Крыса / Детектив танкерного флота⁠⁠

Ревизор вышел, оставив после себя запах пота и неясной тревоги.

************************

К разговору я подготовился основательно.

На бумажке записал несколько основных вопросов, продумал свою линию поведения, примерно наметил сценарий беседы. Если и существует соучастник, то Щипцов сразу его не назовёт, а посему допрос… тьфу ты! - разговор, следует вести на дружеской ноге, явно не выражая своего презрения и праведного гнева. А иначе замкнётся.

Пригласив его в кабинет, я запер дверь, уселся напротив, и одной рукой положил перед собой лист бумаги и ручку, а другой незаметно включил диктофон. Ну-с, приступим.

Поначалу, размялся бытовыми вопросами. Как, чего, почему, а не хотите ли в морду, то есть - водички? Нет? А жаль.

В основном, лейтмотивом нашего разговора послужили темы, касающиеся отношений в коллективе вообще и в нашем, в частности.

Всё что он, по блатному выражаясь, брал на себя – это воровство диска. И то оказывается через пару дней, он положил его обратно откуда брал. То есть в рундук раздевалки.

- А тогда зачем личные файлы стёр, дурик?

Не поверите – совершенно случайно. Он, как честный человек, просто взял диск чтобы просто переписать фильмы и музыку, но – то ли вирус из-за двери напал, то ли просто день такой был неудачный, - компьютер засбоил, налетел электронный вихрь и всё вокруг, включая монитор, покрылось мраком. А когда комп перезагрузился, то обнаружилась невосполнимая потеря части файлов. По чистой случайности именно личный архив четвёртого. И только его. Какая жалость.

- Допустим. (Ни хера себе допущение!) Как объяснишь, что диск нашли спрятанным в подволоке пустой каюты?

Очень просто. Наверное, какой-то неизвестный человек, - увидев, что честный Щипцов возвращает упертое на место, - украл вторично (вторично, блядь!!) диск и спрятал в надёжном месте.

- Как ты думаешь, кто этот человек?

Кто это мог быть он не в курсе. Скорее всего, это тот же человек, который, цитирую Щипцова: «работал по сигаретам». Вот такое отличное объяснение.

Тот «работал по сигаретам», а Щипцов, значит, работал «по жёстким дискам». Разделение труда по Марксу.

- Что ты делал в каюте, в которой тебя поймали?

Напраслину возводят худые люди, не иначе. Делал там обход. А зашёл туда… Ну зашёл. Просто так. Сам не знаю почему. И про нашедшие сигареты он был в курсе, так как об этом объявили сами второй и четвёртый мехи. А если он был в курсе, люди добрые, то зачем ему лезть в подволок и доставать уже найденные сигареты?

На вопрос, кто ещё может подтвердить, о том что механики рассказывали о найденных сигаретах ответить затруднился. Много было там народу, всех мол не упомнить. (Конечно это был трындёж, - не рассказывали механики никому о найденных сигаретах до самого конца.)

- А почему ты был в перчатках, с фонариком и, зайдя в каюту, сразу закрыл за собой дверь?

Опять же поклёп. Привычка такая, дурацкая. Куда не зайдёт, постоянно за собой закрывает дверь: в квартиру ли, в каюту, в туалет или в сарай там какой. Жена постоянно страдает, ибо как зайдёт домой, дверь – хлоп, и на замок перед жёниным носом. По привычке. Рефлекс.

А фонарик на вахте так это вообще святое, он всегда должен быть, - а резиновые перчатки, чтобы не запачкаться в помещении, - мало ли где грязи можно хватануть. Стерильность превыше всего.

Меня замутило щипцовской правды и я сделал большой вдох, потом резко выдохнул, прочистив уши, мозги и карму. Закрыл глаза, посчитал про себя до пяти. Открыл глаза.

- С коллективом отношения нормальные?

Выясняется что отношения с коллективом разные. Что теперь, когда его сняли с вахты, он в рабочей группе трудится, там его не обижают, не бьют, спасибо старпому. Только вот угрозы иногда поступают на его многострадальную голову.

- От кого?

Не хотел бы он говорить, так как ему скоро уезжать домой, и уехать домой ему хочется, по возможности, с целым лицом.

Весь наш разговор я передаю как единый пересказ, но на самом деле это было далеко не так. Речь его часто превращалась в поток бессвязных мыслей и слов. Слова паразиты «..эта..», «..как его..», «в натуре» и тому подобные изобиловали в его высококультурной речи. Очень часто приходилось задавать уточняющие вопросы, подбадривающими кивками и своим видом выражать сочувствие. А сам в этот момент я про себя думал: журчи, Коля, журчи не останавливайся, пока ты сам себя окончательно не потопишь.

