Как мы устраивали революцию⁠⁠

Это воспоминания о небольшом эпизоде из студенческой молодости в Питере конца 90-х.

Давным-давно, когда я еще получал крохотную (54 рубля) стипендию, студенческие профсоюзы устраивали демонстрации протеста. С утра у памятника Ломоносову (что у здания Двенадцати Коллегий) начинал клубиться разношерстный народ, и через несколько часов нас уже было так много, что перекрывали движение на Невском проспекте и Дворцовом мосту, во всю длину и ширину которого двигалась к Дворцовой площади гудящая толпа.

Посреди толпы, как правило, шныряли подозрительные личности с красными повязками на руках, а также размахивающие флагами КПРФ и НБП, типа вся эта студенческая толпа движется именно под их знаменами.

На Дворцовой площади со своими тысяча первыми предупреждениями правительству выступали профсоюзные боссы, после чего огромная толпа несколько часов рассасывалась на отдельные группки, сильно поднимавшие выручку близлежащих пивных ларьков.

Мы очень любили такие демонстрации и непременно рисовали огромные "трамцпарамцы" (как мы их называли). Поскольку я с детства неплохо рисую, то делал их обычно я, прямо в столовой.

Последняя студенческая забастовка обещала быть весьма грандиозной, поэтому мы склеили из двух листов ватмана огромный плакат, на котором огромными красными буквами я вывел "ВОДКИ, ХЛЕБА И ЗРЕЛИЩ". С таким лозунгом мы и поперлись на Дворцовую.

Площадь пестрела большими и маленькими плакатами, мне запомнилась одна надпись "Ельцин = Сухарто", видимо потому что держала этот плакатик симпатичная девушка, с которой я даже хотел познакомиться, но, поскольку держал одну из перекладин нашего фундаментального транспаранта, был увлечен в сторону некоторым Владимиром, держащим, соответственно, перекладину вторую и прущим в самую толпу, чтобы пробиться к самой трибуне и привлечь внимание администрации профсоюза, ну и прессы, конечно же. Пресса нас заметила и без Вовиных усилий, потому что в следующем выпуске студгазеты "Gaudeamus" появился заголовок "Водки, хлеба и зрелищ - вот чего хотят наши студенты", снизу же, на снимке, красовался сам плакат и один из нас.

Демонстрация закончилась быстро - с трибуны запустили воздушный шарик с какой-то там грозной петицией и вся толпа побрела по домам. Мы же вовсе и не собирались прекращать забастовку, а группой в 20-30 человек направились в сторону Владимирской площади. Тогда там еще стоял старый, под снос, дом, на месте которого сейчас выстроили шикарный бизнес-центр.

Дом был огорожен синим забором, но туда можно было попасть через центральную арку. Мы несли с собой мегафон, огромный плакатище из нескольких простынь и неисчерпаемый заряд бодрости. С нами был начинающий диджей Гвоздь со своей будущей женой Заминэ (вроде правильно имя помню), потом он стал довольно известным, насколько я помню.

Итак, мы залезли на последний этаж, где было нечто наподобие балкона, расправили свой транспарант, вывесив его по фасаду и стали зачитывать в мегафон революционные стихи. Я, помню, прочел стих следующего содержания (взятый из газеты "Лимонка"):

"Заводом владеет буржуй-промышленник,

Сосущий страну, как клоп,

Однажды рабочий берет булыжник

И бьет им буржуя в лоб".

Остальные читали стихи более футуристического толка.

Внизу собралась толпа, лузгающая семечки и глазеющая на нас с нескрываемым интересом. Минут через пятнадцать из близлежащего пикета приперся толстый заспанный дежурный, протер глаза и постоял, выслушивая наши выкрики по поводу "нового тридцать седьмого". Затем ушел. Еще минут через двадцать приехал милицейский козелок, откуда вылезли два мента, один из них сдвинул фуражку на затылок и в недоумении чесал репу. Другой пытался нам что-то кричать, но был послан на три буквы в мегафон, что вызвало большое одобрение у толпы, которая разрасталась с каждой минутой.

Видя, что присутствие милиции действует на нас скорее опьяняюще, чем отрезвляюще, милиционеры побурчали в рацию и уехали. Мы торжествующе завопили, толпа нас поддержала отдельными выкриками. Но радовались мы рано, ибо вскоре на площадь вырулил зловещий темно-зеленый автобус, из которого повыскакивали омоновцы и рассыпались вдоль здания, перекрывая возможные выходы. Впрочем, выйти можно было только через арку.

Мы свернули плакат и разбежались по всему дому. Особняк давно сгнил, и почти все полы провалились, ходить можно было только по металлическим перекладинам, на которых еще оставались куски цемента. Омоновцы чувствовали себя неуверенно, им было тяжело удержать равновесие, и они, добравшись до третьего этажа, остановились. Мы же с легкостью перескакивали с одной перекладины на другую.

Милиция сначала угрожала, потом заманивала нас сахарными голосами, обещая отпустить на свободу и не причинять зла.

Подействовала на нас лишь угроза применить слезоточивый газ. Мы стали спускаться вниз, и как только достигли второго этажа, омоновцы сменили добрые лица на злые и погнались за нами. Избить нас они могли только внутри здания, на улице, перед толпой народа делать этого было нельзя.

Я помню, как бежал от двух бугаев по лестнице, которая практически висела на арматуре, и тряслась от их веса так сильно, что я едва сохранял равновесие.

Поймали нас во внутреннем дворике. Мегафон разбили об асфальт, плакат порвали с особенным ожесточением. Бить нас не били. Видимо, милиции был дан приказ вести себя политкорректно, чтобы пресса не подняла шумихи в защиту студенчества.

Жирный омоновец, едва сдерживаясь, чтоб не выдавить нам глаза, как кошкам, краем глаза покосился на толпу, готовую защитить нас в случае избиения и сдавленным хриплым шепотом прорычал "А нну пшшли отсюдда, мыать вашу!".

Мы направились к метро, и, не удержавшись от соблазна, победоносно размахивали руками и кричали. Провожал нас мент из пикета, отчего-то довольно ухмыляющийся и шедший в некотором отдалении.