Приют неприкаянных душ (3)⁠⁠

Изучать брошюры Женя засела вечером того же дня, когда они вернулись в город. Матвей довез ее до дома и, не спрашивая приглашения, поднялся квартиру. Женя не стала спорить, хотя ей, как никогда, хотелось остаться одной. Пока она стояла под душем, Матвей нажарил отбивных, картошки и заварил чаю – он всегда управлялся с домашними делами лучше нее. По выходу из ванной на кухне ее ждал ужин, но Женя взяла свою тарелку и ушла в комнату к компьютеру, несмотря на протесты Матвея. Скачала с телефона фотографии брошюрок, открыла на большом экране; рассеянно потянула в рот вилку с куском картошки. Первая брошюрка, потоньше, называлась «Принципы тифлосурдопедагогики», и Женя пролистала ее быстро. Ничего интересного для себя не почерпнула – на настоящий момент это были давно известные и немного устаревшие методы развития слепоглухонемых детей. Женя взялась за вторую, на обложке которой красовались большие цифры 38-15. Отпечатана она была ручным способом на самой обычной печатной машинке. Женя пробежала глазами оглавление, состоящее из четырех частей:

1.Цветовая и аудиальная коррекция;

2. Психофизиологическая коррекция;

3. Когнитивная коррекция;

4. Закрепление результата.

Женя погрузилась в чтение, изредка прерываясь, чтобы сунуть в рот остывающую картошку с кусочком мяса. В комнату вошел Матвей, сел на диванчик и принялся перелистывать странички в телефоне; Женя даже не обернулась. Она жадно глотала строчки, переворачивала страницу, снова возвращалась к прежним параграфам. Хмыкала, чертыхалась, бормотала, повторяя вслух прочитанное. Наконец, отложила книжицу, потерла лоб, повернулась к Матвею:

- Херня полная. Методика 38-15 больше похожа на пособие по черной магии, чем на методы коррекционной педагогики. Я все-таки надеялась, что за всей этой мистической мутью будет что-то конструктивное…

- Ммм, а что там, окромя дохлых мышей? – оторвался от телефона Матвей.

- Ну, в первых главах еще прослеживается какая-то логика, хотя тоже довольно сомнительная: Амалия предлагает воздействовать на сознание пациента через смену визуальных и звуковых образов. Картинки разноцветные, короче, развешивать, включать определенные звуки на проигрывателе. Ну, допустим… Хотя вся эта ерунда вряд ли как-то может серьезно повлиять даже на здорового человека, а уж на глубокую умственную отсталость... Но вот это… На, посмотри, параграф 2,5.

Женя протянула ему свой смартфон. Матвей полистал фотографии, брови его приподнялись.

- Мда уж… Зельдович твоя, может, и достигла каких-то результатов в этой вашей коррекционной педагогике, но потом явно свихнулась.

Женя глубоко вздохнула и беспомощно сложила руки на бедрах ладонями вверх.

- Вот только никто из знавших Амалию не говорил, что она была похожа на сумасшедшую. Все – и заведующая, и нянька из интерната, и Елена – все говорят, что она была человеком дела. Жесткая, целеустремленная и уж точно не сумасшедшая. И даже имела какие-то взаимовыгодные сношения с бандитами.

- Ну и что ты будешь делать? Ловить и коптить мышей вот для этого?

Матвей потряс телефоном.

- Мыши, кстати, возможно и не понадобятся. Там написано, что трупики нужны, если не получилось с пунктом 2,8.

- Жень, это полная шизофрения. Ты же спец по душевному здоровью, должна знать, что подобные товарищи порой выдают такой замысловатый, сложно сконструированный бред, впору хоть в Голливуд посылай.

- Ладно, – Женя тряхнула головой, будто отгоняя плохие мысли, и забрала у него телефон.

Матвей потянул ее за руку, увлекая на диван. Прижал к себе, запустил ладонь под майку.

- Слушай, напомни, почему мы расстались?

- Я помешанная на науке старая дева, синий чулок, – улыбнулась она.

