Старое крыльцо⁠⁠

Пан курил на старом крыльце — тонкие, вишневые, почти невесомые в его длинных пальцах. Было пасмурно, хмуро, дождь стучал по вымоченным серым доскам, как чему-то древнему и почти умершему.

Евангелия ютилась рядом, кутаясь в шаль — просто сходила с ума от холода и отсутствия дров. Дом, как кости какого-то доисторического животного, скрипел у них за спиной.

Оба сначала молчали, словно никогда не умели говорить — никто не учил, не давал букварь, не показывал картинки.

А потом Пан в очередной раз закашлялся, хрипло, будто собака залаяла. Но кашель быстро перетек в смех осужденного на виселицу — страшный, как катастрофа.

— Знаешь, что снится папоротнику? Ему снятся динозавры. А что снится солнечному лучу? Превращение в радугу, — он докурил сигарету, развеяв прахом оставшийся фильтр — одним лишь щелчком пальцем, фокус у него такой.

Евангелия вступила в игру.

— Тогда ты знаешь, что снится камню? Время, когда он был скалой. А что снится дождю? Как он становится океаном, — она смотрела на его выточенный алебастровый профиль — точь-в-точь как в каком-нибудь вампирском фильме — викторианская Англия, кровавые убийства, похищенные невесты. Очень холодное и резкие черты — не черты, а ножевые ранения, внезапные, не уклонишься, — А что снится старым игрушкам? Каждый их маленький владелец. Что снится маленьким детям? Их личные монстры. А что снится монстрам? Лица с подтеками слез. Что снится мицелию? Шепот древесных соков. Что…

— А что снится ведьме? — Пан усмехнулся, будто затеял злую шутку — безжалостную, непростительную, за которую не просто убивают до третьего колена, но и выжигают деревни и села. Да что уж там, целые города тоже выжигают.

Евангелия приготовилась выжечь все дотла.

Спутник опять хрипло засмеялся сквозь кашель — не был бы он вечным, решила бы, что стоит сейчас под крыльцом вместе с нею нежилец. Пан дотронулся до базальтового рога — до правого, будто бы в раздумьях, будто бы за шахматной партией — трудно решиться объявить противнику шах и мат, когда противник прячет под сюртуком заряженный револьвер.

— Правильно, Ев. Ведьме снится сын. А почему?

— Потому что его нет, — ведьма сжала зубы, словно только что поняла, кто перед ней — не брат, не искусный чародей, даже не возлюбленный, а вот, как есть на самом деле: существо из самых глубин, преданный, но жгуче холодный фамильяр — не дотронуться, льдом обожжет, не пожалеет, доведет до обморожения тканей. Просто потому что он таков: его бесовская суть — мучить при возможности, терзать, как гиена тушу.

Но всякий раз, когда пес огрызается на хозяина — хозяин вправе ударить его по хребту поводком.

Пан отшатнулся как пьяный, когда в десятке метрах от дома упала береза. Он снова надел свою доброжелательную улыбку — когда тонкие губы растягиваются до предела, пытаясь заразить добром весь окружающий мир — будто смертельный вирус, будто эбола.

— Вот и поговорили. Ну что, пойдем пить чай? Думаю, что я смогу скастовать для тебя настоящий русский самовар с тульскими пряниками.

Он осторожно взял Евангелию под локоть — на минуту показалось, что он коснулся не живой плоти, а чугунного голема, — и повел в глубь черноты дома, все еще пряча ухмылку в уголках лавандовых глаз — такие глаза должны быть у кого угодно, но только не у демонов; вот ирония.

А ведьма напоследок оглянулась, чтобы оценить результат своих деяний — береза лежала как сверженная берегиня, белая и невинная, в самом соку, — не молодая, но цветущая, — еще расти да расти.

Евангелия в очередной раз принесла конец, И ей было жаль.
Тоже в очередной раз.

(с) мглистый заповедник