Спасибо Деду за Победу!
Еду в приморье, в родное селенье матери, тетка попросила помочь со строительством бани, да и сам хочу уехать – опять конфликт с будущей тёщей. Вчера были в гостях у неё, сказали, что хотим оформить отношения.
- Не, смешите меня, отношения, три года уже живете, а внуки где? – усмехнулась она.
- Мам, но мы стараемся! – потупив взгляд в тарелку, выдавливает из себя Женя.
- Стараются они! То же мне дело - любиться по три раза за ночь, а результат где? – сморщившись, она опрокинула в себя стопку – где результат ваших стараний, когда предъявите?
- Ну, Мама… - прогундосила Жека.
- Ты мне помакай тут! – мегера впилась в меня взглядом…
- Татьяна Евлампиевна, Вы чего хотите? – не сдерживаюсь наконец я.
- Чего хочу, внуки, брядь, где?
- Вы, евреи, всегда отвечаете вопросом на вопрос? – попытался парировать укол я (надо отметить что Евлампиевна, не родная мать, Женя - сирота).
- Да кто тебе такое сказал? – мысленная шапка уже горела на моей голове.
- Чего Вы хотите, мама? – через силу выдавил из себя я.
- Мама? Щенок! Молокосос! Сходи проверься – может ты пустострел! – очередная стопка полетела в чрево дьявола.
- Ну знаете! – я встал из-за стола и направился к выходу, Козочка хотела было пойти за мной….
- Сидеть!!! Я провожу!!! – Жека послушно села обратно за стол… На самом деле я знал, что Евлампиевна – хороший человек, и понимал, чего она хочет…. Я просто был готов убить кого-нибудь...
Далее диалог в дверях: я – обуваюсь, тёща сверлит меня взглядом.
- Сынок, ты проверься на это дело, сам понимаешь… - недвусмысленный взгляд добрел. - А я козу твою к гинекологу свожу, я ведь все понимаю, но в семье без деток - счастья не будет. Сожрете друг друга… - Ступай, с Богом, подумай – ты умный. Остынешь – поймешь, ступай.
Тут в прихожей появилась Коза.
- Я с ним!!! - уже в слезах, попыталась диктовать условия будущая супруга.
- А ну, сдрыснула! – Женя тут же исчезла…
- Козлик, ты все понял? – ад смотрел на меня.
- Понял, мама… - оскалился я.
- Не мамкай, пошел! – дверь за мной захлопнулась.
От такси на станции отказался – пошел пешком. Дорога знакома с детства: каждый камень, кочка, дерево. Вот «Крест» – начало родной деревни, вот дом местной целительницы Глафиры, вот балка, где раки водятся, вот сад, где яблоки воровал… А это уже дом деда, теперь тут живет тетка Паша, дальше каждый шаг воспоминание…. Открываю незапертую калитку, знаю собака на цепи не дотянется…
- Волчок! – надо же живой, ведь столько лет прошло…
Старый, очень старый пес, действительно похожий на волка оскалился… Сначала показал сточенные от времени клыки, а потом залаял сколько было сил…
- Волча, ты чего - это же я! – попробовал приблизится – точно помню до куда достает цепь. Пеньки зубов клацают в сантиметрах пятнадцати от моих протянутых рук… Видно, что узнает, а я все привожу ему аргументы. Волчок старый – боится ошибиться; вдруг не я… Что тогда?
Долго это не могло продолжаться, с огорода прибежала тетка. Руки в земле, на ногах галоши… Бросается мне на шею…
- Думала, обманешь, не приедешь! – руки скрещены за моей спиной, чтобы не испачкать белый батник. А вот слезы вытирает прямо о него, я не против. Волчок, понимает, что не ошибся – лай переходит в вой и скуление.
- Да он, это он! – пытается объяснить тетка собаке, одновременно подводя меня к будке, и вот на моей одежде помимо слез, еще собачьи отпечатки лап и её же слюни, но это совсем не важно.
Набежали дети; я их никогда не видел, но знаю, что это племяши. Это наверняка Соня, судя по раскосой улыбке. Это Димка, судя по шраму на лбу. А это Федя местный малыш-силач, по нему видно. На него как-то напали соседские собаки, так он одной пасть с испугу разорвал, та издохла на месте. Раньше я его никогда не видел, но Илья Муромец в детстве выглядел именно так. Этакий малыш качок.
Тетка, утерев слезы, отогнала детвору и собаку.