- А, точно, – и он, упреждая ее движение назад, положил Жене ладонь на затылок и поцеловал.

***

Следующие пару дней Женя вновь и вновь перечитывала брошюрку, снова убеждаясь, что методику создал совершенно сумасшедший человек. Она, ища следы обмана, еще раз пересмотрела кассету с «объектами», как Зельдович называла детей. Но вновь понимала, что пациенты в начале эксперимента и в конце были те же самые. Вон мальчик с бровями домиком, с азиатским разрезом глаз – вероятно, якут, у него одна ручка короче другой и неестественно короткие, словно обрубленные, пальцы. Бессмысленный взгляд в никуда, отвисшая толстая губа, мелкие зацикленные движения ладонями. И вот он же в конце – ясные, понятливые глаза, четкая внятная речь, и все те же обрубленные пальцы и руки разной длины. Это был, несомненно, он. Мог ли шестилетний пацан притвориться, сыграть умалишенного? Да, разумеется, если его кто-то научил этому. Но на пленке Зельдович было десять объектов, десять детей. Всех подговорили? Да, и это возможно, понимала Женя. Но кому это нужно, кто будет собирать детей, уговаривать, платить родителям, чтоб их отпрыски сваляли дурака? Амалия могла бы это сделать, если ей нужно было убедить кого-то в эффективности методики. Убеждала какого-то бандита вложиться в исследования, чтобы потом грести деньги лопатой с родителей несчастных детей? И когда обман вскрылся, ее устранили, как это нередко бывало в 90-е? Да, может быть, хотя совсем не похоже на Зельдович, одержимую наукой. Но люди меняются, может, Амалия разочаровалась в профессии, как и сама Женя, и повернула курс на материальные ценности.

- Да, возможно, – бормотала себе под нос Женя. – Черт, все равно не сходится!

Зачем тогда она написала эту невозможную чепуху в брошюре? Тогда ей тем более нужно было придать методике хоть какую-то тень наукообразности! Кто будет вкладывать деньги в дело, где нужно привязывать дохлых мышей к глазам детей?

Отпуск ее продолжался, и Женя пыталась отдыхать так, как должны были отдыхать в отпуске люди, по ее мнению. Она ходила в кино, в кафе, сидела на лавочках в парке, благо, весна была в разгаре, и дни стояли совсем теплые и погожие. Однажды в парке она решила покормить уток и приложила карту к автомату с какой-то птичьей едой. Почему-то ей казалось, что автомат должен выдать запечатанный кулек или стаканчик, но в окошко выдачи просто высыпалась пригоршня серых сухих кусочков, более всего напоминавших спрессованные отруби. Женя, чертыхаясь, сгребла субстанцию в ладони и пошла к берегу. Она покидала кусочки уткам, жадно накинувшимся на угощение. Рядом обнималась юная парочка, и парень уговаривал девушку на что-то. Она отнекивалась и крутила головой, хохоча, а он пытался поцеловать ее в прыщавую щеку.

- Ну, Наташ, не поймешь же, пока не попробуешь! – гнусаво тянул он.

- Да уж, Наташа, – прошептала Женя. – Пока не попробуешь, нихрена не поймешь!

Она отряхнула ладони от крошек и отправилась домой.

Женя выписала на листочке все необходимые материалы для того, чтобы выполнить все задания методички, и принялась со свойственной ей скрупулезностью закидывать нужные вещи в корзину на маркетплейсе.

С директрисой пансионата, в котором жила Инга, Аллой Ивановной, было несложно договориться. Женя давно знала ее и пересекалась на конференциях и семинарах, и она на предложение позаниматься с Ингой по новой методике, пожала плечами.

- Женечка, делай, как знаешь. Только ты же, наверное, понимаешь, что шансы хоть на какое-то улучшение равны нулю? Повзрослевшие дети Маугли – это безнадежно.

- Алла Ивановна, я все понимаю и мало на что надеюсь. Но попытка не пытка ведь, тем более я в отпуске от скуки не знаю, чем себя занять. Мне бы только самую малость – койко-место в комнате Инги и питание. Сможете? – Женя фальшиво-очаровательно улыбнулась и тут же спохватилась. – Я заплачу, само собой.

