Пешеход⁠⁠

I
– Шевелись, – процедил Сека.

Он с пассажирского места потянулся к рулю, надавил на клаксон: раздался громкий, как рев паровоза, сигнал и спугнул голубей на тротуаре. Пешеход повернул к джипу хмурое лицо. Но идти быстрее не стал. Даже руки из карманов не вытащил.

Секенай взбесился еще больше. Скрипнув кожанкой, он высунулся из окна.

– Шагай давай!

Мужик перевел на него бесцветные глаза, и Сека едва удержался, чтобы не выйти и воткнуть эту наглую рожу в асфальт.

– Тяжелый, бортани-ка его.

Усмехнувшись, амбал-водитель надавил на педаль. Джип, как разгоряченный бык, дернулся вперед, перекрыв половину зебры. Пешеход не испугался. Он спокойно миновал машину и пошел дальше не оборачиваясь.

– Бесят такие. Видел?

Тяжелый хмыкнул, но промолчал.

– Идет, как в штаны насрал. Типа, че ты мне сделаешь? Стой, жди, пока не перейду. А тронешь – сразу к мусорам побежит. Терпила, блядь. Надо было выйти, ебнуть разок.
– Не надо, – прогремел Тяжелый. – Лишние проблемы.
– Да какие там проблемы? Настроение мне испортил, мудила, – Сека харкнул в окно, нетерпеливо поерзал. – Далеко еще? Жрать хочу.
– Пять минут.

Через десять оба сидели в хинкальной. Тяжелый внимательно изучал меню, будто читал по слогам. Секенай осматривал зал и щелкал пальцами. Посетителей было немного. Две модные телки, хипстер с макбуком, чернявый бородач. Сека с последним взглядом пересекся, но тот долго не продержался и отвел глаза.

– Че, не отпустило еще?
– Да блядь, не знаю. Из головы не идет. Как вспомню эту козлиную морду, походочку, руки в карманах, аж трясет всего. И не в первый раз такая хуйня. Постоянно всякие суки мешаются под колесами. Ходят туда-сюда, как зомби. В мобилах своих ковыряются, пиздят между собой. Ты перейди быстро по сраной зебре и пизди себе дальше сколько влезет.

К столику неслышно подошел официант. Тяжелый сделал заказ.

– …а ты ждешь, как дятел. Знаешь, иногда хочется вжать педаль в пол и, блядь, перемолоть всю эту шушеру к хуям.

Пока Секенай говорил, принесли еду и чачу. Тяжелый довольно потирал огромные ладони над мимино и кивал, косясь на остывающее оджахури приятеля. Разлил по рюмкам. Выпили. Закусили. И вскоре Сека позабыл о пешеходе.

II
Из хинкальной вышли спустя час. Куртки нараспашку. На улице шел снег. Редкий прохожий мелькнул через дорогу и исчез за дверью продуктового магазина.

Закурили.

Не дойдя до джипа, Тяжелый охнул и остановился.

– Днище рвет, – объявил.

Сека хохотнул.

– Бля, Рома, как всегда. Вот нахер ты молочку жрешь, если потом поносишь?
– Да это никотин слабит. Я по-бырому.

Тяжелый пикнул сигнализацией и потрусил обратно к ресторану.

– Ага, по-бырому он.

Секенай оперся локтями на капот джипа, с наслаждением добил сигарету. Поднял глаза. Крупные снежинки кружили над парковкой, как пуховые перья. Красиво.

Забрался в салон, сел поудобнее. В голове от чачи стало тяжело, но приятно. Веки налились усталостью, тело обмякло. Сека сладко зевнул, поежился.

“Покемарить бы”, – мелькнула заманчивая мысль.

Впереди, за ветровым стеклом, проступал сквозь непогоду фасад хинкальной. На парковке ни души.

В дверном проеме показалась рослая фигура.

– Просрался наконец-то, – ухмыльнулся Сека.

Тяжелый вышел под снег, как козырьком закрывая лицо гигантской ладонью. От стены ресторана отделилась тень. Секенай моргнул, протер глаза. Померещилось? Нет! Кто-то нагнал приятеля со спины. Взметнулась рука с молотком и беззвучно опустилась на затылок Ромы. Тот тяжело, словно скала, рухнул лицом в снег, поднимая вихри снежинок. Последовали два резких удара. Из черепа хлынула кровь.

Скрипнув зубами, Сека выскочил из машины, на ходу нащупывая то ли ствол, то ли нож. Но был безоружен.

