Зеркало⁠⁠

– Учеба отстой! – фыркал здоровый лоб в курилке за школой. – Только с каникул пришли, уже что-то требуют. Как не стыдно!

Этим лбом был я. Тянуло меня, рыжего, видимо, ближе к солнцу, вот и вырос за лето. Так бабушка сказала, а ей я верю. Еще меня тянуло на футбольное поле: ни дня без него не провел, даже дождливого. А вот с домашкой на лето нам было не по пути. Книжку – это еще в шкафах нужно порыться, пылью подышать, чтобы найти, а если окажется, что поиски напрасны и нет ее дома, придется чапать в магазин и тратить свои отложенные миллионы. Задачи решать, уравнения? Так это опять в магазин. За тетрадкой. Больно муторно.

Гораздо приятнее путь до футбольного поля: сто тридцать пять ступенек с пятого этажа, считая те, что при самом выходе из подъезда, потом перейти дворовую дорогу так, чтоб не сбила машина (то есть быстро), и финальные шагов пятнадцать, при сильном рвении – десять. 

Я учился в физмате, и все считалось само собой, без особого старания. Домашку никогда не делал, потому что, вспоминая слова Марь Иванны, я был способным, но не усидчивым. Она моя первая учительница – ей виднее. 

Пару раз меня чуть не выгоняли из школы. Ну, то есть да, не выгоняли – припугивали. Всегда находился препод, который меня спасет. Вспомнит, как я ему принтер много раз чинил, как я спас однажды день самоуправления и все дети были в восторге, как я… Ну, наконец, иногда вспоминали и то, что я просто способный. Тут в игру вступала Марь Иванна, я уверен.

Еще, мне казалось, со мной хотели дружить: я всем раздавал щелбаны и сигареты. Даже препода по литературе один раз выручил. Он молоденький тогда был, только из универа выпустился, а ростом так и не вышел. Мы с ним выглядели как ровесники: если не знаешь, и не скажешь, что у нас не горизонтальная иерархия. Вертикальная была видна только по росту. И то в мою пользу. 

Один раз он – Егор Аркадьич – мимо шел, с уроков: губы шевелятся, словно с кем-то разговаривает, руки и ноги из-за плаща заплетаются, сумка-дипломат бьет по паху в такт шагам. Вдруг замечаю – движется на меня. 

А я стою, никого не трогаю, прогуливаю физику. Думаю: "Ща влетит!" И представляю, как неумолимо краснею. Выше-то я его, конечно, и здоровее, но он все-таки препод! У него джекпот в рукаве, не у меня. Но стоять продолжаю как ни в чем не бывало. "Ладно, – говорю себе мысленно, – не дергайся. Как перед собакой: если не показывать, что ее боишься, авось и не бросится на тебя". 

Подходит ко мне и говорит: 
– Гоша, поделитесь сигаретой, пожалуйста. 

Я аж охуел. Когда представлял, что меня за прогулянный урок поведут к директору, я совсем забыл, что у меня в руках парламент. 

– Гош…

И тут уж я почувствовал наверняка: залился краской, наверное, как помидор. Нет – как вишня. Нет – как клоун. Но бдительности чудом все равно не терял: в экстремальных ситуациях мозг соображает быстрее обычного. Подумал, мол, а не уловка ли это? Он у меня сигу попросил, а я ему – на! А с чего бы это у меня быть сигаретам? Не-е-ет. Меня не проведешь.

А у самого парламент тлеет в дрожащей руке. 

– Да будь человеком, дай сигу, ей-богу! – чуть было не прорычал Егор Аркадьич. – Не могу больше, довели! А свои дома забыл. 

Парламент безмолвно перекочевал ему в пальцы, полные тонких порезов, словно от книг. 

– Читать не хотят, представляешь! – начал свою тираду препод по литературе. – Я им и так, и эдак… 
– Так кто ж хочет, Аркадий Егорыч! 
– Егор Аркадьич. Егор, – хмыкнув, поправил меня учитель. – Мы ведь с тобой почти тезки, Гош. Только ты, если я правильно помню, – Георгий. 

