Глава 27. Огонь над перевалом⁠⁠

Ссылка на предыдущую главу Глава 26. Пыль и голоса

Хродгар стоял на вершине холма, его тёмно-зелёный плащ с оторочкой из волчьего меха развевался на резком ветру, что нёс с гор запах сырости, железа и смерти. Перед ним лежал Речной Оплот — маленький городок, притулившийся к подножию холмов, его стены из серого камня, потрескавшиеся от времени и поросшие мхом, дрожали под натиском армии Эрденвальда. Тысячи воинов в тяжёлых кольчугах, их доспехи тускло поблёскивали под низким серым небом, окружили город плотным кольцом осады, их шаги гудели по земле, как рокот далёкого грома. Знамена с чёрными орлами хлопали на ветру, их резкие звуки напоминали крики хищников, готовых вцепиться в добычу. Тараны — массивные стволы дуба, обитые грубыми железными полосами, — били по воротам с ритмичным, оглушительным грохотом, каждый удар отдавался в груди Хродгара, как биение его собственного сердца, полного ярости и жажды. Его тёмно-карие глаза, горящие смесью гордости и гнева, следили за штурмом, широкие плечи напряглись под кольчугой, а рука сжалась в кулак так сильно, что ногти впились в ладонь, оставляя багровые следы на коже, из которых медленно сочилась кровь.

Речной Оплот не был готов к войне. Его защитники — жалкая горстка стражников в потёртых кожаных куртках, вооружённых ржавыми мечами и копьями с кривыми наконечниками, да крестьяне, схватившие вилы, топоры и даже серпы, — выстроились на стенах, их лица были бледны от страха, руки дрожали от холода и ужаса, но в глазах тлела отчаянная, почти безумная решимость. Они видели, как тень армии Хродгара легла на их поля, как дым от её факелов поднялся над горизонтом, и понимали, что этот день станет их последним. Первый таран врезался в ворота с оглушительным треском — деревянные доски прогнулись, петли заскрипели, как ломающиеся кости, и второй удар выбил створку из пазов, щепки взлетели в воздух, как сухие листья, подхваченные бурей. Тяжёлая створка рухнула внутрь, подняв облако пыли, и воины Эрденвальда хлынули в город, их крики — дикие, звериные, полные жажды крови — заглушили звон колокола на башне, что отчаянно бил, пока стрела не вонзилась в грудь колокольщика. Его тело свалилось вниз, ударившись о камни с глухим стуком, кровь брызнула на мостовую, растеклась в трещинах, и звон стих, оставив лишь гул битвы, что нарастал, как рёв разъярённого зверя.

Бойня вспыхнула мгновенно. Узкие, кривые улицы Речного Оплота, вымощенные скользким булыжником, превратились в мясорубку, где кровь лилась рекой. Молодой стражник — едва ли старше двадцати, с короткими русыми волосами, слипшимися от пота, и веснушками на щеках — бросился вперёд, сжимая копьё. Его голос дрожал, когда он выкрикнул: "За наши дома! За детей!" С силой он вонзил копьё в грудь первого воина Эрденвальда. Остриё пробило кольчугу с хрустом рёбер, и горячая, липкая кровь хлынула на руки стражника. Но в тот же миг другой солдат Эрденвальда взмахнул мечом и рубанул стражника по шее. Голова юноши отлетела в сторону, словно мяч, подпрыгнув на камнях с влажным шлепком. Кровь брызнула фонтаном, заливая мостовую. Тело стражника рухнуло — руки всё ещё цеплялись за древко копья, пальцы судорожно дёрнулись в последний раз и замерли. Крестьянин, высокий и жилистый, с мозолистыми руками, привыкшими к мотыге, а не к бою, рванулся на врага с вилами, его глаза пылали яростью отца, что защищает семью. Он пронзил одного из солдат в живот, острые зубья вил вышли из спины с влажным хрустом, кровь полилась на землю, заливая его сапоги, но тут же копьё вонзилось ему в грудь, пробив рёбра, как сухую кору, и вышло через спину. Он упал на колени, захлёбываясь кровью, что пузырилась на губах, его взгляд остекленел, уставившись на дом, где пряталась его жена, чьи крики уже доносились сквозь шум, пока жизнь покидала его тело.

