Осколок миров. Глава 3⁠⁠

Цена бессмертия.

Коротко рявкнув, белоснежная рысь взвилась в воздух, прямо с места, прыгнув в мою сторону. Ее тело странно замерцало в полете, частично растворяясь и исчезая с глаз, а пасть с обнаженными клыками была нацелена мне в горло.

Лишь каким-то чудом я увернулся, развернувшись и бросив тело вправо. А туша хищника едва прошелестела по плечу, ударив кончиком пушистого хвоста по лицу. Отскочив в сторону, я выхватил наган и судорожно взвел курок. С тихим щелчком провернулся барабан, и вслед за ним негромко щёлкнул боёк.

— Бля! Бля, Бля! — с каждым возгласом я вновь взводил курок и пытался выстрелить в приземлившегося хищника. Но, похоже, недолгое пребывание в воде привело мои патроны в негодность…

Метнул в оскаленную морду тяжёлый револьвер и левой рукой выдернул из ножен саблю. Полуневидимая тварь, мерцающая и порой исчезающая наполовину, тихо рявкнула, отбив передней лапой брошенный револьвер. Ее глаза, такие странные, с чуждым для рыси бирюзовым цветом, оценивали меня с каким-то человеческим разумом.

Недолго. Бьющий в стороны пушистый хвост замер. Подобравшись, тварь вновь взвилась в прыжке. Готовый к этому, я держал клинок обратным хватом и не сводил с твари глаз. Едва тварь зависла в воздухе, я, пригнувшись, рванул в сторону и наотмашь рубанул снизу вверх. Удар провалился странным образом сквозь исчезнувшую тварь, но, завершив удар, я перехватил рукоять правой ладонью. Резко выпрямив ноги, я рванул тело в сторону опускающейся твари и нанес рубящий удар сверху. И он оказался более удачен — задняя часть кошки проявилась в момент удара, и ярко-алый рубец пробороздил левый бок твари.

Утробно взревев, монстр мгновенно развернулся. Пробороздив когтями землю, тварь прыгнула, целясь мне в горло. Но в неверном свете рассвета время словно задержало свой бег, и я успел шагнуть влево, уворачиваясь и вновь пытаясь ударить, в этот раз снизу вверх.

Мой удар, направленный в мягкое подбрюшье, увы, не достиг цели. Рысь, казалось, предвидела его. Она расплылась в воздухе, как дым, пропуская сталь сквозь себя. Я чуть не потерял равновесие от провала в пустоту.

В тот же миг она материализовалась за моей спиной. Она обманула. Зацепившись когтями за березу, тварь извернулась, успев зацепить меня. Я почувствовал ледяное дуновение и жгучую боль в правом плече. Ее когти вспороли кожу и мышцы, как нож мокрую бумагу. Вскрикнув от неожиданности и боли, я инстинктивно бросился вперед, кувырком откатываясь от места удара. Кровь тут же пропитала рукав рубахи, горячая и липкая.

Рысь стояла в пяти шагах, низко припав к земле. Алый рубец на боку зиял, но, казалось, лишь подстегнул ее ярость. Глаза горели холодным безумием. Она снова собралась прыгнуть. Ее мускулы напряглись под белоснежной шкурой, начавшей вновь терять четкость.

«Невидимая… Значит, слепая?» — мелькнула отчаянная мысль. Я вспомнил «Человека-невидимку» Уэллса и полемику ученых мужей по поводу того, что совершенно невидимое существо должно быть слепым.

Боль в плече пронзила мозг, но яростный адреналин перекрывал ее. Я не стал ждать прыжка, перехватил клинок обеими руками. С диким хриплым воплем, больше похожим на рык самого зверя, я сам бросился на нее, не рубя, а тыча саблей вперед, словно штыком. Вспомнились японские атаки в Уссурийской тайге: стремительные, прямые, смертельные.

