Спасибо за счастливое детство!⁠⁠

Моя более или менее осознанная жизнь началась в детском саду, где надо было рано вставать, потом поглощать гадкую казенную пищу, потом играть в дурацкие коллективные игры, петь хором глупые песенки, прогуливаться на площадке окруженной забором, спать днем… Делать все это мне не нравилось, но именно там я впервые познал удовольствие бунта, непослушания, сопротивления. Если мне слишком многое позволяют делать, то мне становится скучно и я впадаю в депрессию, зато в экстремальных и репрессивных условиях я чувствую, что не зря появился в этом мире.

В шортиках, дурацких сандалиях и рубашке я прибыл в детсад после тяжкой и долгой болезни и нерешительно мялся на пороге, не решаясь самостоятельно войти в новую пору жизни, в которой воспитанника по фамилии Тараканов волокла на экзекуцию за ногу воспитательница. Мне стало жутко и я захотел убежать от туда вслед за ушедшей мамой. Я не поверил в ласковость другой воспитательницы, которая, сюсюкая, усадила меня за первую парту и приказала есть остывший омлет с черной коркой. Я не постеснялся объяснить ей, что самостоятельно есть не умею. Однако, кормить она меня не стала, а приказала это сделать моему соседу по парте. Сказала, что Лёша хороший мальчик и потому хорошо кушает и меня научит так же. Лёша уже доел свою порцию и без церемоний начал так же резво запихивать омлет в мой рот, как в свой.

Я, уже сообразив, что все воспитатели мои враги, улучил момент, когда она отвернулась и попросил своего соседа, чтоб он умял мою порцию, что он охотно и сделал. Мне осталось только выпить эрзац кофе из ячменя и съесть хлеб. Потом я сидел с этим Лёшей за одной партой в школе, потом в ПТУ-6, потом мы вместе работали в железнодорожном депо. И это было не случайно. Дело в том, что мои и его родители работали на одном заводе, потому и жили мы рядом и в один и тот же детсад ходили, в школу тоже пошли по месту жительства, училище выбрали так же поближе к дому, где нас из тридцати шести учеников выбрал мастер из депо.

В детсаде я поначалу пристроился неплохо, во время тихого часа считал ворон в окне, пару раз получил от воспиталки по ляжкам за то, что не спал. В коллективных играх мне было разрешено не участвовать и я получил доступ в игровую комнату, где играли только двое примерных детей, которые не ломали игрушки. Еще я имел право лепить из пластилина и рисовать, пока остальные бегали и орали и получали за это подзатыльники от проходящих мимо воспитательниц. Но вернулся постоянный лехин сосед после болезни. И пересадили меня к Тараканову, возле окна. Есть я тут же научился сам, но водянистая масса картофельного пюре с горьким подсолнечным маслом или черт знает чем просто выскакивала у меня из горла. Тут мой новый сосед посмотрел на меня своими большими, невинными, голубыми глазами обрамленными пышными черными ресницами и передал под столом свою ложку полную этой мерзости и указал на щит прикрывавший батарею, в котором сверху были насверлены дырочки, в которые можно было просунуть ложку. Так я без слов понял нового друга. На следующий день мы уже выливали суп в шахматную доску из шкафа стоявшего у нас за спиной. Это уже была моя идея, которой я гордился.