Дома, сложенные из потемневшего дерева и серого камня, с крышами из соломы и глины, вспыхивали один за другим. Воины Хродгара швыряли факелы в окна, их смоляной запах смешивался с треском горящих занавесок, что тлели, как сухая трава, и пламя взрывалось вверх, пожирая балки с оглушительным рёвом, от которого дрожали стены. Молодая женщина в сером платье, с длинными светлыми волосами, выбежала из горящего дома, её лицо было чёрным от сажи, в руках она сжимала ребёнка — мальчика лет пяти, чьи глаза были широко распахнуты, полные ужаса и слёз. Она кричала, её голос срывался на визг: "Пустите нас! Пощадите, умоляю!" Но воин, коренастый, с бородой, спутанной от пота и крови, схватил её за волосы, рванул назад с такой силой, что она рухнула на колени, ребёнок выскользнул из её рук, ударившись о камни с глухим стуком. Его тонкий крик оборвался, когда копыто лошади размозжило ему голову, мозг брызнул на мостовую, смешавшись с кровью, а мать завизжала, её голос перешёл в вой, полный боли и безумия. Меч опустился на её шею, кровь хлынула, как река, заливая тело сына, её руки дёрнулись в последней попытке дотянуться до него, прежде чем она рухнула, её пальцы замерли в грязи, сжимая пустоту.

В переулке старик с длинной седой бородой, опираясь на кривую палку, ковылял прочь, его ноги подгибались, дыхание вырывалось хрипами, как у загнанного зверя. Он шептал молитву, голос дрожал: "Свет спаси нас, свет укрой…" Молодой воин, с лицом, ещё не тронутым шрамами, догнал его, меч рубанул по спине, разрубив позвоночник с хрустом, как сухую ветку под топором. Старик рухнул, его палка покатилась по земле, кровь растекалась вокруг, как тёмное пятно на холсте, а воин, вытерев лезвие о его рваную рубаху, пошёл дальше, его глаза были пусты, как у человека, что забыл, зачем он здесь. Рядом другой солдат, высокий и худой, с шрамом через щеку, ворвался в дом, где пряталась семья — отец, мать и двое детей. Отец схватил кухонный нож, его руки дрожали, но он бросился вперёд, крикнув: "Не трогайте их!" Нож вонзился в плечо воина, оставив кровавую полосу, но тот лишь оскалился, выдернул лезвие и рубанул мужчину по груди, разрубив рёбра с влажным треском. Кровь хлынула на пол, мать закричала, её голос сорвался на визг, она закрыла собой детей, но копьё пронзило её спину, вышло через грудь, задев девочку, что упала с пробитым лёгким, её тонкий стон утонул в шуме. Мальчик, лет десяти, рванулся к окну, но меч рассёк ему затылок, череп раскололся, как глиняный горшок, мозг смешался с кровью на полу, его тело рухнуло, дёрнувшись в агонии.

На главной улице бой продолжался — стражник в рваной кольчуге, с длинной бородой, махал мечом, его голос ревел: "Держитесь, братья!" Он зарубил одного воина, лезвие вонзилось в шею с хрустом, кровь брызнула ему в лицо, но тут же топор врезался ему в бок, разрубив рёбра и лёгкое с влажным хрустом. Он упал, хрипя, его меч звякнул о камни, пальцы судорожно сжались в последний раз, кровь текла изо рта, смешиваясь с грязью. Крестьянин с серпом, низкий и коренастый, бросился на врага, его оружие вонзилось в бедро солдата, оставив глубокий разрез, но копьё пронзило ему горло, кровь хлынула, как из пробитого бурдюка, и он рухнул, его серп выпал из рук, звякнув о булыжник. Дома горели, их деревянные стены трещали, как кости под молотом, солома вспыхивала, как факелы, дым поднимался столбом, закрывая небо, а крики тонули в рёве огня, что пожирал всё на своём пути.