Это был чистый инстинкт и отчаяние, помноженное на выучку. Я не целился, вложив в удар всю оставшуюся силу, всю ярость, весь страх, направляя острие туда, где мгновение назад видел ее грудь.

Сталь встретила сопротивление вспарываемой плоти. Раздался глухой мокрый звук, и дикий, нечеловеческий вопль боли разорвал утреннюю тишину. Рысь проявилась полностью, отчаянно дернувшись назад. Сабля, глубоко вошедшая под переднюю лапу в область груди, с хрустом вырвалась из моих рук, оставшись торчать в ее теле.

Рысь зашаталась, зашлась кровавой пеной из пасти. Попыталась сделать шаг ко мне, но передняя лапа подкосилась, и кошка издала жалобный хриплый вой.

Я стоял, согнувшись и тяжело дыша, опустив левую руку на колено. Кровь стекала по раненому плечу, капая на землю. Правая рука висела плетью, горя дергающей болью.

Рысь попыталась сделать еще один неуверенный шаг, потом другой. Каждое движение давалось ей с неимоверным трудом. Ее звериные глаза были наполнены невыносимой болью, от которой даже увлажнились слезой. Закачавшись, она остановилась и завалилась на бок. И больше не рычала, лишь кровавые пузыри лопались в оскаленной пасти.

Мощные лапы судорожно дернулись раз, другой, потом замерли. Только хвост еще бил по земле в предсмертной агонии, а затем и он затих. Глаза еще смотрели на меня в немой ярости, и в момент, когда они окончательно погасли, мельтешение на периферии моего зрения вспыхнуло ярчайшей вспышкой, сложившись в короткую фразу на латыни:

Initiatio completa. Bene venias ad immortalitatem.

Тряхнул головой, отгоняя странное наваждение. И, к моему облегчению, горящая фраза растворилась, забрав с собой и мельтешение на периферии зрения.

Боль жгла плечо, голова гудела, а воспаленный разум раз за разом переводил латинскую фразу на русский: «Инициация завершена. Добро пожаловать в бессмертье». Слова, хоть по отдельности и понятные, но вместе складывались в какую-то странную белиберду. Да и откуда они взялись? Что за провидение вмешивается в мою жизнь? Но ответов у меня по-прежнему не находилось. Оставалось лишь плыть по течению, стараясь выжить.

Сквозь туман боли и шока пробилась горькая усмешка. Хорошее начало для бессмертного — истекать кровью незнамо где с изодранной рукой после драки с кошкой размером с овчарку. А может, я и вовсе просто в доме призрения лежу связанный в смирительной рубашке и вижу неведомые сны…

— Добро пожаловать в ад, Петр Николаевич, — прохрипел я себе под нос, сплевывая комок грязи и крови. Бессмертие подождет. Сейчас нужно хотя бы в первом приближении обработать рану и постараться не сдохнуть.

Я стоял, прислонившись к березе, и дрожь била меня не только от боли и потери крови, но и от дикого напряжения, еще не отпустившего мышцы. Взгляд упал на саблю, торчавшую из груди белого зверя. Клинок, тускло поблескивавший в утреннем свете был покрыт алой пеной.

— Люблю тебя, булатный мой кинжал... — вырвалось почти беззвучно. Голос предательски дрогнул. Я сглотнул ком в горле, чувствуя, как-то ли от соленой влаги, то ли от пота, то ли от слез щиплет разодранную щеку.

— Товарищ светлый и холодный… — продолжил уже громче с каким-то ожесточением, глядя на оружие, ставшее в этом проклятом месте единственным верным другом. Боль в плече пульсировала в такт ударам сердца. — Да, я не изменюсь и буду тверд душой… Как ты, как ты, мой друг железный…

Эти слова, заученные когда-то еще в гимназии, звучали теперь уже не риторикой, а клятвой. Клятвой себе и этому миру, только что показавшему свои клыки. Я выжил и убил. И снова убью, если придется. Иначе ждет бесславная гибель.