- И всё таки, может тебе подбросили те самые сигареты, которыми ты торговал?

Как то я сумел произнести этот бред.

Но Колю это не смутило. Он философски допустил и такой вариант.

Потом, путём различных наводящих вопросов, я задал основной.

- Расскажи поподробней о человеке, который тебе угрожал расправой, если ты что-то расскажешь капитану.

И в атмосфере доверия, вот что он мне поведал:

Пару месяцев назад он подговорил третьего помоху, украсть шоколадку у ревизора, что трояк и сделал. Потом они, посчитав это почему-то очень весёлым, втроём, вместе ничего не подозревающим ревизором, съели её на вахте, запив чаем.

Когда мы поймали Щипцова, то трояк очень перепугался, вспомнив эту историю, - побоялся что его тоже приплетут. И когда они с чифом брали этого Колю, тот напомнил трояку о совместном «деле», и то, что трояк с Колей повязаны воровством и, блядь, шоколадом. На это трояк пригрозил Коляшке, что если тот расскажет это мастеру – то есть мне, - то ему будет плохо, - то есть Коле.

Всё. Круговорот шоколада в природе.

Не было ни какого соучастника. На той ревизоровской записи он всего лишь жаловался Паше на трояка. Выслушав всё это, я промолчал, переваривая. Было такое ощущение, что нахожусь в Зазеркалье, где всё перевёрнуто с ног на голову.

Про деньги буфетчика и кольцо третьего помощника пришлось спросить для очистки своей совести и ответ был предсказуем, как выборы президента РФ. Не брал, не был, не видел.

На том с ним и расстались.

Что же поделать с упрямым человеком, хотя бы и вором. То, что он вор и крыса у меня не было сомнений. Если бы сомнения и были, то после прошедшего часового общения с ним, они бы растворились без следа, как утренний туман над рекой.

Второй помощник, желающий его спасти, в результате помог Коле с точностью наоборот. Это он вор, он и ещё раз он.

Присяжные заседатели свободны, судьи снимайте мантии, приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

************************

Весь следующий день я провёл в раздумье. Было пасмурно, помалу накрапывало. Погода располагала к умственным упражнениям.

Яркость восприятия прошедших событий ещё не прошла, народ всё так же обсуждал произошедшее, хотя чего тут обсуждать: дело ясное. Матрос Щипцов исправно дорабатывал свой последний рабочий день вместе с боцманом и остальной палубной командой. Хотя кое-кто и заявлял, что, мол ему будет в падлу работать рядом с таким упырём.

Ничего. Работали бок о бок, никуда не делись. Тем более тот вёл себя тише воды, ниже травы.

Но что-то мне мешало поставить точку в этом деле. Какое-то чувство, терзавшее, не давало покоя и подгрызало изнутри.

Давно замечал за собой, что если какое-либо дело неразрешимо, всё равно не успокоюсь, пока не испробую все доступные мне методы для его решения, даже заведомо провальные. Не знаю почему. Может быть потому, чтобы впоследствии честно себе самому сказать – я сделал всё, что мог.

Сейчас этого не было.

Завтра утром, ровно в восемь, приходит катер и Щипцов уезжает. Возможно держа в кармане, не обнаруженные нами, деньги и перстень. Вместе с ним на берег съезжало ещё пять членов экипажа, включая старпома, третьего помоху и четвёртого меха – потерпевших, так сказать. Все они, кроме Щипцова, ехали в город в увольнение. С оказией.

Поздно вечером, часов в одиннадцать, я поднялся на мостик. Сказал пару слов третьему помощнику - тот кивнул в ответ. Постояв на мостике ещё пять минут, полюбовавшись видом ночного порта, я спустился к себе. Наступила ночь.

************************

На следующий день я поднялся в шесть утра и в полседьмого находился уже на мостике, помешивая горячий чай и перекидываясь ничего незначащими фразами с джуниором.

В семь утра на мостике возник Щипцов, пришедший за своими документами и справками о плавании. Был он одет в чистую робу, вымыт, выбрит и благоухал одеколоном как майская роза.

Вручив ему денежный аттестат, я отвёл его в сторону и тихо предложил вернуть всё то, что не было нами найдено, как-то - деньги буфетчика (сто евро) и золотой перстень третьего помощника. С чёрным камешком. А иначе, мол, придётся нам искать самим, а это плохо, да и вообще воровать нехорошо.

