Стивен Кинг "Волшебная Сказка" (Stephen King "Fairy Tale") любительский перевод. Глава 11-2⁠⁠

6

Папа уехал с утра пораньше во вторник, взяв с собой сумку для путешествий и надев одежду «я-собрался-в-леса»: вельветовые штаны, фланелевую рубашку, и медвежью шляпу. (Скорее всего, имеется ввиду широкополая шляпа как у медведя Смоуки, который учит американских детей беречь леса от огня – примечание переводчика) Он держал пончо, перекинув его через руку. «Синоптики обещают дождь,» сказал он. «Значит, мы не будем лазать по деревьям, но я об этом не сожалею.»

«Ты будешь пить клубную газировку в коктейльный час?»

Он улыбнулся. «Может быть, с ломтиком лайма. Не беспокойся, малыш. Линди там будет там и мы не станем разлучаться. Позаботься о своей собаке. Она снова захромала.»

«Знаю.»

Он быстро пожал мне руку и поцеловал в щёку. Когда он начал выруливать с подъездной дорожки, я поднял руку в останавливающем жесте и подбежал к окну с водительской стороны. Он опустил стекло. «Я что-то забыл?»

«Не, я забыл.» Я всунулся в окно, обнял папу за шею и поцеловал его в щёку.

Он удивлённо улыбнулся. «Это для чего?»

«Я просто тебя люблю. И всё.»

«Я тоже, Чарли.» Он потрепал меня за щёку, выехал на улицу и направился к чёртову мосту. Я смотрел ему вслед до тех пор, пока он не скрылся из виду.

7

Я вывел Радар на задний двор. Наш двор было не сравнить с более чем акровым двором мистера Боудича, но он был достаточно велик, чтобы у Радар было пространство чтобы размяться. Что она, в конце концов, и делала, но я знал, что её время подходит к концу. Если я что-то мог сделать для неё, это стоило делать в ближайшее время. Мы вернулись в дом, и я предложил ей несколько ложек оставшегося с прошлого вечера мясного хлеба, спрятав в нём дополнительную таблетку.

Она проглотила его как голодная волчица и свернулась на коврике в гостиной, в месте, которое она застолбила как свою собственность. Я почесал её между ушей, что всегда заставляло её улыбаться закрыв глаза.

«Я должен кое-что проверить,» сказал я. «Будь хорошей девочкой. Я вернусь, как только смогу, хорошо?» Постарайся не какать в доме, но, если придётся – сделай это там, где легко будет убрать.»

Она шлёпнула хвостом по коврику несколько раз. Я вполне удовольствовался этим. Я поехал на велосипеде к Номеру один, поглядывая нет ли поблизости смешного маленького человечка, который смешно ходил и говорил. Я не увидел никого, даже миссис Ричленд.

Я вошёл в дом, поднялся по лестнице, открыл сейф и застегнул оружейный пояс вокруг талии. Я не чувствовал себя стрелком, несмотря на модные кончо и бахрому; я чувствовал себя перепуганным ребёнком. Если я поскользнусь на тех идущих спиралью ступеньках, как быстро меня найдут? На записи, мистер Боудич сказал, что оставил не дар, но бремя. Тогда я не совсем понял, что это значит, но, когда я взял фонарик из посудного шкафа на кухне и засунул его длинной ручкой в задний карман джинсов, определённо понимал. Я вышел из дома и направился к сараю в надежде, что, спустившись по ступеням на дно, я найду только кучу блоков и грязную лужу грунтовой воды. И никаких больших тараканов.

Я вошёл в сарай, посветил вокруг фонариком и увидел, что таракан, застреленный мистером Боудичем, превращался в тёмно-серую лужу слизи. Когда я направил на него луч фонарика, одна из пластин на том, что осталось от его спины, соскользнула, заставив меня подпрыгнуть.

Я включил питаемые батареями лампы, подошёл к доскам и блокам, закрывающим колодец и посветил фонариком через одну из шестидюймовых щелей. Я увидел только ступени, исчезающие во тьме. Ничто там не двигалось. Не было слышно шипящих звуков. Это меня не успокоило; я подумал о фразе из дюжины дешёвых фильмов ужасов, может из сотни: «Мне это не нравится. Слишком тихо.»

Будь благоразумен, тишина — это хорошо, говорил я себе, но, когда я глядел в каменную яму, идея не очень-то работала.

