Я всё ещё продолжаю идти⁠⁠

— Стэнли, это невероятно, — Мила восхищённо любовалась огромными гиперполисами на орбите Бетельгейзе, — без тебя мне бы здесь не побывать. И я никогда этого не забуду.

Я скромно пожал плечами.

— Да ладно тебе. Пустяки.
— Это для тебя пустяки, — ответили динамики голосом Абены, — не все же могут управлять огромным звездолётом и вот так просто покинуть насиженное место.

Несмотря на шутливый тон, я отчётливо слышал печаль в глубоком голосе Абены.

Рассчитав курс обратного прыжка для «Эллады», я вновь засмотрелся на технокластер Бетельмах Ма́ксима.

Далеко не крупнейшая в галактике и очень древняя, эта индустриальная агломерация поражала своим размахом. Мириады космических станций размером с континент и даже с планетарную луну кружились в экваториальной плоскости вокруг исполинской звезды в замысловатом хороводе.

Давно покинутые, они безмолвно дрейфовали в пыльных облаках, изрыгаемых дряхлой звездой в мучительном кашле предсмертных пульсаций.

Бетельгейзе умирала. А с ней умирал и Бетельмах Максима. Похожий на диск Алдерсона [1], он раскинулся на десятки световых часов от громадного светила.
Колония невообразимых масштабов, на фоне которой бледнела даже Солнечная система.

Астроинженерный ойкуменополис, заложенный постсингулярным человечеством тысячелетия назад. Затем — стремительно растущее царство разумных машин, пожирающее звёздную плоть.

А теперь — почти что некрополь.

Я тяжело вздохнул. Ещё не угасли воспоминания о том, как рождалось это чудовище, ставшее центром силы Нуль-Альянса во всём Орионе.

А теперь я становился свидетелем его конца.

Бетельгейзе сияла с пылом новорождённой звезды. Но это был обманчивый блеск. Истекли последние шестьдесят суток агонии, пока в истощённых недрах гиганта бушевал ад извращённого нуклеосинтеза. Я физически чувствовал фибрилляцию звёздного сердца, задыхающегося под нарастающей лавиной из ядер железа [2], которые вот-вот поставят точку в жизни Бетельгейзе.

Я видел, как взволнована Мила. Возлюбленная во все глаза смотрела на легендарную колонию, ставшую кузницей сотен тысяч разнообразных ИИ, невероятных по своей силе. Библиотекой знаний, преобразивших человечество. Технологической колыбелью новой цивилизации, вступившей в симбиоз с искусственным разумом и перешагнувшей биологические границы.

Грядущим примером того, что могущество человека конечно.

Перед лицом неминуемой катастрофы бесценное наследие Бетельмах Максимы разошлось по всей галактике. Словно старое дерево, она рассеяла семена, которые взошли в тысячах световых лет друг от друга исполинскими роями Дайсона, сетями Нефилы и лепестками Макнота [3]. Многочисленные дочерние искины, которые обрели самосознание, эвакуировались.

Кроме одного. Самого главного и важного в моей жизни.

— Может, всё-таки передумаешь? — спросил я Абену. — В корабельной Инкумбуле тебе хватит места.
— Ну и льстец, — усмехнулась Абена, — я, знаешь ли, располнела. И теперь слишком грузна для твоей серверной.
— В тесноте, да не в обиде.

Абена вздохнула.

— Милый мой. Мы же это уже обсуждали. Я-то не против… Но моя модель не предусматривает переноса на другие носители. Слишком разная архитектура физических платформ и несовместимые операционные системы. Ты же не станешь втискивать кита в аэромашину и заставлять его лететь?
— Я не про установку. А про обычный перенос.
— Нет уж. Риск искажения и потери моих данных слишком велик. А я не хочу превратиться в безмозглую дуру. Да и времени на перенос уже не хватит.

Я сжал губы. Абена была права.

— Я пожила достаточно. Одиннадцать тысяч лет — это солидный возраст для столь почтенной леди, как я. И если честно, я уже основательно прикипела к родной для меня глухомани Бетельмах Максима.

