Мегаполис | Глава 20. Ночной прибой
Она загнала его в угол, посадила на цепь. Он больше не мог сопротивляться, последние силы покидали его тело. Ему ничего больше не оставалось, как смириться и медленно подыхать в углу темной комнаты. В минуты тоски и волнения. Потерянный для общества и близких. Он хотел пить родниковую воду, срывать цветы и жить как прежде, не чувствуя огромного лезвия над головой. Гильотины разочарованных в жизни кретинов, подталкивающих к пропасти лицемерия. Тех, кто рвал его плоть крюками. Тех, кто топтал ногами его грудь. Каплями крови на рубашке. Ударами давления по сосудам.
Он хрипел и старался выбраться из сложившейся ситуации любым способом. Но вскоре он перестал их жалеть и отвернулся от просящих подаяние. Он стал чаще выходить на берег, чтобы созерцать меркнущий в темных волнах свет ночного прибоя. Разбивающийся о песок, провоцирующий копаться в самом себе и вызывающий светлые образы из прошлого. Вывернутый клетками наружу, густой и обманчивый свет. С первых секунд, с невзначай поданной руки. Ненавистный, убивающий все живое и старающийся уничтожить его принципы. Требующий больше, чем он был способен вынести на своих плечах. Просящий поглубже вбить толстые гвозди распятия. Харкающий себе на грудь желчью. Отражающий в своих глазах мир эгоизма и самообмана.
Просыпаясь утром, он задавался одним и тем же вопросом - он не знал, что ему делать теперь. И хотя город казался ему маленьким, найти ее в нем было невозможно. Он поежился и сорвал с себя одеяло. Рана в глубине его сердца снова начала кровоточить. Ему захотелось выкинуть телефон в окно, растворить ненавистный аппарат в кислоте.
Он не любил звонки — они делали людей далекими и ничтожными. Некоторое время спустя телефон окончательно вычеркивал их из списка живых. Они становились набором цифр, полями в записной книжке. Разрезанными на тарелочке яблоками, источающими сладкий запах весны.
Иногда он заглядывал в ее глаза и просил описать боль. Объяснить тонкие струйки, бегущие по щеке и капающие на пол. Касался ее плеч и проводил реанимацию. Электрическими волнами не давая заснуть под шум осенних дождей. Он не хотел убивать ее страхами, размазывать кулаками по стене. Искать смыслы в глазах исполненных злобой, ненавистью и тоской. Создавать новые иллюзии и разрушать их поутру. С сигналом будильника, отбивающим желание спать.
Теперь он знал, как быстро на смену грандиозным планам приходят посредственные мечты. Обернутые в блестящую упаковочную бумагу, перевязанные розовыми и красными ленточками. Улыбками моряков, сошедших на деревянный причал. Отказавшихся от приключений в пользу пива и дешевых девок.
Они шли к покосившимся вывескам, весело обсуждая предвыборную гонку и седую бороду капитана. Били друг друга в грудь и осматривались вокруг. Старые добрые деньки неумолимо возвращались в его жизнь. Рубашка снова обволакивала его тело, а пот покрывал счастливое лицо.
Он вышел, чтобы покурить и увидел знакомую фигуру. Сквозь декорации на улице, мелькающие на тротуарных плитках. Сторонясь маленьких сук, истошно лаявших на прохожих. Ненавистью, окутывающей горячий асфальт на перекрестке. Потом больничных палат. Стеклом дешевых часов на измазанной в майонезе руке. В чувстве омерзения, способном унести уставшее от лжи тело обратно в темные углы клуба. Он еще с минуту подождал и бросил окурок в лужу. Затем направился к запечатанным окнам и потянул за дверную ручку.
Вглядываясь в отражение рассвета на стекле, он хотел понять, что же тогда произошло с ними. Что заставило отбросить страх и пристрелить надоедливую мораль века. Стать романтиком и пуститься в долгое путешествие по стране искупления. Выпивая на заправках холодное пиво и сжигая страницы дневников, исписанные пьяным бредом. В надежде излечить рак, продолжающий убивать новые поколения. Сытых и довольных жизнью, теряющих человеческий облик в день пополнения счетов. Не имеющих ничего общего со здравым смыслом. Затерянных в заметках истории на полях водоворотов событий. Тех, кто тряс телами у красной сцены, украшенной крестами. Проливающих на пол стаканы, уставших от пресыщения и обезличения. Сиренами огней за окном, шипами зимней резины вгрызавшейся в холод. Сковывающий безмолвные рты мыслями о духе времени.
