Серия «Невидимая доктрина»

Мы живём в странном мире. Это как если бы советский народ не знал о коммунизме. Так и мы не знаем о неолиберализме – доминантной идеологии нашего времени. Восполнить этот недостаток знаний стремятся журналист Джордж Монбио и кинорежиссёр Питер Хатчисон в своей небольшой книжице.

Коротко для ЛЛ: Неолиберализм- это система-хищник, выедающая ресурсы без остатка в поисках ренты. У него есть своя история, его классики имеют Нобеля, они вхожи в самые высшие круги и часто появляются на телеэкранах. Им поверили в восьмидесятых, и с тех пор богатые богатеют, а бедные - беднеют. Что, в общем-то, и было задумано.

Неолиберализм – это идеология, которая считает конкуренцию определяющей чертой человечества. Люди лишь потребители, а главным решалой, кто добьётся успеха, а кто нет, является рынок. Но богатства, которое генерируют победители, хватит для всех. Трикл даун, так сказать. Мощный прилив поднимет все лодки. Невидимая рука рынка, однако, работает не так, как рассказывал Адам Смит. В течение последних сорока лет господства неолиберализма богатство прилипало в основном к рукам уже богатых.

Но надо сказать, что пипл хавает. Мы восприняли и распространяем неолиберальное кредо. Бедняки привыкли винить самих себя за ту ситуацию, в которой они очутились. Сам виноват: не хватило предприимчивости.

Часто неолиберализм называют «капитализмом на стероидах». Авторы приводят «стандартное» определение:

Капитализм – это экономическая система, в которой частные лица владеют и управляют собственностью согласно своим интересам и, в ответ на ограничения со стороны спроса и предложения, устанавливают цены на свободных рынках. Существенной чертой капитализма является стремление к прибыли.

Так вот, это определение им не нравится. Они пишут, что капитализм – это не просто «купи-продай», а колониальный грабёж:

Капитализм – это экономическая система, основанная на колониальном грабеже. Она действует на постоянно движущейся и самопоглощающей границе, на которой как государственные, так и мощные частные интересы используют свои законы, основанные на угрозе насилия, чтобы обратить общие ресурсы в эксклюзивную собственность, а также чтобы преобразовать естественное богатство, труд и деньги в товар, пригодный для накопления.

Иллюстрируется это на примере истории острова Мадейры. Этот необитаемый остров был открыт португальцами в пятнадцатом веке. Они стали заготавливать там лес. Позже они нашли ему более прибыльное применение, а именно стали выращивать тростник и делать из него сахар. Все ключевые компоненты экономики – новая земля, труд и деньги – были оторваны от родной феодальной экономики и социальной системы и превращены в товар. Рабы закупались на Канарских островах и в Африке, а кредит брали в Генуе и Фландрии. И дело пошло – к концу века Мадейра стала крупнейшим поставщиком сахара в мире. Свобода от общественных ограничений привела к росту эффективности. Однако уже в начале шестнадцатого века дело пошло на убыль: кончился лес, который свели на дрова для вываривания сахара. Предприниматели свалили на Сан-Томе, потом в Бразилию. Шаблон один и тот же: Boom, Bust, Quit.  Подъём, крах, уход.

Этот шаблон – и есть суть капиталистической системы. Так европейские колонизаторы систематически грабили один регионом за другим. Они украли труд, землю, ресурсы и деньги, которые использовали, чтобы начать у себя промышленную революцию. Система работает и в наши дни. По некоторым оценкам, ежегодно бедные страны теряют свыше триллиона в год в результате вывоза капитала и уклонения от уплаты налогов.

Система, основанная на непрестанном росте, не может существовать без периферии и внешних эффектов. Всегда должна быть зона извлечения, из которой материалы получаются без должной оплаты, а также зона захоронения, где избавляются от издержек в форме мусора и загрязнения.

Все системы эксплуатации нуждаются в сказочных историях в своё оправдание. Имеет свои истории и капитализм. Первую из них написал Джон Локк, который придумал terra nullius – ничью землю, которую он поместил не на необитаемой изначально Мадейре, а в заселённой Америке. Но по его точке зрения индейцы не имели права на свою землю. Право должно устанавливаться тяжёлым трудом! Приезжает европеец, втыкает лопату в землю – всё, она его. Кого заботит, что лопату необязательно должен втыкать он сам, а не его раб или батрак. Если мы избавимся от оправдательных мифов, станет ясно, что капиталистическая система существует не для распределения, а для захвата и концентрации богатства.

