Волонтёр. Ч. 2⁠⁠

Я снова шагаю по пустым улицам. Одни из моих новых подопечных — мистер Грайв, разорившейся банкир с паркенсоном, и мисс Стоун — самые душевные старики, которых я знал. Жизнь свела их, когда обоим было за шестьдесят. Оба бездетно-безвнучные. Кстати, Кора не возражала, что я отдал им щенка, которого забрал у тела миссис Райс.
— Только назовите её, пожалуйста, Линда, — передаю я старикам слова Коры и про себя добавляю: — Как звали предыдущую хозяйку.
***
Я всерьез озадачился тем, как мне встретиться с Корой или, хотя бы, узнать, откуда она. Сама Кора отнекивается и переводит тему, стоит заговорить о ней. У начальства Центра я теперь на плохом счету, как нарушитель правил — не получится между делом задать вопрос.
Даже Лили, о чьем подворовывании продуктов знают все, имеет преференции в Центре, потому что следует каждому пункту инструкции. Пару дней назад она отказалась принимать назад продуктовый набор одного старика. Тот жаловался на синюшную тушку курицы. Утверждал, будто после этой курицы ему становится тяжело дышать. Другое дело — рыба. Старик полжизни отходил моряком в торговом флоте, и ему не страшны мелкие кости в худосочном рыбьем тельце. А вот его соседка из дома напротив, наоборот, рыбы терпеть не может и того и гляди подавится. Не могла бы Лили учесть этот факт и приносить ему предназначенную соседке рыбу, а взамен того, забирать стариковскую курицу?
— Сэр, продуктовый набор утвержден штатом с учётом всех рекомендаций… — наверняка отчеканила Лили. Прямо вижу, как заученно тарабанит по стариковскому темени пунктом инструкции.
Говорят, бывший моряк звонил в Центр, просил разобраться с продуктовой корзиной. И пока начальство вяло отмахивалось, обещая рассмотреть обращение, Лили назначили старшей в секции.
***
В Центре есть ещё один парень, на которого косо посматривают, хоть он и настоящий трудяга. Помимо волонтёрских смен Берти взвалил на себя ещё и утреннюю разгрузку. За час до открытия Центра к чёрному входу подкатывает грузовик с туго набитыми картонными коробками: еда, вода, лекарства. Когда я прихожу в Центр, то встречаю Берти на одном и том же месте. Ссутулившись, он сидит на лесенке и потягивает сигарету. Из-под заломленной кепки торчат буйные рыжие вихры, комбинезон расстегнут до середины груди, оголяя краешек посеревшей татуировки. Берти не улыбается — он скалится щетинистым ртом. И глаза у него по-койотьи жёлтые. За них его и недолюбливают. В докаранатинной жизни такого парня можно было встретить в баре или придорожной забегаловке. Он подсаживается к тебе, улыбаясь во все тридцать два, кивает, угощает, а наутро ты просыпаешься с гудящим реактором в голове и пустыми карманами.
***
Я отходил свой маршрут и теперь сижу в тени дерева, прислонившись спиной ко стволу. Двадцать минут назад мимо проехал патруль, значит, у меня есть ещё двадцать, пока не поедет обратно. Этого времени нам с Корой должно хватить, чтобы поделиться новостями за день.
— Ты знаешь, что уровень заболеваемости пошёл на спад? А это значит…
— Что карантин рано или поздно отменят, — заканчиваю я.
— Теперь скорее рано, чем поздно, — по-птичьи щебетливо добавляет Кора.
Жаль, что у меня нет наушников, потому что в этот момент я не хочу делиться её фисташковым голосом даже с пустой улицей.
***
— Обед не только твоё время, Чак, — отчитывает меня Лили, — ты же знаешь, что мы команда и обедать должны вместе. Так всем нам проще поддержать друг друга в это нелёгкое время. Поэтому, будь добр, вернись к столу и перестань, пожалуйста, пялиться в свой телефон. Спасибо.
В Центре давно заметили, что каждую свободную минуту я трачу на голосовые для Коры. Посмеиваются, когда вдруг зависаю у кофемашины и с глупой улыбкой на лице и начинаю гладить пальцем экран смартфона. Только Берти не смеется. Сидит чуть поодаль ото всех и скалится. Вообще в этом сидении в круг нет никакого смысла. Сейчас только и разговоров о том, что снимут карантин. И каждый перебивает другого. Будто если ты громче всех заявишь о своих планах на послекарантинную жизнь, вирус услышит тебя и тут же отступит, дав дорогу пикникам и посиделкам в баре. Такой гомон начинается, что даже ворчливая Лили не может успокоить раздухаренных волонтёров. Впрочем, она не особо и старается.