Я понял, что если я буду долго колебаться, то вернусь домой и мне будет вдвое труднее заставить себя дойти хотя бы до этого места снова.

Так что я снова засунул фонарик в задний карман и убрал цементные блоки. Я сдвинул доски в сторону. Затем я сел на край колодца, поставив ноги на третью ступеньку. Я подождал, пока моё сердце успокоится (немного), потом встал на эту ступеньку, сказав себе, что тут достаточно места для моих ног. Это было не совсем так. Я утёр рукой пот со лба и сказал себе, что всё будет хорошо. Чему я не совсем верил.

Но я начал спускаться.

8

Мистер Боудич сказал про сто восемьдесят пять ступеней разной высоты, и я считал их по мере того, как спускался. Я двигался очень медленно, прижавшись спиной к закругленной каменной стене, лицом к провалу. Камни были грубыми и влажными. Я светил фонариком себе под ноги. Ступеньки разной высоты. Я не хотел споткнуться. Спотыкаться было смертельно опасно.

На ступеньке номер девяносто, даже не на середине пути, я услышал шипение ниже себя. Я колебался, стоит ли мне посветить в направлении звука и почти решил этого не делать. Если я освещу колонию летучих мышей, и они примутся летать вокруг меня, я могу упасть.

Это была хорошая логика, но страх оказался сильнее. Я чуть отклонился от стены, посветил фонарём вдоль нисходящей дуги ступенек увидел что-то чёрное, крадущееся дюжиной ступенек ниже. Когда мой свет настиг его, у меня было достаточно времени, чтобы разглядеть, что это был один из гигантских тараканов, прежде чем он, шипя, умчался в черноту.

Я сделал несколько глубоких вдохов, сказал себе, что я в порядке, сам в это не веря, и пошёл дальше. У меня заняло девять или десять минут чтобы достичь дна, потому что я двигался очень медленно.  Мне казалось, что прошло даже больше времени. Снова и снова я смотрел вверх, и совсем не успокаивал тот факт, что круг света от ламп на батареях становился всё меньше и меньше. Я был глубоко под землёй и спускался всё глубже.

Я достиг дна на сто восемьдесят пятой ступени. Пол был покрыт землёй, как и говорил мистер Боудич, и валялось несколько блоков, выпавших из стен, возможно с самого верха, где морозы и оттепели сперва расшатали их, а затем выдавили из стены. Мистер Боудич схватился за трещину в одном из пустых мест, откуда выпал блок, и это спасло ему жизнь. Куча блоков была перепачкана чем-то чёрным, что по моим догадкам было тараканьим дерьмом.

Коридор был на месте. Я обошёл блоки и вошёл в него. Мистер Боудич был прав, он был так высок, что я даже и не думал о том, чтобы пригнуть голову. Теперь я слышал впереди больше шорохов и сообразил, что это были летучие мыши, о которых мистер Боудич меня предупредил. Мне не очень нравились летучие мыши – они переносили заразу, иногда бешенство – но они меня не пугали, как мистера Боудича. Двигаясь на их звук, я испытывал скорее любопытство, чем что-либо ещё. Эти короткие, идущие по спирали ступени (разной высоты) вгоняли меня в уныние, но теперь я был на твёрдой земле, что было намного приятнее. Конечно, надо мной были тысячи тонн камня и глины, но этот коридор находился тут уже долгое время, и я не думал, что он именно сейчас решит обрушиться и похоронит меня. И я не боялся быть похороненным заживо: если бы потолок обрушился, меня убило бы мгновенно.

Весело, подумал я.

Мне не было весело, но мой страх был заменён – или хотя бы оказался в тени – возбуждения. Если мистер Боудич сказал правду, другой мир ждал неподалёку впереди. Зайдя так далеко, я хотел увидеть этот мир. Или по крайней мере золото.

Грязь на полу сменилась камнем. Булыжниками, если быть точным, как в старых фильмах по TCM о Лондоне девятнадцатого века. Теперь шелест раздавался прямо над моей головой, и я выключил свет. Исходя из того, что я знал, это могли быть летучие мыши-вампиры. Хотя в Иллинойсе... но я же уже был не в Иллинойсе, верно?

Я прошёл не меньше мили, сказал мистер Боудич, так что я продолжил шагать, пока не потерял счёт пройденному. По крайней мере я не боялся, что фонарь не будет работать, если понадобится снова – батарейки в его длинной ручке были свежими. Я ждал, когда увижу впереди дневной свет, слыша мягкое хлопанье над головой. Были ли они на самом деле размером с индейку? Я не хотел знать.