Взгляд в сторону вниз и привычный бубнёж:

- Я ничего не брал. Можете искать.

Мой печальный вздох был ему ответом:

- Ну что ж. Тогда пошли.

Зайдя в его каюту, я не закрыл дверь, а наоборот - распахнул настежь. Потом позвонил на мостик и произнёс одно слово:

- Подходите.

На авансцене проявились те же персонажи, как Лёлик и Болик: старпом с третьим. Между собой мы уже были близки так же, как члены закрытого интимного клуба.

Следом вошёл боцман. Его захватили для массовки, чтобы никто потом из экипажа не говорил, что офицеры гнобят несчастного моряка. Хотя после всего у него вряд ли нашлись бы заступники. Но тем не менее.

Перед тем как начать, я выступил с напутствием:

- Господа! Призываю вас, действовать аккуратно, быть человеколюбивыми, соблюдать законы гуманизма и Хельсинскую конвенцию по правам человека. Помните – это не НКВД тридцать седьмого, и не застенки гестапо.

При этих словах трояк почесал правый кулак и свирепо посмотрел на Колю. Коля весь сжался и пукнул.

- А по сему, - я непроизвольно зажал нос, - вынимаем всё аккуратно, и так же аккуратно кладём всё обратно, не нарушая целостности ни одной вещи. Всё должно быть чисто и культурно. Вперёд, мои опричники! Мы не палачи, палачи не мы!!

И мы приступили.

Шмон. Опять. Самый настоящий.

Можно конечно обозвать обыском, но суть не изменится. Где-то слышал или прочитал фразу – обыск унижает как обыскиваемого, так и обыскивающего. Утверждаю – это правда.

Копаться в чужих вещах, разгребая своими руками чужие трусы с носками - то ещё удовольствие. Такое ощущение, что влезаешь за ту черту, где заканчивается внешний мир и начинается личное пространство любого человека. Противно и гадко. Но это, скорее всего с непривычки. Кому как, а я привыкать не хочу. Вот работал бы он нормально, высидел бы свой контракт, и никто близко бы к его вещам бы не подошёл.

Примерно такие мысли были у меня в голове, когда я расстегнул молнию на, уже собранном в дорогу, рюкзаке.

Дорожный набор моряка, как и любого современного, опытного путешественника состоит из багажа и ручной клади. В нашем случае – чемодан и рюкзак. Вот с рюкзака я и начал. Чиф - с чемодана, а на третьего возложили обыск одежды, висевшей на стуле. Один лишь боцман стоял без дела, переминаясь с ноги на ногу и явно чувствуя себя не в своей тарелке.

- Палыч, глянь, чего там в рундуке, - сказал ему я, чтобы он не маячил живым укором. И так тошно.

Та-а-к, что мы имеем в рюкзаке. Очень много шоколада. Все эти Твиксы со Сникерсами аккуратно упакованы в прозрачные полиэтиленовые пакеты. Два-три пакета и в каждом пятнадцать-двадцать батончиков. Плюс три тубуса с чипсами Принглс. Как в рекламе – вкусный хруст в каждой чипсине!

- Куда тебе столько сладкого, лишенец?

- Детям, - кроткий и потупивший взор.

Идём дальше. Много носков, и все чистые, даже ни разу не ношеные. Каждая пара скручена рулончиком. Разворачиваю их, и в каждый носок засовываю руку, до самого дна. Восхитительные ощущения. Надо было мне в ментуре работать.

На пятом носке рука упирается в какие-то бумажки. Вытаскиваю. Триста долларов.

Выразительно смотрю на Колю. Тот сидит на кровати и молчит в ответ.

- Откуда?

- Вы аванс выдавали.

Действительно было дело. Раза два по сотне. Но откуда третья сотыга? Впрочем, никто из народа не заявлял о пропаже долларов, а третью сотку он мог и из дома захватить. У меня только один вопрос:

- Ты на хрена их в носок спрятал?

Молчит зараза.

Пожимая плечами, кидаю деньги обратно в носок. Хорошо хоть не в трусы.

Чиф копошится в большой дорожной сумке. Тот же стандартный набор, только в несколько расширенной программе: несколько пакетов с шоколадом, пять-шесть тубусов с чипсами, несколько боцманских ножей, два-три новых комплектов робы в упаковке, какие-то гаечные ключи, очень много шампуня, мазей, кремов, а также несколько рулонов с туалетной бумагой. Видать дефицит.