- Иди в дедов дом (на участке их два: деда и бабки, это условно), отдохни, пару часиков, а я пока стол организую и дети с работы придут (мои братья и сестры, двоюродные)... – тетка все еще плакала.
- Тёть, Паш… - пытаюсь возразить я.
- Иди, и футболку свою сымай – постираю… Не спорь, я сказала. – подчинился.
- Иди… - тетка стащила с меня батник, вместе с рюкзаком…
Я подошел к с детства родным двум ступенькам, неожиданно вспомнил, что дед, будучи военным, не разрешал входить без доклада. Как в далёком детстве; я отрапортовал заученную фразу, правда тихо, не как в тогда, стеснялся мало ли услышат. А в девять лет я произносил её максимально громко – насколько мог. Лишь бы порадовать отца отца (подскажите эпитет, а то все время дед). Никто не ответил, другого я и не ожидал.
Я зашел в дом – это была дверь в детство. И, как позже выяснится, дверь в счастье.
Ничего не изменилось, вот швейная машина с колесом и педалью, а это картина, где с неба сыпятся монеты на обнаженную куртизанку. А главное запах – СССР. Не знаю сколько, я стоял, застыв…. Зашла тетка:
- Женя, что с тобой на тебе же лица нет? – скажи…
- Теть Паш, не стоит грузить Вас своими проблемами – попытался отнекаться я, хотя и хотел кому-то рассказать о своей беде.
- Геша, ну ты чего? Давай вытри слезки…. Что случилось? – старая карга – проняла, прочувствовала-таки.
- Ну я же не ребенок, уже… - кадык дрожал, слезы катились против воли.
- Дитятко, ну успокойся…
- Какое нах, дитятко, теть Паш? – я уже ничего не хотел.
Как ребенок расплакался и выложил все… Конец разговора:
- Тетя, не важно у кого проблемы: у меня – у неё… Это же потерять её, блин, очевидно же. Не хочу идти к врачам – вдруг приговор? Я или она виновата - не важно - люблю я её!
Павла улыбнулась.
- Иди спи, штаники тоже снимай… Сними сказала! Там в комнате икона…. Свята Матрена - помолись… Я сама в суходрочках ходила сколько? Ну не давал бог детей, видно не готова была. А теперь глянь сколько внуков…
Она кивнула в сторону окна. За окном сгрудились любопытные дети, пытавшиеся заглянуть внутрь, строившие козырьки перед глазами, лишь бы подглянуть. Отчаянный я был - готов на все…
- Тёть Паш, я ж неверующий – как молиться-то? - не отставал я.
- Отец тоже не веровал, жареный петух в попу клюнул – уверовал…
- Но, тёть…
- Я сказала – решай сам! – сказала – отрезала – ушла.
«Коня наскоку остановит… В горящую избу войдет…» - уехал от одной - приехал к другой.
Я пошел в спальню деда – тишина звенела. Сразу подошел к комоду, на котором стояла икона. Взял в руки, надо же тяжелая:
- Помоги мне! Сына дай! Пожалуйста!!! Дай сына!! - я перекрестился, как умел… осознаю всю бесполезность сего мероприятия.
Опять тишина. Легкие не выдерживают напряжения – голова кружится! – ничего не происходит…
- Дай!!!! – образ полетел в стену.
- Дзынь!!!
На пол падает прямоугольный кусок металла, аккурат со спичечный коробок, с неправильным отверстием ближе к одной из вершин. А ведь, я его помню - что это. Далекие воспоминания детства. Нагрудный медальон с изображением одной из святых католической церкви. Сразу вспомнил, никогда не помнил, а тут:
- Деду помогла, помоги мне… Сына нельзя? Дай – дочь!
Я упал на кровать, положив медальон на грудь… - сознание уходило – я засыпал….
- Помоги… Помоги… Помоги… Умоляю… Спаси…
И вот уже снится мне толи сон толи воспоминание….
- Геша, ну съешь еще трошке…
- Не, баб, не могу больше…
- А арбузу (ударение на букву «а») скибочку, осилешь?
- Да хватит его пичкать, усытся ведь! Пойдем полежим, чтобы утряслось… Что значит не хочу? Надо, чтоб в животе улеглось. Давай полежим, а потом в гараж. – дед докуривает, и мы идем в дом.
Дед лежит, глаза закрыты… Я играюсь осколком мины под его кожей – терпит сколько есть сил.
- Ну будет тебе, больно ведь... Выбирай.