Расправляться с невкусной пищей было даже интересней, чем лепить динозавров из пластилина. Какое счастье зашвырнуть рыбную котлету на шкаф и быть похваленным воспитательницей за то, что хорошо кушаешь! А как смешно потом наблюдать за уборщицей, которая поливая цветы найдет эту котлету! Потом бдительные воспитатели раскрыли наши преступления и кормили, как гусей кормят орехами. Нас рвало и нас тыкали рожами в блевотину. Но даже во время экзекуции я злорадно думал о картошке в батарее, которую не нашли. Как меня учил Тараканов, я орал погромче, чтоб экзекуция окончилась побыстрее и изъявлял полное раскаяние, падая на колени, и, делая вид, что молюсь на жирную сорокалетнюю баба с нездоровым цветом лица. Нас рассадили в разные концы зала, но мы продолжали начатое дело, даже под пристальным наблюдением. На следующий день нас в наказание заперли в туалет, где мы орали, хотя и страшно нам не было. Там Вова Тараканов, настоящий Вовочка из анекдотов, навалил на пол живописный крендель, я же разломал на щепки свои карандаши и в полумраке втыкал в него щепки. Сидеть в импровизированном карцере – туалете для воспитателей по соседству с нашим импровизированным ежиком было неприятно, но мы давились смехом, когда представляли, как воспиталки обнаружат наше творение, а мы в это время будем отсиживаться в чулане под лестницей, который обнаружили недавно. Но не получилось у нас убежать и спрятаться. Меня, как соучастника только отхлестали по ляжкам и поставили на пару часов лицом к стене и руки я должен был держать за головой. Тараканова же тыкали лицом в его экскременты, а потом засовывали его голову в унитаз и спускали воду. Таким образом дипломированные педагоги объясняли ребенку, куда надо какать и что после этого делать. Однако, дурной пример заразителен. Остальные дети тоже начали швырять котлеты на шкаф и в открытую форточку. Наказывать всю группу воспитатели не решались и потому разрешили отказываться от половины порции, а на обед есть только суп с хлебом.

Почему мы не жаловались родителям? Да мы были уверены, что родители нам за провинности еще добавят. Все взрослые для нас были одинаковы. Им нельзя доверять. Я по-прежнему не люблю взрослых людей и надеюсь никогда не стану одним из них, хотя я уже далеко и не ребенок. Не хочу я никого делать счастливым насильно, запихивать ему в рот гороховую кашу, тыкать головой в унитаз и объяснять, как надо жить. Неужели эти мымры воспитательницы думали, что мы не видим, что сами они ни хрена в жизни не волокут, что они тупые курицы говорящие во время тихого часа о тряпках и жратве, называющие нас неблагодарными свиньями и прочими нехорошими словами, обсуждающие наших родителей и особенно отцов. Кому-то завидовали, кого-то презирали. Мы не слепые щенята уже были и видели, как они заискивали перед заведующей и прочими комиссиями, как одним родителям они пренебрежительно кивали и делали вид, что заняты, а с другими чуть ли не лобызались. Мы для них были неодушевленными предметами, рабочим материалом, который нужно заставить действовать в определенных рамках, жить по правилам. Я не держу на них зла. Собакам свойственно кусать тех, на кого их натравливают и глупо обижаться за это на них. Их работа заключалась в том, чтобы заставить нас выполнять приказы, не отрываться от коллектива, не рассуждать, не задавать лишних вопросов, не проявлять инициативу. Они должны были сделать нас послушными, то есть не сомневающимися в правильности приказов свыше, не способными критически рассуждать.

Сейчас я удивляюсь своей тогдашней наглости и упрямству и иногда мне кажется, что мы заслуживали более суровых репрессий, чем получали. Стоило воспиталке отлучиться хоть на минуту во время тихого часа, как мы начинали скакать на кроватях. Сначала только вдвоем, на своих кроватях, потом перескакивали на соседние и начинали еще и кидаться подушками и орать те немногие ругательства, которые успели узнать. Мы просто пели эти нецензурные, запретные и оттого милые нашему слуху слова. Да, нам казалось, что эти слова чего-то да стоили, раз их запрещали произносить. Вернувшиеся воспитатели ловили нас прячущихся под кроватями, вытягивали от туда за ноги, драли за волосы и уши, не говоря уже о шлепках по заднему месту, укладывали спать, уходили и снова возвращались, чтоб отшлепать и уложить. Потом воспитатели решили отнять у нас трусы, надеясь, что по причине застенчивости, которой мы били лишены, мы не вылезем из-под одеял и будем лежать смирно. Но голыми было прыгать по кроватям и орать еще приятнее. С ужасом я представляю себя на месте воспитателей. Избить шалунов по взрослому было нельзя, родители могли заметить следы побоев и закатить скандал. А что делать, чтобы нас утихомирить? Единственный выход состоял в том, чтобы завоевать наше уважение, а это значило начать работать не только над нами, но и над собой. Им следовало перестать сплетничать сидя у электрочайника, перестать трескать пирожные, оторвать толстые зады от мягких стульев, показать что-нибудь интересное, сказать: «Смотрите, дети, вот, что я умею! Я делаю это и мне это нравится!» Спрашивать нас, хотим ли мы этому тоже научиться было бы излишне. Но те особы даже от разговоров друг с другом не получали удовольствия, они только жаловались на тяжелую жизнь, ныли и злобствовали. За что их было уважать? Они скучали, а не жили и мяли белые цветы… Я как-то спросил почему я должен их уважать и мне ответили. Я должен был их уважать за то, что они старше, за то, что они делают то, что им не нравиться, потому, что так надо. Со временем я неоднократно пытался зауважать тех, кто делает всё не так, как хочется, а как надо, но не было к ним уважения в сердце моем и всё.