Сверху лежат полотенца и простыни, которые выдают каждому члену экипажа. Чиф шипит:

- Казённое имущество!

И, вынимая, кладёт в сторону. Потом берёт набор ключей:

- А это тебе машину чинить?! У тебя её нет, значит обойдешься. Не хрен судовое имущество разбазаривать.

И тоже в сторону.

А Коля сидит тихо, смотрит перед собой и по его позе видно, что он давно со всем смирился. По багажу ясно, что в отчаянии он тащил с судна, всё что мог. Я далеко не удивлён, - такое бывает.

Иногда морячки домой захватывают робу, это не преступление, она выдаётся каждому индивидуально на весь контракт. Иногда тащат что-то по мелочи, типа рабочих ботинок. Всё зависит от человека. Правда конфеты, туалетную бумагу и прочий мармелад, на моей памяти, ещё никто не таскал. Впрочем, и за воровство при мне тоже ловили впервые.

Карманы сумок, штанов и свитеров добросовестно выворачиваем. Как умеем, прощупываем швы и складки одежды. Короче делаем эту - так сказать - работу так, как мы её понимаем. Если со стороны посмотреть - ни дать ни взять следственно-оперативная группа. Тут тебе и следак с операми, и понятые. Вот только протокол не ведётся, - для нас это лишний пережиток бюрократизма, ибо движет нами исключительно чувство революционной справедливости. Вся власть народу! Долой контру!!

- Пш-тш-тщ…Капитан - мостику, - ожила рация, висящая у меня на поясе.

И я ответил, отложив в сторону очередное щипцовское кружевное бельё:

- На приёме.

- Пш-ш-ш…Вроде катер с берега к нам отчаливает. Наверное за Щипцовым.

- Понял. Пока наблюдай.

Повесив рацию на место - воззрился на трояка.

- Одежду, которую он приготовил на отъезд, проверил?

- Проверил.

- Ну-ка, дай-ка её мне.

Он мне протягивает джинсы и короткую кожаную куртку. Решаю начать с куртки. Присев на корточки, кладу её, голубушку, на палубу и начинаю ласково гладить. Может показаться, что я с ней заигрываю.

Начинаю с рукава и перехожу на спину. Сквозь ровную поверхность прокладки пальцы мои натыкаются на какое-то препятствие. На ощупь и осязаемый размер угадываются листочки бумаги.

Поднимаю ясны очи и задаю единственный вопрос:

- Эт чё такое?

Коля приподнялся с кровати и немигающим взглядом уставился на куртку, как-будто в ней было его спасение. Кончики его ушей заострились и подрагивали, как у спаниеля.

Вопрос был праздным. Я сразу понял ЧТО это, и в висках у меня запульсировала кровь. Руки подрагивают. Так, так спокойно. Вдох. Выдох. Теперь внимательно осматриваю швы, - куртка латана-перелатана, но явных отверстий нет.

Я распрямился и, уставившись на Щипцова, протягиваю руку в сторону:

- Нож!

В мою ладонь легла тяжёлая рукоять острозаточенного боцманского ножа.

Щипцов побледнел.

Потом посерел, и опять испортил воздух.

А я присел обратно на корточки, аккуратно, чтобы не повредить, распорол явно вручную зашитый шов подкладки. Затем, бросив нож, просунул руку в разрез.

И сразу вынул.

Между моими указательным и безымянным пальцами были зажаты сто евро. Две бумажки. По пятьдесят.

- Опа, - усмехнулся я.

- Опа, - удивился старпом.

- Опа, - прохрипел третий - его глаза налились кровью. И уже в прыжке в сторону Коли, он добавил фальцетом:

- Где мой перстень, сука?!!!

************************

Когда Коля поднялся с палубы, куда с кровати его скинула надёжная рука трояка, то сразу завопил:

- Да это куртка у меня с девяносто восьмого года! Откуда я знаю, что там за прокладку завалилось?!! Ратуйте люди добрые!

- В девяносто восьмом ещё евро не придумали, придурок!! Буфетчика сюда!

Не прошло минуты, как колобком прискакал буфетчик.

- Твои деньги? – для проформы уточнил я. Хотя тут и коню понятно, что его.

- Мои,- прошептал месс.

- Тогда забирай. И впредь бумажник под замком держи.

Ну что. Осталось только найти кольцо. Но этот гад не колется. Не был, не брал. У-у-у вражина! Значит, продолжаем поиски.