У неолиберализма есть своя история. Сам термин был пущен в обиход на конференции в Париже в 1938 году. В составе участников был двое примечательных беженцев из Австрии: Людвиг фон Мизес и Фридрих Август фон Хайек. Они считали, что любая форма коллективизма неизбежно приведёт к тоталитаризму, который в то время накрыл всю Европу. В 1944 году фон Хайек опубликовал свою известную книгу Дорога к рабству, где он изложил эту теорию. Она пришлась по душе многим консерваторам из американского бизнеса, которые принялись популяризировать эти идеи. Книгу издавали миллионными тиражами. Стали организовываться аналитические бюро для развития доктрины. Все эти институты Катона, фонды Наследие, американские институты предпринимательства и прочие, заявляя о своей независимости и непредвзятости, по факту вели себя как корпоративные лоббисты на службе у донора. Деньги шли и в систему образования. Взошла звезда университета Чикаго. Пройдут годы – и чикаго-бойз наведут шороху своей шоковой терапией на службе у Пиночета.

А пока фон Хайек продолжал совершенствовать свою доктрину. В 1960 году он выпустил новый бестселлер Конституция свободы, где перешёл от экстремальной философии к изощрённому обману. Так, во всяком случае, пишут авторы. Свободу он стал определять отсутствием принуждения, отвергая примат демократии, равенства, справедливости и прав человека. Неолиберализму нужна свобода делать всё, что хочется, а демократия в этом свете – «не окончательная или абсолютная ценность». Оправдывал он свою точку зрения героическим нарративом о чрезвычайном богатстве. Экономическая элита приравнивалась к пионерам науки, ведь если учёные могут думать о немыслимом, сверхбогатые свободны совершать невыполнимое. Прогресс общества зависит от свободы этих «независимых» получать столько, сколько захотят, а потом тратить всё это по своему усмотрению.

В стане неолибералов добавился Милтон Фридман, а само понятие неолиберализма постепенно вышло из употребления. Несмотря на все вложения, неолиберализм оставался на обочине политики, которая концентрировалась на идеях Кейнса: стремление к полной занятости, высокие налоги, достойная социалка, сдерживание неравенства. И лишь в семидесятых, когда кейнсианские экономики забуксовали, неолиберализм заполнил идеологический вакуум (это я правильно понял, что идеи Кейнса потерпели крах, или?). После коллапса золотого стандарта, нефтяного шока, банкротств и стагфляции неолибералы стали любимчиками новых политических лидеров, политические программы которых стали называть тэтчеризмом и рейганизмом. Снижение налогов для богатых, разгром профсоюзов, урезание социалки, дерегулирование, приватизация – всё было по рецептам фон Хайека и его учеников. И вот уже Фридман вливает в уши американскому обывателю с телеэкрана, что свобода бизнеса – это личная свобода...

Подлинным триумфом неолиберальной международной сети стало принятие их идей их главными оппонентами: европейскими и американскими социал-демократами, которые стали подавать свой коктейль из кейнсианства с неолиберализмом под маркой Третий путь. Находясь у власти, они продолжали политику Рейгана и Тэтчер, прилежно дерегулируя, ослабляя профсоюзы и выхолащивая социалку. На волне борьбы с кризисом Обама мог порвать с прошлым и обратиться против сил, скрывавшихся за «рынком». Но он не стал это делать, а лишь спас банки, поставившие мир на грань финансового краха. Когда неолиберализм стал нормой, реакцией обывателя тоже была естественной – он перестал верить в политику.

Свобода неолибералов – она для щук, а не для пескарей. Рыночные силы, которыми так восторгался фон Хайек, на деле должны организовываться государством. Времена Адама Смита остались далеко в прошлом, а современные неолибералы распознали, что для реализации своих идей им потребуется государственная машина, которая силой навяжет их упирающемуся населению.

Первым был Пиночет. Параллельно неолиберальные идеи стали формировать повестку дня политики МВФ и МБРР, которые навязывали их беднейшим нациям мира в рамках программ финансовой помощи. Кто упирался, на того нашли управу в виде международного арбитража ISDS, в рамках которого компания может подать в суд на целую страну.