Директриса махнула рукой.

- Сочтемся.

В комнату Инги Женя притащила колонку, кипы бумаг и плакатов, а сотрудники интерната принесли ей тахту. Местный психиатр поговорила с ней для проформы, полностью доверяя ее опыту. Да и Женя просто-напросто соврала, сказав, что методика состоит в прослушивании расслабляющих аудио вроде аффирмаций и шума моря. Не говорить же про дохлых мышей, ей-богу.

Сама Инга никак не реагировала на суету вокруг нее, продолжая ножничками вырезать картинки из детских раскрасок и газет, и лишь изредка косилась на сестру, снующую туда-сюда по палате. Женя поставила камеру, собираясь фиксировать все этапы их занятий, купила толстую тетрадь для ведения дневника наблюдений.

В первый день эксперимента Женя, следуя инструкциям из методички Зельдович, повесила на стены картонные щиты, выкрашенные в черный цвет. Через сутки сняла и поменяла их на красные, еще через сутки – на белые. Она тщательно фиксировала все камерой и вела записи в дневнике, хотя никаких изменений в поведении Инги не прослеживалось – она все так же вырезала свои картинки, прерываясь на прием пищи. Женя кормила ее с ложечки сама, сказав нянечке, что та своим присутствием нарушит чистоту эксперимента.

Потом пришел черед аудиозаписей, и Женя воткнула в колонку флешку с заранее записанной и зацикленной фразой «Достаньте из-под кровати бумажки. Грязные бумажки. Достаньте бумажки…» К концу дня ей самой нестерпимо хотелось заглянуть под кровать и посмотреть, не валяются ли там грязные бумажки. Но Инга не реагировала, и Женя почувствовала подступающее уныние.

Матвею она не рассказала о том, что начала эксперимент – Женя была уверена, что его скепсис подорвет ее и так невеликую веру в методику Зельдович. Иногда она ужасалась безумию происходящего и краснела при мысли, что бы сказала Людмила Сергеевна, хозяйка коррекционного центра, в котором она работала, если бы узнала.

Близилось время самых странных этапов методики Амалии Зельдович. Для первой фазы Женя выставила на подоконнике пять керосиновых ламп, заранее купленных на сетевой барахолке, окно завесила плотными черными шторами. Заправила лампы керосином из небольшой бутылочки; зажгла первую, задернула шторы, подождала пять минут, зажгла вторую. Она зажигала их по очереди, выжидая пять минут, и когда все керосиновые лампы были зажжены, переставила их, как было велено в инструкции – поменяла местами первую и пятую, третью убрала, а во второй сильно прикрутила фитиль. Снова задернула шторы и принялась ждать – на этот раз нужно было выждать ровно час. Мирно сопела во сне Инга, и как-то было ощутимо, почти всей кожей чувствовалось, что во всем здании стоит мертвая тишина. Не зевала медсестричка на посту, не щелкала мышкой ноутбука, на котором обычно смотрела сериал по ночам; никто не хлопал дверьми, не слышно было тока воды в трубах. Женя начала клевать носом, когда будильник деликатно прожужжал, оповещая, что час прошел. Она раздвинула черные шторы: по ухоженному, хорошо освещенному дворику шел, пошатываясь, человек. Когда он приблизился, то Женя увидела, что это худая высокая женщина в старинном платье, похожем на одежду крестьянок 19 века. Волосы ее были неаккуратно зачесаны назад, а на глаза повязана полоса посеревшей нечистой ткани. Женщина шла, спотыкаясь, делала неверные шаги, иногда отступая назад. Такой странной походкой она доковыляла до окна, и Женя невольно сделала крошечный шажок вглубь комнаты. С такой позиции она видела только макушку странной женщины, но вскоре в окне появилось ее бледное худое лицо с тонким длинным носом и бескровными губами. Комната Инги хоть и была на первом этаже, но располагалась высоковато относительно человеческого роста, и женщине, очевидно, пришлось встать на бордюрчик, шедший по стене под окном. Она протянула руки к свету ламп, не обращая никакого внимания на Женю. Женщина не делала никакой попытки разбить окно, просто жадно елозила руками по стеклу и прижималась бледным ртом, оставляя следы слюны. Ногти с траурной каймой грязи скребли по окну, ладони собирались лодочкой, будто она пыталась собрать свет ламп в пригоршни. Женщина едва слышно застонала, будто от отчаяния и досады. Тут же Женя увидела еще одного человека, бредущего по двору, потом еще одного, и еще. Эти странные люди были одеты, как попало, будто их одевал сумасшедший костюмер. На одном пожилом мужчине с седым ежиком волос и короткой бородкой был только пуховик без штанов и белья; на полной девочке с отвисшим зобом – длинная, до пят, старомодная ночная рубашка; на молодой девушке с распущенными волосами – вообще пакет с эмблемой известной сети супермаркета, надетый, как майка, и вместо юбки у нее красовался такой же пакет. Все эти люди были с повязками на глазах, и шли медленно, осторожно, щупая воздух перед собой. В окно стукнули еще ладони, распластались, заелозили по стеклу с тошным скрипучим звуком. Потом показалось бледное лицо, жадно раскрылись губы, в котором влажно поблескивало с пяток гнилых зубов, и посетитель будто начал пить свет, широко открыв рот. Женя едва не взвизгнула, увидев чью-то голову в верхней части окна – невероятно, как туда кто-то смог забраться. Но человек словно и не делал никаких усилий, чтобы удержаться, сжимая и разжимая вялые ладони в попытках ухватить что-то невидимое. Скоро все окно было закрыто ищущими, жадными руками и ртами, которые в отчаянной попытке тянулись к источнику слабого света от керосиновых ламп. Женя кинула взгляд на таймер и задернула шторы, как и было велено в инструкции, и еще пару часов слушала эти тихие отчаянные стоны, шарканье и скрип ладоней по стеклу.