Я неуклюже кивнул. 

– Вот-вот. Ге-ор-гий, – по слогам проговорил словесник, помахивая при этом горящей сигаретой, – словно движение птицы, расправляющей крылья в полете. Егор – это что-то такое короткое и ясное. Словом, как я. А Ге-ор-гий… – молодой Аркадьич долго всматривался в меня снизу вверх. – Словно выйдет из тебя что-то хорошее, если за голову возьмешься. 

Помню, я тогда второй раз за день охуел. Но разрушать возникшую с преподавателем связь своей отвисшей челюстью боялся и посему изо всех сил держал себя в руках.

– Вот как подросток, Гоша, скажи, – вернулся к мучившей его проблеме Егор, – почему вы ничего не учите? 
– Потому что предки отстой, – быстро нашелся я.
– Но в начальной же школе вы все читали и учили.
– В началке у нас просто мозгов не было. А теперь – мы все поняли.
– А если серьезно?
– Ну, серьезно…

Помню, я тогда словно целую вечность чесал затылок, пытаясь придумать, чего бы сказать такого, чтоб не упасть лицом в осеннюю грязь от ботинок. Чтоб не разочаровать человека, который в меня поверил.

– Ну, серьезно… Учителей мы любим и слушаем, но тех, кто у нас уже ничего не ведет. Мы их воспринимаем как приятное воспоминание, они есть, но где-то там, далеко. Как первая учительница Марь Иванна. Бабушек мы любим примерно по той же причине. Ну и еще: они от нас ничего не требовали никогда. Кормили пирогами, в лобик целовали. А вот предки, предки – отстой. Они, помимо того, что любят, конечно, еще и требуют. Здесь и сейчас. Постоянно. Кофе свари, в магазин сходи, в вуз, который они хотят, поступи…

– … Не кури, – усмехнулся Егор. 
– Да блин…
– Ладно, – продолжил собеседник, – я понял. Все несчастливые семьи похожи друг на друга. Сам такой же был. Я ж вчерашний подросток. 
– И учителя отстой, – добил тогда я, – по той же причине. Мы гулять хотим, а они постоянно что-то требуют. Родители хоть ладно, типо близкие люди, а преподы же вообще – чужие. Когда чужие люди что-то постоянно требуют – отстой. 

Больше мы с Егором не разговаривали. Не потому что плохо расстались, нет, мы с удовольствием излили друг другу души, – просто не пришлось. 

В следующем году я щелкал задачки по математике, как пальцем по зажигалке, и все в школе были уверены, что выпускной экзамен я щелкну так же. Примерно так и получилось, да. За исключением одного. Физику, которую прогуливал, я завалил. Даже порог не набрал. Пришлось переступить порог военкомата.

Проторчал в армии два года. Вернулся. Готовился, пересдавал экзамены. Все как у всех. Шел, как говорится по-английски, по conveyor belt. Отучился в вузе: на бакалавра, магистра и даже доктора. 

Тогда, в десятом классе, я еще не знал, что такое настоящий "отстой". Теперь мне так про учебу говорить вовсе не хочется, потому что она закончилась. И только после я понял, как смешно, наверное, выглядел в глазах Егора Аркадьича. Хотя… Теперь я узнал, что есть отстой и похлеще – работа с девяти до шести в офисе. И это еще в лучшем случае.

А у меня случай особый. 

Смотрю в зеркало. Поправляю галстук и волосы. На меня не похоже. Немного нервничаю. Начало сентября. Я учитель. Так еще и предок. Сын, вон, в десятый класс идет, здоровый лоб. Оглянуться не успел: буквально вчера им был я. А теперь я отец подростка. И что ж это получается, теперь в своих и его шестнадцатилетних глазах я и есть тот самый отстой? 

Автор: Катя Можаровская
Оригинальная публикация ВК