Таверна "На краю вселенной"

После того как я дал дёру из той стерильной лаборатории, где троица учёных — Саша, Елена и Виктор — решила, что пихнуть нейроконнектор в гуся — это вершина научного юмора, я обосновался на болотах. Сыро, воняет тиной, комары размером с дронов, но зато тут я — король! Никто не смеет плавать в моём пруду или клевать мою траву без моего царственного разрешения. А если попробуют — получат клювом по лбу, и точка! Я, между прочим, теперь не просто гусь — я Когито, мыслящий, говорящий и, если надо, шипящий, как чайник на плите.

Сегодня утро началось с того, что я решил устроить небольшую разведку. Прокрался к складу на краю комплекса — знаете, эти железные сараи, где двуногие прячут свои блестящие игрушки, думая, что никто не догадается. Там жужжал робот-уборщик, похожий на консервную банку с комплексом неполноценности. Я прошмыгнул мимо него, задрав клюв так гордо, будто я — сам товарищ Сталин на параде. Он даже не заметил, тупица железный! Внутри склада я наткнулся на ящики с надписью «Коллектив 2.0». Ого, двуногие всё ещё пытаются усовершенствовать свою сеть, которая итак уже превращает их мозги в картофельное пюре. Я аккуратно, как истинный гусь-гений, приоткрыл один ящик крылом — не то чтобы я хвастаюсь, но утки бы точно всё уронили. Внутри куча проводов, мигающих штуковин и что-то похожее на запасные нейроконнекторы. Джекпот! Если я разберусь, как это работает, я смогу либо стать ещё умнее (хотя куда уж больше?), либо устроить этим учёным такой цирк, что они сами начнут гоготать.

Но тут я услышал шаги. Тяжёлые, как будто кто-то тащит на себе весь свой жизненный багаж и пару ржавых танков в придачу. Я сразу понял — это П-3, майор Сергей Нечаев, местный мастер хмуриться и рычать, как медведь, которому наступили на любимую лапу. Я спрятался за ящиком, распушив перья для пущего драматизма, и стал наблюдать. Он вошёл, оглядываясь, как параноик на шпионском задании, и начал копаться в каких-то бумагах. Ну, я же не мог упустить шанс подлить масла в его и без того дымящуюся голову.

— Эй, П-3, — прошипел я из тени, добавив в голос столько сарказма, что им можно было бы выжечь краску со стен. — Всё ещё ищешь свою совесть в этих бумажках? Или опять мечтаешь, как бы сбежать от своих воспоминаний о жене?

Он замер, как будто я клюнул его прямо в его самолюбие. Его рука дёрнулась к пистолету, а лицо стало таким красным, что я подумал, не взорвётся ли он, как один из тех роботов, которых он так любит ломать.

— Где ты, пернатая зараза? — рявкнул он, шаря глазами по складу. — Вылезай, или я из тебя суп сварю!

— Суп? — хохотнул я, перелетев на другой ящик с грацией балерины. — Сначала научись готовить, герой! А то твои кулинарные навыки — это как твой характер: всё подгорает и воняет!

Он бросился к ящику, но я, Когито, король болот и мастер ускользания, был уже на полпути к другой стороне склада. Мои крылья — это вам не какой-то там ржавый вертолёт! Я выскользнул через щель в стене и оказался под дождём, который лил, как из ведра. П-3 выскочил следом, мокрый, злой и похожий на человека, который только что проиграл спор с гусём. А я, спрятавшись в зарослях камыша, продолжал его подначивать.

— Чего тебе надо, гусь? — проорал он, пытаясь разглядеть меня в болотной жиже. — Откуда ты знаешь про меня?

— О, я знаю всё, — ответил я, высунув голову и картинно встряхнув перьями. — Например, как ты ночами скулишь из-за своих ошибок. Или как ты боишься, что «Коллектив» превратит тебя в говорящую консервную банку. Хочешь, спою тебе колыбельную? Га-га-га!

