Памятник⁠⁠

Солнце LV-426a вставало кроваво-оранжевым, как всегда. Капитан Элиас Торн наблюдал за ним сквозь иллюминатор спасательной капсулы, ставшей его склепом и крепостью. Металл был холоден под ладонью. Такой же холод, как и внутри.

Авария Одиссея-7 не была огненным адом. Это был хруст, скрежет и внезапная, всепоглощающая тишина вакуума, сменившаяся оглушительным грохотом атмосферы. Потом удар. И долгий, черный провал. Очнулся он уже здесь, на этом клочке камня, омываемом ядовитыми ветрами, в обезображенной капсуле, единственной уцелевшей части корабля.

Первые дни были адом отчаяния и боли. Сломанное ребро, ожоги от короткого замыкания в скафандре. Но инстинкт выживания - древний, неистребимый механизм включился. Сознание, закаленное годами тренировок и полетов, требовало действия.

Он стал археологом собственной гибели. Обломки Одиссея-7 были разбросаны на километры по безжизненной равнине. Каждый день в исправном, но едва державшем давление скафандре, Торн отправлялся на раскопки. Он тащил обратно все, что могло пригодиться: панели корпуса для укрепления капсулы, куски изоляции для утепления, разорванные кабели. Нашел несколько уцелевших контейнеров с питательной пастой - безвкусной, серой массой, рассчитанной на месяцы, но не на вечность. Нашел резервный генератор воздуха - маленький, жужжащий ящик, ставший богом его крошечного мира.

Капсулу он превратил в убежище. Укрепил стены обломками. Организовал уголок для сна из разорванных кресел и изоляции. Создал импровизированный лабораторный стол из ровной плиты. На нем лежали спасенные инструменты, разобранный на части кам-модуль (безнадежно мертвый) и главное - календарь. Он начал его вести сразу. Зарубки на куске пластика. Каждая черта - день. День выживания, день заключения.

Его единственным соседом был АРК-7, служебный робот-ремонтник, чудом уцелевший в капсуле. Его оптические сенсоры тускло светились в полумраке. Торн починил его, заменив поврежденные схемы. АРК-7 мог выполнять простые команды: подать инструмент, проверить показания датчиков воздуха, передвинуть тяжелый ящик. Его монотонное гудение и механические движения были единственным звуком, кроме ветра за стенами и собственного дыхания Торна.

Вначале была цель. Выжить, обустроиться, подать сигнал. Он строил антенну из всего, что мог найти, направлял ее в холодную пустоту звездного неба, где-то там, в направлении Солнца. Включал аварийный маяк на оставшихся батареях. Каждое утро он проверял приемник, вжимая наушники в уши до боли. Ответом была только космическая статика - белый шум, звук вечности, равнодушной к его крику.

Дни сливались в недели, недели в месяцы. Зарубки на пластике множились, образуя угрожающие кластеры. Питательная паста заканчивалась. Он растягивал ее, смешивая с конденсированной влагой из атмосферы, прошедшей через кустарные фильтры. Она была горькой, отдавала металлом. Тело слабело.

Ужас пришел не сразу. Сначала это была тоска, острая, как нож, Потом – гнев на судьбу, на сломавшуюся деталь, на тупую безжизненность планеты. Он кричал в своем убежище, бил кулаком по стенам капсулы, пока кости не ныли. АРК-7 наблюдал тусклыми сенсорами, безмолвный и неподвижный.

Затем пришла апатия. Глубокая, как космос за иллюминатором. Цели больше не было. Сигнал никто не услышит. Спасения не будет. Он был последним человеком в этом секторе галактики. Возможно, во всей галактике. Мысль была чудовищной, необъятной. Он пытался отогнать ее, погружаясь в рутину: проверка герметичности, чистка фильтров воздуха, запись в бортовой журнал показаний приборов. Датчики воздуха показывали стабильные 21.5% кислорода. Генератор работал исправно. АРК-7 молча подал ему отвертку, когда Торн делал плановый осмотр. Механизм поддерживал жизнь в теле, которое уже не хотело жить.