Я ждал такого ответа. И боялся его.

В моём киберкортексе, подключённом к ядру корабля, мигнула тревожная руна. Резко подскочили показания кью-флуктуометра. А следом поползли вверх показатели ЭМ-детекторов.

Мила выдохнула. Она тоже это увидела.

Я побледнел. Взбесившиеся квантовые флуктуации пространства-времени и электромагнитный скачок означали только одно.

— Начинается… — прошептала Мила.
— Да, становится жарковато, — донёсся из динамиков прерывающийся голос Абены, кажущийся надломленным. Было ли это электромагнитными помехами или же это нечто другое?

Я заглушил стеллараторы, накапливая энергию для танбрионного прыжка, и пустил корабль в дрейф. Исчезла вибрация могучих маршевых двигателей, и на дредноуте воцарилась мёртвая тишина.

Солнечный ветер Бетельгейзе крепчал. Сталкиваясь с магнитосферой «Эллады», он окутывал её красноватым сиянием высокоэнергетичных протонов.

В изменчивых световых волнах паруса магнитных отражателей казались лепестками фантастических растений. Но нежные розовые тона луговых цветов густели и разгорались алым пожаром.

— Вам пора, — разорвала тяжёлое молчание Абена.

Я смотрел на Бетельгейзе. Внешне она казалась неизменной. Но, подключённый к сверхчувствительным сенсорам «Эллады», я отчётливо расслышал предсмертный крик звезды.

Вокруг звездолёта вспыхнуло рубиновое пламя. Кровавые вспышки облизали «Элладу», которую со всех сторон омывали вихри звёздного ветра.

Я чувствовал смерть Бетельгейзе. Ослепительная и растекающаяся в пространстве, она обрушилась на внутренние рубежи Бетельмах Максимы в нескольких сотнях миллионов километров от нас. Сто миллиардов градусов абсолютного разрушения, несущегося плазменным штормом со скоростью в тысячи километров в секунду, смяли пространство, сжигая дотла древнюю ойкумену.

На моих глазах исчезало то, что казалось незыблемым. Снова.

И я до сих пор не могу к этому привыкнуть.

Вскрикнула Абена. Даже перед лицом неизбежного я не мог смириться с гибелью той, кого создал вечность назад.

Кого так любил.

Динамики разрывались от треска помех, которые глушили угасающий голос.

— Мила, держи в узде этого пройдоху, — Абена, как всегда, пыталась пошутить, но в её голосе сквозило колоссальное напряжение, — у этого неудержимого градостроителя есть привычка переворачивать с ног на голову целые миры.

«Стэн… — поймал я слабеющий ментальный сигнал по личному мнемоканалу связи, — спасибо».
«За что? — угрюмо подумал я. — За то, что не спас тебя? Я же поклялся!»
«А сохранение личности погибающей дочери в Колыбели — не спасение? Тело умерло, но зато я побыла кем-то большим… И если б я не ассимилировалась с электронным мозгом, вокруг которого ты строил Бетельмах, и не стала сверхразумом, как бы сложилась судьба людей? Но теперь я готова уйти спокойно. Наше с тобой дело выживет. Только постарайся не помереть раньше времени».
«Ты издеваешься?»

Абена хихикнула, и шум статики поглотил её слова.

«…прощай, пап», — всё, что я успел услышать.

Щелчок, и всё стихло. Я стиснул зубы. Но тысячелетия жизни давно высушили последние слёзы.

Я смотрел, как ударная волна уничтожает уже безжизненный Бетельмах Максиму, разжигая боль утраты и одновременно выпивая её досуха.

Ушло не просто моё творение. С одной стороны, моё наследие не погибло, и эволюционные ветви Абены уже дали всходы в галактике. Но с другой…

Дочь уже не вернуть.

Я запустил танбрионные двигатели. Геометрия пространства изменилась, и лик апокалиптической смерти сжался в красную звезду, мерцание которой ещё видели на далёкой Земле.

