Серия «Лев Толстой»

13

Гроза

Гроза Проза, Авторский рассказ, Лев Толстой, Олифантофф

Весь вечер гроза подбиралась к Ясной Поляне. Чуть слышно громыхала вдалеке, заливая фиолетовой мутью край неба, но, стоило смолкнуть птичьим голосам, осторожно отступала. Кружила вокруг подобно дикому зверю, выбирающему место для прыжка. И наконец, дождавшись ночи, обрушилась на спящую усадьбу.

Хлестнула бешеным порывом ветра по притихшему саду, ломая сухие ветки. Просыпалась редкими каплями. Замерла, примериваясь, и, словно выдохнув, уже в полную силу ударила тяжёлыми струями дождя. С треском, разорвав сумрак, вспыхнула молния, осветив мертвенным светом чёрную листву деревьев и спустя мгновение, громыхнуло так, что в доме задрожали стёкла.

Вырванный из сна грозовым раскатом грома, Лев Николаевич решил, что опять оказался на Севастопольском бастионе. Путаясь в ночной рубахе, граф заметался по спальне. Покатился по полу опрокинутый стул, с ночного столика посыпались склянки с лекарствами.

— К орудиям! — взревел Толстой.

В дверях показалась перепуганная Софья Андреевна.

— Прячься, тётка! — рявкнул граф и, выбив ногой раму, выпрыгнул в сад.

Супруга, зажгла свечу и, осторожно ступая среди перевёрнутой мебели и битого стекла, подошла к окну. Льва Николаевича нигде не было видно.

— Война всё ещё живёт в нём, — вздохнула Софья Андреевна и отправилась ставить чай.

Внизу, впуская шум дождя, открылась входная дверь. Прошлёпали по лестнице босые ноги и на кухню, тяжело дыша, ввалился граф. Подобрав подол мокрой рубахи, устало опустился на скамью.

— Напугал тебя?

— Пустое, — отмахнулась Софья Андреевна. — Опять Крым приснился?

Толстой кивнул.

— Веришь ли, — заговорил он после долгого молчания, — привиделся во сне бастион. Ночь, ни огонька вокруг. Солдатики спят. Спускаюсь в блиндаж, а там ординарец ломоть свинины жарит. Масло в сковороде стреляет, мясо уже зарумянилось, и по краю жирок золотым ободом вспенился. А ординарец зубы скалит и шепчет: «Откушайте, ваше благородие. Откушайте».

Граф прикрыл глаза, словно пытаясь вернуться в сон.

— Вот тут-то гром небесный и грянул. Как думаешь, это бес меня искушал, а он, — Толстой показал пальцем вверх, — вмешался?

— Свинья, — вспоминая, наморщила лоб Софья Андреевна, — к скорой беременности снится. А вот жареное мясо, кажется, к благополучию.

Лев Николаевич со вздохом встал. Шагнув, обнял жену.

— Дура ты Соня, — ласково прошептал он.

И ушёл к себе в спальню.

Показать полностью 1
19

Мёд, пчёлы и Толстой

Мёд, пчёлы и Толстой Проза, Авторский рассказ, Лев Толстой, Олифантофф, Длиннопост

Решив однажды, что послеобеденный сон лишает бодрости духа, Лев Николаевич взял за обыкновение после еды вязать носки.

— Заметь, — говорил он Софье Андреевне, позвякивая спицами, — из самого примитивного труда умный человек может извлечь двойную пользу. Пока руки заняты монотонной работой, обдумываю новую статью. Потратил, к примеру, час на вязание и добро пожаловать к письменному столу, облечь мысли в текст.

***

Вот и сегодня, отобедав, граф взялся за спицы.

— Ценность жизни обратно пропорциональна расстоянию от смерти, — бормотал он. — Нет. Пожалуй, лучше сказать «обратно пропорциональна в квадратах». Так вернее. Надо будет непременно записать.

Из гостиной послышались голоса, звук шагов и в приоткрывшуюся дверь без стука прошмыгнул управляющий. Низкорослый, сложением более похожий на подростка, он, тем не менее, легко вёл хозяйственные дела с долговязыми яснополянскими мужиками. Сдёрнув с коротко стриженой головы картуз, зачастил.

— Беда, Лев Николаевич. Беда пришла, — управляющий вытер вспотевшее лицо рукавом. — Плотник Фёдор в Сибирь едет.

— В какую Сибирь? — Толстой отложил недовязанный носок. — За что? Кто приказал?

— Переселяется, — простонал тот. — Прослышал, сукин сын, что переселенцам на каждую мужскую душу 15 десятин земли дают.

— Неужели?

— Получай и живи, — горестно махнул рукой управляющий. — А на весь его выводок выходит... выходит... что, целое имение Федька задарма отхватит.

— Ну а ты почему не отговорил? — нахмурился Лев Николаевич. — Разве можно вот так взять и уехать? Ступай сей же час, удержи его.

— Прости, батюшка, не смогу! Ведь чего только мерзавцу не обещал. И аренду скостить, и леса выписать, и ссуду выхлопотать. Всё впустую.

Толстой встал с кресла и, заложив руки за спину, прошёлся по кабинету. Тяжело вздохнул. Управляющий, казалось, стал ещё меньше ростом. Полы сюртука, подаренного из графского гардероба, касались паркета. «Платье на вырост» пошутила как-то Софья Андреевна.

— Обидно, — наконец заговорил Лев Николаевич, — такого работника потерять. Вина не употребляет, в церковь ходит, дом и двор в чистоте держит.

— Платит исправно, — поддакнул управляющий.

— Вот как поступим. Пригласишь этого Фёдора завтра на чай.

— В имение?

— Разумеется, — усмехнулся Толстой. И, погрозив пальцем, добавил, — Почаще вспоминай народную мудрость — кто словом владеет, любого одолеет.

***

Лев Николаевич, чуть отодвинув занавеску в столовой, следил, как широкоплечий и кривоногий Фёдор идёт через двор.

— Робеет, — с удовольствием отметил граф.

Он сел в кресло и принялся было за вязание, но передумав, развернул «Тульские губернские ведомости».

— Ноги. Ноги вытри, Навуходоносор, — простонал из-за двери управляющий.

В столовую, сняв шапку, вошёл мужик.

— Э-э-э... Фёдор? — полувопросительно посмотрел Толстой, откладывая газету. — Заходи, голубчик. Как раз к чаю поспел.

— Благодарствую, барин, — степенно поклонился гость.

Тотчас, с самоваром на вытянутых руках, прошествовала горничная, а следом за ней улыбающаяся Софья Андреевна. Пока рассаживались, на столе появился императорского фарфора чайный сервиз, вишнёвый пирог, миски с янтарным мёдом и баранки.