Однажды, когда мне было десять или около того, Берти Бёрд и я, как два дурака, гипервентилировали свои лёгкие и крепко обхватили друг друга, чтобы узнать, потеряем ли мы сознание как рассказывал один из друзей Берти. Ни один из нас не потерял сознания, но я как будто поплыл и упал на задницу как в замедленной съёмке. Сейчас я испытал что-то подобное. Я продолжал идти, но я чувствовал себя как наполненный гелием шарик, покачивающийся над моим собственным телом, и, если бы ниточка оборвалась, я бы просто улетел.

Затем это прошло, как и у мистера Боудича. Он сказал, что это была граница, теперь её пересёк я. Я оставил Сентрис Рест позади. И Иллинойс. И Америку. И был в Другом мире. Я достиг отверстия и увидел, что потолок теперь земляной, со свисающими корнями растений.  Я пролез под свисающими лианами и вышел на пологий склон холма. Небо было серым, но поле ярко-красным. Маки расстилались прекрасным одеялом налево и направо до самого предела видимости. Тропа шла через цветы к дороге. На дальней стороне дороги маки через примерно милю уступали место лесу, заставив меня вспомнить о лесах, которые когда-то росли в предместьях моего городка. Тропа заросла в отличие от дороги. Та была грязной, но широкой, уже не тропа, а проезд. Там, где тропа примыкала к дороге, стоял аккуратный маленький коттедж и дым поднимался из его каменной трубы. А ещё были натянуты бельевые верёвки, на которых висело что-то, что не было одеждой. Издали я не мог увидеть, что именно.

Я посмотрел вдаль и увидел очертания огромного города. Дневной свет смутно отражался от высочайших башен, словно они были из стекла. Зелёного стекла. Я читал «Волшебник страны Оз» и смотрел фильм, так что я узнал Изумрудный город, когда его увидел.

9

Тропа, ведущая к дороге и коттеджу была длиной около половины мили. Я дважды останавливался, в первый раз чтобы оглянуться, а дыру в склоне холма – со всеми этими лианами, свисающими над входом, она выглядела как вход в небольшую пещеру, а во второй раз чтобы взглянуть на свой сотовый телефон. Я ожидал увидеть сообщение «Нет сети», но я не получил и того. Мой айфон вообще не работал. Это был просто прямоугольник чёрного стекла, которое можно было использовать здесь в качестве пресс-папье и ни для чего другого.

Я не помню, чтобы был ошеломлён или поражён, даже когда увидел эти стеклянные шпили. Я не сомневался в достоверности своих чувств. Наверху я видел низкий потолок серого неба, сулящего скорый дождь. Я слышал шорох растений о мои штаны, когда я шёл по узкой тропе. По мере того, как я спускался с холма, большинство строений города исчезло из виду. Я видел только три самых высоких шпиля. Я пытался угадать насколько далеко расположен город и не мог. Тридцать миль? Сорок?

Лучше всего был запах маков, словно смесь какао, ванили и вишен. Если не считать моментов, когда я зарывался в волосы мамы, чтобы почувствовать их запах, это был восхитительнейший аромат, когда-либо украшавший моё обоняние. Так точно. Я надеялся, что дождь немного повременит, но не потому, что я не хотел вымокнуть. Я знал, что дождь усилит запах, и его прелесть может меня убить. (Я преувеличиваю, но не настолько, насколько вы думаете.) Я не увидел кроликов, ни больших, ни маленьких, но я слышал, как они прыгают среди травы и цветов где-то поблизости, а однажды я видел длинные уши. Ещё я слышал стрекотание сверчков и мне было интересно, были ли они большими как тараканы и летучие мыши.

Когда я приблизился к задней части коттеджа – деревянные стены, соломенная крыша – я остановился, удивлённым тем, что я теперь смог разобрать. На перекрещивающихся верёвках позади коттеджа и по сторонам от него висели башмаки. Деревянные, из холста, сандалии, тапочки. Одна из верёвок провисала под весом замшевого сапога с серебряными пряжками. Был ли это семимильный сапог, как в старых сказках? Для меня он выглядели именно так. Я подошёл ближе и потянулся чтобы потрогать его. Он были мягким как масло и гладким как атлас. Созданным для путешествия, подумал я. Созданным для Кота в сапогах. Где же второй?