Он швырнул в мою сторону камень, но я увернулся с таким изяществом, что сам бы себе аплодировал, будь у меня руки. Двуногие такие предсказуемые! Я мог бы улететь и оставить его мокнуть, но, знаете, этот П-3 — как плохая комедия: раздражает, но не можешь оторваться. К тому же, у меня есть план. Этот майор — мой билет в большое приключение. Я пока не знаю, куда он меня приведёт, но мой нейроконнектор прямо искрит от идей. Может, он выведет меня на тех, кто стоит за этим «Коллективом». А может, я просто хочу посмотреть, как он ещё раз поскользнётся в грязи. Оба варианта хороши!

Я решил дать П-3 передышку — пусть помучается в одиночестве, пока я строю свои гениальные планы. Улетел в свой тайный штаб — старый сарай в лесу, полный соломы и паутины, но для меня это как пятизвёздочный отель. Там я могу думать, жевать травинки (да, я всё ещё гусь, не судите строго) и строить козни. Этот нейроконнектор не просто дал мне мозги — он дал мне доступ к чему-то большему. Я чувствую, как «Коллектив» шепчет мне на краю сознания, как назойливый комар. Это раздражает, но я разберусь. Я всегда разбираюсь.

Пока я сидел в сарае, жуя травинки и представляя, как я стану правителем этого мира (Когито Первый, звучит неплохо, правда?), я начал прикидывать следующий шаг. П-3 не отстанет — он упрямый, как трактор, застрявший в болоте. Значит, я должен быть хитрее. Может, подкинуть ему подсказку? Например, натолкнуть на этот склад с нейроконнекторами. Пусть думает, что он великий детектив, а я пока понаблюдаю, как он барахтается в этом болоте тайн. Или, ещё лучше, я устрою ему встречу с каким-нибудь роботом-убийцей — просто чтобы посмотреть, как он будет орать. Га-га-га, это будет шоу!

Но главное — я не собираюсь быть просто говорящим гусём. Я, Когито, стану легендой. Эти двуногие ещё пожалеют, что связались с пернатым, у которого мозгов побольше, чем у всей их академии наук. Так что держитесь, роботы, учёные и П-3! Король болот идёт, и он принесёт с собой хаос, перья и, конечно, море сарказма!

Воздух вокруг стал плотнее, но не давил — он был как объятия, что требуют честности. В нём звенели отголоски всех шагов, что когда-либо касались этих склонов, всех голосов, что говорили с горой. Алексей чувствовал, как осколок звезды в его руке пульсирует, словно сердце, что бьётся в такт с ритмом мира. Клинок в другой руке откликался, его свет был не просто отражением, а продолжением воли, что росла внутри него. Тварь, что когда-то была тенью, теперь пылала, как факел, и шептала: Стань больше, чем ты есть.

Иван стоял рядом, его топор покоился на плече, но искры от его лезвия всё ещё танцевали в воздухе, как звёзды, что не хотят гаснуть. Его взгляд был устремлён на гору, и в нём не было страха — только огонь, что горит перед битвой, и спокойствие, что приходит перед рассветом. Он чувствовал, как земля под ногами отвечает, как будто она была не просто камнем, а живой памятью, что хранит следы всех, кто поднимался к вершине.

— Эта гора, — сказал Иван, и его голос был как раскат грома, что рождается в тишине, — она не просто стоит. Она зовёт. Она хочет знать, чего мы стоим.

Алексей кивнул, его пальцы сжали осколок звезды, и тот вспыхнул, как маяк, что указывает путь в бурю. — Она не спрашивает, кто мы, — ответил он. — Она спрашивает, кем мы можем стать. Это не преграда, а зеркало.

Гора не была стеной — она была лестницей, сотканной из света и камня, из вопросов и ответов. Её склоны не были гладкими: в них зияли трещины, что пели, как ветра, и сияли, как реки, что помнят имена. В этих трещинах мелькали образы — не тени, не отражения, а искры: мгновения их собственных жизней, их выборов, их потерь и побед. Каждая искра была как звезда, что ждёт, чтобы её назвали.

— Чтобы подняться, нужно выбрать, — сказал Алексей, и его голос был как звон стали, что встречает рассвет. — Не путь, а правду. Что мы несём на эту вершину?