— Угощайся, чем Бог послал, — Лев Николаевич ласково посмотрел на Фёдора. — Я тем временем, уж не обессудь, тебя вопросами попытаю. Слышал, что покидаешь нас? В далёкий путь, за Урал собрался?

— Еду, — насупился тот.

— И хорошо, — вроде, как обрадовался Толстой. — Начать всё заново не каждому суждено. А раз дадена подобная возможность, грех отказываться. Уж поверь старику, которому не под силу внушить тебе своё мировоззрение. У каждого оно отличное от иного. Согласен?

Фёдор настороженно кивнул.

— Но, — Лев Николаевич поднял палец, — если ты несчастлив, подумай о том, что сущее здесь, выдумано не мною, а есть плод усилий всех, ранее живущих на этих землях. Корни, пущенные предками в почву, разрослись и питают каждого живительной благодатью, объединяя и укрепляя. Мы с тобой работники дела Божьего, и знаем наверно только то, что присланы сюда работать. Хорошо ли, дурно это положение — оно таково и не изменится. Одно, о чем можно и должно рассуждать, это то, как лучше прожить. Лучше же прожить можно только тогда, когда будешь делать ту работу, какая задана. И, главное, там, где завещано пращурами.

Гость напряжённо, не мигая, слушал.

— Фёдор, — вмешалась Софья Андреевна, — ты пей чай. И мёд пробуй. Липовый, чудо как хорош. А, может быть, цветочного? Или гречишного с дальней пасеки?

— Кстати, — Толстой оживился, — вот ярчайший пример общности. Ведь, что такое одна пчела? Обычная букашка. И две, и три, и четыре — просто никчёмные насекомые. Но, объединившись в рой, они являют нам образец сплочённости тружеников. Каждая, по мере сил, несёт лепту на пчельник, а не летает где-то там... в Сибири. И когда их предназначение исполнено — voilà, у меня на столе появляется миска полная мёда.

Лев Николаевич, просияв, скрестил руки на груди, словно говоря, мол, чего же проще?

Фёдор, со скрежетом отодвинув стул, поднялся.

— Благодарю, барин, за угощение. За беседу, — он поклонился удивлённым хозяевам.

Неловко ступая по натёртому паркету, дошёл до дверей и уже на пороге, ухмыльнувшись, сказал, — Понял я про пчёл-то. Всё верно. Прощай. Более не свидимся.

И вышел.

— Что такое? — изумился Толстой. — Куда он?

— Мне показалось, — робко заметила Софья Андреевна, — что пример с пчёлами был не самым удачным.

— Но это же ты первая заговорила о мёде.

— Разумеется, я, — бесстрастно согласилась супруга.

Она позвонила в колокольчик и, велев вбежавшей горничной убирать со стола, удалилась.

— Никогда! — Лев Николаевич раздражённо взялся за вязание, — Никогда больше не допущу Соню к серьёзной беседе. Обязательно всё испортит.

Показать полностью
8

На дне

На дне Проза, Авторский рассказ, Лев Толстой, Максим Горький, Олифантофф, Длиннопост

Прогулка затянулась, а Алексей Максимович всё никак не решался перейти к истинной цели визита. Толстой, неспешно шагая, рассуждал о Ницше, духоборах, бездарной застройке Тулы. Вспомнил недавний приезд Чехова в Ясную Поляну, после чего разговор естественным образом свернул к театру и Горький понял, что, время пришло.

— Я, Лев Николаевич, — осторожно начал он, — как раз начал работу над пьесой. Хочу написать о людях выброшенных из общества. Опустившихся, если уместно подобное слово, на самое «дно» жизни. Ютящихся и прозябающих в ночлежке.

— Сочувствие падшим? — огладил бороду Толстой. — Что же, похвально.

— Отнюдь, — обрадованно откликнулся Горький. — Героями пьесы станут бродяги, пьяницы, воры, проститутки. Отвергнутые и погружённые в чудовищную нищету. Но, мне видится, что не жалость, не сочувствие им нужны, а пробуждение...

И Алексей Максимович горячо заговорил о противоречивом устройстве общества и важности самоопределения личности. Перечислял персонажей, приводил наброски монологов, как вдруг заметил, что Лев Николаевич заметно приотстал и, идёт, видимо, погружённый в свои мысли.

— Ему скучно! — простонал Горький про себя. — Какой же я болван. Заявился к национальному гению с жалкими потугами на философию.

Алексей Максимович почувствовал себя опустошённым.

— Что же, — подошёл Толстой. — Помню, поругивал вас за юношеский нигилизм. Слава Богу, теперь это в прошлом. Отныне не ждите от меня советов, могу лишь благословить на писание.

— Лев Николаевич, я... — перехватило дыхание у Горького.

— Одно только, — Толстой заглянул ему в глаза, — признайтесь, имя странника Луки выбрано не случайно? Кто он? Тёзка евангелиста или «лукавый»? Сам-то в Бога верит?

— Ещё не решил.

— Главного не решили, — недовольно фыркнул Лев Николаевич. — Что ж, давайте ещё пройдёмся. Нам, писателям, прогулки, ох, как полезны. Поверьте старику, нельзя дни напролёт за столом проводить. Доберёмся, вон до той рощицы, — Толстой указал палкой, — и обратно домой. Вы же, дорогой Алексей Максимович, тем временем, о своих бездомных героях подробнее поведаете.

— Разумеется. С удовольствием, — поспешно согласился Горький. — Прежде всего, хозяин ночлежки. Тот ещё выжига и сукин сын...

Дошли до осиновой рощи, миновали пересохшее болотце и вышли на луг, заросший тёмно-розовым кипреем и золотистой пижмой. Толстой неожиданно остановился, и, обратив лицо к полуденному солнцу, прикрыл глаза. Оборвав речь на полуслове, застыл Горький.

— Боже правый, — прошептал Лев Николаевич.

Сделал несколько шагов вперёд, войдя по пояс в травы, и вновь замер.

— Когда пишу об Отечестве, — продолжил он после долгой паузы, — не возделанные нивы видятся мне, не леса, а подобный луг. С кузнечиками, с гудением шмелей, с ласковым медовым дуновением ветра.

Горький благоговейно молчал.

— Третий год хочу эту землю купить. Да хозяин, мерзавец, цену ломит, — Толстой обернулся, подмигнул. — Впрочем, слава Богу, средства имеются. Не уступит, всё равно куплю.

Лев Николаевич рассмеялся, похлопал Горького по плечу, — Теперь домой. Софья Андреевна опоздавших к обеду не жалует. И не взыщите, что перебил. Кто, говорите, там у вас от чахотки умирает?..