Он полюбил фармакологический сон. В волнах ненавязчивой музыки и под голоса поваров, выходящих покурить во двор. Он подозревал, что возвращаясь домой, она начала замечать полупрозрачные тени на стене. Слышать как где-то в глубине комнаты жужжит комар, сопротивляясь пламени свечи. Ей хотелось, чтобы это были всего лишь галлюцинации. Чтобы он стал ее сладкой фантазией, любящим мужем и заботливым отцом. Пьющим по утрам крепкий кофе и оставляющий вечером на столе холодный чай. Занимающийся домом, с обрубленными за спиной крыльями. Сдавленный тяжелым тросом, с переломанной шеей. Ничего не желающий и безопасный, как кастрированный кот. Чтобы ей открылись все тайны и законы весны, топящей ледники его чувств. Его, порывающегося к совершенству, делающего неуверенные шаги по направлению к своему счастью. В безмолвную пасть дракона, ожидающего разрешения поглотить все живое. Она думала, что способна вдохнуть в него новую жизнь. Стать единственной и затмить собой его прошлое. Своей любовью отсечь воспоминания. Перевести реле и начать новую жизнь, исполненную прощения и нежности.
- Ты грустишь?
- Да.
- Почему?
- Потому что так было всегда.
- Не грусти.
- Я бы хотел не грустить.
Ему было неприятно каждый вечер проводить в ее компании. Идти по шумным улицам и дарить ей ничего не значащие поцелуи. Мертвыми губами касаться ненавистного тела. Думать о будущем и вписывать ее в него. Он не хотел воспоминаний, не хотел смотреть на календарь и считать дни до отпуска. Он полюбил открывать новые блистеры и погружаться в самого себя, исполненного счастья перемен.
По дорогое домой он ловил взгляды других девушек. Смотрел на их тела и мысленно представлял их с собой. Он ловил лица стариков и тех, кому оставалось не так уж и много. Иногда она смотрела на него своими карими глазами, позволяя разного рода шуточки в свой адрес. Со временем он научился пропускать мимо ушей ее укоры. Забывать обещания и не обращать внимания на пустые разговоры. Он научился сохранять лицо, лгать и избегать ответственности. Бросать на ветер слова и время от времени напиваться.
С ним можно было говорить на разные темы, но не теперь, когда прошлое планомерно уничтожалось клетками его мозга. Казалось, она поддерживала его, но походило это больше на помощь самоубийце. Она пыталась стать для него матерью, любящим надзирателем и добрым пастором. Она разрешала ему играть после девяти. Не спать по ночам и выражаться. Она думала, что имеет власть над будущим. Но игры со временем были его стихией.
Иногда он хотел, чтобы она ушла сама. Наконец поняла всю бесперспективность их совместного существования. Сравнила выгоды и траты, поменяла ориентиры и ценности. Каждый день умирающая в его глазах. Падающая в самолете, задыхающаяся в газовой камере, стоящая на эшафоте. Как те, что боялись взять ответственность на себя. Принять ключевое в их жизни решение. Совершить ошибку и остаться ни с чем. Предать и снова завоевать доверие. Быть уверенным в собственных силах. Быть, а не существовать.
Время от времени он смотрел в ее глаза и не понимал о чем она думает. Она стала для него загадкой, ответа на которую он знать не хотел. Среди женщин, борющихся за счастье. За сомнительную радость совместной жизни. Вне одиночества пустых комнат и пугающих счетов. В тишине сладких минут, вдыхая ароматы весны и тоски по безумному сексу. В заигрывающих интонациях, в призывах бросить ее раз и навсегда. Он разговаривал с ней часами. Пытался понять ее переживания и цели. Пригвоздить к плите, выдолбить на могильной плите ее имя. Представить их в постели, измученных неудачными романами. Идиотскими интонациями и уверенными шагами. По плацу, по водосточным трубам и коридорам гостиниц.
Он все больше удивлялся ей, старавшейся забыть саму себя. Воплощающую чужой образ, взятый со страниц интимных заметок. Ей, забывшей про отношения и будущее в кругу семьи. Вдыхавшей дым чужих сигарет и восторженные крики знакомых. Встречающей взглядом животных и посылающей им воздушные поцелуи. В зеркале его души, разбитом о веру.
