«Орлёнок», лето 1987, часть 2⁠⁠

Продолжение воспоминаний о работе вожатым в знаменитом детском лагере. Предыдущие рассказы доступны в моей ленте и на авторском сайте Фонарик путника.

На заглавном фото мой второй пионерский отряд, творческая смена талантов! Детские театры, вокально-инструментальные ансамбли, хореографические коллективы, юные поэты и литераторы — вот кто поселился в «Орлёнке» на весь июнь 1987 года! Например, пятой справа во втором ряду запечатлена будущая известная актриса театра и кино Виктория Толстоганова. Об этой смене я подробно напишу в следующем рассказе, а пока..

Пока что полностью вошло в свои права яркое северокавказское лето, напоив дождями и солнцем листву высоких деревьев и цветущих кустарников, и повсюду распустились розы! Розы, которыми засажены бесчисленные клумбы от Дома вожатых до самой дружины «Солнечной», были прекрасны и неповторимы. Белые, розовые, ярко-жёлтые, кремовые, ярко-красные, багряные, пёстрые в самых разнообразных сочетаниях — каких только не было! При этом они еще и пахли, источая лёгкий, но постоянно повсюду присутствующий аромат. Я совершенно освоился в новом коллективе, перезнакомился с вожатыми из постоянного состава, и студентами из других педагогических ВУЗов, которые, как и мы, приехали на летнюю практику. Мне очень понравилась прекрасная сероглазая вожатая Таня Глебова, которая мило улыбалась при встречах, а я всё думал — как бы мне привлечь её внимание? Придумал не сам, а судьба устроила. Ровно посредине пути из «Дома» на работу росла одинокая магнолия, на которой распустились крупные жёлто-белые цветки, источающие одуряющий медвяный аромат. Дерево было окружено оградой, рядом же стояла табличка, предупреждающая, что ломать ветки запрещено. Я остановился, и увидел, что одна ветка с самым большим и красивым цветком надломлена — может быть накануне был ветер с моря, который сломал её? А навстречу шла Таня, возвращающаяся с ночного дежурства, издалека посматривая на меня и скромно улыбаясь. Решение созрело мгновенно — я перешагнул ограду, отломил ветку, и спрятав цветок за спину пошёл навстречу судьбе.

— Привет!

— Привет, Саша!

— Танечка, это тебе!

— Ой… М-м-м.. Как пахнет! Саша, но ведь запрещено срывать магнолию!

— Танечка, ради тебя можно всё! И не только это!

— Ладно, я никому не скажу.. Спасибо, это очень красивый цветок! Ладно, я пойду домой, надо отдохнуть после ночи.. Вечером заходи к нам в гости, хорошо? Придешь?

— Конечно приду! Обязательно!

— И с гитарой, ладно?

— Конечно! Пока! До вечера!

И окрылённый, я помчался в дружину, иногда оглядываясь, чтобы еще раз посмотреть на удаляющуюся стройную девичью фигурку.. День пролетел в хлопотах, через пару дней начинался заезд второй летней смены, в дружине нужно было многое подготовить — убрать территорию между своими палатками (один отряд размещался в двух больших 20-местных палатках, одна для мальчиков, другая для девочек), получить постельное бельё, и так далее). Закончив работу, в прекрасном настроении, с гитарой в руках, я постучал в дверь комнаты, где жила Таня. Вышла её соседка, тоже вожатая «Солнечной», и строго меня спросила:

— Ты что натворил?

— Кто натворил? Я? Что натворил??

— Ты Таньке магнолию утром подарил?

— Ну… я. А что случилось?

— Ты, вот что. Забирай свою гитару и к себе возвращайся, не примет она тебя.

— Да что стряслось-то, по-человечески можешь рассказать??

И я узнал.. Таня пришла в Дом вожатых, поставила магнолию в банку с водой у изголовья, и уснула, вдыхая медвяный аромат. Проснулась она, по рассказу соседки, с опухшим лицом и заплывшими глазами — щелочками, оказалось, что магнолия вызвала сильнейшую аллергическую крапивницу, и несколько дней бедной девушке пришлось скрываться в комнате, чтобы никто не увидел её лица в таком ужасном состоянии. Примерно через неделю я снова встретился с Таней, и по иронии судьбы опять рядом с этой злополучной магнолией.. Таня холодно кивнула, и гордо прошла мимо. Всё последующее лето она, казалось, избегала меня и почти не разговаривала, и только накануне отъезда в сентябре стала более-менее как-то общаться. Вот так судьба махнула хитрым лисьим хвостом перед моим носом, и отправила космический корабль судьбы по совсем другой траектории..