– Рома! – закричал.

На фоне снегопада летучей мышью в воздухе мелькнул молоток, и в следующую секунду мир вспыхнул и заискрился, точно перед лицом взорвался ослепительный фейерверк.

Переносицу и лоб пронзило жгучей болью. Череп словно треснул и провалился вовнутрь. Сека упал на задницу, прижимая ладони к физиономии. Красное, горячее хлынуло на кожанку и водолазку под ней, окропило снег.

Сквозь слезную мазню перед глазами проступила тень. “Олдбой” наклонился. Поднял с земли молоток.

Сека отполз назад, попытался встать. Но налитая болью тяжелая голова потянула за собой все тело, и он снова упал. Поодаль, припорошенный снегом, лежал Тяжелый и не шевелился.

Секенай опять попробовал подняться. Нащупал рукой колесо джипа.

– Ты кто? – зашипел.

Но вместо ответа по голове прилетел удар.

III
Сека очнулся в полумраке от собачьего холода. Он сидел на полу, упершись спиной в стену, крепко связанный по рукам и ногам.

В помещении царил букет автомобильных ароматов. Солидол, бензин, антифриз, ржавчина сплетались в едкий парфюм, и Секенай безошибочно опознал в своей темнице гараж. Напряг глаза, стараясь не обращать внимания на головную боль. Казалось, вместо черепа на плечах устроился расколотый кокос, а из трещины сочится сок, то бишь мозги вытекают. Вокруг маслянистые грязные тряпки прятали под собой какой-то хлам, точно белые покрывала мебель. На бетонном полу валялся мусор: огрызок проволоки, кусок наждачки, рваная нейлонка, пара гнутых гвоздей. По центру зияла зловещей чернотой смотровая яма, похожая на могилу. Из нее тянуло смертью. Рядом тускло горела керосиновая лампа.

Секенай сглотнул. Захрипел, прочищая горло. Стрельнул глазами в угол гаража, туда, где бесшумно выросла знакомая уже тень. Она двинулась, шаркая подошвой, и предстала перед пленником в рыжем, как ржавчина, свете: узкое лицо, мясистый нос, густые брови, щетина на щеках и подбородке. Из-под твидовой кепки на висках торчали темные с проседью кудри. Глубоко посаженные глаза прятались в тени.

– Курить хочешь?

Густой бас пешехода будто дымом наполнил пространство гаража. Секенай яростно дернулся, но веревка держала крепко. Перед взором откуда-то сбоку вылезла картинка: Тяжелый, с пробитым затылком, лежит лицом в снег, а от окровавленной головы его поднимается пар.

Сека хотел сказать что-нибудь. Засыпать похитителя угрозами, покрыть матами, харкнуть ему в рожу, оскалиться. Но он просто смотрел, до зубовного скрежета стиснув челюсти, и воображал, как вдалбливает в козлиное лицо пешехода кулак, рвет ноздри плоскогубцами, кромсает ножом губы, давит глаза, прижигает прикуривателем, прокалывает шилом, нарезает на ленты кожу, сдирает скальп. Секенай так увлекся, что позабыл о боли. Грезы о кровавой мести прочистили голову, смыли пульсирующие нарывы в мозгу, как дворники пятна с ветрового стекла.

Пешеход нахмурился, будто прочел мысли пленника, наклонился и с размаху ударил его молотком по коленке. Сека брыкнулся и упал на бок. Не успел закричать: носок ботинка выбил из легких весь воздух и задушил вопли. На левую щеку опустилась мокрая грязная подошва, придавила к полу. Еще чуть-чуть – и “кокос” лопнет. Забрызгает “соком” гараж.

– Думаешь, раз ты на колесах, то лучше других?

В ответ Секенай отхаркнул в пыль сгусток кровавой слюны. Он не мог вдохнуть. Перед глазами оранжевый полумрак расплылся в грязное месиво. В грудь изнутри остервенело колотил не иначе как маленький чужой.

Пешеход убрал ногу, опустился на корточки.

– Че молчишь? Ты же такой разговорчивый был на дороге. С хера ли ты мне сигналил?

Сека мотнул головой, покосился на тень, что нависла над ним горбатой горгульей. Свет лампы падал только на правую сторону лица пешехода, и та напоминала морду сатира.