Но была все же одна воспитательница, для которой мы были не совсем стальными болванками, с которых нужно снять стружку и придать стандартный вид. Она была простой рабочей женщиной. Не знаю, как ей удалось стать педагогом, но она явно не вписывалась в их тусовку. Пока остальные пили чай, она что-то прибирала и ей это нравилось. Как-то раз нас погнали таскать чернозем для клумб. Дети послушно взяли ведерки и лопатки и принялись за работу. Мы же с Вовочкой зашвырнули ведерки подальше и начали носить землю в маленьких стаканчиках, сославшись на то, что ведер для нас не хватило. Егоровна руководившая всем этим делом попыталась нас пристыдить, но мы вдобавок еще и начали изображать, что вывихнули ноги и начали доставлять стаканчики с черноземом ползком. Таким образом мы не только не вносили свою лепту, но еще и отвлекали остальных занимательным зрелищем. Егоровна к нашему удивлению не высекла нас хворостиной. Повела и показала цветник за забором нашего дисциплинарного санатория окруженного частными домами. Она спросила нас, что выглядит лучше пустырь или цветник. Мы согласились, что цветник выглядит лучше и удивились почему цветы не выросли на пустыре в детском саду. Тут мы прослушали краткую и понятную лекцию по флористике, узнали, что растения добывают себе пропитание из черной почвы и перегноя, что сами по себе многие цветы не растут, их надо проращивать из семян, поливать и прочее. В итоге нам был отведен свой участок на двоих, на котором мы сами будем сажать те цветы, которые нам нравятся. Какое-то время мы таскали землю ведерками, потом повысили производительность своего труда начав таскать землю в большом корыте, которое волокли по газону. Наш участок возвысился кучей над остальной площадкой, потом мы слегка его разравняли и под руководством Егоровны начали делать лунки для семян, изредка покрикивая остальным, что мы первые и лучшие. Нет, не для комиссии, не для галочки Егоровна этим занималась, ей просто было наверное скучно точить лясы и пить кофий, а что-то сотворить куда интереснее.

Много еще чего случалось в детсаде со мной и Таракановым. Один раз мы решили сделать доброе дело. В стране советской бачки ватерклозетов были установлены высоко над унитазом и, чтобы спустить воду, надо было дернуть за веревочку свисавшую с бачка. Один обалдуй взял, да закинул эту веревочку в бачок. Вот и решили мы достать эту веревочку. Цепочек в детсаде не вешали, дети бы их тут же сорвали и передрались из-за таких драгоценностей. Пластиковая труба идущая из бачка внизу загибалась к унитазу. На этот загиб мы и становились по очереди, пытаясь дотянуться до веревочки, но роста нашего не хватало. В азарте мы вскочили на трубу оба и она оборвалась. И полилась на нас вода из бачка, а потом на пол и начала заливать туалет. В наказание за эту диверсию мы были посажены в подвал на время тихого часа. Мы как-то видели, как выл один пацан, которого там запирали. Нам же только того и надо было. Несколько раз, мы сами пытались отомкнуть дверь подвала с помощью похищенных вилок или делая подкоп. Нашли нас не сразу, мы еще долго скрывались, зарывшись в старых матрасах, а до этого ловили пауков, разглядывали старые, сломанные игрушки. Это, согласитесь, было куда лучше, чем лежать с закрытыми глазами и слушать, как сплетничают воспиталки.