Когда последние защитники пали, воины Хродгара согнали пленных на главную площадь — около сотни человек, что ещё дышали, их руки были связаны грубыми верёвками, что врезались в кожу до крови, оставляя багровые полосы. Мужчины с разбитыми лицами стояли сгорбленные, их одежда была разорвана, кровь запеклась на щеках и лбах. Старики шептали молитвы, их голоса дрожали, как листья на ветру, слёзы текли по морщинистым лицам. Женщины цеплялись друг за друга, их волосы были растрёпаны, платья изодраны, глаза блестели от ужаса и отчаяния. Молодой парень, с разбитой губой и синяками на щеках, плюнул в сторону Хродгара, его голос сорвался на крик: "Ты проклят, Хродгар! Свет покарает тебя за это!" Хродгар спустился с холма, его шаги гулко звучали по камням, кольчуга звякала, как цепи судьбы, что сковывали его душу. Он остановился перед толпой, его взгляд прошёл по лицам — страх, ненависть, отчаяние смотрели на него в ответ. Он махнул рукой, и приказ вырвался из его горла, резкий и холодный, как удар хлыста:

— Убейте всех.

Воины заколебались — их руки, покрытые кровью, дрогнули, взгляды метались от короля к пленным. Это были простые парни из горных деревень, что верили в Хродгара, как в отца, что ведёт их к славе. Молодой солдат с веснушками и светлыми волосами сглотнул, его меч дрожал в руке, пот стекал по виску, но вера в короля была сильнее страха. Он шагнул вперёд, клинок вонзился в грудь старика, что шептал молитву, кровь брызнула на его лицо, горячая и липкая, старик рухнул с глухим стоном, его пальцы сжались в последней судороге. Другой воин, с короткой бородой и шрамом на лбу, рубанул женщину, её крик оборвался, когда лезвие рассекло ей горло, кровь хлынула на камни, тело упало на колени, руки всё ещё тянулись к ребёнку, что лежал в грязи, уже мёртвый, с пробитой грудью. Мечи поднимались и опускались, как косы на жатве, кровь текла по камням, собираясь в лужи, что отражали багровый свет факелов, горящих в руках солдат. Молодой парень, что плюнул в Хродгара, рванулся вперёд, верёвки впились в запястья, оставляя кровавые следы, он крикнул: "Ты сгниёшь за это, ублюдок!" Копьё пронзило его грудь, пробив лёгкое с влажным хрустом, он захрипел, кровь пузырилась на губах, и рухнул, его глаза остекленели, уставившись в небо, где облака закрывали звёзды.

Женщин увели в сторону — их крики рвали воздух, их платья рвались под грубыми руками солдат, что хохотали, как звери, почуявшие добычу. Молодая девушка с тёмными волосами билась в руках воина, её ногти царапали его лицо, оставляя кровавые полосы, её голос сорвался на вопль: "Отпусти, сволочь!" Он ударил её кулаком в живот, она согнулась, задыхаясь, её платье задрали, крик перешёл в стон, что тонул в шуме толпы, пока другой солдат не вонзил меч ей в спину, пробив сердце, кровь хлынула на землю, её тело рухнуло, дёрнувшись в агонии. Женщина постарше, с сединой в косе, молилась, её голос дрожал: "Свет, спаси нас…" Но меч оборвал её слова, вонзившись в спину, лезвие вышло через грудь, кровь брызнула на её руки, что всё ещё были сложены в молитве, и она упала, её глаза замерли, глядя в пустоту. Насилие длилось недолго — затем мечи снова взлетели, головы падали с глухим стуком, кровь текла рекой, смешиваясь с грязью и пеплом, и тишина опустилась на площадь, тяжёлая и мёртвая, как могильный камень, положенный на грудь умирающего.