Он подошел к иллюминатору. Закат был таким же кроваво-оранжевым, как и восход. Бескрайняя каменистая пустыня, окрашенная в багровые тона, уходила к горизонту, где темнели острые, как ножи, горные пики. Ни травинки, ни намека на движение, кроме вечно дующих ветров, носивших ядовитую пыль. Красота? Нет. Это был пейзаж абсолютного безразличия. Вселенная не желала ему зла, она просто не замечала его. Он был пылинкой, затерянной в безмерной пустоте.

Торн повернулся и взглянул на свой мир. Укрепленная капсула, стол с инструментами, мерцающие лампочки приборов, тихо жужжащий генератор воздуха, АРК-7, замерший в углу, его оптические сенсоры - две тусклые желтые точки во мраке. Все это он создал. Весь этот хрупкий, герметичный микрокосм, имитирующий жизнь. Для чего?

Он подошел к куску пластика с зарубками. Их было так много. Слишком много. Он провел пальцем по шершавой поверхности. Каждая черта - день борьбы, день надежды, день, который уже не имел смысла. Он больше не делал новых отметок несколько недель. Зачем? Чтобы отсчитывать путь в никуда?

Безысходность накрыла его, как тяжелое, безвоздушное покрывало. Она не была паникой, не была слезами. Это было холодное, ясное осознание. Финал. Здесь нет спасения. Нет возвращения. Нет даже достойной смерти - только медленное угасание в этом металлическом коконе, поддерживаемое машинами, которые переживут его ненадолго. Когда закончится паста, когда сломается генератор, когда умрут батареи АРК-7… Что тогда? Долгая агония удушья или холода.

Он сел на свое импровизированное ложе. Взгляд упал на АРК-7. Робот повернул к нему «голову», сенсоры мягко светились в полутьме.

«Состояние капитана?» – монотонно прозвучал синтезированный голос из динамика робота. Стандартный запрос по протоколу.

Торн не ответил. Что он мог сказать машине? «Состояние: обречен»? «Эмоциональный статус: окончательная безнадежность»?

Он просто смотрел на эти два желтых огонька. Единственные глаза, которые видели его в этом мире. И в них не было ни капли понимания, ни капли сострадания. Только тупое отражение света.

Он был абсолютно, бесконечно один. Не просто в физическом смысле. Его одиночество было экзистенциальным. Он был последней каплей человеческого сознания в океане безмолвной материи. Все его знания, воспоминания, любовь, страх - все это было заключено в его черепе и было обречено исчезнуть здесь, на этой безликой скале, без следа, без смысла, без свидетелей, кроме бездушного робота.

Ветер завыл снаружи, ударив песчинками по обшивке капсулы. Звук был таким знакомым, таким вечным. Он будет звучать и через день, и через год, и через тысячелетие. Когда кости Элиаса Торна давно превратятся в пыль. Когда его капсула проржавеет и рухнет. Когда АРК-7 замрет навсегда.

Капитан Элиас Торн закрыл глаза. Он больше не смотрел на зарубки, он больше не слушал тишину приемника. Он просто сидел в своем маленьком, герметичном мире, созданном из обломков мечты о звездах, и дышал. Один вдох. Потом другой. Генератор воздуха монотонно жужжал, поддерживая этот бессмысленный цикл. Бесконечность дней, каждый из которых был точной копией предыдущего, растянулась перед ним. Путь в один конец. Путь длиною в оставшуюся жизнь.

Снаружи, под кровавым закатом, ветер гнал пыль по мертвой равнине. Внутри капсулы тикали часы, отсчитывающие секунды вечности. И капитан Торн сидел, обхватив голову руками, понимая, что самое страшное - это не смерть. Самое страшное - это бессмертие одиночества в ожидании конца, который уже наступил для всего, что делало его человеком. Он был живым памятником собственной гибели. И этот памятник должен был простоять еще очень, очень долго.