Когда она раскрыла шторы, то в свете первого слабого рассвета видела, что на карнизе кто-то оставил полоску серой грязной ткани, завязанной в кольцо.

На следующий день Женя закрепила повязку на глазах Инги, которая, к ее удивлению, почти не протестовала. В первую минуту она вскрикнула и попыталась ее сорвать, но почти сразу успокоилась и села на кушетку, где весь следующий день раскачивалась и издавала странные птичьи звуки. Следующие пару суток Жене пришлось кормить ее с ложки, водить в туалет и умывать, осторожно контролируя перемещение сестры по комнате. Она заперла дверь, смертельно опасаясь, что какая-нибудь безмозглая нянька, несмотря на запреты, ворвется, чтобы принести чистые полотенца, и увидит, что Женя тут устроила. И тогда… ей не хотелось даже думать, что тогда будет.

В интернате Женя еще раз просмотрела пленку, на которую Зельдович записала результаты своего исследования. Но теперь она всматривалась не в детей, а в саму Амалию. Коренастая, невысокая, со странной квадратной головой, маленькими, глубоко посаженными глазами, она производила отталкивающее впечатление. Зельдович сутулилась и всегда была одета именно в ту одежду, которая смотрелась на ней чужеродно – кондовые юбки до середины голени, блузки с пышными сборчатыми воротниками, платья с крупным пошловатым узором. Но при всем этом было в ее жестком и цепком взгляде что-то мрачно-притягательное. В уверенных и властных интонациях Амалии было столько силы и воли, что Женя понимала, почему родители больных детей так легко доверились ей.

Женя позвонила еще раз старушке Дарье Петровне и осторожно выспросила про Зельдович.

- Вы сказали, что человек она была так себе. Почему?

- Да бог знает… – Дарья Петровна протяжно вздохнула. – В чем-то конкретном я Амалию обвинить  не могу, но ее не любили в университете. Уважали, ценили за ум и регалии, но не любили. Когда она входила в деканат, сразу как-то тяжело становилось, душно. При ней ни рецептами не делились, разговоры про детей-внуков сворачивали. Она подавляла. Впрочем, наверное, это вполне логично с таким прошлым.