Притихла даже Мила. Она потрясённо покачала головой, пытаясь осмыслить увиденное. Далеко не каждый воочию станет свидетелем сверхновой, стирающей один из величайших памятников человечества.

И к счастью, ей не понять, как обременительно бессмертие.

Я обнял возлюбленную. Сердце кольнуло холодом.

Я же осознал это уже очень давно.
***
Я летел по световой аллее Памяти, ища среди снующих по своим делам призраков знакомый образ. Но в сиянии парной звезды WR-25, вокруг которых разрослась Нефтида, это было непросто. Свирепое излучение ярчайших светил Млечного Пути, превосходящее Солнечное в шесть миллионов раз, поглощалось циклопическими стаями из кластеров энергоуловителей и рой-щитами сфер Мозга-Матрёшки. Испиваемое ненасытной Нефтидой, оно било в корабельные сенсоры с неистовой яростью.

«Эллада» кралась в сложнейшем фрактальном лабиринте из инженерного кружева Нефтиды. Бесконечные узлы и переплетения самореплицирующегося астроинженерного чудовища, куда более могучего, чем разрушенный столетие назад Бетельмах Максима, выглядели поразительно чуждыми.

Словно её строили не люди.

И даже не машины, созданные людьми.

Я не пытался связаться с общностью разумов Нефтиды, вобравшей в себя квадриллионы личностей избравших цифровое бессмертие людей со всей галактики вместе с их искинами-симбионтами. Она бесконечно далека от меня.

Даже с фантастическими возможностями моего бессмертного разума, расширенного когнитивными надстройками дополненной личности, я рядом с Нефтидой подобен амёбе.

Лавируя в потоке разномастных беспилотников по трёхмерной сети магистралей, я выхватывал образы тысяч фантомов, сопоставляя их с единственным так мне нужным.

Цифровые слепки тех, кто переродился или же недавно умер, сияли, точно вознёсшиеся души.

А может, это и есть души? Неужели наступил момент, когда наука стала почти неотличима от магии?
Они кружили на фоне ионизированных газопылевых облаков, которые убийственный свет WR-25 расплетал на тончайшие волокна и вуаль, подобные одеянию ангелов.

Завораживающе.

— Привет, Стэн.

От знакомого тембра меня словно пробило током.

— Здравствуй, Мила.
— «Здравствуй»? Это странно звучит.
— Прости.
— Не стоит.

Повисло молчание. Я следил за стайками энергосгустков, которыми некогда были люди. Техноколдовство Нефтиды, управляющей жизнью на самых тонких энергетических уровнях, лежало за гранью моего понимания. Это уравнения высшего порядка, которые для меня недостижимы. Я для этого слишком человек.

— Почему ты здесь? — спросила Мила.
— Искал тебя.
— Зачем?
— Чтобы понять, что это по-прежнему ты.

Мила горько рассмеялась.

— Это действительно для тебя важно?

Я промолчал. Подтекст её слов окатил меня ледяной стужей.

— Не лги мне и себе, Стэн. Я была для тебя лишь одной из многих. Твоей очередной амбицией. Бабочкой-однодневкой в сравнении с тобой. Но я выбрала смерть. Я человек, в отличие от тебя!

От ближайшей группы призраков отделилась расплывчатая фигурка. Она приблизилась к рубке «Эллады».

— Ты не захотел принять мой выбор. Ты не остался со мной до конца. Ведь тебе чужда смерть. Тебе чужда истинная любовь, Стэн Несгибаемый [4]. Стэн Кремень.

Штурвал протестующее скрипнул под натиском моих побелевших пальцев.
— Это не так.

Мила вздохнула.

— Удивительно, но сейчас я тебе верю. Просто ты любишь… иначе. Не как обычный человек. Не как смертный.

Она коснулась лобового метастекла призрачной рукой, и меня обожгли воспоминания.

Я держал эту хрупкую, смертельно бледную кисть, когда вытаскивал из тонущего в океане лайнера ещё не знакомую мне девушку.