Шагнул к мертвой рыси и, тяжело дыша, уперся коленом в еще теплую тушу. Пошатав, рванул за рукоятку. Сталь вышла с противным хлюпающим звуком. Кровь на клинке пахла медью и чем-то горьким, напомнившим запах полыни.

Огляделся, опасаясь встретить еще одну тварь. Но помнится, что привычные мне рыси не охотятся стаями. Да и будь у погибшего зверя компаньон, он бы уже напал. Револьвер валялся метрах в пяти. Приблизившись, подобрал этот тяжелый и бесполезный кусок железа. Сунул в кобуру. Саблю тщательно вытер о траву и вложил в ножны. И левой рукой далось это с изрядным трудом.

Костер пылал, пожирая хворост. Сквозь дергающую боль наметил себе первоочередные задачи: перевязка, вода, топливо для костра, еда. Приоритеты наметились в воспаленном мозгу сквозь ноющий туман боли. Берёзовый сок — это пока единственная влага, доступная мне, не считая мутного соленого озера, до которого не факт, что я смогу добраться, не отдав концы.

Снял окровавленную рубаху. Рана зияла двумя глубокими параллельными бороздами от ключицы почти до бицепса. Края рваные, и если не прижечь или хотя бы не промыть, то подохну от лихорадки. Хотя, помнится, наш ротный эскулап не очень положительно относился к прижиганию ран. Мол, мало того, что нужно будет залечивать саму рану, так еще и ожог лечить придется. Так что, пожалуй, обойдусь промыванием. Добрел до березы, на которой сохло бельё, и нашел пару не сильно ношеных кальсон. Пальцами и зубами порвал солоноватую ткань на длинные полосы, одну из штанин разорвал пополам и скатал пару валиков.

Дрожа от слабости и холода, помочился на один из валиков и, стиснув зубы до хруста, промыл рану, выжимая дурно пахнущую тряпку. И пару секунд отдышавшись, прижал второй валик к ране и туго примотал его импровизированными бинтами.

Доплелся до дерева с подвешенной флягой. За ночь набралось больше двух третей мутноватой жидкости. Выпил залпом, не почувствовав сладости, а лишь только жгучую сухость в горле. Снова подставил флягу под сочащийся сок. Целая рука чуть дрожала, мешая аккуратно поправить берестяной желобок.

— Драная кошка, даже позавтракать не дала, — буркнул я и бросил взгляд на рысь. С одной рукой из меня тот еще охотник, хоть и с силками, которые еще надо соорудить. Так что придется есть эту странную тварь, способную растворяться в воздухе.

Но пока, раздобыв в бауле стальную вилку, я подобрал выроненную консервную банку, которую с интересом облюбовали местные насекомые. Смахнул их и, превозмогая слабость, принялся есть.

Свинина оказалась изрядно переперченной, словно во время готовки раза этак в три переборщили со специями. Но разносолов мне тут всё равно не предоставят, так что выбирать не приходится.

Раз за разом посматривал на мертвую тварь и всё больше убеждался в том, что скорее всего, я не в южном полушарии, а действительно каким-то чудесным образом провалился во времени или же в иной мир.

И раз здесь вполне привычные мне березы, то склоняюсь я всё же к первому варианту. Да и рысь меня хотела, наверное, сожрать, а не просто убить. Так что справедливо будет и мне её отведать. Все равно с одной рукой из меня охотник выйдет незавидный.

Практически с отвращением затолкал последний кусок в рот и отложил уже пустую банку, которую можно будет в будущем использовать вместо котелка.

Взглянул на перебинтованное плечо, где через неровно порванные полосы начали проступать кровавые пятна.

Хорошо бы оттащить эту падаль подальше. Но лишнее напряжение для раны будет совсем лишним. Поэтому придется мне разделывать тушу прямо здесь. А вот бивак действительно придется переместить до того, как рысь начнет вонять.