Словно в ответ на мою мысль, задняя дверь коттеджа открылась и оттуда вышла женщина, державшая в руках второй сапог, пряжки сияли в мягком свете облачного дня. Я понял, что она женщина, потому что она была одета в розовое платье и красные ботинки, а ещё благодаря немалой груди, распирающей лиф платья, но её кожа была серой как сланец, а лицо её было жестоко деформировано. Как будто его черты были нарисованы углём и какое-то злобное божество провело по ним рукой, смазав и стерев их почти до неузнаваемости. Её глаза были щёлками, как и ноздри. Её рот был безгубым полумесяцем. Она заговорила со мной, но я не могу сказать, что же она говорила. Думаю, её голосовые связки были точно так же смазаны, как и лицо. Но безгубый полумесяц определённо улыбался, и было чувство – или вы могли бы сказать «вайб» - говорящее, что мне незачем её бояться.

«Здоровяк, эй! От красотки? Эняться?» Она коснулась сапога, висящего на верёвке. (“hizz” – можно перевести как «здоровяк», а ещё как бы «быть под кайфом»; “huzz” – просто как «бормотание»; «azzie» - красивая девушка, “ern” – возможно, неразборчиво перенесённое “earn” – «приобретать выгоду, зарабатывать» - в нашем случае «меняться». Таким образом, фразу серой женщины можно примерно перевести как «Здоровяк, (неразборчиво)! Тебя прислала та красивая девушка? Хочешь поменяться?» Уфф. Примечание переводчика)

«Да, очень мило,» сказал я. «Вы меня понимаете?»

Она кивнула и сделала жест, который я отлично знал: колечко из большого и указательного пальца, что означало «оки-доки» по всему миру (За исключением, я думаю, очень редких случаев, когда умственно-отсталые люди таким жестом показывают, что правят белые.) Она произнесла ещё несколько раз «эй» и «здоровяк», затем указала на мои тенниски.

«Что?»

Она сняла сапог с верёвки, на которой он был закреплён при помощи двух деревянных прищепок, старомодного вида без пружинок внутри. Держа в одной руке сапог, другой рукой она указала на мои тенниски. Затем снова на сапог.

Может быть, предлагая обмен.

«Соблазнительно, но они не моего размера.»

Она пожала плечами и повесила на верёвку оба сапога. Другая обувь – в том числе одинокая зелёная атласная туфелька с загнутым, как у халифа, носком – покачивалась и крутилась под нерешительным ветерком. Когда я смотрел на её почти стёртое лицо, у меня немного кружилась голова. Я пытался видеть черты её лица такими, какими они были. У меня почти получалось.

Она подошла ко мне поближе и понюхала мою рубашку щёлками своего носа. Затем она подняла руки на уровень плеч и как будто поскребла ими в воздухе.

«Я не понимаю.»

Она подпрыгнула на месте и издала звук, который, принимая во внимание как она меня обнюхала, всё прояснил.

«Вы имеете ввиду Радар?»

Она покивала достаточно энергично чтобы её редеющие каштановые волосы взлетели. Она издала что-то вроде «вузз-вузз-вузз», что, как я догадался, было её попыткой изобразить «вуф-вуф-вуф».

«Она у меня дома.»

Она кивнула и положила ладонь на грудь над сердцем.

«Если ты имеешь ввиду что любишь её – я тоже,» сказал я. «Когда ты видела её в прошлый раз?»

Женщина-башмачница посмотрела в небо, видимо, подсчитывая, затем пожала плечами. «Олго.»

«Если вы имеете ввиду долго, должно быть так и есть, потому что теперь Радар состарилась. Теперь не очень много прыгает. А мистер Боудич… вы знали его? Если вы знакомы с Радар, вы должны были быть знакомой и с мистером Боудичем.»

Она покивала с неменьшей энергией и уголки её рта поднялись вверх в новой улыбке. У ней было всего несколько зубов, но те, которые я видел, сверкали белым на фоне серого неба. «А’риан.»

«Адриан? Адриан Боудич?»

Она покивала так сильно, что рисковала потянуть шею.

«Но вы не помните, насколько давно он тут побывал?»

Она посмотрела в небо и покачала головой.

«Радар тогда была моложе?»

«Чи-ок.»

«Щенок?»

Ещё кивок.