Господство неолибералов вошло в историю рекордным ростом. Но не экономики, а доходов сверхбогатых. Произошло это потому, что рентам было позволено взлететь до небес. Что такое рента в общем смысле? Это незаработанный доход. Если государство не снимет с частника налог, всё превышение доходов над расходами уйдёт в прибыль, которую авторы называют «частным налогом». Далее, одной из фундаментальных «реформ» неолибералов стала приватизация общественных услуг и передача коллективной собственности в частные руки. Мы по-прежнему пользуемся этими услугами, но должны доплачивать сверху новым владельцам. Это как если бы на дорогу поставили пункт сбора пошлины. По-любому, новые владельцы заплатили за это имущество далеко не полную цену. За примерами можно обратиться в Индию, Россию и Мексику. Абрамович заплатил за свою долю в Сибнефти 200 миллионов в середине девяностых. В 2005 году он продал её государству за 13 миллиардов.

Почти неизбежно приватизация приводит к снижению и доступа, и качества услуг. А как же иначе – бизнес должен приносить прибыль. Прибыльные компоненты выжимаются до нитки, а от неприбыльных избавляются. Это хорошо видно на примере больниц и школ. Результат известен: богатые богатеют, а услуги для всех остальных выхолащиваются. Деньги любят прирастать к деньгам. Так и процентный доход получает, главным образом, состоятельный класс. Вот вам ещё один источник неравенства.

На фоне всего этого удивляет подмена словаря: инвестициями стали называть любое денежное вложение, а не только производство, в то время как сидящие на ренте экономические паразиты все как один называют себя предпринимателями. Когда-то давно слово «рантье» было прекрасным, уважаемым словом, а молодых выскочек-буржуинов пренебрежительно звали нуворишами и парвеню. Теперь же эти выскочки не косят под аристократов. Наоборот: рантье выставляют себя предпринимателями. Почему это произошло? Потому что неолиберализм делает сразу две противоречащие вещи. С одной стороны, он фетиширует конкурентное предпринимательство, а на самом деле он вознаграждает и усиливает устоявшееся богатство, которое контролирует ключевую собственность, такую, как земля.

С первой же строки авторы выдают себя с головой: они не в курсе, что коммунизмом в Советском Союзе называли не идеологию, но общественный строй, к которому все стремились. Сама же идеология называется марксизм или, в крайнем случае, научный коммунизм. Так и в остальном повествовании наши авторы, при всём их похвальном стремлении обнажить основы часто снисходят до поспешных обобщений и необоснованных высказываний. Стремление к справедливости похвально, но неграмотность огорчает. Факторы производства у них «компоненты экономики». Европейские колонизаторы занимались воровством, а не торговлей.

Грабёж – не существенная черта капитализма! Грабили и грабят завоеватели всех мастей испокон веков. Главное при капитализме – не то, как были получены средства, а как ими распоряжаются. Феодал с рабовладельцем их потратят на предметы роскоши, а вот капиталист – вложит в дело. Кивать же на капитализм при виде истощения ресурсов – детский лепет. Рассказ о Мадейре, лишившейся леса в результате сахаропромысла, содержит одну немаловажную деталь: а именно указание на то, что в самой Португалии леса не стало ещё раньше. Неужели капитализм начался там? Или, ,может дело пошло ещё в Элладе, где лесов не стало ещё до нашей эры? Я уже не говорю о том, что снижение производства сахара на Мадейре произошло не столько из-за исчерпания леса, сколько по причине конкуренции из той же Бразилии, а также болезней тростника. Капитализм проявил свою силу: он нашёл места, где производство было дешевле. А Мадейра нашла другую нишу: там стали делать знаменитое вино. И бананы.

Рассказывая о торжестве неолиберальных идей, авторы умалчивают о его причинах. Тэтчер с Рейганом пришли к власти на фоне краха социал-демократии в экономике. Им удалось вернуть свои экономики на путь роста, пусть и не столь впечатляющего, как раньше. Более того, восьмидесятые стали годами краха системы социализма. Китай стал строить «социализм с китайской спецификой», а Советский Союз вообще развалился. Было от чего задуматься социал-демократам! Неолиберализм, при всех его крайностях, оказался более эффективен своих альтернатив. По крайней мере, на первых порах.

Ещё пару слов о ренте. Это, как мы узнали, незаработанный доход. Но кто решает, заработан доход или просто присвоен? Здесь мы упираемся в понятие стоимости, которое можно определять по-разному. Маркс упирал на трудовую стоимость, а вот Менгер (и фон Хайек с фон Мизесом) утверждали о том, что стоимость товара определяется спросом на него. Кто из них прав – остаётся делом вкуса или, вернее, политических предпочтений...