Уже тогда мне следовало понять, что добрые дела наказываются, как и злые. Обществу нужны дела посредственные. Вот, к примеру, сняли крышку с неглубокого колодца два на два метра и полтора в глубину с бетонными стенами. Разумеется вокруг этой ямы собралась толпа детей и один из них, Штейнкин, мой тезка увидел на дне усыпанном сухими листьями солдатика, даже достал до него прутиком. И так он ему понравился, что он взял и прыгнул за ним. Прыгнуть-то он прыгнул и находку в прикарманил, а вылезти не смог и, осознав безвыходность и ужас своего положения завопил. Дети от страха разбежались и только мы с Таракановым пытались помочь ему вылезти, приволокли здоровенную суковатую ветку и спустили к нему в яму, но ветка была уже изрядно подгнившая, сучки обламывались, да и Штейнкин не слушал наших советов, только мешал нам его спасать. Пока мы искали веревку, нас схватили и привели прямо к заведующей, на столе которой стоял бюстик Ленина. Нас грозились сдать в милицию, обвиняя в том, что это мы столкнули несчастного в яму. Самое интересное, что все дети видевшие, что мы стояли далеко от Штейнкина, на другом конце ямы, поверили в официальную версию. Совсем недавно Лёха напомнил мне, как мы с Тараканом скинули этого в яму. Даже наши родители поверили заведующей, а не нам, правда не наказывали за это. Тогда я впервые понял, что правда – это совсем не то, что произошло на самом деле, а то, что скажет заведующая, у которой была железная логика. Она сказала, что раз мы его кинулись спасать, то мы его и столкнули, а иначе, зачем же нам его тогда спасать.

Как я уже говорил, большая часть наших проделок была сделана не со злым умыслом. Уже тогда я начал мостить дорогу в ад своими добрыми намерениями. Наслушавшись рассказов о березовом соке, я решил напоить им всех детей, только не знал, как его добывают. Зато я знал, как добывается яблочный. Собираются с дерева плоды, моются и бросаются в соковыжималку. Тогда было лето и на березах висели бруньки. Мы с Таракановым набрали этих брунек в пакет и принялись конструировать из лопаток, формочек, совков соковыжималку. Затея эта не удалась, зато мы совместными усилиями придумали песню о соковыжималке. Логически я додумался, что березовый сок можно употреблять, жуя бруньки, и, сплевывая мякину. Песня оборвалась и мы дружно и старательно зачавкали и начали плеваться. Когда мы набирали уже вторую партию брунек, к нам один за другим подтянулись другие дети. Мы добросовестно всем объясняли, что мякоть этих брунек несъедобна и её надо сплевывать, даже следили за исполнением наших инструкций. Несли ответственность за свои действия. Воспитательниц на площадке не было, они пили свой кофик в панталонах и бюстгалтерах с кружевами на террасе с другой стороны здания. Когда же время прогулки закончилось и одна из них вышла на крыльцо и зазвонила в колокольчик, она с ужасом обнаружила, что ни одного ребенка на площадке нет. Потом двое выскочили из кустов, резво подбежали к березе и начали торопливо набирать бруньки в ведерки для песка. Воспитательница не поняла, что они делают и приказала им немедленно прекратить причинять вред бедному дереву и идти обедать. Двое преступников на допросе во всем чистосердечно признались. Из укромных щелей, кустов с деревьев потянулись на обед и остальные, их били по губам за содеянное. Расследование быстро выявило зачинщиков, то есть нас. Нам долго промывали мозги, но так и не сказали, как добывается березовый сок. Наверное боялись, что мы раздобудем дрель и по весне просверлим все деревья, нечаянно повалив несколько.