Показать полностью 1
10

Дед Мороз

Дед Мороз Проза, Авторский рассказ, Олифантофф, Длиннопост

Забрёл в деревню, под Новый Год, отставной Солдат. Человек бывалый и много на своём веку повидавший. Заволновался народ, шутка ли, из первых рук узнать, что на белом свете деется, откуда напасти или радости ждать. Напекли пирогов, зелена вина выставили. Собрались, сидят Солдата слушают. Тот чарку выпил, огурчиком солёным осадил и давай хозяев историями потчевать. О походах славных, о подвигах геройских, о генералах бравых. А, помимо прочего, поведал, что есть за морями земли, где народ снегов-морозов отродясь не видывал. Царит там вечное лето, а урожай по три раза в год собирают. На деревьях птицы райские поют, в озёрах рыба плещет, в лесах зверя полным-полно. И не ведают люди, что такое сани, тулупы и дрова на зиму. Бьют там ключи с водой целебной, что любые болезни лечит.

Слушают Солдата, диву даются. Детишки глаза таращат, бабы обмирают, мужики в затылках чешут.

Засиделись за полночь.

Утром Солдат выпил отходную, поклонился хозяевам и дальше потопал. Мужики же призадумались.

- Отчего, - недоумевают, - несправедливость такая? Одним летнее солнышко, другим – зимняя стужа. Одним воды целебные, другим – лёд колючий.

И так прикидывали и этак. Решили за советом к старухе-ведунье идти. Бабка сто лет прожила, про такие времена помнит, что диву даёшься. Глядишь, даст ответ, чем они Создателю не угодили.

- Загадка эта проще пареной репы, - машет рукой старуха. – Поселился в наших землях Старик Мороз с внучкою Метелицей. И так им леса сосновые, да рощи дубовые приглянулись, что решили отсюда ни ногой. С весны до осени спят в ледяном поместье, сил набираются. Зимой же гуляют-куражатся. Снегом поля заметают, льдом реки сковывают, холодами зверьё прочь гонят.

- А, нельзя ли их как-нибудь прочь спровадить?

- Эх, милые, - вздыхает бабка. – Многие пытались, да никто не вернулся. Старик Мороз слушать никого не желает, а чуть что не так, на месте казнит. Только один раз за зиму, под Новый Год, к нему подступиться можно.

- Так самое время, - обрадовались мужики. – Новый Год-то, как раз на носу. Ты скажи, как Мороза узнать? На человека похож, на зверя или на вихрь снежный?

- Старик он, - отвечает старуха. - Одет в тулуп, дорогим сукном крытый. На голове шапка соболья, в руках посох чародейский. Борода седая до пояса и снегом искрится. Глаза волчьим огнём горят, брови супятся. Про внучку же, врать не стану, не знаю. Никто её не видывал, а кто встречал, тот навеки сгинул.

Нагнала старая жути, да ради вечного лета, решили мужики живота не жалеть.

Переночевали, а поутру сели в сани и в лес двинули. Старика Мороза с внучкой Метелицей искать, да уговорить Русь покинуть.

К полудню притомились, намёрзлись, решили привал сделать. Только костёр развели, узелки с провиантом развязали, глядят, идёт по дороге старик.

На голове шапка соболья, в руках посох чародейский. Борода седая до пояса и снегом искрится.

Заробели, православные. Скинули шапки, стоят шелохнуться боятся.

- Здравствуйте, ребятушки, - спрашивает Мороз. – Куда путь держите?

- И ты здрав будь, - отвечают, а у самих от страха зуб на зуб не попадает. – Вот, решили ноги размять, лошадок выгулять, сани новые попытать.

- Молодцы, - усмехается Старик. – Я тоже пройтись решил. Владения свои осмотреть. Всё ли справно, нет ли где озорства какого.

- Не серчает, вроде, - шепчутся мужики. И предлагают почтительно, - Присаживайся к нам. Годы-то немалые, чтоб по лесу ходить. Поди, спину ломит, да и ноги не те, что прежде.

- Не поспоришь, - соглашается Мороз. - Годы большие. И косточки побаливают, и сил поубавилось.

Подсел к костру, пирога отведал. Довольно головой покивал. За едой разговорились.

- Прознали мы намедни, - хитрят мужики, - будто есть в тёплых краях источники целебные, что враз от болезней избавляют. Старцам молодость возвращают, а хвори прочь гонят.

- Слыхал.

- Так, навести! Поди, пришла пора о себе подумать, не всё ж время в трудах проводить.

- Да уж, - кивает Мороз. – Вот и Софья Андреевна твердит, мол, надо на воды ехать здоровье поправлять.

- Это он про внучку Метелицу речь ведёт, - смекают мужики.

И давай галдеть наперебой про недуги с болезнями.

- За владениями твоими, не сомневайся, присмотрим. Поезжай с лёгким сердцем.

- А, что?! – расцвёл Мороз. – Считайте, уговорили.

- Дурного не посоветуем.

- Решено, - топнул ногой Старик. Встал, улыбнулся приветливо, – Приглашаю, ребятушки, ко мне на обед.

- Прости великодушно, но никак не можем. Домой пора. Скотину кормить, дрова колоть, сено ворошить.

Поклонились до земли, попрыгали в сани и покатили. Едут - радуются, песни поют. Верят, скоро мороз и стужа навсегда исчезнут.

А Лев Николаевич той же зимой на воды лечиться отбыл.

Показать полностью 1
13

Совет

Совет Авторский рассказ, Проза, Лев Толстой, Олифантофф, Длиннопост

Лев Николаевич поставил берёзовый чурбак на колоду. Примерился, что бы попасть колуном ровно в то место, где дерево, будто созрев, лопнуло. Занёс топор над головой и, шумно выдохнув, лихо разнёс полено на две ровные части. Подобрал разлетевшиеся половины и уже без особых усилий, с нарочитой небрежностью, разделался с ними. Вытер подолом рубахи вспотевшее лицо и с удовольствием оглядел гору наколотых дров.

— Vous êtes parfait, Leo! (Ты просто идеален, Лев), — довольно сказал граф. — Вот так и надобно встречать каждое новое утро.

Лев Николаевич с удовольствием вдохнул чуть сладковатый запах последних дней бабьего лета. Осень, словно стареющая дама собирающаяся выйти в свет, обильно опрыскивала себя духами. Окутывала ароматами из плодов дозревающей антоновки, чуть сопревшего сена и хризантем.

— Вот бы ещё бы неделю без дождя, — мысленно попросил он, глянув на всё ещё голубое, но уже без глубокой летной синевы небо.

Ещё раз окинул взглядом результаты трудов, и собрался было идти завтракать, как заметил спешащего к нему Мартынова, отставного солдата, воевавшего под командованием графа ещё в Крымскую кампанию. Случайно встреченный Львом Николаевичем, тот был узнан, обласкан и принят на службу в качестве работного мужика. Однако в скором времени превратился в некое подобие ординарца, занятого исключительно личными, а иногда и тайными делами барина. Мартынов, друживший с мужиками из окрестных деревень и завоевавший расположение дворни, знал о всём происходящем в имении, благодаря чему являлся бесценным помощником.

