Ханна Арендт была во всем не права, идиотская кража Шагала, история Японии глазами демографа-любителя и кое-что еще: безжалостные, как бессонница, редакторы «Горького» делятся самыми волнующими открытиями в мире книгоиздания.
М.: ООО «Буки Веди», 2023. Перевод с немецкого Владимира Найденова.
Выражение «банальность зла» употребляют по поводу и без настолько часто, что оно само по себе стало банальностью, а использующие его могут не помнить, в каких обстоятельствах оно родилось. В книге «Эйхман до Иерусалима» Беттина Штангнет решила поставить под сомнение ставший аксиомой миф, созданный Ханной Арендт во время процесса над Адольфом Эйхманом, одним из главных архитекторов Холокоста. На суде нацистский преступник поразил философа тем, что произвел впечатление абсолютно нормального человека, который сам стал жертвой бездушной системы тоталитарного государства, одним из бессчетного множества «винтиков машины».
За чтением книги Штангнет становится ясно: Арендт, во-первых, увидела в Эйхмане то, что хотела увидеть как подтверждение своей теории тоталитаризма, а во-вторых — поддалась на уловки, к которым он сознательно прибегал, пытаясь обмануть суд и журналистов, следивших за ходом процесса. (К слову, ныне безусловно классическая книга «Банальность зла» еще при жизни Арендт была раскритикована израильскими властями именно за уравнивание жертвы и палача.)
Автор «Эйхмана до Иерусалима» обращается к многочисленным архивным документам, которые рисуют образ оберштурмбаннфюрера СС, разительно отличающийся от того, какой он разыгрывал на трибунале. Человеком он был абсолютно расчетливым, прекрасно понимавшим, что и зачем он делает, какие это обещает перспективы карьерного роста (как ни чудовищно такое звучит в подобном контексте) и какие риски связаны с его «деятельностью». Он ни в чем не раскаивался и, более того, как выяснила Штангнет, сожалел лишь о том, что в прессе ему уделяли не так много внимания, как некоторым его «коллегам» по тотальному уничтожению европейских евреев.
Книга принесла Беттине Штангнет престижную премию NDR Kultur «за убедительную корректировку образа нацистского преступника». Редкий случай, когда подобные формулировки не просто четки, но предельно уместны.
«Отчет Международного комитета Красного Креста после очередного официального визита его представителей в Терезиенштадт в 1944 году выглядит настолько наивным, что здесь трудно не восхититься пиар-работой Эйхмана. Делегат Немецкого Красного Креста заявляет: „Поселение произвело на всех очень хорошее впечатление“. <...> Эйхман и его коллеги создали иллюзию, которая делала творящийся там ужас почти незаметным, а ведь всегда легче обмануть того, кто не ожидает подвоха, чем того, кто боится самого худшего. В 1943-м и в начале 1944 года внимание общественности было приковано к другим проблемам, в основном обусловленным ходом боевых действий, но стратегия нацистов по отвлечению внимания от уничтожения евреев путем целенаправленного использования прессы оказалась чрезвычайно успешной. Мастерство Эйхмана в этом отношении превзошло все, чего могла добиться неуклюжая пропаганда Геббельса с его демагогией».
Алексей Варламов. Алексей Толстой: играть самого себя
М.: Издательство АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2023
Биографии писателей за авторством Алексея Варламова издаются и переиздаются с завидной регулярностью и неизменно заслуживают внимания: их высокое качество отмечают не только читатели, но и специалисты — поэтому, если предыдущее, жэзээловское, издание «Алексея Толстого» прошло мимо вас, самое время обзавестись новым. От прошлого его выгодно отличает в сущности только одна, но немаловажная деталь — верстка, при которой многочисленные цитаты не слипаются до неразличимости с основным текстом, а графически отделяются от него (ей-богу, странно писать об этом, но «Молодая гвардия» почему-то за всю свою долгую и славную историю так этим вопросом и не озаботилась).