– Отвечать будем? Сигналил зачем?
– Спешил.
– Куда? Пожрать? – мужик усмехнулся. – Я с “Грузинкой” рядом живу, в соседней пятиэтажке. Представляешь, иду домой, настроение дерьмо, и вижу в окно ресторана, как ты с приятелем бухаешь сидишь, хинкали жрешь. Думаю, вот же та сука, которая на меня бычила. Выходит, судьба. Не смог мимо пройти. Что было дальше, ты видел.

“Видел, гнида, все видел”. Парковка ресторана. Снегопад переходит в пургу. На белом полотне валяется человек, судорожно дергает ногой. Хрясь! Боек молотка с хрустом пробивает череп лежащего, с чавканьем выскальзывает из проделанной дырки и вновь опускается. Хрясь! Сека ничего такого не слышит, уши будто заложило ватой, но звук все равно раздается в голове.

Пленник откашлялся. Забегал взглядом по полу. От прикосновения холодного бетона онемела половина лица, и под глазом будто засел пучок стекловаты.

– С-сука, пусти! – взревел Секенай.

Второй удар молотка пришелся на то же колено. Чашечка превратилась в желе, как разбитое яйцо с осколками белой скорлупы. Теперь Секе не мешали кричать, и он орал во всю глотку, громко, не сдерживаясь, изрыгая боль и ярость.

– Я убью тебя, – пообещал пешеход, когда вопли стихли. – Не имеет значения, что ты скажешь. Можешь вообще молчать. Хуй с ним. Важнее другое. Ты подохнешь в этом вонючем гараже и будешь гнить тут на пару со своим дружком, – кивнул себе за спину на смотровую яму, – просто потому, что посигналил незнакомцу на зебре.

Мужик сел на пол. Закурил.

– Пиздец ты меня выбесил. Такой наглый бычара. Ты ж готов был мне прямо там голову оторвать не за хуй собачий. Будто я человек второго сорта, кто-то, кого можно бить палкой или давить под колесами. Вроде как скот. А какая между нами разница? Ну, ты при деньгах, здоровей, моложе. Выйди мы один на один, у меня бы шансов было мало. У тебя машина большая, дорогая. А я свой фольц продал давно. Вот только гараж остался. Но это все херня. И я, и ты – мы оба люди. Правильно? Изначально ж так. С хуя ли ты решил, что можешь относиться ко мне как к животному? Кто тебе право дал? Вот я к людям с уважением, а ты по-скотски. Почему так?

Пешеход выжидающе притих, сверля пленника пронзительным взглядом. Но ответа не дождался.

– Ну, молчи, молчи. Щас запоешь.

“Сатир” затушил окурок об пол и поднялся. Пошарил в железном ящике с инструментами. В руке возник длинный узкий нож. Попробовал пальцем лезвие, удовлетворенно кивнул и вновь навис над пленником. Что-то начал говорить. Но Секенай не слушал. Он таращился, чуть дыша, на черную пасть смотровой ямы. Из-за края “могилы” выглядывало лицо в лучах керосиновой лампы, бледное, как снег. Багровые разводы на нем походили на рокерский грим. Глаза тупо уставились вперед, рот был приоткрыт, между губ алел кончик толстого языка. Вылитый зомби. Зомби по имени Рома.

Пешеход опустился на колено, примеряясь острием к горлу Секеная. Но успел лишь замахнуться. Выросшая из полумрака рука – нет, настоящая лапа! – схватила его за щиколотку и потянула рывком. Мужик упал на живот. Глаза округлились и стали похожи на две блестящие монеты. Он зарычал, засучил по полу свободной ногой, и в следующую секунду его проглотила тьма смотровой ямы. Раздались хрипы, крик, шум борьбы. Над поверхностью мелькнула чья-то рука и увлекла за собой керосиновую лампу. Спустя один удар сердца вспыхнуло пламя. Крик обратился в вопль, вопль в визг. Огонь быстро вырос, разгулялся, будто нашел на дне охапку хвороста. Острые языки плевались искрами, изрыгали жар, и теперь яма действительно напоминала пасть – адский зев.

Гараж озарился оранжевым светом, и тени, точно пугливые пауки, разбежались по дальним углам.

– Рома! – позвал Секенай.

И повторял имя друга из раза в раз, пока не охрип, и слова потеряли смысл. Из ямы больше не доносилось ни звука. Только трещало пламя, заполняя пространство дымом.

Сека дергался, как червяк на крючке. Но веревки держали намертво. В огненном всполохе блеснула сталь. Пшак! Видать, пешеход обронил, пока Тяжёлый тянул его в преисподнюю.