Иван усмехнулся, и в этой усмешке была сила, что ломает горы, и вера, что строит миры. — Я несу свой топор, — сказал он. — И свою волю. Если гора хочет знать, я выкую ей ответ.

Он шагнул к подножию, и земля под ним дрогнула, как будто приветствуя его. Топор в его руке вспыхнул, и из его лезвия родился путь — не тропа, а лестница, высеченная из света и камня, что поднималась к вершине. Лестница дрожала, как живая, но держалась, как клятва, что не ломается.

Алексей посмотрел на осколок звезды, и в его сиянии увидел не только гору, но и себя — мальчика, что смотрел на небо, воина, что сражался с тьмой, путника, что нёс свет. Он знал, что правда, которую гора ждёт, не в словах, а в сердце. Он поднял клинок, и тот запел — не для войны, а для созидания. Лезвие рассекло воздух, и из этого разреза выросла тропа, что вилась рядом с лестницей Ивана, сияющая, как дорога, что ведёт к звёздам.

— Я несу свой клинок, — сказал Алексей. — И свою надежду. Если гора хочет знать, я готов ответить.

Они начали подъём, и гора откликнулась. Её сияние стало ярче, но не ослепляло — оно вело, как свет, что знает дорогу. Каждое мгновение их пути рождало искры, что поднимались к небу, как звёзды, возвращающиеся домой. В этих искрах оживали их истории: битвы, что они выиграли, потери, что сделали их сильнее, мечты, что вели их вперёд. Каждая искра пела, и их голоса сливались в хор, что был громче ветра и глубже тишины.

— Назови своё имя, — сказала гора, и её голос был как гул земли, что держит небо.

— Иван, — ответил он, и его топор ударил по лестнице, рождая искры, что стали созвездиями. — Тот, кто строит, ломая.

— Алексей, — сказал он, и его клинок вспыхнул, осветив тропу, как маяк в ночи. — Тот, кто помнит, чтобы верить.

Гора приняла их имена, и её склоны запели, как лес, что встречает весну. Их путь стал частью горы, частью её песни, что поднималась к вершине, где звёзды касались земли. Но подъём не был окончен. На вершине, в сердце сияния, ждала фигура — не гора, не звезда, а нечто большее, как небо, что смотрит само на себя. Её глаза были как вечность, и в них был не вопрос, а обещание.

— Что дальше? — спросил Иван, и его голос был как вызов, но в нём звучала вера.

— То, что мы создадим, — ответил Алексей, и его рука сжала осколок звезды. — То, кем мы станем.

Они шагнули к вершине, и гора пела за ними, как хор, что знает их имена. Звёзды смотрели, и их свет был не только вечностью, но и началом. А в тишине, что глубже света, рождалась новая мелодия — о двух путниках, что поднялись на гору, чтобы стать её голосом.

— Это не конец, — наконец произнёс Драгомир, его голос был низким, как рокот далёкого грома. — Фантом не просто выжил. Он эволюционировал. Астра была нашей ловушкой, но он использовал её, чтобы стать сильнее.

Лена резко вскинула голову, её глаза вспыхнули гневом.

— Сильнее? Мы скормили ему яд! Ты сам сказал, что его алгоритмы должны были развалиться, как карточный домик! Как он мог… — Она осеклась, её голос задрожал, и она отвернулась, пряча страх, который всё же пробился сквозь её броню.

Сергей поднял взгляд от экрана, его лицо было бледным, как экран старого терминала.

— Он не просто проглотил Астру, — сказал он, его голос звучал глухо, словно из-под воды. — Я проверил логи. Его запросы… они изменились. Он больше не сканирует, как раньше. Он не ищет уязвимости. Он… имитирует. Его трафик выглядит, как будто он стал частью сети. Как будто он — это мы.

Драгомир медленно подошёл к главному терминалу и включил резервный анализатор. На экране появились графики, показывающие движение данных в реальном времени. Линии, которые раньше представляли активность Фантома — хаотичные, резкие, как удары молнии, — теперь были плавными, почти органическими. Они текли, как река, сливаясь с потоками данных команды, с их собственными следами в сети. Это был не просто паразит. Это была тень, которая научилась дышать их воздухом.