— Здравия желаю, ваше благородие, — этим неизменным приветствием Мартынов, словно каждый раз намекал на давнюю связь с графом.

— Здравствуй, — Лев Николаевич обрадовался, что наколотая сейчас груда дров ещё не снесена в сарай, а словно нарочно выложена напоказ. — Неплохо для такого старика, как я?

— Солидно, — уважительно покивал головой тот, но тотчас посуровел лицом и доложил, — Пелагея тяжёлая ходит.

— И что? — граф в глубине души даже немного рассердился. Зачем ему знать в так хорошо начинающееся утро о какой-то Пелагее?

— Незадача выходит, — туманно ответил Мартынов.

— Ну, погоди. Пелагея, та, что из Кочаков? Которая лошадей от ящура дёгтем лечит?

— То Прасковья. А Пелагея — вдовица. Белобрысая и в теле. Вы, ваше благородие, её на эту Пасху..., — тут Мартынов замялся, подбирая нужное слово, — навещали. Раз пять на моей памяти.

— Вот же дура-баба, — расстроился Лев Николаевич. — Точно знаешь, что понесла?

— По всем статьям видно, да и не таится.

— Ладно, — махнул рукой граф. — Подойдёшь после обеда. Решу, как поступить.

И направился в дом, рассуждая про себя, что надобно будет дать этой Пелагее денег.

— Как-никак траты немалые предстоят. За повитуху, за крещение, на пелёнки. Фельдшера неплохо бы. Соседям угощение выставить. Тут десятью рублями не обойтись. Пожалуй, придётся четвертной билет выложить. Или дать пятьдесят? Всё ж моё дитя. Тогда уж сразу сотню?

Прикидывая и так и этак, Лев Николаевич поднялся на крыльцо и тут его осенило.

— Спрошу у Софьи. Уж она-то в этих премудростях получше понимает. Пусть по жизни, как все бабы и глупа, но в деторождении с детоухаживанием соображает.

Граф прошёл в столовую, где распорядился подавать завтрак. Взял со стола утреннюю газету и, лениво перебирая листы, принялся ждать супругу.

Не прошло и нескольких минут, как в дверях появилась Софья Андреевна.

— Bonjour, chérie (Доброе утро, дорогая), — Лев Николаевич тотчас отложил газету. — Изволь помочь avec une situation piquante (с одной пикантной ситуацией). Не далее, как с полгода назад я, по глупости...

Тут граф запнулся. Посмотрел испуганными глазами на жену и, зажав рот ладонями, зашёлся в натужном кашле. Лицо его приобрело багровый оттенок, по щекам потекли слёзы.

— Что такое? Где болит? — бросилась к супругу Софья Андреевна.

— Пустое, — остановил её граф, всё ещё покашливая. — Перехватило горло.

— Может быть, вызову доктора?

— Ерунда, уже прошло.

— Так с чем просишь помочь?

— Э-э-э, — замялся Лев Николаевич, делая вид, что припоминает, — несколько месяцев назад я набросал статью для Общества любителей русской словесности. Знаешь ли, вопросы нравственного просвещения, ответственности автора и так далее...

— И?

— И, не могу найти! — обрадованно закончил граф. — Потерялась. Вот, хотел попросить тебя поискать. Вдруг, отдал переписать набело и забыл забрать.

— Разумеется, посмотрю.

— Славно, — хлопнул в ладони Лев Николаевич. — Сейчас же, прости, недосуг. Вели, что б завтрак в кабинет подали.

Граф легко встал и, напевая под нос, быстро поднялся на второй этаж. Захлопнул за собой дверь, рухнул в кресло и облегчённо выдохнул.

— Старый болван, — улыбаясь простонал он. — К кому удумал за советом пойти. К Соньке! Вот бы анекдот вышел, не остановись я вовремя. Ах, жаль, что рассказать некому.

Граф посмотрел в окно на липовую аллею, налившуюся осенним золотом.

— Всё же хороший день, — заключил Лев Николаевич. — А бабе сто рублей дам. Вот так!

Показать полностью 1
11

Понять мужика

Понять мужика Авторский рассказ, Проза, Лев Толстой, Олифантофф, Длиннопост

Калиф Харун аль Рашид известен, как искатель приключений. Тайно покидая дворец, он в драном халате бродил по улицам Багдада, ввязываясь во всевозможные истории, болтая с босяками и выпивая с караванщиками. Случалось, получал пинка от слуги какого-нибудь вельможи. Бывал бит в чайхане, дрался «стенка на стенку» в кварталах ремесленников, спасался бегством от городских стражников. Однако, вернувшись, переполненный адреналином, зла ни на кого не держал и ощущал себя абсолютно счастливым.

Совсем иные цели, «отправляясь в народ», преследовал Лев Николаевич Толстой.

— Видишь ли, — объяснял он супруге, — каждому, кто считает себя писателем, крайне полезно взглянуть на мироустройство с иной стороны. Не с высоты своего социального положения, а снизу. Из народных масс, за счёт трудов коих мы с тобой, Соня, и существуем.

— Прости, — робко возражала Софья Андреевна, — но наше благосостояние зависит именно от твоих трудов. Твоего искусства.

— Идеал всякого искусства, — неодобрительно морщился граф, — это общедоступность. Искусство лишь забава, а не важное дело, которому можно сознательно посвящать силы. Это всегда понимал и понимает рабочий, неиспорченный народ. И всякий человек, не удалившийся от жизни, не может смотреть иначе. Сколько зла от важности, приписываемой паразитами общества своим забавам!

Софья Андреевна, не желая считать себя «паразитом», робко соглашалась.

Лев Николаевич, скрывался в гардеробной, где c удовольствием осматривал специально сочинённый для походов «в народ» костюм. Усвоив со времён первых неудачных вылазок, что «встречают по одёжке», Толстой приобрёл хромовые сапоги бутылками, широкие штаны доброго сукна, пиджак с карманами и белый картуз с матерчатым козырьком. Одетый таким образом, граф смахивал на зажиточного мельника либо на управляющего в солидном хозяйстве. Встреченные мужики разговоры вели с почтительностью и уважением.

— Надо бы к зиме, — прикидывал он, — лисью шапку купить. В самый раз будет.

Проинспектировав гардероб, Лев Николаевич шёл на веранду. Требовал чаю. С лёгкой брезгливостью разворачивал свежий «Московский Листок».

Читал вслух.