Брыкаясь, со стонами и хрипами, Секенай подполз к ножу, перевернулся на другой бок. Шаря по полу, нащупал наконец рукоять, схватился за нее и начал кое-как резать веревку, кромсая острым лезвием запястья, пальцы, ладони.

Гараж наполнился едким изжелта-пепельным дымом и вонью горелого мяса. Сека освободился от пут. Попытался встать, но головокружение и разбитое в кашу колено не позволили этого, и он упал.

Кашляя, отхаркивая горечь, пополз к выходу, волоча за собой покалеченную ногу. Мельком заглянул в смотровую яму. На дне под защитой огня чернел силуэт: два тела, что слиплись в отвратного голема из сажи и плоти.

Секенай отвернулся. Глаза слезились, будто таяли от жара и чада, вытекая по щекам, как подтаявшее мороженое по вафельному рожку. У выхода пленник поднялся, скрипя зубами из-за пульсирующей боли в колене и голове. Толкнул дверь плечом. Та дернулась, но не открылась. Разглядел вдетый в петли навесной замок и взвыл от отчаяния. Где ключ? Он на дне смотровой ямы, в кармане мертвого козлорожего пешехода, что лежит в объятиях Ромы. И оба они горят в пламени, точно позабытые на мангале шашлыки.

“Мне пиздец!” – вспышкой мелькнула мысль. Ослепила.

Дым душил, жег гортань и легкие. Сека опустился на здоровое колено. Схватил замок и понял: тот не закрыт. Просто висит-болтается на свободной дужке.

Секунду Секенай тупо смотрел и не мог поверить глазам, своему счастью. А в следующую уже вывалился из гаража вместе с грязно-горчичными клубами прямо в свежий снег.

Жив! Жив, сука! Жив!

Он выблевал под себя оджахури вперемешку с кровью, чачей, сажей и пеплом. Вывернул наизнанку желудок. Жив. Упал на спину, подставив лицо снежинкам. Набрал в пятерню горсть снега, размазал по лбу и щекам, впихнул в рот. Жив. Небо то светлело, то темнело перед глазами: бледное, с пятном солнца, как манка с талым кусочком масла. Рядом зарылся носом в сугроб джип Ромы. Жив…

IV
Послышался шум мотора. Он приближался, но Сека все смотрел наверх, ни на что не обращая внимания. Автомобиль затормозил. Хлопнула дверь.

– Эй, ты живой? – Обзор загородило встревоженное лицо незнакомца. – Что тут случилось?
– Пожар, – просто ответил Секенай. – Мне бы в больничку.

Мужик помог встать, усадил на заднее сиденье, пристегнул ремнем. С переднего девочка лет девяти во все глаза таращилась на гараж. Из дверного проема валил густой дым и ширился над крышами кооператива, похожий на торнадо. Она быстро глянула на Секеная и спряталась за спинкой. Он подумал, что выглядит сейчас, наверное, как ходячий мертвец.

Водитель вернулся за руль, переключил передачу, надавил педаль, и “Нива” тронулась, скрипя шинами по снегу. Мужик взял мобильник с приборки, позвонил в пожарку и кинул обратно. Без конца что-то спрашивал. Сека толком не слушал. Кивал невпопад и, кажется, временами отвечал: “Не знаю”, “Не помню”, “Еще двое”, “Сгорели”.

В салоне коптила печь. За окном все валил снег. Снег падал на крыши, прятал приземистые гаражи в брюхе сугробов, как задремавший пьяница, подпирал двери снаружи так, что не открыть. Кооператив сменило белое поле. На пустыре гуляли вихри, темные кляксы – рыбаки на замерзшей реке. Машина ехала по мосту. Мимо мелькали встречные. Выплывали из снежного тумана и исчезали позади. Сека закрыл глаза, убаюканный тиканьем дворников.

Из дремы выхватил яростный звук сигнала. Пассажир взбрыкнул, будто вынырнул из проруби.

– Шевелись ты, ну, – шипел водитель, нетерпеливо сжимая баранку.

Перед “Нивой” по зебре шагал пешеход и хмуро щурился на ветровое стекло. В груди у Секеная что-то щелкнуло. Спина и плечи покрылись болезненной сыпью мурашек. Мозг обжигающей нитью пронзила мигрень.

– Не гуди, – попросил Сека. Водитель бросил взгляд в зеркало. – Не надо. Пусть себе идет.

Над дорогой красиво, как в танце, кружил снег.

Автор: Максим Ишаев
Оригинальная публикация ВК