Что же касается самой книги, то в ней, как и в прочих, автору удалось найти крайне удачную интонацию для повествования именно о Толстом со всеми его особенностями и противоречиями, и традиционный варламовский объективизм тоже, как всегда, впечатляет: восхищение героем — да, но никакой слепой влюбленности, и, если тот где-то выходил за рамки, вполне может быть припечатан («Но самое главное в нем [рассказе] финал — точно так же, как лакей над барином, смеется над своим героем автор. И вот это настоящий дворянин, а тем более аристократ едва ли себе позволил бы»). Вообще, думается, что широкая публика до сих пор имеет довольно смутные представления о том, откуда «красный граф» взялся, как он графом стал и насколько им был, как он взошел на литературный олимп и почему при всей спорности многих своих поступков и жизненно-творческой стратегии в целом добивался поразительных успехов едва ли не во всем, за что принимался, — на большинство подобных вопросов книга Варламова дает развернутые и вполне правдоподобные ответы, а читается так, как читались прежде хорошо написанные художественные произведения, что нельзя не одобрить.
«Но это будет потом, а во время войны Толстой подчинял свой талант общественной необходимости. Забегая вперед и распространяя эту мысль на советское время, можно так сказать: и в 1920-е, и особенно в 1930-е годы Толстой тоже все видел, однако не писал правды, потому что для нее не настало время, но если б ему было дано дожить до „оттепели“, то можно не сомневаться, что самые яркие и правдивые изображения советской жизни появились бы в его прозе. Просто Толстой, как никто другой, чувствовал конъюнктуру момента, и это была, по сути, еще одна неотъемлемая грань его таланта, относиться к которой, конечно, можно по-разному».
Наталия Семенова, Таня Чеботарева. Серые любовники, или Как украсть Шагала
Когда открываешь книгу, в предисловии к которой сообщается, что перед тобой «увлекательный „арт-детектив“», а его авторы «ведут с читателем тонкую игру, в которой правдоподобная мистификация служит актуализации забытых имен и стирающихся из памяти событий», ожидаешь прочитать что-нибудь в духе Умберто Эко, а то и Артуро Переса-Реверте. Тем более что написали его профессиональный искусствовед и филолог-переводчик.
Увы, ожидания эти окажутся завышенными. «Серые любовники, или Как украсть Шагала» — это скорее иронический детектив, нежели какое-то интеллектуальное изощрение, и скорее легкое чтиво, чем высокохудожественная головоломка.
Сюжет роман насколько закручен, настолько незамысловат. В его центре — классический макгаффин, в роли которого в данном случае выступает картина Шагала, купленная за копейки на блошином рынке и, естественно, оказавшаяся подлинником. На этот центр нанизываются всякие нигерийские аферисты, кровожадные коллекционеры, женские трупы в реке и так далее.
Конечно, и такая литература должна быть, и «Серые любовники» уж точно принесут ценителям жанра куда больше пользы, чем большинство образчиков современного отечественного детектива. Но все же странно видеть в книге, созданной совместными усилиями искусствоведки и переводчицы такие, например, аляповатости и ляпы:
«— Раз фотофиксация изначального состояния отсутствует, значит, имело место несознательное нарушение аутентичности.
— Слушай, столько терминов, я даже не подозревал, что ты такой дока. Будешь в Нью-Йорке, я тебя с Кейт Горин познакомлю. Это она меня в Друо направила. Кстати, чуть не забыл. Тебе ведь не сложно в Шагаловском комитете справки навести? — попросил Алексис. — Если что-то нехорошее выяснится, то ведь аукцион могут и отменить.
— Такого на моей памяти пока не случалось. Работы прямо накануне с торгов снимали, это да, но чтобы все лоты... Не хотелось бы так своих подводить. Хотя на ошибках учатся: с русскими лучше держать ухо востро. Тамошние таланты не только в Силиконовой долине трудятся, но и на ниве искусства».
Александр Мещеряков. Безымянная Япония: демографическое, историческое и человеческое измерение
На этот раз замечательный японист и автор «Горького» всматривается в историю островной страны глазами исторического демографа-любителя, т. е., по собственному признанию, человека, который видит в бесконечном потоке безымянных смертей и рождений саму ткань истории.