- А какое у нее было прошлое?

- Есть дети, как говорится, из хороших семей, а Амалия вот была из нехорошей. Она и не скрывала, в общем-то. Мать ее проводницей работала, пила много, как из рейса возвращалась. Дочка мешала, она и отправила ее к прадеду. Старику за восемьдесят было, жил он в деревне, в которой человека три всего и осталось. Поначалу деньги какие-то привозила, продукты, а потом и вовсе на это дело плюнула. А у старика уж деменция, очевидно, начала развиваться, ножи в порог втыкал, все боялся кого-то, от сглаза защищался. Он и выставил десятилетнюю девчонку за порог – иди, мол, к матери, а я тебя кормить не намерен. Она и пошла. Пошла к станции, села на электричку, доехала до какого-то городка, где слонялась по улицам, там ее милиция обнаружила и в пдн сдала. Мать родительских прав лишили, да и спилась она к тому времени окончательно. Амалия несколько лет в детдоме жила, а потом тетка какая-то двоюродная отыскалась, она детей иметь не могла. Она Амалию и взяла под опеку. Но там тоже ничего хорошего не было… Не нужна им была девчонка, так, взяли, вот, мол, у нас и ребенок есть, не хуже других мы, прямо семья. Ездили на ней как хотели – она и на даче вкалывала, и по дому все делала. Что за жизнь для ребенка. В общем, намыкалась Амалия… А такие вещи знаешь, Женя, просто так не проходят.

- Понятно… – протянула Женя.

Амалия стала ей чуточку понятнее. С юных лет вынужденная выживать, без единого близкого и любящего человека рядом, она не могла бы стать другой.

***

На пятый день эксперимента Женя достала из большой сумки три телефонных аппарата, купленных на сетевой барахолке. Три советских телефона, громоздких, кондовых, с пластиковыми тяжелыми дисками; один из аппаратов был с гербом СССР, вклеенным в центр номеронабирателя. Сетевых шнуров у них не было, только у одного из телефонов торчал обрывок провода. Это был второй из этапов раздела «психофизиологическая коррекция», больше похожий на эпизод из дешевого мистического романа, нежели на научный метод. Женя поставила телефоны в ряд на широком подоконнике, как велела инструкция из брошюрки, и завела будильник в своем смартфоне на час ночи. Именно в это время полагалось начинать этап. Женя невольно перекрестилась, глядя на ухоженный двор интерната.

Проснувшись на своей низенькой тахте от гудения будильника, она тихо встала, опустила ноги в тапочки, стараясь не разбудить сестру. Этот этап ее участия не предполагал. Женя набрала на первом телефоне номер, указанный в методичке – 25517. И чуть не подпрыгнула, когда в до этого молчавшей трубке вдруг раздался механический женский голос:

- Запрос принят. Ждите.

Женя положила трубку на рычажки, чувствуя, как бешено колотится сердце. Через пару минут раздалась хриплая трель второго телефона, и она схватила трубку.

- Объект номер один. Улица Иванова. Подтвердите.

- Улица Иванова, – произнесла непослушными губами Женя.

- Принято.

Не прошло и минуты, как зазвонил третий неподключенный телефон, и оттуда послышался детский картавый голосок:

- Дом 15, квартира 8. Такси ожидает.

Женя схватила смартфон и ввела полученный адрес, который оказался жилой пятиэтажкой на другом конце города. Она натянула джинсы, толстовку и на цыпочках вышла из палаты. Объясняться с охранником Жене не пришлось – мужик залихватски храпел, уронив голову на руки. Она нажала на пуговку выхода и невольно приподняла плечи, опасаясь, что охранник проснется от оглушительного, как ей показалось, писка кнопки.

Поежилась от свежего воздуха – ночи еще были довольно прохладными –  и отправилась к воротам. Ее ждала машина из прошлого: желтая Волга с шашечками на боку и на крыше, какие Женя видела только в старых советских фильмах. Она подергала переднюю дверь, но та не поддалась, а водитель, мужчина в глухом капюшоне, еле заметно мотнул головой назад. Женя села на заднее сиденье; такси тронулось.