Я радостно начинаю изучать шрамы на его теле: про этот рассказывал, это пуля, это еще из лагеря, это ему аппендицит вырезали… Вот он объект сегодняшнего рассказа: прямоугольный ожог на груди правее татуировки с лицом Сталина, прямо на солнечном сплетении.
- Вот этот…
- Не, Геша, про этот долго, да и мал ты еще…
- Я уже большой, хочу про этот…
- Ладно… - он встал с кровати подошел к комоду, взял в руки бабкину икону и после некоторых манипуляций извлек из неё тот самый кусочек метала, по форме и размеру идеально совпадавший со шрамом. Отдал его мне для изучения, а сам лег обратно – слушай. В Германии это было в сорок пятом…
Никогда не забуду эти дни. Мы отбили концлагерь у фашистов… Этим зверям удалось построить ад в миниатюре. Пятнадцать гектаров преисподней, огороженной колючей проволокой. А за колючкой люди, точнее то, что от них осталось, худые голодные – кожа да кости. И детки такие же как ты, только как скелеты. Сами худые и животик, как у тебя сейчас, но только от голода. Все радуются: мужики обнимают, девки целуют… А детки нет, будто не понимают, что все мучения позади, душу из них эти изверги выдрали, только ручонки тянут мол «Дай». У нас у самих-то жрать не было, но у кого, что было заныкано: сухари или шоколадка трофейная все отдали. Мы пока там стояли два дня вообще не ели, кусок в горло не лез. Приказ командира запрещал отдавать пайки бывшим пленным, а сам, как и все, только пульман с кашей возьмет ложки не съест несет его к детским баракам.
По морщинистому лицу потекла слеза. Дед сел, закурив беломорину, продолжил.
Ой, Геша, как-будто вчера это было. Бараки деревянные, в них шконки в три яруса, там не то что матрасов, вообще ничего не было - на досках люди спали. Перед каждым бараком виселица, человек по десять на каждой, и видно, что давно висят многие почернели уже, специально суки не снимали. Печи огромные, перед ними, как дрова трупы сложены.
Так детишек пока то да сё решили в немецкие бараки поселить, там и мебель и матрасы были, по четверо на койку – как раз все уместились. Вот ведем их к новому жилью, мне в помощь Тони дали, англичанин, тоже из пленных, он говорил по-русски и хорошо ориентировался в лагере. Фашистские бараки стояли полу кругом, перед ними небольшой плац. На нем две наспех сколоченные виселицы. Два человека в форме болтаются, один в английской, второй в немецкой, на груди таблички: по-немецки написано «коммунист». Еще не успели видимо убрать.
Кто-то из детей крикнул «Ричи». Детская толпа окружила место казни. Вот ту они все заревели, как по приказу. Я ничего не понимал.
- Кто это? – спросил я своего помощника.
- Вот этот Ричард - он наш из Дублина, а это Ганс он ему помогал.
- Помогал? В чем?
- Ричи, он тут за бургомистра был. Языков много знал, поэтому помогал немцам людьми руководить. Он даже имел право по лагерю свободно перемещаться. А нацисты русских за людей ведь не считают – вы для них скот. А нас по сравнению с другими кормили, и помощь от «красного креста» давали… Ну вот он сначала гуманитарку детишкам подкидывал, они ведь толком работать не могут зачем немцам их кормить. Потом он придумал, как продовольственный склад незаметно обкрадывать. Они с Гансом дружили и тот стал ему помогать. А неделю назад кто-то из стукачей их раскрыл. Вот результат.
Я испытывал благодарность этим двоим. Там ведь в лагере и бабы немецкие были, да и дети свои у многих из служащих есть… А людьми оказались зэк и простой солдат. Мы решили их похоронить: нашли место рядом с лагерем небольшой холмик, где земля была помягче. Вырыли две могилы, ну как вырыли, копал в основном я, Тони хоть и говорил, что их кормили, но сил у него не хватало – после пяти взмахов лопаты ему приходилось отдыхать. Потом мы понесли тела, могилкам я пришел первых хоть немец, которого я нес и был тяжелее раза в два, чем тот, которого тащил ирландец. Без лишних церемоний я кинул труп в могилу присел на отвал и принялся крутить пару цибарок из махорки. Через несколько минут, когда я как раз заканчивал, еле волоча ноги, пришел мой новый товарищ. Аккуратно уложив тело рядом с могилой рухнул рядом сам, борясь с отдышкой.
