жалко, оно да, но его же капитан прикуёт потом к пароходу!
- А беда в чём? Человек отоспится хоть!
- Логично. Стелешь мягко, конечно, но а на самом деле откуда у тебя на него зуб?
- Да, козёл он, посмотри на мой перф! Валяется на полу, не протёрт, из розетки не выключен! Ну что за отношение к чужим вещам!
- Полностью поддерживаю. Ну пошли уже, а то и сами опоздаем. И главное, как он умудрился дырку-то сам просверлить, не вызывая матросов в помощь?
-Ну может мама в гости приходила, чувствуешь как котлетами с кухни пахнет? Ну вот, а жены я тут в упор не наблюдаю.

Подоткнули одеялко Олегу, чтоб в бочки не надувало и ушли. А что? Пусть знает в следующий раз. Рассказали потом, что и так его пихали и сяк трясли, но всё без результатов – он только громче храпел и обзывался на нас всякими нехорошими словами и мы, в итоге, не выдержали оскорблений, заплакали и ушли. Ох и склонял же его потом капитан! Назначил неделю жизни на корабле в качестве штрафной санкции и, впредь, всегда оставаться накануне проверки в части, а то мало ему, так ещё выслушивать за комсомольца понукания от бездельников, страну просравших.

Вот вы, когда друзья просят вас чем-то помочь, сверяете их просьбы со своей точкой зрения на их личное мещанское счастье? А должны бы, - ну а кто, если не вы? Дядя Вася из стройтреста номер двадцать один?