Про права человека как-то сразу забылось. Рюкзак, который я до этого аккуратно досматривал, был перевернут махом, и всё его содержимое вывалилось на диван. Чиф с третьим с новой силой взялись за сумку и палуба каюты покрылась толстым слоем барахла, вытряхнутым из щипцовской сумки. Заново прощупывали простыни и подушки, заодно вскрыли кровать и туалетный короб.

Я собрал в кучу все шампуни и мази. Заткнул пробку в раковине и начал туда сливать всё содержимое этих бутыльков, не взирая на состав, цвет и бренды. Получилась великолепная субстанция, до краёв заполнившая раковину. В этой жиже я начинаю водить руками по дну - как граблями, оставляя между пальцами небольшое расстояние. Если этот клоун затолкал кольцо в какой-нибудь из шампуней, то оно непременно должно обнаружиться.

Ничего.

Через пять минут каюту было не узнать. Все вещи разбросаны, сумки выпотрошены, в воздухе летают перья от подушки. С мостика постоянно докладывают о том, что уже время, и что катерник ждёт и что он не доволен.

- К чёрту время, к дьяволу катер! – ору я в матюгальник, и обыск продолжается с новой силой.

Снимаем подволок. Мама родная, сколько там всего! Ботинки, упаковки, болты, с десяток кусков судового мыла! Видать то, что не смог с собой взять. Постеснялся, что ли.

В какой-то момент я резко останавливаюсь и упираюсь взглядом в существо, когда-то бывшее матросом Щипцовым.

- Парни, - рычу вслух, - выйдите-ка на пару минут, мне надо кой, о чём потолковать с гражданином.

Все выходят и закрывают дверь с той стороны.

И мы остаёмся вдвоём.

С гражданином.

Хищной походкой продвигаюсь к нему, по дороге рукой отшвыриваю стул, ногой – сумку. Делаю это как можно страшнее с целью напугать, ибо в душе, как уже говорил, я искренний и добрый человек, прямо душка.

Коля сидит на кровати и смотрит на меня. Беру стул, сажусь напротив, хватаю его за воротник и ласково спрашиваю:

- Где кольцо, мудила?

- Какое кольцо?

- Золотое, с чёрным камешком, - терпеливо объясняю ему как недоразвитому, постоянно потряхивая.

- Я не брал, я не знаю, я не видел никакого.. – заблажил было он, но тут уже не выдержал я:

- Убью тварину!! Где кольцо!! Говори!! Говори!! Говори!!!

При этом я его тряс за шкирку, а его голова моталась из стороны в сторону как у неваляшки.

- Стойте!

Я чуть ослабил хватку.

- Ну… Это.. – медленно протянул он, - может быть, оно в той же каюте где диск лежал. Может быть..

- Пошли!

Мы поднялись и пошли на выход. Но тут дверь распахнулась. Показалось лицо вахтенного штурмана.

- Владислав Ильич, там катерник ругается. Говорит - уедет.

Я глянул на часы – ох ты ж! Ну и провозились мы! С сожалением посмотрел на Щипцова:

- Пять минут тебе собрать своё барахло, и чтобы я тебя больше не видел. Время пошло.

Тот развернулся и уныло принялся собирать всё, что мы так усердно разбрасывали. Казалось, что он вот-вот расплачется. В коридоре собрались члены экипажа – те, которые уезжали в увольнение. И все они смотрели на него и на то, как он медленно собирал свои вещи и складывал их обратно в сумку и в рюкзак.

Я подозвал старпома с трояком (они этим же катером ехали в город) и тихо им сказал:

- Если на берегу вздумаете бить, то только не по лицу. А ещё лучше об это дерьмо руки не марать.

- Вообще не тронем, - пообещал третий, с брезгливой гримасой.

- Вот и хорошо. Проводите его на катер и проследите чтобы по пути за борт не кинулся. Отписываться потом не охота.

Затем я поднялся на мостик и смотрел сверху, как трое из наших спустились на катер и стояли там, задрав головы вверх. Не хватало старпома, третьего и Щипцова. Вот появились и они. Впереди шёл третий помощник, за ним семенил Щипцов - замыкал колонну старпом. Щипцов шёл, опустив голову и плечи, и в его позе было что-то жалкое и ничтожное.

Вниз спустились они в той же последовательности, как и шли, - и катер отчалил от борта. Как-то так получилось, что Коля стоял отдельно, и в его сторону никто даже не смотрел.

