Мы жили в небольшой квартирке на окраине города, как раз рядом с турбинным заводом, на котором трудился мой отец. Редкими были дни, когда папа после рабочей смены не выпивал с сослуживцами или соседями. Летними тёплыми вечерами мужики располагались во дворе на скамейках, укрытыми листвой деревьев. Там они рубились в карты, домино, шахматы и, конечно, распивали водку и пиво. Зимой же и в непогожие дни мой отец, славившийся среди своих приятелей щедростью и дружелюбием, приглашал всех к нам домой, и весёлая компания, обычно не меньше трёх человек, занимала кухню. Мама наскоро накрывала на стол и, плотно закрыв дверь, включала телевизор как можно громче, чтобы ни я, ни она не слышали пьяных разговоров, которые длились иной раз до самой ночи. Мама периодически выходила на балкон, где украдкой выкуривала тоненькую сигаретку. Моя кровать располагалась так, что я, засыпая, мог одновременно видеть кухню сквозь стеклянные окна в двери и комнату, служившую нашей семье одновременно залом, спальней и детской. Так через стёкла я словно наблюдал за двумя мирами: окно в двери кухни, в которой сияла улыбка отца, и окно на балкон, где мелко подрагивали плечи мамы – две картинки, которые мне не забыть никогда. Плакала мама или нет, я не знаю наверняка, могу лишь догадываться, но однажды, пока отец с друзьями шумел в своём мире, мама выпрыгнула из своего. Мы жили на четвёртом этаже - к слову, и меньшей высоты хватает тем, кто хочет умереть. Мне тогда было двенадцать лет.
Я это рассказываю не с целью вызвать вашу жалость – просто хочу, чтобы вы понимали, у меня были весомые причины в день своего двадцатилетия всерьёз разозлиться на отца, ставшего к тому времени законченным алкоголиком, и нанести ему двадцать три ножевых ранения. Следующие двадцать лет я вполне заслуженно провёл в заключении. За столь немалый срок я вдоль и поперёк изучил скромный фонд тюремной библиотеки и моё увлечение естественным образом переросло в желание создать собственную книгу – хотя бы потому что я хотел её прочитать, как говаривал один именитый писатель.
Хоть мой жизненный опыт, по большому счёту, только уголовным бытом и ограничивался, идею писать про это я отмёл сразу по двум причинам. Во-первых, мне это не виделось особо интересным занятием. Во-вторых, сокамерники могли неверно истолковать мои намерения. Поэтому я стал внимательно слушать истории из жизни сидельцев, судьбы которых немногим уступали остросюжетным художественным рассказам. Так от одного из зэков мне удалось узнать то, что вы прочтёте ниже, я лишь постарался придать этому литературный оттенок.


1
Солнечный свет пробивался сквозь чуть развёрнутые жалюзи, и его лучи жёлтыми полосками украшали стол Солосина Игоря Николаевича, главного редактора новостного агентства. Игорь Николаевич недовольно взирал на своего подчинённого, который вроде бы покорно выслушивал разнос от шефа, но в то же время казалось, мыслями был где-то далеко. И действительно, Олег Давыдов, давно привыкший к регулярным придиркам Солосина, применял старую испробованную тактику. Порцию критики – несправедливой, по его мнению – он частично игнорировал, предаваясь посторонним размышлениям. Так он и раньше скрашивал время, проведённое под суровой руганью родителей дома, завуча в школе, декана в институте и даже своей бывшей девушки. Последняя, к слову, покинула его совсем недавно, напоследок заявив уверенно, но с отчаянными нотками в голосе, что с таким отрешённым, замкнутым типом, как Давыдов, ей не по пути. «Пусть так», - думал Давыдов. Тем более, что она скорее всего была права. Во всяком случае, тогда он не впервые слышал подобное в свой адрес. Как обычно, воспоминания о прежних романтических отношениях - если можно так выразиться, ведь лирических настроений Давыдов испытывал не чаще, чем какой-нибудь ворчливый старикашка – увели его к мыслям о Юле Преснякове. Именно её, пожалуй, можно было смело назвать первой серьёзной увлечённостью Олега. Будучи двенадцатилетним пацанёнком, Олег переехал к своей бабушке, ведь родители его отправились на заработки в далёкие Севера, где для сына им вовсе бы не нашлось времени. Там, в новом дворе, Олег быстро сдружился с новыми соседями, своими ровесниками, среди которых обитала и Юля. Конечно, о каких-либо любовных отношениях в их возрасте и речи быть не могло, но девочка с золотистыми волосами, собранными в хвостик, покорила Олега своей непоседливостью. Собственно, предпочитая футбол, лазание по деревьям, сборку штабиков и прочие забавы компании лишь начинавших манерничать девочек, Юля была объектом внимания почти всех мальчишек. Впрочем, чем становились старше ребята, тем более их привлекали красавицы в платьях и на каблуках, а не в джинсах и кедах, и к семнадцати годам Юля растеряла почти всех потенциальных кавалеров, кроме одного единственного Олега. Тому, чьё чувство из приятельской привязанности постепенно переросло в самую настоящую страсть, казалось бы, впору было бы радоваться, но, к тяжелейшему сожалению Олега, Юля не испытывала к нему лишь дружественную симпатию. Френдзона – так, кажется, называет сегодня подобные отношения молодёжь. Тогда же таких слов не знали, и те немногие, кто был осведомлён о невзаимной влюблённости Олега, лишь посмеивались над юношей. К слову, посмеивались вполне заслуженно, ведь Олег, к своему великому стыду, так и не признался Юле в своих чувствах, о чём и по сей день жалел. Кто знает, как бы сложилась судьба обоих, если бы Олег нашёл в себе силы на решительный шаг, но недостаток смелости привёл к дню сегодняшнему, где он в очередной раз – вернее, всё ещё - оставался в одиночестве, а Юля и вовсе шестьнадцать лет как считалась пропавшей без вести. Хоть и всем было понятно, что спустя столь длительный срок вряд ли можно было ожидать её чудесного возвращения, родители Юли до сих пор так и не обратились с заявлением о признании своей дочери умершей. Однажды покинувшая дом, Юля так больше и не объявлялась.
- Давыдов! – повысил голос Солосин. - Снова в облаках витаешь?! Я тебе, между прочим, не анекдоты тут рассказываю. Мог бы и повнимательнее слушать.

Продолжение в комментариях