Хродгар смотрел на это, его грудь вздымалась, дыхание было тяжёлым, как у зверя после долгой охоты. Гордость кипела в нём, как огонь в горне, но зависть — чёрная, липкая, как смола — грызла его сердце, шептала о Всеволоде, о его Вальдхейме, о славе, что затмевала его собственную. Он отвернулся, его шаги были резкими, когда он спустился к лагерю у границы Альтгарда, оставляя за спиной дым, что поднимался над городом, и запах крови, что висел в воздухе, как густой туман.

Лагерь Эрденвальда гудел, как улей перед роением. Воины сидели у костров, их лица, покрытые грязью и кровью, блестели в свете пламени, руки двигались уверенно, но глаза выдавали усталость. Молодой парень, худой, с веснушками на щеках, точил меч, его пальцы дрожали, но он стиснул зубы, шепча себе: "За короля, за славу." Другой, постарше, с сединой в бороде, чистил копьё, тихо напевая старую песню о горах — его голос дрожал, но вера в Хродгара, что вёл их через победы, держала его на ногах. Факелы лежали в кучах, ожидая новой ночи, их смола пахла резко, смешиваясь с запахом жареного мяса и пота. Женщины у костров пекли лепёшки, их руки, покрытые мукой, двигались быстро, а дети, босые, с худыми лицами, таскали хворост, их глаза блестели от голода и страха. Хродгар шёл мимо, его шаги гулко звучали в грязи, кольчуга звякала, как цепи, что сковывали его разум, полный ярости и жажды мести.

Он остановился у шатра, глядя на свои земли — горы, что вставали стеной за лагерем, их вершины терялись в облаках, как молчаливые стражи его королевства. Вспомнил победы — как его копья пронзали врагов на перевалах, как его знамёна с орлами поднимались над дымящимися полями, как кровь врагов текла под его сапогами. Но каждый раз, закрывая глаза, он видел Вальдхейм — город Всеволода, чьи стены были выше, чьи сундуки ломились от золота, чья слава гремела громче его собственной. Его грудь сжалась, дыхание стало тяжёлым, гордость кричала в нём, как раненый зверь, но зависть шептала тише, глубже, острее, вгрызаясь в его душу, как ржа в железо.

Из теней выступил высокий мужчина в тёмном плаще — его острые скулы казались вырезанными из камня, глаза блестели жёлтым огнём под глубоким капюшоном. Это был Заркун, Бог Зависти, чьи крылья из чёрного огня скрывались под тканью, но его голос, мягкий и ядовитый, как ветер, что несёт пепел, резал слух, как нож:

— Красивый лагерь, Хродгар. Твои воины сильны, их мечи остры, их руки покрыты кровью. Но что это рядом с богатством Альтгарда? Всеволод сидит в своём замке, его торговые пути текут золотом, его люди пьют вино из серебряных кубков, пока твои жуют чёрствый хлеб и пьют воду из луж. Его слава — это тень, что закрывает твоё солнце, его имя звучит в песнях, а твоё шепчут в углах.

Хродгар стиснул зубы, его пальцы сжали рукоять меча так, что суставы побелели, металл холодил кожу, но внутри его жгло пламя. Гордость вскипела в нём, как огонь в горне, но слова Заркуна были солью на рану, что не заживала, открытой и кровоточащей.

— Всеволод смеётся надо мной? — прорычал он, голос дрожал от ярости, как раскат грома перед бурей. — Тогда пусть его люди горят! Пусть его золото станет пеплом, а его слава — прахом под моими ногами!

Заркун улыбнулся, тонко, как лезвие, что режет горло, его глаза сверкнули, как угли в ночи, и он кивнул:

— Перережь его пути, король. Пусть его купцы кричат в ночи, пусть его города задыхаются без хлеба и стали. Ты достоин большего, чем он — ты должен стать тем, чьё имя будут бояться, а не славить за слабость.

Хродгар повернулся к военачальникам, что ждали его у шатра — крепкие мужчины в кольчугах, чьи лица были высечены из камня гор, их глаза блестели от усталости, но в них горела преданность. Он рявкнул, его голос разнёсся над лагерем, как гром, что катится по долинам, отражаясь от скал:

— Собирайте отряд! Идём к перевалу — сожжём мосты, убьём всех, кто встанет на пути! Альтгард задохнётся без своих путей, и я увижу, как Всеволод падёт, как его люди будут ползать в грязи, моля о пощаде!

Бранн, широкоплечий, с рыжей бородой, что свисала до груди, шагнул вперёд, его кулак сжался, как молот перед ударом:

— Прямо сейчас, мой король! Ударим быстро, пока они спят, пока их купцы пьют вино в своих шатрах. Кровь их зальёт землю, их золото сгорит в огне!

Торвальд, крепкий, с короткими русыми волосами, что слиплись от пота, нахмурился, его голос был низким, как рокот земли:

— Спешка нас погубит, Хродгар. Они могут ждать у перевала, их копья уже наточены. Дай мне людей, я проверю тропы, узнаю их планы.

Рагнар, тощий, с длинной седой косой, что болталась за спиной, фыркнул, его тон был резким, как удар клинка:

— Осторожность — это трусость! Бейте их с моря, с перевала — разом! Пусть горят их корабли и мосты, пусть их крики заглушат ветер!

Вульф, грузный, с короткими чёрными волосами и шрамом через бровь, буркнул, скрестив руки на груди:

— Торвальд прав, мой король. Без разведки мы слепы. Один неверный шаг — и мы в ловушке, как волки в яме.

Хродгар ударил кулаком по столу в шатре, дерево треснуло под его рукой, карта задрожала, как лист на ветру, его глаза пылали, зависть ослепила его, как дым закрывает небо:

— Нет! Мы идём к перевалу! Бранн, бери пять сотен воинов — жги мосты, режь всех, кто дышит! Всеволод узнает, что я не тень его славы, а огонь, что спалит его мир! Торвальд, хочешь разведку? Бери сотню, но не смей медлить — к утру я увижу дым над перевалом!

Бранн оскалился, кулак стукнул по груди, его голос гремел:

— Их кровь станет рекой, мой король! Они будут проклинать день, когда родились!

Торвальд вздохнул, его плечи опустились, но он кивнул:

— Сотня будет у перевала к ночи. Если они ждут, ты узнаешь первым.

Рагнар усмехнулся, скрестив руки, его длинные пальцы постукивали по ножнам:

— А я готовлю корабли. Увидишь, как они горят с моря, Хродгар. Их паруса станут их саваном.

Вульф покачал головой, его голос был тяжёлым, как камень:

— Это безумие. Но если ты решил, мой король, я поведу своих людей за тобой.

Хродгар кивнул, его грудь вздымалась от ярости и предвкушения, зависть гнала его вперёд, как ветер гонит огонь по сухой траве. Он вышел из шатра, глядя на воинов, что сидели у костров, их лица — простые, усталые — смотрели на него с верой, что он нёс им победы. Но внутри него зависть грызла сердце, голос Заркуна эхом звучал в ушах: "Ты достоин большего." Он не видел, как некоторые солдаты отводили взгляды, как их руки дрожали, когда они чистили оружие, как вера в него трещала под тяжестью крови, что они проливали по его приказу.

К утру отряд Бранна достиг перевала — узкой тропы между отвесными скалами, где река текла под деревянным мостом, что скрипел под ветром, как старые кости. Купцы с телегами, везущие шерсть, зерно и бочки с вином в Альтгард, двигались медленно, их голоса смешивались с ржанием лошадей и скрипом колёс. Они не успели понять, что их ждёт. Воины Хродгара ударили молча — мечи вонзались в груди, копья пронзали спины, кровь текла по земле, смешиваясь с грязью. Молодой купец, с тонкой бородкой и в синем плаще, крикнул: "Пощадите!" — но меч рассёк ему грудь, рёбра треснули, как сухие ветки, кровь хлынула на его товары, заливая мешки с зерном. Женщина, что ехала с ним, с длинными тёмными волосами, бросилась бежать, её платье цеплялось за колёса телеги, но копьё вонзилось ей в спину, пробив лёгкое, она упала, хрипя, её руки царапали землю, пока жизнь не покинула её. Старик-возница, сгорбленный, с седыми волосами, поднял посох, его голос дрожал: "Дети мои, бегите…" — но топор опустился на его голову, расколов череп, как глиняный горшок, мозг брызнул на телегу, кровь смешалась с вином из разбитой бочки. Телеги горели, их деревянные борта трещали в огне, груз тлел, дым поднимался вверх, чёрный и едкий, как дыхание смерти.

Бранн, стоя на краю моста, поднял факел, его рыжая борода блестела в свете пламени, глаза пылали дикой радостью. Он швырнул факел на деревянные доски — дерево вспыхнуло, как сухая трава, языки пламени взметнулись вверх, пожирая балки с треском, что эхом отдавался от скал. Но этого было мало. Он повернулся к своим людям, его голос прогремел, заглушая шум огня:

— Найдите всех, кто прячется! Пусть ни один не уйдёт живым! Хродгар хочет крови — дайте ему море!

Воины бросились вдоль реки, их сапоги топтали траву, мечи сверкали в свете пожара. В кустах у воды пряталась семья — отец, мать и двое детей, их одежда была пропитана грязью, лица бледны от страха. Отец, худой, с редкой бородой, поднял палку, его голос дрожал: "Не трогайте их!" — но воин с длинной косой рубанул его по шее, голова отлетела в реку, кровь брызнула на жену, что закричала, закрывая детей собой. Её крик оборвался, когда копьё пронзило её грудь, вышло через спину, задев мальчика, что упал с пробитым животом, его тонкие пальцы сжали траву, кровь текла изо рта. Девочка, лет семи, бросилась прочь, её босые ноги скользили по грязи, но солдат догнал её, схватил за волосы, рванул назад и вонзил меч ей в спину, лезвие вышло через грудь, кровь хлынула на землю, её тело рухнуло, дёрнувшись в последний раз.

Бранн шагнул к горящему мосту, его лицо было искажено яростью и восторгом. Он заметил купца, что полз прочь, его нога была сломана, кровь текла из раны в боку. Бранн схватил его за горло, поднял над землёй, как мешок, и прорычал: "Моли своего Всеволода о спасении!" Купец захрипел, его глаза вылезли из орбит, но Бранн не дал ему шанса — он швырнул его в огонь, прямо на горящий мост. Пламя охватило его мгновенно, одежда вспыхнула, кожа зашипела, его крики рвали воздух, пока огонь не пожрал его лёгкие, оставив лишь чёрный, дымящийся силуэт, что рухнул в реку, шипя, как уголь под водой.

Дым поднимался к небу, чёрный и густой, как предвестие смерти, что шло за Хродгаром. Воины смотрели на Бранна, их лица были бледны, руки дрожали, но вера в короля гнала их вперёд. Он поднял меч, его голос разнёсся над рекой, как вой ветра:

— За Хродгара! Пусть Альтгард задохнётся в пепле! Пусть их кости станут мостом под нашими ногами!

Хродгар стоял на холме у лагеря, глядя на дым вдали. Его грудь распирало от гордости, но зависть всё ещё жгла его изнутри — он видел Всеволода в каждом клубе дыма, слышал его смех в каждом крике, что доносился с перевала. Заркун стоял рядом, его тёмный плащ сливался с тенями, улыбка кривила губы, как лезвие, что ждёт крови.

— Это только начало, король, — шепнул он, голос был как яд, что капает в вино. — Скоро его слава станет пеплом, а его люди — мясом под твоими сапогами.

Хродгар кивнул, его пальцы сжали меч, глаза пылали. Он не видел, как воины у костров отводили взгляды, как их вера трещала под тяжестью смерти, что он им приказал сеять. Он слышал лишь голос Заркуна и видел лишь дым, что поднимался к небу, как знамя его зависти, окрашенное кровью и огнём.

Продолжение следует…