Январский брат⁠⁠

1.

Расспрашивал по телефону январский мой брат, какие работают выставки, а кафе, а кино, какие расходы, а вещи какие брать – куртку, дубленку, пальто? Когда же сходил с поездной ступени – так долго, будто старался считать до ста – спрашивал «а которое сейчас время», «а ты точно моя сестра».

Недалекий как будто, можно сказать, бесбашенный, для его описания недостаточно слов. Перебирал в карманах пальто какие-то там бумажки и, смеясь, вытаскивал карты таро.

Озирался. По дороге к дому играл в шпиона. Увы, мне было не до веселья – на нас смотрели. Мне все хотелось заставить его идти ровно. А получалась какая-то прям пародия,

комедийная серия.

Он задавался вопросом, откуда сугробы. Мол, приехал вообще-то справить культурно досуг, а тут повсюду раскидан снег. А сам – засматривался на билборды, пытался кормить голубей из рук, напевал попсовый припев.

Да, балагур и смутьян, шутник и большой обманщик. Что поделать, братьев не выбирают – у кого-то он гик, у кого-то поклонник де Сада. А мой по левую сторону от себя катил чемоданчик.

И я была рада. Чертовски этому рада.

2.

Мой брат – тот еще массовик-затейник, мастерство его необычно. Он фокусник, он прорицатель, он музыкальный гуру. Он открывает любые двери своей отмычкой и изо льда вытачивает фигуры… Хотела бы я портрет этот подытожить, точку поставить вместо тире. Но брат все равно его уничтожит как боевая турель.

Как может родная сестра говорить так, скажи́те? Сейчас он красив и из трубочки пьет вино. Дело в том, что мой брат – буквальный уничтожитель, и без разницы где – на улице, дома, в метро.

Достаточно лишь одного касания в грудь, прикосновения рук – в общем, контакта кожи (можно еще как в сказке с придыханием дуть). Чтоб не была я на брата похожей – боялись родители и остальные братья – растили в тепле, на сквозняк не пускали. На всякий случай, рядили в закрытые платья, утепляли сандалии. А старшему брату – дали свободу, иди, мол, делай что хочешь. Дерево да протянет без тонкого стебля. В редкие встречи я могу разглядеть, как светятся его очи, и гадаю, по каким он таскался дебрям.

Где жил, чем питался, что видел и что ощущал. Скольки́х он убил – сомнения лезут как мерзкий жук. И хочется так сказать "послушай, мне очень жаль", но я никогда не скажу.

3.

В детстве я видела тьму во сне: исходилась криком, рвала связки. На меня одну – врагов была целая куча.

И воздух был сладостно-вязким, он легкие тер и мучил. Вокруг мелькали лица мамы и папы, но не было старшего брата. Под одеялом как под мощной лапой я летела сквозь круги ада. В итоге я всегда просыпалась, да, на своей постели – одна одинешенька. Мне хотелось брата самую малость, но на утро мне подавали жареные лепешки.

4.

Брат не захотел у меня пожить – сказал, что я как они. Что я чураюсь его как урода, что не принимаю. И что для него подарок – городские огни, чем нежели я, живущая в теплом мае. Он будет морозить, он заморозит кучу людей, – ведь именно так я думаю о его личине. "Ну давай, давай же, в самое сердце бей, ведь я бестолковый жалкий мужчина. Это мне достались все шишки детства, а тебе красивое личико", – он ломал, крушил, сбрасывал стопки книг и хохотал отчаянно, практически истерично, как будто это не он, а его зловещий двойник.

Я ничего не помнила, я не хотела помнить. Я летела в отчаянье, натыкаясь на стены пещерного лаза. Я будто бы съела отравленный ломоть, залезла в пары ядовитого газа. Я видела, как наступал Рагнарек, и слышала запах лекарства со вкусом мяты…

Почувствовав, как кто-то пальцы нежно облёк, я проснулась и увидела брата – увы, ничего не могла сказать. Он улыбался и руку едва сжимал… И тут он вскочил, отпрянул быстро назад…

Но я осталась жива.

(с) мглистый заповедник