Гуляя, он любил смотреть в глаза голубей. В них он видел бескрайние просторы вечности, в сидящих на ветках или шагающих по пыльным тротуарам в поисках еды. Иногда они были чем-то взволнованны и время от времени оглядывались по сторонам. Точно так же, как и он, когда ловил ее испуганный взгляд, с интересом исследуя движения тела. Она не хотела курить и редко пила. Старалась вести активный образ жизни и мыла по вечерам полы в его квартире. Со временем он понял ее аккуратную месть, ненависть и эгоизм. С тех пор он решил продолжить исследование, обернувшееся неожиданным открытием.
Смерть ходила за ней по пятам. Как и рядом со всеми, ускользавшими в объятья чужих мужей. Отрицающая искренность и доверие. Медлившая и не желающая вспоминать о счастье. Опасно балансируя на краю пропасти, не замечая угрозы с его стороны, она хотела поскорее проснуться. Решить мучивший ее вопрос и больше уже не возвращаться к нему никогда. Но каждый раз оставляла все как есть. На своих местах, в условиях и обстоятельствах. Без сожаления и прощения. Как в старые добрые времена, когда флирт считался нормой.
- Не могу поверить в это.
- И не надо.
- Как ты могла так думать?
- Я не думала так.
- Зачем ты лжешь?
- Ничего не было.
- Я не верю тебе.
Она исчерпала запас его прочности. Расставила все по местам. Заставила поверить в собственные силы и подарила надежду на будущее. Столкнула в пропасть вечного сна, сбросила веревочную лестницу отчаяния. Вдохнула новую жизнь и сошла с дистанции. В глубине души он подозревал, что этим все и закончится. Мысли о скором расставании посещали его чаще, чем наведывались старые приятели. Он хотел разделаться заодно и с ними, но безразличие перекрывало его чувства.
Утомительное ожидание конца подогревало интерес. Это должно было случиться со дня на день. Он засыпал и просыпался с мыслью о скором избавлении. Избавлении от оков садистской любви. От эгоизма и слепой надежды. Расправив крылья, он готовился ринуться на встречу новым рассветам, ожидавшим его на дорогах. Пойти наперекор судьбе, в очередной раз доказав им силу своей воли. Он мечтал ответить им тем же, мечтал припереть к стенке доводами дел. Ни на что не надеясь и ни к чему не стремясь. Сорвать с них маски и кинуть в пыль пройденного пути. С потерявших собственное достоинство, с забывших о сокровище своей жизни. С людей, желающих смерти себе и близким.
- Прости.
- Слова ничего не значат.
- Прости.
- Прекрати, это бессмысленно.
Вечером он вышел в магазин, чтобы отвлечься от ее наигранного оптимизма. Завидовать было нечему, помогать — не стоило усилий. Она подписала себе смертный приговор и привела его в исполнение. Теперь ее слова не значили ровным счетом ничего. Он видел лишь ее тело. К тому же, не такое привлекательное, как могло показаться со стороны.
Возможно, он сходил с ума. Сон на таблетках сделал его восприимчивым к бессоннице. В который раз он хотел кричать, прося тишины и покоя у небес. В который раз хотел стать безмолвным камнем у воды, иссохшим деревом в поле. Лишь бы передохнуть и привести мысли в порядок. Но непреклонно шел к холодильнику и вытаскивал несколько бутылок крепкого пива, чтобы расплатиться остатками наличных.
Он не понимал, почему она не забрала его в ту ветреную ночь. Не понимал, зачем он до сих пор дышит и просит пощады. Зачем они строят уродские отношения и ищут в этом какой-то смысл. Теперь он боялся ее и ошибки длиною в жизнь. Ту, что каждый год совершали тысячи, подписывая никому не нужные свидетельства.
Сидя за кружкой пива в душном баре, он спрашивал его о борделях. Интересовался совестью и возможностью совмещать продажных женщин с браком. Желанием исправить свою жизнь сквозь потоки крови и боли, сбежать без оглядки и принять единственно верное решение, которого не существовало.
Он хотел взять свою волю в оборот, стряхнуть с нее пыль и снова начать принимать решения. Он спрашивал его о событиях, повлекших цепь измен и лжи. Спрашивал об их отношениях и сексуальном удовлетворении. О ненависти к самому себе и суицидальных наклонностях. О стихах и любовницах. Он искал в его ответах грани мудрости, толкающие людей на преступления. В сущности точно такие же, только не запрещенные законом. Оправдывающие самих себя, избегающие прямого света, словно на допросе. Люди своего времени, стертые магнитной головкой бобинного магнитофона.
- Для тебя это приемлемо?
- Я не считаю это изменой.
- Но это же секс.
- Да, но за деньги.
- И что это меняет?
- Я ничего к ним не испытываю.
- Какая разница.
- Это не измена.