А тем временем в Туапсе начали прибывать первые партии пионеров со всех концов нашей необъятной Родины. Там их встречали в гостинице «Орлёнка», к которой подъезжали большие, и душно-жаркие автобусы «ЛИАЗ», в каждом из которых сидело двое сопровождающих вожатых, и забирали ребят вместе с вещами, довозя до распределительного центра в лагере, где вновь прибывших отводили в душ, а затем переодевали в орлятскую форму, и распределяли по дружинам и отрядам. Это называлось «работать на заезде». И коль уж моя личная жизнь рухнула, не начавшись, я добровольно отправился «на заезд» вместе со славным парнем Володей Шариковым, тоже студентом. Час по горному серпантину до Туапсе, час — обратно. В день успевали по 5-6 раз съездить, и если кто-то, как я, нормально переносил дорогу, то кое-кто весьма страдал от укачивания и приступов тошноты.. Но с Володей у нас этот день заезда сложился куда как интересно, вот и послушай этот рассказ, любезный моему сердцу читатель! В то время, когда моя взрослая и серьёзная напарница Тамара уже работала в отряде (накануне привезли примерно 14 ребят из Горького), у нас было всего две ездки, и вернулись в лагерь мы примерно в 12 часов дня. Что делать дальше? Идти работать в отряд, или сделать вид, что мы ездим, ездим и ездим? Победило «или»:) И взяв ласты, маску, складной нож и хорошее настроение, мы прокрались тайными тропинками мимо пограничной дружины «Дозорная» на дикий пляж, который начинался за скалой у столовой «Солнечной». Я спросил у Володи, хорошо ли он плавает? Он ответил, что более-менее, а я, большой выдумщик и мастер неожиданных импровизаций, предложил ему не просто поплавать, но утолить голод дарами природы, а именно крабами и рапанами, которые в изобилии водились в подводных скалах и огромных валунах. Я увлечённо рассказывал ему о выживании в диких условиях, о том что у нас есть всё, чтобы не умереть с голоду — консервная банка, спички, много сухого валежника на берегу, вода в море уже как надо посолена, а из скалы бьёт родничок с чистой и прохладной пресной водой, что ещё нужно для счастья? Володя недоверчиво посмотрел на меня, как будто предчувствуя, что не всё будет так гладко, но согласился на эту авантюру, и вот, спускаясь по крутой тропинке, мы оказались на диком пляже.

Надев маску и ласты, я поплыл по поверхности, внимательно разглядывая песчаное дно и здоровенные камни, покрытые какими-то бурыми водорослями, а Володя неуверенно бултыхался где-то позади, плавал он, как оказалось, так себе. Я нырнул на дно за крупными рапанами, глубина была примерно от 4 до 5 метров, передал их товарищу, и вдруг увидел здоровенного краба! Его даже страшновато было хватать руками, и я, потянувшись, еле успел отдёрнуть руку, когда он стремительно клацнул клешнёй! Заканчивался воздух, я всплыл, несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул, крикнул: «Вовка! Сюда, скорей!» — и снова нырнул. Краб был не дурак, и дожидаться поимки на ровном песчаном дне не собирался. Я увидел, как он бочком-бочком стремительно улепётывает к камням, и ринулся в погоню за добычей «выживальщиков». Догнать не успел, он забрался в узкую расщелину между камнями, и угрожающе выставил клешни, а я начал озираться в поисках хоть какого-нибудь инструмента. Увидев толстую, давно уже лежавшую на дне ветку, я попытался выковырять краба из укрытия, но прогнившее дерево туж же сломалось.. Маска запотела изнутри, начало стучать в висках, в ушах пищало от давления глубины — сердце и лёгкие властно требовали возвращения в привычную среду обитания, но я успел сорвать с маски металлическую дыхательную трубку, выковырял ею таки краба из укрытия, и из последних сил вылетел на поверхность, отчаянно работая ластами. Увидев рядом Шарикова, я крикнул: «Ныряй за крабом!! Я его вытащил!» — и Вовка кивнул, отфыркиваясь, глубоко вдохнул и нырнул. Пока я пытался отдышаться и промыть запотевшую изнутри маску, под водой, тем временем, происходили какие-то бурные события.. Мой друг не всплывал с добычей в руке, а отчаянно копошился на дне, пуская большие пузыри.. «Неладно дело..» — подумал я, натянул маску и нырнул в глубину. Подоспел я как раз вовремя, Шариков уже захлёбывался, а его совершенно побелевший палец закусила здоровенная крабья клешня. Подхватив Вовку за локоть, я отчаянно заработал ластами, стремясь к поверхности и еле успел.. Пришлось вытащить на берег моего злополучного товарища, пострадавшего при подводной охоте, подождать, пока он отплюётся и откашляется, а затем думать, как снять с пальца подводного кусаку..

"Сунь пальчик - будет зайчик". Черноморский краб.