Соорудил из рубахи какое-то подобие подвеса для раненой руки и уложил её в этом импровизированном ложе. После чего решил приступить к разделке.

Пнул тушу сапогом. Тяжелая, не менее пяти пудов. Правая рука мне не помощник, так что действовать придется только левой рукой да ногами. Благо, рысь в последнем рывке вытянула в бок задние лапы, и не пришлось мучиться, высвобождая мой будущий окорок.

Нашел крепкий разлапистый сук и, подрубив его, обломал.

Одну ветку упер одним концом в землю, а вторую в заднюю лапу, создав подобие распорки. Уселся на землю рядом с меховым боком и, примерившись, левой рукой взрезал шкуру там, где должен находиться тазобедренный сустав.

Лезвием кинжала начал резать связки и сухожилия вокруг суставной головки, оттягивая лапу распоркой. Резал долго, кропотливо, чувствуя, как дрожит рука от напряжения. Сухожилия были крепкими как канаты. Насел посильнее, раздался неприятный хруст. Еще рывок, и лапа отделилась.

Немного передохнул и накидал в костер побольше дров. Если собираюсь жарить мясо, то все же лучше это делать на углях. Подтянул отрубленную лапу, прижал её коленом к земле и, надрезав шкуру, пальцами содрал её с окорока. Пальцы левой руки немели от усталости с непривычки. Наскоро отер о траву и начал резать мясо вдоль кости тонкими полосами. Работа шла мучительно медленно. Отрезанные ломти я складывал на отломанный кусок бересты.

Голова закружилась резко, как от удара, перед глазами поплыли зеленые пятна. Я откинулся назад, судорожно глотая воздух, правое плечо пылало, бинт был мокрым и теплым. Кровь… Опять…

Рубаха прилипла к спине от пота и усилий. Я с трудом дотянулся до фляги с березовым соком. Сделал несколько глотков. Сладость почти не чувствовалась, только влага. Посмотрел на тушу рыси. Гора работы. А сил… Не было их. Хватит. Мысль прозвучала в усталой голове ясно и холодно. Геройствовать — значит умереть. Одной лапы хватит. Остальное воронам… Или тем, кто крупнее.

Бросил взгляд на шкуру. Красивая, белая. Нет. Не сейчас. Снять ее аккуратно, одной левой? Нереально. А возня только привлечет падальщиков запахом свежей крови и открытого мяса.

Я подкинул в костер еще веток, раздувая пламя до яростного потрескивающего костра. Жар должен был отпугнуть мелких тварей и начать консервировать добычу. Полоски мяса на прутиках начали съеживаться, покрываясь корочкой. Я сидел, прижавшись спиной к березе, зажав перевязанное плечо здоровой рукой, и смотрел, как дым от костра смешивается с дымком от сохнущего мяса. В животе урчало, словно совсем недавно я не оприходовал добрый фунт тушёнки.

Полукопченые и полуподжареные полоски одна за другой перекочевали в консервную банку. Заполнил её до краёв. При должной экономии хватит на пару дней. Да и еще одну банку тушёнки оставлю как неприкосновенный запас.

Солнце уже вновь клонилось к закату. Выпив немного живительного сока, я решил устраиваться на боковую, ибо завтра по утру, желательно ещё до рассвета, нужно сходить проведать, что там свет отражает. Может, действительно найдутся люди. С трудом волоча тушу, я на всякий случай оттащил ее метров на десять.

Сон накатил внезапно, как благословенное забвение, и на несколько часов унёс меня прочь от кошмара наяву. Жгучая, нудная боль в плече, терзавшая каждый нерв, наконец-то отступила, уступив место тяжёлому бездонному мраку, в котором не было ни льда, ни крови, ни призрачных хищников.