Наш детсад был примечателен тем, что сменил старое здание на новое. Помню, как мы, дети, помогали грузить стулья в машину. Мы с Таракановым даже пытались перетащить парту, но от неё нас отогнали, тогда мы понесли большую вазу и к удивлению воспиталок не разбили её, когда спускались с лестницы. Нам было очень обидно, что не доверили нам аквариум с рыбками. В новом здании было попросторнее, там был бассейн под открытым небом, был тренажерный зал, но был и зал для музыкальных занятий с ковром, на котором надо было танцевать. Преподаватель музыки и танцев постаралась так, что надолго отбила у нас любовь к музыке и наверное навсегда к танцам. Если во время хорового пения мы приспособились только разевать рты, то во время танцев схалявить не удалось, за каждое неверное движение эта стерва больно драла за уши и волосы, но самое тяжкое для нас и половины группы она приберегла на последок. После музыкальных занятий те, кто хорошо танцевал были запущены в тренажерный зал, а остальные стояли у стеклянной стены и должны были завидовать.

-А нам ваши сраные тренажеры и не нужны! – соврал Тараканов.

-Это несправедливо! – выкрикнул я. – Мы не обязаны стоять и смотреть на них.

Музычка, как мы её прозвали, приняла мой протест к сведению и заставила нас вытанцовывать туркменский танец, в котором надо было прищелкивать пальцами, что большинству из отстающих не удавалось и это стало причиной не только физического надругательства, но и словесных издевок. Меня, как самого горластого она упрекала в том, что мои волосы рыжего цвета. Я был не против, когда меня другие воспитанники называли лисом или чернильницей, но от нелюбимой воспиталки я этого потерпеть не мог, разрыдался от бессильной ярости и сказал, что все расскажу родителям, назвав её фашисткой. Я тогда накануне смотрел фильм про войну. Вдобавок мама много мне рассказала о фашистах. Так что назвал я её так отнюдь не бездумно. Фашистка испугалась и дала заднюю, начала доказывать мне, что я сам виноват, что я тупой и неловкий и вырасту дураком, тяжело дышать и руки опускаются сами собой, тогда её любимчики, которым она разрешала играть с игрушками, или звали её или сами давали пинка под зад тому, кто опустил руки или даже дернулся. За то, что мы опоздали с прогулки она весь обед и тихий час мы мерзли запертые между двумя стеклянными дверями и наверное впервые в жизни с аппетитом съели полдник, если не буду её слушаться. Ночью, мы, чтобы избавить группу от дальнейших мучений попытались сломать рояль, что нам не удалось, тогда мы измазали клавиши гуашью, а утром упорно отпирались на допросе. Дежурившая ночью старушка спала, как убитая и потому не могла нас обвинить. За недостатком улик дело закрыли. Зато нас обвинили в том, что две недели спустя кто-то ночью зашел в туалет, включил воду и заткнул раковину туалетной бумагой. В общем в спальне было по щиколотку воды, а мы стояли лицом к стене и руки над головой. Нам сказали, что мы будем так стоять пока не признаемся, но мы этого не сделали и через час нас освободили. Правда нам было запрещено прикасаться к игрушкам, даже к тем, что мы принесли из дома и нельзя было подходить к красному уголку, в котором стоял портрет Ленина. Для нас это было унижением. Тогда Горбачев прибывал в Ригу и вроде бы намеревался посетить недавно построенный детсад. Все готовились к приему высокого гостя, а нам было объявлено, что мы не будем стоять в строю вместе со всеми и приветствовать вождя. Правда, вождь не заехал в наш детский сад, Дети долго не могли заснуть в ту ночь, когда его кортеж вроде бы проехал по Миежапарку.

Самой строгой воспитательницей была Таисия Михайловна, которая по слухам до этого работала в милиции. И сейчас я убеждаюсь в верности этих слухов. Она не просто ставила провинившихся в угол. Она ставила их лицом к стене, рядом стоял другой воспитанник и следил за тем, чтоб штрафники держали руки поверх головы на стене. Со временем меня так же заставили стоять в полицейском участке. Через минут пятнадцать становиться