Я держал эту тонкую, окрашенную золотым закатом ладонь, когда мы гуляли по таинственному и не тронутому цивилизацией плоскогорью Укок.

С замирающим от счастья сердцем я надевал на её хрупкий палец обручальное кольцо.

Мне не забыть тепло и ласку её рук.

Как и звонкую пощёчину десятилетия назад, когда Миле стала известна моя тайна.

Она печально на меня смотрела.

— Я знала, что ты вернёшься. Поэтому я оставила своё последнее послание. Я давно умерла, Стэнли. То, что ты сейчас видишь, всего лишь образ, созданный Нефтидой по моей просьбе. Не ищи меня, Стэн. Ведь меня больше нет. Создавай миры. Двигай человечество дальше. Прощай.

Фантом растворился.

Никогда ещё бессмертие меня так не тяготило.
***
Галактика исчезала в густой черноте едва различимым багровым пятном. Я выжимал из танбрионных двигателей моей бессмертной «Эллады» максимум, оставляя за кормой миллионы парсек и триллионы лет за спиной.

Вселенная вступила в Эпоху Вырождения. Бесконечно далёкую и почти что мифическую даже для тех, кто, покинув родной Млечный Путь, вовсю осваивал рубежи Туманности Андромеды и всей Местной Группы. Звёзды умирали. Они теперь лишь алые угли гаснущих костров жизни, которые поглощала наступающая ночь дементной бездны.
За это время я много что создал. Но мои величайшие труды либо ржавели в реке времени, либо же гибли в катаклизмах.

Я преобразовал людей. Помог им расселиться по галактике. Но жива ли цивилизация? Для меня невыносима мысль о том, что она исчезнет. Поэтому я опять ушёл, чтобы не видеть неизбежного конца человечества, в которое верил и которое любил.

Навеки изгнан. Навеки один. Но я всё ещё продолжаю идти.

Я косо посмотрел на стазис-капсулу, где покоилась обсидиановая пластина с витиеватыми рунами, от которых болели глаза. На её остром краю до сих пор блестели капли крови, как напоминание о жуткой сделке, на которую я пошёл ради спасения жизни единственной дочери.

Но зачем мне бессмертие, если всё, что я создаю, и все, кого люблю, обращаются в пыль? И ещё никогда предстоящая бездна лет, которая раньше казалась невероятной возможностью, меня так не пугала.

Десять кваттортригинтиллионов [5] лет позади. Вокруг беспросветная тьма. Не осталось ничего. Ни звёзд. Исчезли последние чёрные дыры. И лишь единичными призраками попадались субатомные частицы, разделённые вечностью. Но даже это редчайшее и мимолётное событие было как праздник.

Десять новемсептагинтиллионов [6] лет. Нет даже квантовых флуктуаций, намекающих на хоть какую-то жизнь.

Всё мертво. Кроме меня.

Позади… Страшно сказать сколько. Теперь мне не остаётся ничего, кроме как, для начала, вычислить число Грэма. Или же Вселенная перезагрузится раньше, стерев фатальный и противоестественный баг в моём лице?

Увидим.

1. Фантастическая мегаструктура в форме диска невообразимых размеров, окружающая звезду в её экваториальной плоскости.
2. Когда заканчивается водородное термоядерное топливо, его заменяют другие элементы тяжелее. Но с появлением железа в ядре звезды реакции нуклеосинтеза продолжаться уже не могут, и гигантская звезда гибнет окончательно.
3. Сети Нефилы и Лепестки Макнота — придуманные мной астроинженерные сооружения, находящиеся во 2 и 5 точках Лагранжа в системах с парой естественных массивных тел. Похожи на паутину и сложную систему «листьев»/«лепестков».
4. Явная отсылка Милы к значению имени ГГ.
5. 10 в 106 степени лет; прим. срок, когда Вселенная войдёт в эпоху Вечной Тьмы.
6. 10 в 241 степени лет; прим. срок исчезновения метастабильного вакуума, порождающего вирт. частицы.

Автор: Death Continuum
Оригинальная публикация ВК