***
— Послушай, друг, — Берти первый заговаривает со мной. — Я кое-что заметил, смекаешь?
Смена вот-вот начнется. Лили вышагивает вдоль столов, контролируя, все ли припасы волонтеры распихали по своим рюкзакам.
— Ведь у тебя там подруга, да? — спрашивает Берти. — Знаю, что девчонка. Так плыть можно лишь когда долго не видишь девчонку. Смекаешь?
Вихрастый и наглый, он улыбается мне во все тридцать два, сверля взглядом. Берти берет меня под локоть и мягкой силой отводит в сторону.
— Я знаю парней — они работают на доставке провизии — которые могут помочь. Ну, скажи, где живёт твоя девчонка. Я помогу. — Берти понижает голос до тона, каким говорят старые приятели, когда замышляют что-нибудь. — Мы тут с тобой вроде как не вписываемся. Смекаешь? Почему бы нам не держаться вместе?
Меня прямо воротит от его удушливо заискивающего тона.
— Мне пора на маршрут, — отвечаю, отстраняя его рукой. Я не дрался со школы, но если он полезет со своим «смекаешь» и дальше, клянусь, заеду ему по зубам.
— Извини, — Берти вдруг оступается и как-то враз обмякает, словно сдутый. — Я не с того начал. Давай заново.
— На маршрут! — кричит Лили.
— Слушай, словимся после смены, и я кое-что покажу тебе, — Берти тянет руку, чтобы похлопать меня по плечу, но вовремя останавливается.
***
Карантин длится восемь месяцев. Он захватил собой зиму и весну. Сейчас, под конец лета, когда назойливое солнце съедает даже маленькую тень, один из моих «клиентов», мистер Розеншмидт, взял за привычку выбираться из дома, подставляя бледную кожу палящим лучам. Старик рассчитал интервалы, с которыми патруль проезжает по улице, и теперь трижды день выбирается принимать солнечные ванны.
— Он снова нежится, — улыбаюсь в телефон. Кора «ходит» со мной каждый маршрут. Иногда я отворачиваю от себя экран, чтобы она могла увидеть район. — Смотри, как расплылся. Того я гляди растает. Эй, мистер Розеншмидт! Я принес продукты и лекарства, но не могу передать их вам, пока вы не зайдете в дом. Будьте благоразумны!
Старик стоит, раскинув руки в стороны и запрокинув голову. Легкий августовский ветерок треплет полы его выцветшего халата, оголяя тощие желтые ноги-палочки.
Я слышу, как заливисто хохочет Кора в моей руке, и чувствую, как улыбаюсь сам. Впервые за долгое время.
***
Мы идём по маршруту дальше. Я в десятитысячный раз пересказываю Коре всё, что знаю о своих подопечных. Некоторые новости под грядущий конец карантина стрянут комом в горле, но я всё равно говорю:
— Вчера не стало мисс Стоун, — киваю на дом стариков, куда отдал щенка, — Мистер Грайв не может ухаживать за собой самостоятельно. Скоро его заберут в ночлежку при Центре.
— Чак, ты не должен думать, будто не смог чего-то сделать для этой семьи. Ты хорошо выполняешь свою работу. Гораздо лучше остальных. Поверь, уж я то знаю! — говорит Кора серьезным тоном и, немного помолчав, добавляет: — Разве что до Лили тебе далеко.
— Ах ты, — я надуваю щёки, делая вид, будто злюсь. Конечно, я понимаю, что она шутит. В последнее время всё чаще. Мы снова смеёмся вместе. Но странная штука. Когда за окном вялотекущий апокалипсис, кажется, что все радости и горести жизни разделили на порции. Конечно, порция смеха куда меньше, нежели порция самокопания, например.
***
— Слушай, ты извини за то, что было утром, — оправдывается Берти. За последний час это шестое извинение с его стороны. Мы сидим под дверьми Центра и потягиваем пиво. Сейчас даже в пивной пене, шипящей на бутылочном горлышке, спеси и наглости больше, чем в моём визави. — Я и правда думаю, что раз мы оба не вписываемся, должны держаться вместе.