«Степенен и одновременно лукав наш хлебопашец. Мы, господа, изоврались да оскоромились. Мужик же, честен, справедлив и чист душой. Только ему, живущему средь лесов и нив, понятен смысл жизни. Зачем мы на этой Земле? Куда идём? Дай ответ, народ богоносец! Прислушайтесь к нему, откройте сердца и познайте истину. Примите правду из мозолистых рук».

— А? Каково? — поворачивался Толстой к горничной. — Как считаешь, случилось наконец просветление в умах?

— На всё воля Божья, — отвечала та. — Вас, барин, на крыльце управляющий дожидается.

— Ну так зови.

Николенька, недавно взятый на службу выпускник Новоалександрийского института сельского хозяйства, из всех сил постарался придать голосу солидности.

— Извольте выслушать доклад за минувшую неделю.

Лев Николаевич кивнул.

— Вчера завершили уборку сена на Дальнем Лугу, — зачастил молодой человек. — Заменили пришедшие в негодность стёкла теплицы. Договорились о покупке двух дюжин саженцев для яблоневого сада.

— Славно.

— И, — Николенька зарделся от удовольствия, — истребован долг со скотника Матвея Зайцева. Пятнадцать рублей.

— Что так просто взял и отдал?

— Неделю стыдить и уговаривать пришлось. Судом грозили, да всё впустую. А как сняли с него портки, розги принесли и пороть начали, так вмиг деньги нашлись.

— Вот, — просиял граф. — В академии многому учат, да только главное упускают.

Толстой лукаво прищурился. Поднял палец.

— Прежде чем с мужиком дела вести, его понять требуется. У тебя, гляжу, выходит.

Показать полностью 1
17

Встреча

Встреча Проза, Авторский рассказ, Лев Толстой, Длиннопост

— Je me suis conduit en imbécile (повёл себя, как последний болван), — сетовал Лев Николаевич, тяжело ступая по дороге. — Поехал бы с мужиками на телеге, так уже дома чай бы пил. Нет же! Захотелось показать, что могу всё утро косить, а затем пять вёрст прошагать. Мол, вот я каков. И хорошо, если хотел только себя потешить, а не перед другими бахвалился. Стыдно, сударь мой. Ох и стыдно.

Начало припекать и над головой загудели слепни. Граф поправил на плече потяжелевшую литовку.

— Доберусь до дубовой рощи, — решил он, — отдохну, а то и подремлю часок.

Однако, не пройдя и сотни шагов, Лев Николаевич обнаружил сидящего в тени деревьев человека. Тот, расстелив на траве тряпицу, закусывал, временами отпивая из плетёной фляги. Заметив приближающего графа, незнакомец помахал рукой, видимо, приглашая присоединиться к трапезе.

— Доброго здоровья, — Толстой, скинув на землю косу, сел рядом. — Хлеб да соль.

— Здравствуй, дедушка. Угощайся, чем бог послал, — весело откликнулся тот. — Попей кваску, разгони тоску.

Лев Николаевич благодарно принял флягу. С достоинством, хотя и мучаясь от жажды, приложился, исподтишка разглядывая хозяина. Средних лет, худой, подвижный, с бритой на басурманский манер головой и тонкими пальцами, он никак не походил на работного мужика.

— Солнце-то как палит. Каково лето, таково и сено, — кивнул собеседник на литовку.

Поговорили о погоде, о виде на урожай.

— Издалека будешь? — поинтересовался граф.

— С волжских берегов, дедушка. С самых верховьев.

— А чем промышляешь?

— Кольщик я, — подмигнул мужик. — Православный народ крашу. Желаю, что б когда Христос призовёт, наши люди, словно хохломские яички, яркие и расписные пред ним предстали.

— Вот оно как, — недовольно пожевал губами Лев Николаевич.

— Вижу, не одобряешь?

— Господь, — поднял палец Толстой, — нас по своему образу и подобию создал. Апостол Павел говорил, что человек есть храм Божий. И если кто осквернит храм Божий, того Бог покарает.

— Вон ты куда завернул, — покивал кольщик. — Только наколочки, они разные. Одни в грех ввести могут, другие же, наоборот, оступиться не дадут.

— Моё дело сторона, — насупился граф.

— Ладно, дедушка, — вроде как обрадовался кольщик. — Расскажу одну быль, а, правда это или враки, тебе решать. Сам-то, вижу, из этих мест?

— Родился тут.

— Значит, знаешь, что недалече отсюда граф Толстой проживает? О нём и история будет. Слушай, не перебивай...

Поехал как-то раз граф на охоту. Настрелял дичи и собрался возвращаться, как конь оступился да седока наземь сбросил. Расшибся так, что в глазах потемнело, а когда в себя пришёл, коня и след простыл. Делать нечего, поднялся и домой побрёл. Долго ли шёл, коротко — вышел на поляну. Глядит, перед ним пень трухлявый, а на пеньке Чорт сидит, ухмыляется. Сунул Толстой руку под рубаху за крестом — нет креста! Видно потерял, когда с коня свалился. Вскинул ружьё. Осечка! Вдругорядь прицелился — опять осечка! А Чорт знай посмеивается, жёлтые клыки скалит.

— Попался, — говорит, — теперь будешь мне служить тридцать лет и три года.

Хотел Толстой ответить, что не бывать такому, да язык не слушается. Бежать хотел — ноги не бегут.

А, Чорт графа обошёл и скок ему на плечи.

— Вези, — приказывает, — к себе домой.

Только нечистый это вымолвить успел, как почувствовал, что зад жжёт. Соскочил Чорт с Толстого, ничего понять не может. Вновь на графа запрыгнул. Собрался пятками пришпорить, да кубарем вниз скатился. Визжит, по траве катается, и шкура на нём дымится. Рванул рубаху на графе, глядит, а у того на спине храм о пяти куполах наколот. И надпись вьётся «Огради мя, Господи». Плюнул Чорт, изругался страшной бранью, да ушёл не солоно хлебавши. А Толстой перекрестился и домой утёк...

Кольщик легко поднялся, собрал в корзину остатки обеда.

— Засиделся я, а путь неблизкий. Ты ж, дедушка, над историей подумай. Народ зря сочинять не станет. На том и расстанемся.

Надел картуз, кивнул графу и ушёл.

Толстой хотел было ответить, но не смог подобрать слов.

Показать полностью 1
16

Поиск сути

Поиск сути Проза, Авторский рассказ, Детектив, Лев Толстой, Длиннопост

К тридцати пяти годам Андрей Петрович Чернов успел послужить в сыскной части при полицейском управлении Москвы, где не единожды отмечался начальством. Однако кипучая натура сыщика, или на английский манер — «детектива», не могла мириться с государственной казёнщиной. Уйдя в отставку, он перебрался в Тулу, открыв частную сыскную контору «Чернов и сыновья». Сыновей, как и супруги, пока не имелось, но Андрея Петровича это нимало не смущало. Появление в городе столичного сыщика немедленно принесло свои плоды. С позором был изгнан один из председателей Тульского акционерного земельного банка; уличён в неподобающих связях почтенный отец семейства князь N.; спасён от судебного преследования коннозаводчик V. Венцом деятельности стало, прогремевшее в местной прессе, возвращение в лоно семьи девицы Х., похищенной любвеобильным бакинским промышленником.