Сколько же радости было, когда мы всем садиком обновляли бассейн. Таисия Михайловна руководила купанием. Сначала все сидели на бортике, свесив ноги в воду. Надо было таким образом дать детям привыкнуть к прохладной воде и воспитать в них терпение. Наконец она свистнула и все прыгнули в воду с диким ревом и начали друг друга топить и брызгаться водой. Но счастью нашему быстро пришел конец. Штейнкин в воду не прыгнул. Он боялся воды больше, чем Таисию Михайловну. Она велела всем построиться в воде, поверещав в свои свисток. Штейнкин же должен был встать и снять трусы. Дети, как она того и ожидала, осмеяли труса. Ему было несколько раз приказано прыгнуть в воду, но он отказался. Тогда воспитательница скинула его, влезла в воду сама и, взяв его за шею начала окунать его с головой. Он дико орал, захлебывался, царапался, получал оплеухи. Дети, видя, что их участие в этом мероприятии больше не требуется снова принялись плескаться. Мы с Таракановым решили «доплыть» до крана в обнимку, а потом вместе, громко крикнуть, что Михайловна фашистка и кинуть в неё припасенные камешки. Камешки эти не попали в цель, но наши вопли она услышала, оглянулась и посмотрела именно на нас, но никак не отреагировала больше. Штейнкин в это время вырвался от неё, как пингвин или летающая рыба, выскочил из воды, но убежать голый не решался, потому был за ногу снова стащен в воду и продолжил принудительное ныряние под воду. Воспитательница так увлеклась искоренением фобии Штейнкина, что мы купались дольше на целую четверть часа. Странно, что ему не надоело орать и бояться, он еще несколько раз выскальзывал из безжалостных рук педагога и выскакивал из воды, но был опять стащен в бассейн. Честно говоря, нам не было жаль моего тезку, мы смеялись над ним, но считали, что фашистка не права, всегда не права.

У Таисии Михаловны вообще была мания устраивать стриптиз в воспитательных целях. Один пацан из нашей группы не добежал до туалета и навалил в штаны, после чего забрался в шкаф и просидел там пол дня, стыдясь выйти. Воспитатели собирались вызывать милицию, но я его случайно нашел, желая спрятаться в этот же шкаф. И Таисия Михайловна позволила столпиться вокруг всей группе в ванной, где она его мыла. Однако, она сказала, что мы больные, грозилась выгнать из садика, когда мы показывали одной девчонке, как у наших «кукол» прячутся и вылезают головы. А еще наши «куклы» могли сделаться твердыми, правда мы тогда не могли объяснить непонятливой девчонке от чего, мы и сами не знали. У неё же вместо «куклы» была только какая-то складка, что нам показалось смешным. Её наш смех обидел и она попыталась понагляднее продемонстрировать нам свои гениталии. Не знаю, как другу, а мне на открывшееся зрелище смотреть было неприятно, это мне напомнило внутренности кота раздавленного на дороге. Но я не подал виду и даже мужественно трогал эту гадость. И тут у нас возник вопрос, как же можно писать без члена и попросили её продемонстрировать, но в этот момент распахнулась дверь туалета и девчонку отправили в угол, а нас на допрос. Мы искренне не понимали, что мы плохого сотворили, но у родителей спрашивать не стали, чувствовали, что нам за это влетит.

Не понятен нам был и предмет разговора двух воспиталок во время дневного сна. Одна из них рассказывала, что наверное «этот» занес ей куда-то «туда» инфекцию и теперь там все чешется, а с мужем никогда так не было. Они же знали, что никто днем не спит! А почему руки во время сна надо было держать поверх одеяла? За этим тщательно следили. Нарушителей били по ляжкам.

После этого случая девочки стали нас избегать, не знаю, что им там про нас наговорили, но уверен в том, что наговорили то, что положено. А раньше одна даже макет самолета из дома принесла и мне подарила. Наши с ней кровати были составлены вместе. Все кровати были составлены парами, чтоб их больше уместилось. И на одну из составленных кроватей клали мальчика, на другую девочку. Но после случившегося нас с Таракановым положили вместе. Правда потом судьба разлучила меня с моим сердешным другом, его не взяли в подготовительную группу, оставили на второй год еще в детсаде, а меня, не смотря на то, что я очень много пропустил занятий по причине долгой болезни все же отправили в альтернативу первого класса в детсаде и в школу я пошел сразу во второй класс. Уже в подготовительной группе девочки стали вести себя странно и заниматься какой-то ерундой и так по сей день. Редко попадется такая, которая не придуривается.