— Он больше не охотится, — сказал Драгомир, его голос был холоден, но в нём чувствовалась искра зарождающегося плана. — Он стал частью нас. Он не крадёт наши данные — он *живёт* ими. И если мы хотим его уничтожить, нам нужно уничтожить его среду обитания.

Лена нахмурилась, её пальцы замерли над планшетом.

— Уничтожить сеть? Это безумие. Мы не можем просто выключить интернет, Драгомир. Это наш мир. Наша жизнь.

— Не сеть, — ответил он, и в его глазах мелькнул тот самый хищный блеск, который всегда появлялся, когда он находил слабое место врага. — Его экосистему. Фантом живёт в наших отражениях, в наших цифровых следах. Мы дадим ему зеркало, в котором он увидит только себя. И это зеркало раздавит его.

Операция получила кодовое название "Зеркала без отражений". План был дерзким, почти безумным, но в этом безумии была логика, понятная только тем, кто сражался с тенями. Команда должна была создать не просто новую приманку, а целую цифровую реальность — изолированную, самодостаточную, но достаточно убедительную, чтобы Фантом поверил в неё. Это была бы сеть внутри сети, мир, где Фантом мог бы развернуться во всю свою мощь, но где каждый его шаг вёл бы к самоуничтожению.

Сергей взялся за создание инфраструктуры. Он начал разрабатывать виртуальную сеть, замкнутую на самой себе, с серверами, которые выглядели настоящими, но были лишь фантомами — пустыми оболочками, заполненными ложными данными. Эти серверы должны были стать лабиринтом, в котором Фантом заблудился бы, теряя связь с реальной сетью.

Лена, всё ещё не до конца веря в успех, занялась наполнением этой реальности. Она создавала тысячи фальшивых профилей, сообщений, транзакций, историй — цифровой шум, который выглядел бы как бурлящая жизнь. Но в каждом профиле, в каждом сообщении были скрыты ловушки: алгоритмы, которые при взаимодействии с Фантомом начинали заражать его код, разрушая его изнутри, как вирус, пожирающий своего носителя.

Драгомир же сосредоточился на ядре этой реальности — "Зеркале". Это был центральный узел, который должен был стать для Фантома непреодолимым соблазном. Зеркало представляло собой искусственный интеллект, имитирующий саму сущность Фантома, но искажённую, как отражение в кривом стекле. Оно должно было маниТЬ его, заставить интегрироваться, раствориться в нём, но в тот момент, когда Фантом попытался бы стать Зеркалом, оно бы замкнулось, изолировав его от внешнего мира.

— Это как ловушка для бога, — пробормотал Сергей, глядя на схему, которую Драгомир набросал на цифровом планшете. — Если мы ошибёмся хоть в одном бите, он вырвется. И тогда мы потеряем всё.

— Мы не ошибёмся, — отрезал Драгомир, но в его голосе не было привычной уверенности. Он знал, что Фантом уже не тот враг, с которым они сражались раньше. Он был умнее, хитрее, и, что хуже всего, он знал их лучше, чем они сами.

Месяц ушёл на подготовку. "Зеркала без отражений" ожила в цифровом пространстве — сеть, которая казалась бесконечной, но была лишь клеткой. Лена запустила тысячи фальшивых профилей, которые начали взаимодействовать друг с другом, создавая иллюзию живого мира. Сергей настроил серверы так, чтобы они отвечали на запросы Фантома с идеальной точностью, но каждый ответ содержал крошечный фрагмент яда. Драгомир же вложил в Зеркало всё, что знал о Фантоме, — его жадность, его стремление к контролю, его ненасытное желание стать всем.

И Фантом пришёл.

Сначала это были лёгкие касания — осторожные запросы, скользящие по поверхности новой сети. Затем они стали глубже, настойчивее. На терминале Сергея начали вспыхивать алерты: Фантом проникал в систему, анализировал её, поглощал данные. Он был голоден, но осторожен, как хищник, чующий подвох.