Проводив глазами катер, я вздохнул и позвонил второму меху: надо было спускаться опять в эти злосчастные каюты – искать перстень. Была слабая надежда, что Щипцов не наврал. Хотя уже и без разницы.

Собираясь уходить вниз, я вдруг почувствовал запах одеколона. Поднял руки к лицу и принюхался – запах шёл от ладоней, - тех самых, которыми тряс Колю, принуждая к правде. Одеколон этот был его и от этого запаха меня замутило. Я выматерился и, шагнув в мостиковский умывальник, долго и тщательно мыл руки, пока не смыл его полностью.

************************

Последующий час в тех самых нижних каютах мы перебрали и выпотрошили всё что можно и что нельзя. Повсюду сняли обшивку, заглянули в такие места, о существовании которых нормальный человек и не подозревает.

- Где-то должен быть у него контейнер, - вслух рассуждал Серёга, взламывая очередной пласт, - коробочка, бумажка или конверт. Где-то должен быть…

Мы с боцманом с ним соглашались, просматривая на свет фонарика все щели и закоулки.

Ничего. Пусто.

Кадетская каюта выглядела как после взрыва гранаты – сверху и на переборках зияли дыры, отовсюду свисали куски стекловолокна.

Ещё через пятнадцать минут я всё прекратил:

- Всё, шабаш!

Потом критически осмотрел, всё содеянное нами и произнёс:

- Ну что, всё что смогли, сделали. Палыч, возьми пару человек и собирайте всё обратно. Я буду на мостике или в каюте. Звони.

С чем и отбыл.

Хрен его знает, может он кольцо, где-то в другом месте заныкал. Весь пароход по винтикам не разберёшь.

************************

Боцман, как и положено настоящему боцману, человек хозяйственный и, в чём-то прижимистый. Когда мы обыскивали каюту злочастного Коли, то Палыч, все эти найденные гаечные ключи, мыло, полотенца и прочее аккуратно складывал в стопочку, а потом уносил в боцманскую кладовку.

- Ишь, чего удумал, подлец, - бурчал боцман себе под нос, прибирая ворованное полотенце, пока мы воевали за правду, - а нечего воровать, тогда и будет порядок.

Ворчливость у него гармонично сочеталась с неутомимостью в работе. Вот и сейчас, прикручивая очередной кусок обшивки в кадетской каюте, он что-то тихо приговаривал.

- Чего ты всё жалуешься, Палыч? – заглянул Вовка-моторист, проходя по пути из машинного отделения на камбуз.

- Тут жалуйся не жалуйся – все едино, - ворчал боцман, прикручивая очередной болт, - вишь, начальство разломало, а нам чинить. Мы то что, мы починим, вот только впредь бы….

- Всё-всё понял, - прервал Палыча Вовка и загоготал, - давно хотел у тебя попросить перчатки на работу. А то мои видишь – поизносились.

Он протянул ему руки. И действительно, на левой перчатке зияла большая дыра.

- Куда вам, оглоедам, новые перчатки, - всполошился боцман, - намедни всем выдавали, и вот вам опять новые подавай. Не дам.

- Ну ладно, не жмись, ещё привезут.

- Они привезут как же, - с сарказмом ответил боцман, и, осмотрев каюту искательным взглядом, удовлетворённо хмыкнул. Он что-то взял со стола и протянул мотористу. Это была та самая щипцовская перчатка, которую капитан, тогда - в день обнаружения диска, бросил в сердцах на стол.

- Вот держи, - с удовлетворением просипел боцман, - тебе всё равно только одна нужна. Бери-бери.

- В ней же Колька-вор на дело ходил, а ты мне её носить предлагаешь?! – возмутился Вовка.

- Больше не дам, - отрезал жадный Палыч, - не хочешь – отдавай обратно.

- Жмот, - печально констатировал Вовка, и, развернувшись, пошёл наверх. А Палыч продолжил восстанавливать порушенный порядок в каютах, ворча и жалуясь себе под нос. Упрямый болт всё никак не лез, к тому же пыль так и норовила попасть в глаза. Палыч чихал, но упрямо заделывал прорехи.

Ничего не попишешь. Последствия обыска.

Он уже почти закончил, когда в каюту опять ворвался Вовка-моторист.

- Ты мне чего тут в перчатку засунул?! – и с размаху положил на стол какой-то предмет.

Когда он убрал руку со стола, то там остался лежать золотой перстень.

Тот самый. С чёрным камешком.