Сознание тонуло в вязкой тёплой пустоте, где не было места ни времени, ни страху. Полная и безоговорочная сдача всего моего существа на милость истончённых нервов и измождённой плоти. Но даже в этом забытье меня не отпускало чувство опасности. Где-то на самом дне тлела крошечная искра бдительности. Она не давала уснуть накрепко, заставляя прислушиваться к шорохам незнакомого мира. Это был сон зверя, загнанного в угол. Короткая передышка, купленная ценой постоянной готовности к бою.

И в этой тревожной дремоте ко мне вернулись тени. Не белая рысь с синими глазами, нет. Более давние призраки. Снова гремели залпы под Мукденом, и я, молодой и испуганный, вяз сапогами в грязи, залпом стреляя в набегающую волну соломенных шлемов.

Невольно дёрнулся во сне, уворачиваясь от призрачного японского штыка, от чего грубо потревожил раненое плечо. Резкий удар боли, стремительный и точный, пронзил забытьё и вышвырнул меня в реальность. Я проснулся с тихим, сорвавшимся вполголоса вскриком, который умер, едва успев родиться, задохнувшись в сжатых челюстях.

В первые секунды не было ничего, кроме слепого животного ужаса и огненного шара в плече. Сознание, оторванное от кошмаров прошлого, ещё не нашло опоры в кошмаре настоящего. Я просто лежал, затаив дыхание, чувствуя, как бешено стучит сердце, готовое вырваться из груди.

Потом зрение прояснилось. Я уставился в небо над головой. Холодное, бездонное, цвета промытого пепла. Звёзды уже поблёкли, их острые иглы потускнели. Воздух повис в зыбкой предрассветной тишине, густой и звенящей. Судя по пепельному свету, медленно разливающемуся на востоке, до рассвета оставались считанные минуты.

Осторожно поднялся, сквозь зубы шипя от пронзительной боли, которая тут же вцепилась в плечо стальными когтями. Немного переждав, когда боль немного успокоится, я подобрал флягу. Она успела наполниться больше, чем на четыре пятых. Фляга была тяжёлой, прохладной, полной живительной влаги. Пальцы, ещё одеревеневшие от утреннего холода, с трудом завинтили пробку. С коротким вздохом, в котором смешались усталость и удовлетворение, я забросил её в баул, где уже покоились все мои нехитрые пожитки и скудный запас приготовленного вчера мяса.

Вглядываясь в западную даль, я замер в ожидании восхода. И едва солнце полностью показалось из-за горизонта, вдали, почти у кромки неба, вспыхнул алый отблеск, яркий и зовущий, словно сигнальный огонь. Стиснув зубы, я решительно двинулся в путь, навстречу этому загадочному сиянию.

Продвигаясь сквозь сухое, поскрипывающее под сапогами разнотравье степи, я не мог отогнать навязчивую мысль, терзавшую сознание. Что, чёрт возьми, вообще произошло? Логика подсказывала: будь подобные переносы сколь-нибудь частым явлением, по миру давно гуляли бы самые невероятные слухи. Но нет, имелись лишь бредовые истории да байки.

На ум приходили разве что «Путешествие Гулливера» Свифта, да не менее фантастические истории ровесника Христа Лукиана Самосатского. Ирония судьбы... Теперь мне самому выпало стать персонажем подобной нелепой саги. Вот только, в отличие от читателей, листающих книгу у камина, смеха в моей ситуации не было никакого.

Незаметно для себя я поднялся на пологий холм, и взору моему открылось поистине захватывающее диво. В полуверсте от меня, посреди безмолвной степи чернела громада паровоза. Вернее, то, что от него осталось. Чудовищно изувеченная махина застыла в неестественной позе, словно сраженный в бою железный великан. Из ее распоротой топки, подобно сломанным рёбрам, торчали во все стороны почерневшие искорёженные трубы, создавая впечатление чудовищного металлического существа, застывшего в предсмертной агонии.

P.s. С другими моими произведениями можно ознакомится вот здесь

https://author.today/u/kutris