Как это бывает, визит постороннего на территорию устоявшейся дисциплины поднимает вопросы, о которых профессионалы часто забывают. Так, Мещеряков ставит задачей научиться переносить цифры статистики (для некоторых периодов — совсем скудные) «в качественный регистр» и излагать их «на естественном языке». В итоге формулировку «при сегуне N рождаемость упала на X процентов» Мещеряков распаковывает в объемные истории за счет глубокого знания духовной и материальной культуры. Так, например, рассказ о послевоенном вымирании деревни обретает плоть и краски благодаря описанию восприятия школьных завтраков и воспоминаний токийского подростка, который спасался от голода чтением «Голода» Гамсуна.
Несколько расстраивает неравномерность и лоскутность изложения. В частности, современный этап, когда за пиком численности населения в Японии начался спад без признаков обратимости, набросан буквально пунктиром.
«Завоевав Маньчжурию, Япония оказалась в международной изоляции и была вынуждена выйти из Лиги Наций, одним из учредителей которой она являлась.
Японские военные и воинственно настроенные политики прекрасно знали, что их действия вызывают в мире беспокойство. Поэтому они заранее призывали готовиться к тому, что мир переведет беспокойство в практические действия. Экзаменационная работа по истории предлагала в 1933 г. старшеклассницам такой вопрос: „Если мир подвергнет нашу страну экономической блокаде, в чем мы будем нуждаться больше всего? Что следует предпринять, чтобы преодолеть трудности?“ Правильный ответ гласил: „Более всего мы будем нуждаться в продовольствии, хлопке и шерсти. Что до еды, то вместо риса и пшеницы следует употреблять другие виды продовольствия и беречь еду. Следует выращивать возможно больше хлопка в нашей стране, а недостающую часть хлопка и шерсть возмещать шелком“. Школьникам предлагали считать, что Япония находится во враждебном окружении, а потому японцы должны полагаться только на свои силы».
Тома Пикетти. Капитал в XXI веке
М.: Ад Маргинем, 2023. Перевод с фанцузского А. Дунаева. Содержание
Переиздание бестселлера 2013 года, в котором французский экономист, перелопатив мегатонны эмпирического материала, продвигает следующую мысль: большую часть своей истории капитализм производит неравенство, неравенство имеет тенденцию усиливаться, и это не баг, а фича, следовательно, при имеющейся версии капитализма светлое будущее никогда не наступит. Справляться с этим свойством Пикетти предлагает вовсе не демонтажом капиталистической системы, а с помощью прогрессивной шкалы налогов, т. е. разрыв между ростом доходов капиталистов с зарплатами трудящихся следует выравнивать за счет сверхбогатых.
Вполне травоядное академическое сочинение не понравилось одним тем, что «на самом деле свободный рынок всем несет только процветание», другим — нерешительностью предлагаемых контрмер, самым искушенным — упущенной из анализа рентой. Между тем переиздание многословного томика можно только приветствовать, однако странно выпускать книгу десятилетней давности, не сопроводив ее если не авторским, то хотя бы каким-то предисловием о том, что изменилось за этот срок, тем более с учетом войны (о которой Пикетти думает, например, следующее). Правда, издание можно даже назвать в чем-то доработанным: теперь французское имя Тома транскрибировано в более близком к оригинальному звучанию виде, без буквы «с» в конце.
В качестве дельной альтернативы, которая написана в более доступном ключе и учитывает события до 2021 года, рекомендуем свежее издание того же автора под названием «Краткая история равенства», только что выпущенное в издательстве «Лед».
«Общий урок, вытекающий из моего исследования, заключается в том, что динамическая эволюция рыночной экономики и частной собственности, предоставленных самим себе, содержит в себе существенные силы сближения, связанные прежде всего с распространением знаний и навыков, и мощные силы расхождения, которые могут стать угрозой для наших демократических обществ и для ценностей социальной справедливости, лежащих в их основе».
Другие материалы:
