Ангелам нельзя перечить⁠⁠

Эта история произошла со мной лично. Интуиция — это первое желание нашего ангела-хранителя. А второе желание — желание искусителя (беса). Не доверяя своей интуиции, мы не доверяем своему Ангелу-хранителю. Ангелы плачут и отходят от нас, уступая бесу веселиться.

Пятнадцатого января тысяча девятьсот девяносто третьего года я должна была идти к стоматологу. Тогда я одевала в золотую коронку два зуба. Не знаю, как они называются эти два роковых, ё-мое. Нафига вот в золотые-то?! Все равно эти драгоценные зубы не было видно, не передние же. Так вот, это нужно было делать пятнадцатого, как и планировали. Но Михаил, стоматолог, который занимался моими зубами, вышел на работу четырнадцатого января. Стоматологом он был от Бога.

К нему даже из соседних районов ехали зубы лечить и удалять. Я сама у него лечила зубы. Кроме того, Михаил был близким другом нашего семейного водителя и друга Володи. Получалось, что Михаил был нашим, почти семейным, стоматологом.

Я знала, что он подрабатывает у дантистов, подготавливая беззубые рты к новой жизни с голливудской улыбкой. Пилил, подпиливал, обтачивал, примерял. Всегда и все делал качественно и максимально безболезненно — жалоб на него не было никогда. Вот и я полностью ему доверяла. Но в тот, роковой, я не доверилась своей интуиции. Четырнадцатое января тысяча девятьсот девяносто третьего года. В восемь утра мне позвонил Володя и сказал, что Михаил вышел на работу и приглашает до десяти утра сделать то, что должен делать завтра в это же «до» — обтачивать, пропиливать и прочие манипуляции с зубами. Я удивилась. Ведь после староновогодней ночи человек. Может голова с похмелья или еще что-то. Но подумала, что какая разница, завтра, сегодня — все равно делать-то нужно. Не акцентировала свое внимание на «…или еще что…».

Володя сказал, чтобы я собиралась и минут через тридцать он за мной заедет. Я согласилась. Встала. Внезапно бешено заколотилось сердце, и закружилась голова. Я присела на кровать. Отпустило. Вторая попытка встать — то же самое. Я подумала, что от переутомления — адова журналистская работа. Кое-как встала и потащилась в душ. Полегчало. Но точное определение в народе — все поджилки тряслись так, что ноги казались ватными. «Никуда не поеду» — подумала я. И поджилки притихли. Ноги сразу окрепли и понесли меня в кухню. Я смаковала чай с печеньем. В окно увидела, как подъехал Володя.

Я решила отказаться ехать пилить-точить свои показатели мудрости. О чем радостно и сообщила вошедшему другу семьи. «Ты трус, шеф» — сказал мне семейный водитель с ухмылкой. Он знал, коварный, что я очень самолюбивая. И вот по этому самому самолюбию и треснул своей ухмылкой. Я возмутилась, воскликнув: «Я — трус?!» И стала собираться. Проснулись поджилки и снова сделали ватными ноги, которые еле таскали меня по квартире. Даже память встала на сторону трясущихся ног и поджилок — я не могла вспомнить, куда я с вечера затолкала свои серьги и цепочку. Зачем я их тогда искала, одному Ангелу известно.

Было половина десятого, когда я, плюнув на серьги с цепочкой, стала напяливать на себя куртку. Володя подбадривал, а я ощущала в себе и на себе последствия войны темного и светлого. Пока ехали в больницу (в трех километрах от дома), Ангел еще пытался опустить шлагбаум на моем пути — меня просто лихорадило. Приехали. Увидев Михаила, я поняла, что он с большого похмелья. Мне бы повернуться и уйти, но ухмылка друга семьи в тот день была на стороне темных. «Я не трус!» — решила я доказать. Только вот кому…

Села в кресло. Не загорелась лампа, висящая над креслом. Но кресло стояло напротив окна, и Михаил заверил, что ему все хорошо видно. Поверила, хотя это мало успокоило моего хранителя. Михаил сделал мне обезболивание и вышел на перекур, оставив меня в кресле. Внезапно мне стало очень плохо. Снова бешено заколотилось сердце, закружилась голова. Я поползла в процедурный кабинет поликлиники, благо он находился через кабинет. Медсестра померила давление — повышенное, пульс — сто тридцать. Она была на стороне моего Ангела-хранителя и посоветовала перенести все манипуляции на завтра.

Мне бы прислушаться к этой малочисленной армии моих хранителей и уйти. Но я, отказалась от возможности избежать последствий своего упрямства. Медсестра накапала мне корвалола. Немного отпустило, и я поплелась в кабинет Михаила. Оставалось пара минут до победы темностей. Вошел Михаил, и Ангел заплакав, отошел от меня в сторону. Для обтачивания зуба Михаилу нужно было сделать пропил тонюсеньким алмазным плоским диском между соседними к нему зубами. Один «пропилил» нормально. А вот второй пропил…

Диск заклинило между зубами. Михаил вместо того, чтобы остановить вращение (как он позже сам объяснил), стал раскачивать его, чтобы вытащить. Пропилочный диск сорвался и «распахал» вдоль весь мой язык. Боли я не чувствовала, так как язык был «заморожен», но увидела, как от ужаса расширяются глаза Михаила. «Тихо, тихо, спокойно, не закрывай рот» — стараясь не показывать мне своего страха, сказал он и потянулся к столику. Я попыталась спросить, что случилось, но изо рта хлынула кровь — была перерезана и язычковая артерия.

С таким травмами редко довозили живыми — «скорая» опаздывала, и люди погибали от потери крови. Меня спасло то, что под рукой была машина. Михаил залил раны перекисью, затолкал мне в рот много тампонов, и моя машина на пять минут превратилась в самолет — летела на предельной скорости в стоматологическую хирургию, которая находилась в девятнадцати километрах от нашей сельской больницы, где и находился кабинет стоматолога. Михаил всю дорогу спрашивал, есть ли у меня головокружение. Не было. И боли я еще не чувствовала. К счастью, хирург был на месте и трезвый. Самый лучший стоматологический хирург в городе, кстати.

Вкатив мне еще новокаина, навесив около семи зажимов, он пришил, зашил. При этом не забыл поздравить меня со всеми прошедшими годами — старым и новым. И сказал, что за последние два года уже шестой подобный случай, из которых спасти удалось только меня. И это потому, что машина была под боком. Хирург отправил меня в больницу. Не буду описывать свои злоключения с опухшим языком. Было и смешно, и грустно. Два друга — семейный водитель и почти семейный стоматолог регулярно, три раза в день, навещали меня. Их жены варили мне бульончики и жидкие каши, которые я пила через соломинку почти неделю. Возили мне гранатовый сок.

В суд на Михаила я, конечно же, не подавала. Тогда это и не модно было, да и друзья, все-таки. Через четырнадцать дней меня выписали. Врач сказал, что больше всего опасался, что мог образоваться послеоперационный отек, который мог спуститься куда-то там в дыхательные пути, и пришлось бы принимать экстренные меры — реанимация. Насколько я была близка к смерти, я осознала потом. Но Бог позволил Ангелу помочь мне. А я поняла — Ангелам нельзя перечить.

P.S.

Злости и обиды на Володю за то, что спровоцировал меня и Михаила, не было. Я осталась жива, и это «похоронило» все обиды и злость. Только вот, не сказал бы он мне: «Шеф, ты трус» — я не тешила бы свое самолюбие, Ангелу вопреки. А значит, Михаил не стал бы «манипулятором» в бесовских интригах. В августе этого же, тысяча девятьсот девяносто третьего года Володя погиб в автокатастрофе — разбился на моей новой машине. С тех пор я водителей не брала. Мне говорили, что Михаил в последующем два раза ловил «белочку», лишился практики. Где он сейчас, не знаю.