Город спал; привычные места выглядели странно и тревожно без людей. Сердце Жени колотилось, руки стали влажными. Она попыталась рассмотреть таксиста, но капюшон был надвинут низко на лоб, а руки обтягивали черные перчатки. От вида перчаток, то ли кожаных, то ли латексных, во рту мгновенно пересохло.

«Твою мать, что я делаю. А если он меня прирежет!» – пронеслось в Жениной голове.

Она попыталась поймать отражение его лица в зеркале, но из-под капюшона был виден только кончик носа и тонкие бесцветные губы. Взгляд ее скользнул по иконкам на приборной панели, и Женя вздрогнула – вместо привычных ликов Богородицы, Иисуса и святых на пластиковых квадратиках скалились какие-то свиноподобные кривоглазые создания, очень похожие на творения нейросети. Водитель так и не сказал ей ни слова, спокойно и уверенно ведя машину по ночным улицам. Женя взглянула на стрелку спидометра, и сердце ее ухнуло куда-то глубоко в живот – не было никакого спидометра. Она только сейчас заметила, что все циферблаты и табло были просто наклейками, как в игрушечном автомобильчике для малышей. Женя проглотила вопросы, которые крутились на языке, и уставилась в боковое окно.

Вскоре водитель притормозил у кирпичной пятиэтажки, на фасаде которого не горело ни одного окна. Женя вышла, сверилась с картой в телефоне; это был нужный ей дом на улице Иванова. Она двинулась к подъезду и на ходу оглянулась – таксист в своей невозможной машине сидел, неподвижно глядя перед собой. На лавочке около подъезда ссутулился мужчина со стеклянным взглядом – он был сильно пьян, и Женя поспешила войти в подъезд.

Поднялась на второй этаж, пару секунд постояла около двери с цифрой 8 и решительно толкнула створку. Она увидела самую обычную прихожую, оклеенную клеенкой с рисунком кирпичной кладки, которую осветил свет из подъезда; в самой прихожей было темно. Женя хотела щелкнуть выключателем, но тут же увидела неверный мерцающий свет из комнаты направо. Она медленно двинулась и заглянула в проем. Около дальней стены на полу лежал кто-то, она не разобрала, кажется, парень. Около него сидели мужчина и женщина средних лет с завязанными глазами, вокруг были расставлены свечи; каждая свеча стояла на бумажке с неизвестными ей символами. Женя вошла, и женщина тяжело, с присвистом задышала и произнесла:

- Приветствуем тебя.

Женя бросила взгляд на лежащего парня, оказавшимся совсем юным – лет 17, не больше. Худой, как щепка, с лысой головой, покрытой едва заметным пушком. Глубокие страшные виски с черными тенями, заострившийся нос; около его ключицы белела какая-то выпуклость, в которой Женя, присмотревшись, узнала порт-систему для внутривенного вливания. Глаза парня были закрыты, и грудь его тоже судорожно поднялась, когда Женя приблизилась. Мужчина начал раскачиваться туда-сюда, что-то запел на непонятном языке, но смолк, когда женщина, не открывая глаз, прервала его:

- Возьми то, за чем пришла, забери то, что не нужно.

Женщина протянула ей на раскрытой ладони что-то темное, и когда Женя взяла предмет в руки, то увидела, что это был зачерствевший кусок черного хлеба. Женя сунула его в сумку и вышла из квартиры, напоследок бросив взгляд на худого, бледного пацана.

Она вылетела из подъезда и устремилась к машине, когда со скамейки поднялся давешний пьяница, оказавшийся очень высоким и крупным, быкообразным. Он заорал Жене:

- Ах ты ж, моя то красота! А куда это мы так спешим, рыжая?

Встал и пошел на нее, раскинув руки. Женя попятилась, но он с неожиданной прытью настиг ее и облапал, обдав тошнотворным запахом алкоголя и курева. Одна рука его легла Жене на задницу, а вторая больно ухватила грудь, и она замычала от отвращения и уперлась руками ему в плечи. Но хватка урода оказалась на удивление сильной, и он обслюнявил ей шею, приговаривая:

- А че ты нос-то воротишь? Че, не нравлюсь что ли?