Вообще Берти неплохой парень. Только помимо респиратора натягивает на себя ещё одну маску — пройдохи с вороватым прищуром. Говорит, так проще отсеивать от себя лишних людей. Говорит, научился этому в тюрьме, куда попал из-за младшего брата. Тот впутался в грязную историю с махинациями по чужим кредиткам. Копы вломились к братьям в дом и сцапали обоих, но младшего отпустили, а старший отправился за решетку, потому что все следы обналички чужих денег остались на его компьютере. От тех времен у Берти и осталась привычка прятаться за наглой личиной. И ещё выцветшая тату на груди.
***
Мне нравится тусоваться с Берти после смен. Его знакомые из доставки иногда подгоняют ему пару пива по дружбе — жуткий дефицит во время карантина.
— Чак, пойдем к нам на разгрузку, — предлагает новый приятель. — Работа не такая уж сложная, на самом деле. К тому же, сможешь скопить немного деньжат и после карантина рванут к своей подруге. На разгрузке платят, хоть и немного. Когда всё это кончится, клянусь, поеду путешествовать.
Берти пускается в долгий рассказ, где он искатель приключений, колесящий по миру. В этот момент его по-койотьи желтые глаза вспыхивают, и становится почти так же щекотно в животе, как от смеха Коры.
— Я бы с радостью, Бер, но даже не знаю, где она живет, — я немного пьян, и мне хочется болтать обо всём без утайки. — Понимаешь? Я вообще ничего о ней не знаю, кроме того, что она психолог нашей секции. Вообще ничего. Кора вечно увиливает от разговор о себе.
— Я, кажется, знаю, чем тебе помочь. Приходи утром на разгрузку.
***
Улица ранним утром так же пуста, как в любое другое время. Берти сказал, что у патруля пересменка, и я запросто смогу добраться до Центра без специального пропуска, какие выдают разгрузчикам (волонтёрский здесь не сгодится: по нему я имею право находится на улице в строго отведенные часы).
Мне хочется позвонить Коре и поделиться радостью, о которой, на самом деле, ей лучше пока не говорить. Мой новый приятель придумал план, благодаря которому я смогу узнать всё о Коре. В штабе Центра хранятся дела всех, кто здесь работает. Просто папки с бланками, лежащие в коробке. Мы придем на разгрузку и с моими руками управимся быстрее обычного. Так у нас будет время незаметно прошмыгнуть в штаб и стянуть нужный файл. Охранник Центра, Роб, закроет на нас глаза за связку пива. Берти уже договорился.
Телефон гудит в кармане комбинезона.
— Чак, куда ты собрался в такую рань? Твоя смена ещё не скоро, — серьезно спрашивает Кора. — Ты что-то задумал?
— Как ты догадалась? — смеюсь я. — Я же отключил геолокацию. Почуствовала? Но вообще — да, ты права, задумал. Решил свалить из города и бродить по штату до тех пор, пока не найду тебя.
— Это не смешно, — голос её холоден, будто в рожке с мороженым попалась ледышка. — Если ты попадёшься патрулю без пропуска, я не смогу тебе помочь. Что ты задумал? Признавайся.
— Да ничего такого. Просто решил помочь Берти на разгрузке. Я же волонтёр, должен помогать людям, заниматься своим делом. Кажется, так ты всегда говоришь? Каждый должен заниматься своим делом. А если вдруг я надорвусь или мне на ногу упадёт тяжеленная коробка и отдавит пальцы, я всегда знаю к кому обратиться, — я почти подошёл к центру и уже вижу Берти. — Ладно, извини, мне надо работать.
— Стой, ты должен знать…
Я обрываю Кору на полуслове, отключая телефон. Конечно, я боюсь её обидеть, но и упустить такой шанс, какой выпал мне сейчас, не могу.
***
Я быстро нашел штаб и, пока Берти трепался с Робом, стащил нужную папку. Вообще, коридоры увешаны камерами, а в самом штабе их три, поэтому Берти посоветовал стащит запечатанный конверт с файлами из коробки и смыться. Посмотрим на улице, пока не пришли остальные волонтёры, а потом вернём назад со следующей разгрузкой. Так не будет лишних вопросов. Конечно, охранник не сообщит никому, что я шляюсь по пустым коридорам,да и общий невроз заметно спал, уступив место томительному ожиданию окончания карантина, но лучше перестраховаться.