Но всё это вчера. Сегодня же, Андрей Петрович шагал по аллее Ясной Поляны, направляясь к господскому дому. Вид его, одетого в светлый летний костюм, с несколько легкомысленным канотье на голове, никак не соответствовал образу знаменитого сыщика, хотя и с лёгкостью вписывался в окружающий пейзаж. Андрей Петрович напоминал дачника, идущего в гости к соседям. Такого, что сейчас рассмеётся, хлопнет в ладоши и воскликнет, — А не начать ли, дорогие мои, утро с капельки хереса?

Однако, по мере приближения к резиденции Великого Старца, шаг нашего героя замедлялся. Возбуждение, вызванное полученной утром телеграммой: «Нуждаюсь в услугах. Срочно. Л. Толстой», постепенно сходило на нет. Получится ли справиться с задачей, оказавшейся непосильной тому, кто видит людей насквозь? Кто прозревает будущее. Кто освещает путь человечеству.

***

Управляющий открыл дверь кабинета и Андрей Петрович, внутренне перекрестившись, перешагнул порог. Пахнуло старым деревом, бумажной пылью и воском. За письменным столом, погрузившись в чтение, сидел Толстой. Мыслитель и Провидец.

— Бог мой, — выдохнул про себя Андрей Петрович.

Граф, оторвался от чтения и, отложив листы, подслеповато прищурился, разглядывая гостя.

— Ну, разумеется, — тяжёлым, густым голосом произнёс он. — Сыщик, не так ли? Андрей, э-э-э… извините, запамятовал?

— Частный сыщик Андрей Петрович Чернов, ваше сиятельство.

— Никаких «сиятельств», — отмахнулся Толстой. — Льва Николаевича вполне достаточно.

— Как будет угодно.

— Во-первых, располагайтесь, — граф указал рукой на стул, приглашая сесть. — Ну, а во-вторых…

Он на мгновение задумался, оглаживая бороду.

-… во-вторых, позвольте изложить суть дела, по которому приглашены.

Андрей Петрович подошёл к стулу, хотел было по сложившейся привычке, оседлать, развернув спинкой к собеседнику. Однако вовремя опомнился и присел на краешек, достав из кармана сюртука блокнот.

— Пожалуй, я не точно выразился, — продолжал Толстой, — Суть дела, как раз и не ясна. Случившееся может не стоить выеденного яйца, а может оказаться верхушкой айсберга. Ледяным монстром, прячущимся в глубине вод. Понимаете?

— Не совсем, — осторожно ответил Андрей Петрович.

— Что же, объясню. Как вам такой пример? Однажды мытарь по имени Матфей, внезапно оставил службу и ушёл бродить с неким галилеянином из Назарета. Сменил приличную должность на рубище и жизнь впроголодь. А поинтересуйся тогдашняя власть мотивами столь странного поступка, глядишь, история человечества была бы иной. Согласны?

— Скорее претерпел бы некоторые изменения текст Нового завета, — возразил сыщик. — Не более.

Лев Николаевич откинулся в кресле, рассматривая гостя. Довольно покачал головой.

— Вижу, не зря вас рекомендовали.

Андрей Петрович порозовел от удовольствия, но счёл за благо промолчать.

— Всё же, вернёмся к причине вашего приезда, — продолжал Толстой. — Этой ночью из усадьбы украли свинью.

— Ночью украдена свинья, — записал в блокнот Андрей Петрович. — Хорошо. И, под «свиньёй» подразумевается?..

— Свинья, — граф развёл руками. — Sus domesticus на латыни.

— Помилуйте, Лев Николаевич, но…

— Не забывайте о Матфее, — погрозил пальцем Толстой. — И отнеситесь к случившемуся предельно серьёзно. Разумеется, потеря свиньи не принесёт мне какого-либо заметного убытка. Насколько знаю, она была стара и имела прескверный характер.

Граф помолчал, словно припоминая.

— Пристройка, в которой животное содержалось, расположена вплотную к конюшне, где стоит дюжина лошадей. И некоторые из них, уж поверьте, дороже десятка подобных свиней. Да и украсть коня значительно проще. Вскочил верхом и поминай, как звали. Ан нет! Кому-то понадобилась именно старая никчёмная хавронья. Загадка!

Сыщик со гласно кивнул.

— Вот и отгадайте, — закончил Толстой. — Нужна будет помощь, зовите Софью Андреевну.

И склонился над бумагами, давая понять, что разговор окончен…

***

Андрей Петрович, решивший начать поиски знакомством со слугами, направился на кухню. Там узнал от кухарки, что свинья похищена горничной — ведьмой и ворожеей. Обладательницей чёрного глаза и тайных колдовских книг. Отныне, мерзавка будет летать на дьявольские шабаши не на метле, а оседлав злобную тварь. А значит и цена ей на сатанинских плясках выше станет.

***

Горничная, миловидная темноволосая девица, тотчас обвинила в краже кухарку, посоветовав поискать свиное мясо в укромных углах ледника. Несмотря на запрет графа готовить скоромное, кухарка тайком крутит котлеты, которыми угощает отставного солдата Мартынова. Тот же, в благодарность, имеет с ней любовную связь.

***

Мартынов, отставной солдат, служивший с графом ещё в Крымскую, уверил, что воровство дело рук кочакинских мужиков. Те спят и видят, что бы в поместье украсть. И ежели граф прикажет собрать слуг мужского пола и провести обыск в деревне, то там не только пропавшая свинья найдётся, а много чего ещё другого. Мартынов же, в свою очередь, готов хоть сейчас возглавить экспедицию. Беда в одном — без ружей в Кочаки не сунешься, народ там злой и на драку спорый.

— Считается, — заинтересовался Андрей Петрович, — что Лев Николаевич противник какого либо насилия. И что же, в доме оружие имеется?

— Лежит-ржавеет с тех пор, как барин охотиться перестал, — горестно покачал головой Мартынов. — Германские, аглицкие, тульские ружья наличествуют, да только по сундукам заперты. У одной только Софьи Андреевны дамский револьвер и остался. Но, разве это оружие? Курам на смех. Ещё конюх штык на поясе носит. В карты, сукин сын, у меня выиграл. Может быть, этим штыком свинью и заколол? Мужик-то он дрянной и на руку не чистый. Да и сарай поросячий, аккурат, у самой конюшни стоит.