Женя, выставив пальцы, как кошка, оцарапала колючую щеку, что алкаша только разозлило, но никак не сподвигло разжать хватку. Глаза его потемнели от гнева, и он, ощерившись, просипел:

- Ах ты, мразь!

И тут же руки его разжались, а по лбу потекла струйка крови. Давешний таксист, так и не снявший капюшон, отбросил половинку расколовшейся бутылки и пошел в машину, не проронив ни слова.

***

Хлеб Женя размочила в теплой воде и скормила Инге, которая охотно съела любимое с детства лакомство. Женя вглядывалась в лицо сестры, ожидая хоть каких-то перемен. Но Инга была все так же тиха и безразлична к происходящему, ее взгляд было все так же сложно поймать, и она по-прежнему сидела за столом, вырезая бесконечные картинки из газет и брошюрок-раскрасок.

Так прошло два дня, и Женя начала собирать и упаковывать разноцветные листы бумаги, керосиновые лампы и телефоны. Кажется, у нее ничего не вышло. Несмотря на то, что произошло много странного и даже мистического, когда она следовала методике Зельдович, очевидно, что это никак не повлияло на Ингу. Может, она сделала что-то неправильно или методика изначально не работала, в любом случае, Женя испытала жестокое разочарование. Несмотря на абсолютную ненаучность всего, что было написано в методичке, в глубине души она жарко надеялась на успех.

Женя уныло объявила директрисе, что, кажется, ничего не получилось, прочла на ее лице невысказанное «я же говорила» и ушла в палату к сестре. Она сунула в сумку гигиенические принадлежности, чмокнула Ингу в макушку, которая не обратила на это ни малейшего внимания, и вышла из палаты.

Дома она с наслаждением приняла душ, устав хоть и от комфортной, но все-таки казенной и безликой обстановки интерната. Позвонила Матвею, рассказала о тестировании методики и призналась в провале, на что он отпустил колкую шуточку насчет мышей, но тут же посочувствовал.

- Неужели ты надеялась?

- Глупо, наверное, но да, – глубоко вздохнув, сказала Женя.

Про неподключенные телефоны и инфернального таксиста она рассказывать не стала, уверенная, что Матвей ей ни капли не поверит. Да она и сама уже не была уверена, что все случившееся было правдой. Может, оклейка стен цветными плакатами и странные аудио больше повлияли на нее, нежели на сестру, и она словила необыкновенно реалистичные галлюцинации.

«Нет никаких волшебных методик и пилюль, пора становиться нормальной» – сказала она сама себе и твердо решила отныне не пытаться прыгнуть выше головы. Есть проверенные способы помочь больным детям, хоть немного улучшить их жизнь, и на этом все. Этим она и будет заниматься.

И когда через несколько дней ей позвонила директриса интерната, Женя встревожено подумала, что забыла в палате что-то ее компрометирующее. Но Алла Ивановна сказала:

- Приезжай. Произошло что-то невероятное.

И отказалась хоть что-то объяснять. Женя летела по городу на машине, еле сдерживаясь, чтобы не заорать на медлительные светофоры, пешеходов, передвигающихся, как улитки, и машины в своем ряду, желающих поставить рекорд по самой низкой скорости. Когда она вбежала в палату к Инге, то сестра резко повернула голову, вскочила и с размаху обняла ее. Женя растерянно погладила ее по спине, а нянечка, бывшая в этот момент в комнате, ошарашено покачала головой:

- Вот ведь..! Это как чудо господне, иначе и не скажешь! Встала с утра и заговорила! И все говорит – «где сестра, где моя сестра»?

Инга отняла голову от ее груди и снизу посмотрела на нее сияющими, совершенно осмысленными глазами.

- О господи… выдохнула Женя. – Ты... Ты меня узнаешь?!

- Женечка… – всхлипнула Инга и снова зарылась лицом в ее шарф.

Приют неприкаянных душ (4)