Она взяла мою руку и повела меня за угол. (Мне пришлось пригнуться под очередной верёвкой раскачивающихся башмаков чтобы она не врезалась мне в шею.) За углом был лоскуток земли, которая была вскопана и разровнена, как будто в ней собирались что-то посадить. Рядом стояла ветхая тачка с парой длинных деревянных ручек. В ней лежала пара мешков с чем-то зелёным, торчащим из их горловин. Она присела и потянула меня за руку чтобы я сделал так же. Мы сидели лицом к лицу. Она начала очень медленно писать на поверхности грязи. Она раз или два делала паузу, наверное, вспоминая что должно быть дальше, затем продолжала.

«ана рашо ыла»

И затем после более длительной паузы:

«?»

Я недоумевал и покачал головой. Тогда женщина опустилась на четвереньки и снова издала свою версию лая. Тогда-то я понял.

«Да,» сказал я. «У неё была очень хорошая жизнь. Но сейчас она состарилась, как я и сказал. И она… она сейчас не совсем в порядке.»

В тот момент меня накрыло. Не только Радар, не только мистер Боудич, а вообще всё. Дар, который был бременем, и который я должен был хранить. Разлагающиеся тараканы и дом номер один по Сикамор-стрит, перевёрнутый вверх дном, возможно, человеком, убившим мистера Хайнриха. Чистое безумие того, что я находился здесь, стоя на коленях в грязи с почти безликой женщиной, которая собирала башмаки и развешивала их на верёвках. Но над всем этим была Радар. Мысли о том с каким трудом она иногда встаёт с утра или после дневного сна. Или как иногда она не доедает свою порцию и смотрит на меня как бы говоря «я знаю, что я должна хотеть это съесть, но я не хочу.» Я заплакал.

Башмачница взяла меня за плечи и прижала к себе. «Сё рашо,» сказала она. Затем, с трудом, она произнесла разборчиво. «Всё хорошо.»

Я обнял её в ответ. Она пахла, слабо, но приятно. Я понял, что это был аромат маков. Я словно выплакивал всё это из себя, а она обнимала меня, гладя по спине. Когда я отодвинулся от неё, она не плакала – может, и не могла – но полумесяц её рта теперь смотрел вниз, а не вверх. Я утёрся рукавом и спросил, не мистер Боудич ли научил её писать, или она это уже умела.

Она приблизила большой палец к указательному и среднему, сложенным вместе.

«Он учил вас немного?»

Она покивала, затем снова принялась писать на земле.

«рузя»

«Он тоже был моим другом. Он умер.»

Она склонила голову на плечо, пряди волос упали на рукав её платья.

«Умер.»

Она прикрыла щели глаз, и это было самым искренним выражение горя, что я видел. Она снова обняла меня. Она отошла, указала на ботинки на ближайшей верёвке и покачала головой.

«Да,» согласился я. «Ему больше не понадобятся ботинки.» (в оригинале “’No’, I agreed”, но в русском языке на принято соглашаться словом «нет» - примечание переводчика.)

Она сделала жест в сторону своего рта и пожевала, что выглядело ужасно.  Она указала на коттедж.

«Если вы спрашиваете, хочу ли я поесть – спасибо, но я не могу. Мне нужно возвращаться. Может быть, в другой раз. Скоро. Если смогу, я приведу Радар. Перед тем как умереть, мистер Боудич сказал, что здесь есть способ сделать её снова молодой. Я знаю, что это звучит безумно, но он сказал, что это сработало с ним самим. Это огромный солнечный циферблат. Вот там.» Я указал в сторону города.

Щели её глаз немного расширились, а рот открылся так, что стал напоминать букву О. Она взялась руками за щеки, напоминая знаменитую картину кричащей женщины. Она снова присела возле грязи и стёрла то, что написала раньше. В этот раз она писала быстрее, и это могло быть слово, которое она использовала часто, потому написано было без ошибок.

«Опасно»

«Я знаю. Я буду осторожен.»

Она подняла свои оплавленные пальцы к наполовину стёртому рту в жесте «тсс».

«Да. Я буду вести себя там тихо. Мистер Боудич мне тоже об этом говорил. Мэм, как ваше имя? Вы можете мне сказать, как вас зовут?»

Она нетерпеливо покачала головой и указала на свой рот.

«Вам трудно произнести чётко.»

Она кивнула и написала на грязи.

«Дири». Она посмотрела на написанное, покачала головой, стёрла и написала снова. «ДОРА»

Я спросил, не было ли Дири её никнеймом. Точнее, я попытался, но слово «никнейм» не хотело выходить из моего рта. Я не то, чтобы забыл его; я просто, казалось, не мог его произнести. Я сдался и спросил, «Дири – это было особенное имя для друзей, которым вас называл мистер Боудич?»