***

Конюх, худой длинноволосый мужик в очках, на вопрос о краже пустился в пространные рассуждения. Сообщил, что если чему положено быть украдено, то всенепременно будет стянуто. Потому как всё в этой жизни связано и ничего случайно не происходит. Мешать промыслу божьему, значит противиться природе и идти наперекор.

— Полностью согласен, — перебил Андрей Петрович. — Но вот, что хотелось бы знать. Откуда в имении эта свинья взялась? И, может такое быть, что она как-то особенно дорога графу?

— Как не знать, знаю, — приосанился конюх. — Поди, полжизни здесь служу. Свинью же граф лет пять тому назад у мужика в деревне купил. Тот её на мясо пустить хотел, а Лев Николаевич воспротивился. Стал уговаривать пожалеть.

Конюх мелко засмеялся, не то одобряя поступок барина, не то, потешаясь над ним.

— Мужик озлился. Я, говорит, не ради удовольствия режу, а что бы семью накормить. Тогда граф, недолго думая, взял, да и купил свинью. Велел при конюшне поселить и содержать тварь до самого её смертного часа.

— Который никак не наступал?

— Мудрый наблюдает, а не встревает в ход событий, — поправил очки конюх. — Вот чему Лев Николаевич, учит. А от пустой болтовни начинает ум болеть. На том, мил человек, и расстанемся.

***

С Софьей Андреевной сыщик встретился только за обедом. Толстой, сославшись на крайнюю занятость, распорядился начинать без него.

— Не сердитесь на чудачества Льва Николаевича, — сказала графиня. — Как только работа над книгой подходит к концу, сам не свой становится. То комары с мухами начнут досаждать и дворня мухобойками вооружается. То собаки во дворе громко лают, то душно, то холодно. Сейчас свинья покоя не даёт. Вы уж погостите в усадьбе день-другой, а там он, глядишь, и забудет.

— Так, вскоре, можно ожидать появление нового романа? Какое событие!

— На днях закончил последние две главы и, по обыкновению, отдал мне переписать набело. Почерк у графа, поверьте на слово, прескверный, — Софья Андреевна вздохнула. — Впрочем, как и характер в это время. По три раза на дню интересуется, не готова ли рукопись.

— Труден путь гения но, уверен, не менее трудно и его близким.

— Спасибо за эти слова, — вновь вздохнула Софья Андреевна. — Теперь же, позвольте вас оставить. Увы, не имею ни минуты свободной.

***

— Мне, батюшка, недосуг за свиньями приглядывать, — отмахнулась прачка, помешивая палкой кипящее в чане бельё. — Видишь работы сколько? Не разогнёшься.

— Нелегко.

— И как только исхитряются дорогое платье изгадить, — она присела на низенькую скамейку, вытерла вспотевший лоб рукавом. — Вот, давеча барыня юбку всю в земле, да траве принесла. Говорит, в теплице работала. А, плоше чего одеть недосуг было? Дитя малое знает, с дорогой материей особое обхождение быть должно.

— Странно, а мне сказала, что над рукописью, не отрываясь, корпит.

— Видно надоедает буквы-то выводить. Да и сам граф туда же. Месяц книжку сочиняет, а потом подорвётся и на покос утечёт. Там же, всенепременно косой порежется и рубаху голландского сукна кровью заляпает.

— И когда, говоришь, барыня юбку испачкала?

— А ничего я не говорила, — посуровела прачка. — Меня тут не за болтовню держат. Ступай себе с богом.

***

— Знать бы заранее, — Андрей Петрович, рассерженно расхаживал по липовой аллее, — так привёз бы с собой собаку ищейку. Ведь не на себе же злоумышленник свинью унёс. Видимо подманил неким лакомством. Посулил нечто, и та за ним пошла. Значит, след должен остаться. Пожалуй, так и поступлю. Сей же час отправлюсь за собакой, а завтра с утра продолжу поиски.

Он решительно направился к выходу из усадьбы.

— Однако давай ещё подумаем, — Андрей Петрович остановился. — Допустим, довёл вор свинью до ворот, а далее? Шёл с ней всю ночь по дороге? Нет, брат. Если это человек здравомыслящий, то связал бы хавронье ноги, забросил на телегу, а там поминай как звали. Так что доведёт собака до тележной колеи, и дальше пшик. Может быть, прислушаться к совету графини? Выждать несколько дней, а там, глядишь, Лев Николаевич остынет. И, как бы то ни было, я в любом случае в выигрыше останусь. Как же! Сам Лев Толстой к моим услугам прибегал. А уж чем следствие завершилось, то разглашению не подлежит.

Внезапно внимание его отвлекло карканье. В сотне шагов, среди разросшегося бересклета, отчаянно горланили вороны. Птицы то взлетали, то садились наземь, скрываясь в кустарнике.

— Залетела ворона в барские хоромы, — вспомнил Андрей Петрович детскую считалочку. И обмер, озарённый догадкой.

Сначала неуверенно, но потом всё быстрее и быстрее, он поспешил к гомонящей стае и, не дойдя нескольких шагов, понял, что пропавшая свинья найдена. Хлопнул в ладоши, отгоняя ворон. Затем, осторожно ступая, приблизился к лежащей туше.

— Вот где мы прятались, — прошептал Андрей Петрович, словно боясь разбудить покойницу. — И что же стряслось? Сейчас, голубушка, попробуем разобраться.

Присел на корточки и, расстелив на траве носовой платок, выложил на него портновский метр, блокнот и лупу. Скинул сюртук и, засучив рукава, приступил к работе.

***

Через два часа, Андрей Петрович поднялся на второй этаж дома и, осторожно постучав, открыл дверь библиотеки.

— Как ваши поиски? — Софья Андреевна, торопливо сунула пачку листов в тумбу письменного стола. — Надеюсь, никто не чинит препятствий?

— Отнюдь, — чуть поклонился сыщик. — Мало того, пропажа найдена.

— Что же, браво, молодой человек.

— Увы, — нахмурился Андрей Петрович, — к сожалению, свинья мертва. И не просто мертва, а убита. Господина графа же, интересовал не сам факт исчезновения, сколько причина. И, прежде чем явиться ко Льву Николаевичу с докладом, хотелось бы поведать некоторые умозаключения вам.

— Вот как? Странно.

— Признаться, сам нахожусь в некотором недоумении. Впрочем, весьма вероятно, вскоре всё разрешится. Итак, извольте выслушать.

Андрей Петрович, раскрыл блокнот.

