Жил-был маленький злой человечек⁠⁠

Жил-был маленький злой человечек. Приходя со своей мерзкой работёнки (работал он в маленькой неуютной мастерской, делая для почивших жителей городка небольшие чёрненькие гробики) от нечего делать он садился в своё неудобное креслице и начинал смотреть так ненавистное ему местное телевидение. Обычно всё это заканчивалось тем, что мерзко ругнувшись, злой человечек, злобно подпрыгнув в своём неудобном креслице, поганенько подбегал к небольшому телевизору и с силой вдавливал ни в чём не повинную кнопочку в недра говорящего и показывающего чуда техники.

Все жители маленького городка ненавидели его. Впрочем, он отвечал им взаимностью. Дети, завидев его, прятались и таращились на него испуганными большими глазёнками со всех щелей. Ни одна собака не могла пройти мимо него, не облаяв или не цапнув за ногу. Птички, белочки и прочая живность спешили убраться с его дороги. Кошки же благоразумно соблюдали свой вечный нейтралитет.

Некоторые жители даже думали, что он не такой уж и злой, просто может быть одиноко ему очень. И правда, читатели, не думали ли Вы, что этому человечку нужна капелька понимания, что может быть ему просто не хватает немного… КРОВИ!!? Чего это я? Любви! Конечно же, любви!

Но вот однажды, получив удачный заказ (померла вся семья - дочь, порезала себе вены. А папочка, вытаскивая трупик, поскользнулся, размозжив себе головёнку о край ванночки. У мамочки, когда она пришла с работы, от такой картины не выдержало сердечко. Престарелый, слабоватый на головку, дедулечка, выйдя из своей комнатушечки, начал всех поднимать и уговаривать пойти пить чай с казинаками. Сын, придя и увидев перемазанного в кровушке дедулечку, придушил старенького, да и сам задушился в петелечке), идя с работы и весело насвистывая какой-то отвратительный мотивчик, наш злобненький человечек увидел ЕЁ…

Золотистые локоны, преломляя весёлые солнечные лучики, слепили его словно тысячи солнц. Она плыла, как плывут корабли в море – так же величественно и спокойно... Её глаза… Он почувствовал, что, смотря в них, он проваливается куда-то далеко-далеко… А сам он словно бы воспарил под самые белоснежные облака, где и птицы-то не летают…

Из ступора его вывел чей-то оклик. Его сосед, подойдя, протянул ему ручонку для рукопожатия, а ненавистный ему кокер-шницель-спантерьерчик, весело виляя хвостиком, обнюхивал его ботиночки. Дети почему-то больше не убегали, завидев его издали, и даже Федотовна, самая сварливая в городке бабёнка, уступила ему дорожку в узком переулочке и спросила с интересом «Как ваше здоровье, Никифорович?». До дома шёл он, как показалось ему, вечность. Как во сне он проходил по залитым солнышком улочкам, с их чудесными маленькими домиками, снующими туда-сюда детишками, собачками, кошечками и прочей живностью. И, ступая по камешкам мостовой, он знал уже, что не будет он теперь работать в своей неуютной мастерской, и что не будет он жить больше в своём маленьком, мерзком домике…