Вообще, по жизни Володька Шариков был большой гуманист и добряк. Глядя на свой уже не белый, а совершенно посиневший палец, он стонал, но не предпринимал никаких попыток освободиться, а мои старания разжать клешню складным ножом не привели к успеху — краб держался за палец железной хваткой. И тогда я сказал:

— Вовка, надо снимать! Ты же без пальца останешься! — Вовка, жертва собственных гуманистических взглядов обречённо шептал:

— В санчасть.. Там снимут.. Медицина должна помочь.. — и снова зашипел от боли.

— Да ты сейчас вообще без пальца останешься! Представь — без пальца! Откусит! Чего ты его жалеешь, а? А он бы тебя жалел? Ты выживальщик? А тут закон джунглей, понял? Вот представь — утонул ты, а из под камней выбежали его дружки и с удовольствием тобой обедают, отрывая кусочки вот этими вот клешнями! Как тебе картинка, нравится?

Тут выражение лица у Володи резко изменилось со страдальчески-обречённого на сурово-каменное. На скулах заиграли желваки первобытного охотника за мамонтами, разбивателя черепов и почётного владельца каменного молота. Он спросил:

— Что я должен делать? — и услышав мою идею, мрачно кивнул. Он самолично выбрал плоский валун, и положил на него краба, опасно размахивающего второй клешнёй, затем взял тяжелый кусок гранита с острой гранью, и с хряскающим звуком резко ударил по крабьей клешне, по крабу, по камню, по крабу, по песку, по… «Стоп, стоп!» — я схватил его за руку, пытаясь остановить, это оказалось нелегко.. Проснувшегося первобытного человека вообще очень трудно унять, поэтому, читатель, будь осторожен с собственными инстинктами.. Отсечённая клешня разжалась, палец медленно розовел (точнее, багровел), краб с проломленным панцирем навеки затих, поникнув бусинками мёртвых глаз, Володька Шариков тихо шипел сквозь зубы разные нехорошие слова, и смотрел на поверженного врага не сулящим ничего хорошего взглядом сквозь прищуренные глаза. Это был уже не прежний добряк из хорошей семьи.. Что-то в нём заметно поменялось.. Я собрал сухой валежник, чиркнул спичкой, зачерпнул в большую консервную банку из под сгущёнки солёной морской водички и поставил на огонь. Забросил туда нашу добычу — краба и с пяток крупных рапанов. Мы закурили, вытащив по сигарете из мятой пачки «Ту-134», и завороженно смотрели, как прозрачные на ярком черноморском солнце языки пламени лижут закопченные края жестянки, как закипает мелкими пузырьками вода, и как розовеет серо-зелёный панцирь откусывателя человеческих пальцев..

Поев и зачерпнув ладошками чистой прохладной воды из родничка в скале, мы растянулись на горячем песке, накрыв голову вожатскими рубашками в весёлую зелёную клеточку, и задремали. И в этот момент с крутой дикой тропинке, откуда мы пришли, раздались громкие детские голоса, и окрик моей напарницы Тамары: «Ребята! Спускаемся осторожно, тропинка крутая! Мальчики держат за руки девочек!». Шариков открыл лицо, повернулся, посмотрел на меня, ухмыльнулся, и снова накрылся рубашкой. Я, сгорая под своей рубашкой от стыда, «прикинулся шлангом». Ребята (это был детский театр при Горьковском Дворце пионеров в полном составе, они приехали на вторую творческую смену первыми) прошли в двух метрах от нас, двое парней остановились, переговариваясь вполголоса, и я услышал следующий диалог:

— Смотри — Саша!

— Да не, не может быть..

— Я тебе говорю — Саша!

— Да брось, ты чо! Он на заезде работает сегодня, Тамара же сказала..

— Ладно пошли.. Догоняем, она зовёт — и ребята убежали.

Дождавшись, когда мой отряд скроется за отрогом скалы, мы сели.. Настроение отдыхать совсем пропало, и мы оделись, и теми же тайными тропами через гору «Дозорную» и хозблок вернулись к Дому вожатых, теперь уже Шариков сочувственно на меня посматривал. Вечером я с покаянным видом пришёл в отряд, как будто-бы только что вернулся из Туапсе. Мудрая Тамара прохладно посмотрела на меня долгим взглядом, покачала головой, и ничего не сказала.. А пионеры радостно рассказывали об экскурсии по диким тропинкам, и просили зажечь вечерний костёр с орлятскими песнями. Выводы я сделал, и вечером уже дома пришёл покаяться и предложил ей тоже отдохнуть день, я и один смогу отработать . Тогда Тома улыбнулась, и сказала: «Эх, Сашка, не в том дело, что я тебя увидела, я-то прощу.. Но пионеры? Знаешь, каких трудов мне стоило убедить их, что это был не ты? Думай в следующий раз!». Хороший был урок, до сих пор его помню..

Продолжение следует