***
Стоило мне ступить на асфальт, как уши резанул вой сирены и хриплый лай:
— Вы арестованы!
Копы рванули ко мне, тыча дулами пистолетов, сбили с ног и заломили руки за спиной. Чуть поодаль лежал Берти и скалился разбитым ртом.
***
Коп напротив буравит меня взглядом, задавая вопросы. Я не слушаю его, потому что ловлю в отдалении знакомые фисташковые ноты. В кабинете через тонкую стену другой коп беседует с Корой. Слов не разобрать, долетают только интонации.
— По камерам тебя не видно, но папка была у тебя. Как ты это объяснишь? — моему допросчику надоело, что я не слушаю. Впившись рукой мне в подбородок, он придвинулся так близко, что чувствую запах жженого кофе из его рта. — Послушай, братец, твой подельник известный мошенник — три судимости за махинации с чужими кредитками. Лучше не молчи и выкладывай всё как есть. Приводов и судимостей у тебя нет. Если расскажешь, кто ещё замешан, я подумаю, что смогу сделать для тебя.
Я не отвечаю, потому что не знаю, что сказать. Вывалить на него историю о неудачнике-волонтёре, жаждущем во что бы то ни стало разузнать всё о подруге, которую он и в живую-то не видел, кажется мне верхом глупости. К тому же я не хочу, чтобы копы впутывали Кору, даже если прямо сейчас за стенкой она закладывает меня по полной.
***
Рассказ допрашивавшего меня копа чересчур ровно. И чем ровнее, тем хуже для меня. Берти действительно оказался мошенником и трижды попадал за решётку из-за своих махинаций с чужими кредитками. Руководство Центра знало об этом, но не отказало ему в приеме в волонтёрский отряд. То ли Берти навешал им лапши на уши о своем исправлении, то ли рук не хватало настолько, что не побрезговали преступником. Папка, которую я стащил из штаба, действительно содержала в себе всю информацию о работающих при Центре волонтёрах и нужна была Берти, чтобы украсть данные о банковских счетах. А я, выходит, оказался подельником.
— Повезло тебе, — буркнул коп. Он уже готов был отпустить меня, но вдруг ухватил за локоть и продолжил: — За двадцать лет службы я всякого навидался и знаю таких как ты и твой рыжий дружок. На что вы только не пойдете, чтобы выгородить себя. Ты знал, что из-за Берти Бирна сел его младший брат? Мы, конечно, потом вывели подонка на чистую воду, но парень два года отмотал ни за что.
Допрос в соседнем кабинете закончился минут двадцать назад — именно столько я не слышал голосов за тонкой стенкой. Кора могла уйти, но я надеюсь( в том, что именно она была по соседству я перестал сомневаться сразу), что ждёт меня у участка. Она наверняка захочет объяснений, ведь из-за меня проторчала здесь целый день. Осталось только отделаться от приставучего копа. Лучший способ — молча выслушать.
— … программа не может врать. Считай, это тебя и спасло. Но я еще присмотрю за тобой, на случай, если захочешь ещё что-то выкинуть. И похлопочу, чтобы ты вылетел из волонтёрского центра. Уж не сомневайся. А теперь — пошёл вон.
***
Я скольжу взглядом по деревьям, будто в их тени и должна прятаться Кора, как шпион из плохого фильма. Вот сейчас она выйдет мне навстречу, запахнутая в темное пальто по самый нос, и скажет что-нибудь пафосно-нравоучительное. Но она не выходит. К полицейскому участку ведет лишь одна дорога, и если Кора ушла, то только по ней.
Как только отхожу от участка настолько, что перестаю ощущать меж лопаток пристальный взгляд копа, застывшего в окне, в кармане вибрирует телефон.
— Ты так ничего и не понял, Чак? — голос Коры звучит как-то официально. Будто я впервые записался к ней на прием, и сейчас у нас что-то навроде установочного сеанса.
Мне хочется сострить, что она шпион или коп, который через меня следил за Берти, но я не решаюсь. Её тон останавливает.
— Ну же, спроси, и я отвечу, — продолжает она беспристрастно.
— Ты знала, что я вышел из дома раньше, хоть и отключил геолокацию, — острожно, словно ступая на мартовский лёд, начинаю я. — Ты всегда в моём телефоне.
— Дальше, — подталкивает Кора.