Она кивнула и встала, отряхивая ладони. Я тоже встал.

«Очень рад знакомству с тобой, Дора.» Я знал её недостаточно хорошо, чтобы называть Дири, но я понял, почему мистер Боудич её так называл. У неё было доброе сердце.

Она снова кивнула, погладила меня по груди, потом погладила по своей. Думаю, чтобы показать нашу взаимную симпатию. Полумесяц её рта вновь смотрел вверх, и она подпрыгивала на своих красных башмаках, как могла бы прыгать Радар до того, как её суставы начала болеть.

«Да, я приведу её если смогу. Если она будет в состоянии. И, если смогу, я отведу её к солнечному циферблату.» Хоть у меня и не было идей как это сделать.

Она указала на меня, затем аккуратно поводила руками в воздухе, ладонями вниз. Не уверен, но думаю, это означало «будь осторожен.»

«Буду. Спасибо вам за доброту, Дора.»

Я повернулся к тропе, но она схватила менял за рубашку и дёрнула меня к задней двери своего маленького жилища.

«Я правда не могу -»

Она кивнула, говоря, что она понимает, что я не могу остаться на ужин, но продолжала дёргать. К задней двери, на которую она указывала. Что-то было вырезано на косяке, выше, чем Дора могла бы достать. Это были его инициалы: АБ. Его изначальные инициалы.

Тогда мне в голову пришла мысль, о том почему я не мог произнести слово никнейм. Я указал на инициалы и сказал: «Это…» У меня на уме было выражение «потрясный соус», глупейшее сленговое выражение, которое я слышал, но отличная возможность проверить свою мысль. («awesome sauce» - «потрясный соус», который выделяется из всего потрясного. Он потрясный сам по себе и делает всё, к чему прикасается, потрясным – примечание переводчика.)

Я не смог заставить свой рот произнести это выражение. Оно просто не выходило.

Дора смотрела на меня.

«Здорово,» сказал я. «Это здорово.»

10

Я взобрался на холм, пролез под висящими лианами, и начал обратный путь через коридор. Чувство слабости и потусторонности нахлынуло и ушло. Летучие мыши шуршали наверху, но я был слишком занят обдумыванием увиденного, чтобы обращать на звук достаточно внимания, и я бездумно включил фонарь чтобы посмотреть сколько мне ещё идти. Не все мыши, но парочка из них взлетела, и я увидел их в луче свете. Они были большими, это верно.  Огромными. Я шёл в темноте, прикрываясь одной рукой на случай, если мыши полетят мне наперерез, но они так не делали. Если поблизости и были большие тараканы, я их не слышал.

Я не мог произнести «никнейм». Я не мог произнести «потрясный соус». Смог бы я произнести «умник» или «сэндвич с тумаками» или «йоу, ты загоняешься, бро»? Не думаю. Я не знал наверняка что означает эта неспособность, но я был практически уверен. Я думал, что Дора понимала меня потому, что она понимала английский язык… но что, если она понимала меня, потому что я говорил с ней на её языке? В котором не существовало слов «никнейм» и «потрясный соус»?

Когда булыжники закончились и снова началась земля, я решил, что будет безопасным снова включить свет, но всё же держал луч направленным в пол. Мистер Боудич говорил, что между окончанием булыжного пола и началом лестницы четверть мили; даже утверждал, что измерил его. На этот раз я не сбился со счёта своих шагов и досчитал до пятисот пятидесяти, когда увидел ступеньки. Далеко вверху, на вершине колодца я видел свет от установленных мистером Боудичем ламп.

Я поднимался с чувством большей уверенности, чем спускался вниз, но всё ещё держал правое плечо прижатым к стене. Я вылез без происшествий и укладывал на место вторую доску, когда что-то круглое и очень твёрдое упёрлось мне в затылок. Я замер.

«Правильно, веди себя хорошо, и у нас не будет никаких проблем. Я скажу тебе, когда надо будет двигаться.» Было легко представить как этот лёгкий певучий голос произносит «Что ты мне дашь если я превращу твою солому в золото?»

«Я не хочу в тебя стрелять, малыш. И не буду, если получу то, за чем пришёл.» А потом он добавил, не как смех, а как слова на бумаге: «Ха-ха.»