- Вставай, покурим! Да будем закапывать… - говорю ему.
- Сейчас… -отозвался Тони.
Он встал на колени перед телом, снял с шеи шнурок, на котором были простой крестик и медальон, явно не из драгметалла и принялся обыскивать гимнастерку. Я его не осуждал – сам не раз обыскивал мертвых немцев в поисках папирос или фляжки со спиртным. В одном из карманов он нашел несколько сложенных листков бумаги фотокарточку. Сел рядом со мной с благодарность взяв самокрутку и закурил.
- Не стыдно? Товарищ ведь твой хоть и жмурик? – с издевкой посмотрел я на него.
- Нет, Ваня, ты не понял: это вроде вашей иконы. Нельзя иконы хоронить, а крест мы положим в могилу, крест должен остаться с человеком.
Он развязал шнурок, крестик положил в карман гимнастерки Ричарда. Снова сел рядом и протянул мне медальон. Я повертел его, рассматривая.
- Действительно икона, а что здесь написано?
- Mathilde die Heilige, это по-немецки. Святая Матильда по-вашему.
Еще немного повертев кусочек металла, протянул его обратно.
- Оставь себе, икона должна быть у самого близкого человека на похоронах, в данный момент получается это ты.
- Да я в бога то не верю, к тому же ты его тоже хоронишь – забирай, дай лучше фотку посмотреть.
Он протянул мне фото, однако икону не взял.
- Оставь, Ваня. Веришь ты или нет это не важно, а я, если бы не ты, не смог бы его похоронить – мне же даже могилу выкопать сейчас не под силу.
Я убрал образ в карман, и стал изучать фото.
- Жена у него красавица, конечно, и детишек аж трое – жаль не дожил... – я вернул фото Тони.
- Да, жаль. Война закончится – вернусь в королевство - отдам ей письма… - он бережно положил карточку к листам бумаги…
Через пол часа погребение завершилось установкой двух небольших крестов из веток дуба растущего неподалеку.
Уже через день нас бросили в прорыв… Наш батальон был на острие атаки. Я был уверен, что это мой последний бой. Уже в Марусе (этим женским именем он называл свой танк, дед был механиком-водителем Т-34, машин у него за войну было аж пять. Четыре раза он оставался единственным выжившим из экипажа) я достал иконку привязал к ней шнурок, надел на шею. Убрав под тельник, перекрестился.
- Спаси и сохрани – произнес я первое что пришло в голову…
- Не поможет – злорадно усмехнулся наводчик Гриша
- С богом… - сказал командир.
Боевая машина покатилась в свой последний бой.
Очнулся я от жжения в груди, открыв глаза, понял, что вишу на раскаленном обломке рычага. Гимнастерка в месте попадания своеобразного копья обуглилась. Икона, спасшая мне жизнь, тоже раскалилась и прикипела к коже.
Танк горел. Времени было в обрез, голыми руками открываю раскаленную крышку люка, расположенного у меня под ногами. Кожа ладоней и пальцев остается на металле, в танк врываются языки пламени, топливо из пробитого бака горело под днищем Маруси. Выхода не было бросаюсь в огонь, когда выполз с лобовой стороны танка. Я был похож на пылающего демона, начинаю кататься по земле стараюсь сбить огонь – бесполезно. Слышу собственный крик боли, все конец мне. Подбежал пехотинец, схватил за сапог и волоком протащил несколько метров. Кинув меня в овраг, где тек небольшой ручей, получил пулю в голову и замертво рухнул рядом.
- Спасибо, братишка… - последним усилием накрылся его телом и сознание покинуло меня.
Победу встречал уже в госпитале. Думал война закончилась – все домой. Не тут то было, меня приставили к экипажу пятой Маруси, прямо с ней поставили на поезд и сюда на Дальний Восток крошить япошек…
К этому моменту маленький Геша уже спал, так что о разгроме Квантунской армии он слушал уже на следующий день. А взрослый проснулся в комнате деда. Поднял икону, положил медальон обратно в тайник и вышел на улицу. Тетка уже накрывала стол прямо в центре двора. «Геша, у тебя там в рюкзаке телефон раз сто звонил я уж не стала тебя будить» - сказала она.
Достаю мобилник: двадцать шесть пропущенных вызовов – все от Жеки. Перезваниваю, трубку берет Евлампиевна: «Да спит она – перенервничала, ходили же сегодня к гинекологу, третья неделя, поздравляю, можешь называть меня мамой, козлик».