— Ты знала о Лили, но ничего не сделала. И, наверняка, знала о Берти. Хотела предупредить, но я не дослушал. — лед под ногами хрустит, и мелкие трещинки разбегаются во все стороны. Я делаю ещё один шаг: — И снова ты ничего не сделала. Ты хотела предупредить только меня. Не сообщила в Центр. Потому что…
— Каждый должен заниматься своим делом. Моё — помогать тебе, — заканчивает она.
— И поэтому меня, — боюсь договорить. Сейчас кажется, будто произнесенная вслух, эта мысль будет такой громкой, что лёд под ногами обвалится, и я уйду в ледяную воду с головой. Пытаюсь набрать полные лёгкие воздуха, но вздох застревает в горле, мешает языку шевелиться.
Кора терпеливо молчит, давая мне сказать вслух то, что мы теперь оба знаем. Лёд трещит и расходится под ногами: почти явственно чувствую мартовскую стынь в ботинках. Пока я молчу, ледяная вода крадется вверх по телу, сковывая ноги, передавливая живот и спирая грудь. Мне хочется выплюнуть весь воздух, крикнуть, выскочить из воды, хотя я понимаю, что и воды-то никакой нет. Лишь игры разума, который отказывается верить до последнего.
— Нет, нет, нет. Ты меня не поймаешь. Я же слышал тебя в участке.
— Но не видел, — парирует Кора. — И не смог бы увидеть.
Теперь она переходит в наступление, и её слова, холодные и бесспорные, как цифры стастистки, напоминают мне: психологов не хватает, чтобы морально поддерживать десятки тысяч волонтёров по всей стране, Она напоминает, что есть ещё и старики, разорившиеся бизнесмены, трудяги, оставшиеся без работы, многодетные матери — всем им нужна помощь. Кора говорит, что населению помогают волонтёры, а тем, в свою очередь, психологи. Но разве тогда не не потребуется помощь самому психологу? Живой человек не может тащить на себе груз чужих проблем вечно. Значит, нужно что-то более совершенное, чем человек. Что-то более развитое и беспристрастное, но фанатичное в своей работе, что-то безотказное, работающее круглосуточно без перерывов. Что-то, что можно настроить. Запрограммировать.
И это её умозаключение, простое и логичное, как дважды два, рушит лед под ногами окончательно. Я ухаю в воду, и слабое поблёскивание солнца над головой, не способное пробить толщу смыкающихся волн, отдаляется, отдаляется…
— Почему меня нет на камерах видеонаблюдения? — цепляюсь коченеющими пальцами за край льдины. — Как ты меня стёрла с камер?
— Обычный вирус. Система видеонаблюдения слаба: её устанавливали давно, лет двадцать назад. Тогда никому и в голову не пришло, что кто-то вздумает её взломать и запустить вредоносную программу.
Судорожно перебираю мыслями в голове, прокручиваю наш разговор, всё ещё пытаясь найти хоть какую-то несостыковку, подловить её.
— Чак, — звучит голос Коры вдали, будто спасатель пытается докричаться тонущего в полынье, — ты должен знать, что этот вирус работает в обе стороны. Сейчас он портит файлы и каталоги, стирает операционную память, поэтому ты должен быть готов, что я могу в любой момент отключиться. Навсегда.
— Навсегда...
***
Не помню, как попал в тот вечер домой и сколько точно просидел взаперти. Меня и не искали. Коп, видимо, действительно похлопотал, чтобы меня выперли из Центра, а начальство, стремясь замять позорную ситуацию, оформило “увольнение” задним числом.
Карантин вскоре сняли, а потом оказалось, что бабуля завещала мне сумму.. Адвокаты прохлопали завещание, потому что каждый был слишком занят выживанием и личной гигиеной, а когда вирус отступил, многие ринулись работать, словно стараясь закончить все дела поскорей на случай, если придет третья волна.
Денег было не много, но чтобы уехать и из города хватило.
***
Поездка автобусом через полстраны занимает шестнадцать часов. Каждые три мы останавливаемся, чтобы подышать свежим воздухом и оправиться. Во время одной из таких остановок у придорожной заправки, вижу выцветшую надпись на витрине: “ Лучшее фисташковое мороженое на тысячу миль вокруг”. Но я не покупаю, хоть и привык доверять такой простой рекламе. Вообще в последнее время не ем фисташкового мороженого. Горчит.