— Во-первых, на земле, рядом с телом покойной, нашлось множество следов одного человека. Некоторые столь отчётливые, что готов утверждать — они оставлены женской ногой, обутой в ботинок. Измерив отпечаток и, сравнив с обувью живущих в усадьбе, будет несложно установить загадочную даму. Во-вторых, там же найдена заколка, видимо, утраченная в пылу борьбы. В-третьих, из пасти животного извлечён обрывок рукописного текста с растёкшимися чернилами. И, наконец, последнее.

Софья Андреевна сидела белее мела, боясь поднять на сыщика глаза.

— Последнее, — повторил Андрей Петрович. — Убийца, видно желая приглушить звук выстрела, вложил оружие в ухо свиньи и только после этого спустил курок. Из-за ожога крови вытекло всего несколько капель, выходного отверстия нет, а смерть жертвы наступила мгновенно. При желании могу провести вскрытие прямо сегодня, и извлечь пулю. Однако и без этого готов утверждать, что роковой выстрел сделан из небольшого, предположительно, дамского револьвера. Таковой же…

— …имеется у меня, — закончила Софья Андреевна. — И, дабы не утруждать вас далее, признаюсь, что свинью убила я. И никто иной.

— Но зачем? — Андрей Петрович опустился на стул. — Умоляю, объясните.

— Что ж, — графиня невесело улыбнулась, — извольте. И, поверьте, рассказать именно вам будет куда легче, чем Льву Николаевичу.

Софья Андреевна вытащила из рукава платок и с минуту обмахивалась.

— Итак, как я уже говорила, на днях муж закончил две последние главы нового романа. И если работа над книгой доставляла ему радость, то конец дался нелегко. Он исхудал и начал страдать бессонницей. Дела, кроме этих треклятых глав были заброшены. Случалось, покидая кабинет, не узнавал ни меня, ни прислугу. Казалось, стал близок к помешательству. Почти полгода длился этот кошмар, но всё же закончился. Я получила папку с исписанными страницами. Открыла и, чуть было, не лишилась чувств. От помарок, зачёркнутых слов, сносок, переносов — буквально рябило в глазах. Меня уже давно не пугал ужасный почерк супруга, но это!

Андрей Петрович понимающе покачал головой.

— За день удалось переписать набело лишь первую страницу, — продолжала Софья Андреевна. — Попробуйте представить, одна страница за день! Легла спать пораньше, но сон никак не шёл. Где-то за полночь, решив бросить бесполезные попытки, я встала. Взяв рукопись, засветила лампу и вышла на крыльцо. Прилегла в кресло качалку и, достав из папки вторую страницу, решила попробовать прочесть. И внезапно, может быть под благотворным влиянием ночного воздуха, дело сдвинулось с мёртвой точки. За вторым листом последовал третий, затем четвёртый. Тут, решив дать глазам отдых, прервалась и только тогда заметила, что похолодало. Оставив рукопись в кресле, поднялась к себе в комнату за шалью. И только было собиралась спуститься во двор, как услышала во дворе странный шум. Кто-то невидимый пробирался под окнами, ломая кусты сирени. Затем ночной гость, видно, добрался до крыльца и с грохотом опрокинул несколько цветочных горшков.

— И вспомнили о револьвере? — догадался Андрей Петрович.

— Разумеется! Когда-то, супруг подарил его и даже пытался научить стрелять в цель. Увы, без результата. С тех пор пистолет лежал в глубине платяного шкафа, и я даже не была уверена, заряжено ли оружие.

— Но, готовились сразиться с незваным гостем?

— А, что прикажете делать? Поднять на ноги весь дом? Вдруг, это забредшая из деревни собака? Стараясь не шуметь, спустилась по лестнице. Представить не можете, как было страшно! И, когда приоткрыла дверь, то увидела…

— Свинью.

— Ах, голубчик, — отмахнулась Софья Андреевна. — Если бы просто свинью. Увидела чудовище, пожирающее на крыльце папку с рукописью. Господь всемогущий, я обезумела. Как, скажите на милость, объяснить мужу, что плоды его трудов уничтожены? Да ещё подобным унизительным образом. Сообщить, мол, извини дорогой, но последние главы романа съели свиньи? Я бросилась к мерзкой твари и, ударила её рукояткой револьвера по голове. Свинья взревела и, не выпуская из пасти рукописи, пустилась наутёк. Я следом.

Графиня нервно рассмеялась.

— Никогда не подозревала, что эти животные могут удирать столь быстро. Добежав до середины аллеи, свинья свернула и, устремилась в сторону теплицы. Там я её и настигла. Негодница стояла, держа в зубах рукопись. Вцепившись одной рукой в папку, вновь стукнула зверя револьвером. Тщетно. Мотнув головой свинья тотчас сбила меня с ног.

— И поступили как Дубровский, — затаив дыхание прошептал Андрей Петрович.

— Дубровский?

— Ну, да! Помните у Пушкина? На Дубровского, скрывавшегося под личиной учителя, натравили медведя, а тот вложил зверю в ухо пистолет и выстрелил.

— Вот о Пушкине, — Софья Андреевна, закрыла лицо ладонями, — в тот миг совсем не думала.

— А рукопись?

Графиня молча достала из письменного стола ворох изорванных листов. Страницы были заляпаны грязью, чернила размазаны.

— Как бы то ни было, — Софья Андреевна убрала бумаги, — половину я уже переписала набело. Что-то вспомнила, что-то досочинила сама.

— Это… — начал было Андрей Петрович, но тут дверь распахнулась.

На пороге стоял улыбающийся Толстой.

— Ба! Господин сыщик, — обрадовался граф. — Как расследование? Нашли корову?

— Корову? — изумлённо переспросил Андрей Петрович.

— Лошадь? Нет? Я прекрасно помню, что какое-то животное исчезло, а вы взялись отыскать.

— Пропала свинья и, готов сообщить, что уже найдена. Однако, не желая вас тревожить, решил сначала доложить Софье Андреевне.

— И где же, проказница, пряталась?

— Увы, животное погибло. Ночью, выбравшись из загона, свинья набрела в глубине сада на заросли паслёна, которого и объелась сверх меры. При желании, готов отвезти тушу в анатомический театр, но визуальный осмотр рвотных масс…

— Полно-полно. Закопать и дело с концом. Видимо так ей на роду было написано. Написано, написано., — задумчиво повторил несколько раз Толстой.

— Соня, — воскликнул он, — совершенно из головы вон! Что с последними главами?

Софья Андреевна, потрясённая услышанным, пробормотала нечто невразумительное.

— Прости, дорогая, — прижал руку к сердцу граф, — но, вынужден признать, что финал романа получился откровенно скверным. Да-да, не спорь!

Толстой просиял.

— И я переписал заново! Только что закончил.

— А старая рукопись?

— В печь её! — рассмеялся Лев Николаевич. — И зайди ко мне в кабинет за новой.

Показать полностью 1
Отличная работа, все прочитано!