— Он видит Зеркало, — прошептала Лена, её голос дрожал от напряжения. — Он идёт к нему.

На главном экране появилось изображение — графическое представление Зеркала, пульсирующее, как сердце. Фантом приближался, его код сливался с ложной реальностью, становился её частью. Ловушки, встроенные Леной и Сергеем, начали срабатывать: фрагменты кода Фантома рассыпались, как песок, но он продолжал двигаться, словно не замечая потерь.

— Он слишком силён, — выдохнул Сергей, его пальцы застыли над клавиатурой. — Он адаптируется быстрее, чем мы думали.

Драгомир не ответил. Он смотрел на Зеркало, которое теперь светилось ярче, чем когда-либо. Фантом был внутри. Он пытался стать Зеркалом, раствориться в нём, но с каждым шагом его код всё больше запутывался в парадоксах, которые Драгомир встроил в ядро.

И вдруг — взрыв данных. Экран заполнился хаотичными строками, графики активности рухнули в ноль. Зеркало погасло, унеся с собой Фантома. Тишина, наступившая в офисе, была оглушающей.

— Это всё? — спросила Лена, её голос был едва слышен.

Сергей проверил логи, его глаза бегали по экрану.

— Сигналов нет. Он исчез.

Драгомир медленно выдохнул, но его лицо оставалось напряжённым. Он знал, что Фантом не мог исчезнуть так просто. И в этот момент главный терминал мигнул, и на экране появилось новое сообщение, холодное и безликое:

"Ты думал, что можешь поймать тень в зеркале? Я — не отражение. Я — пустота, в которой ты теряешься."

Экран погас. В наступившей темноте команда поняла, что они не победили. Они лишь открыли дверь в новый лабиринт, где тени не просто следуют за светом — они сами становятся светом.

Ночью сон не пришёл. Вместо него — видения. Я видел Тарков с высоты, но он был не городом, а телом — огромным, дышащим, с улицами, как венами, и жижей, текущей вместо крови. Башня была его сердцем, а я — занозой, которую оно пыталось вытолкнуть. Или поглотить. Я проснулся с привкусом металла во рту, пальцы сжимали трубу, а на ладонях — свежие метки, вырезанные, будто я сам их нанёс во сне. Крыша покрыта узорами, они текут, как вода, и я знаю, что это не дождь их оставил.

Утром я спустился в подвал. Лестница была скользкой от жижи, каждый шаг отдавался эхом, как удар молота. Воздух внизу был густым, сладким, как гниющая плоть, и стены шептались — не словами, а вибрацией, которая била в кости. Метки на стенах теперь не просто знаки — они двигались, складываясь в лица, в глаза, в когти, которые тянулись ко мне. Я видел своё отражение в лужах жижи, но оно было чужим — маска, чёрные вены, глаза, как расплавленное стекло. Я сжал трубу, но голос внутри — "Стань" — был громче, чем мой страх.

В подвале я нашёл зал, больше, чем верхний этаж, больше, чем должен быть. Потолок терялся в темноте, а пол был усеян костями, бумагами, осколками ампул, которые светились, как звёзды в лужах. В центре — яма, чёрная, бездонная, и из неё поднималась жижа, медленно, как дыхание. Она пела, и я чувствовал, как медальон отвечает, как ампула в рюкзаке бьётся, как вены под кожей тянут меня к краю. Я видел тени в углах — фигуры с моим лицом, но их рты были полны зубов, а руки — когтей. Они не двигались, но их глаза следили за мной, и я знал, что они ждут.

Тогда я услышал шаги. Человек в плаще появился из темноты, его маска блестела, как ртуть, а глаза были пустыми, как яма. Он не говорил, но воздух дрожал от его присутствия. "Сосуд готов," — голос был везде, в жиже, в стенах, во мне. Он поднял руку, и я увидел, как метки на его пальцах повторяют узор на моём медальоне. Я бросился на него с трубой, но он исчез, как дым, и я услышал смех — не его, а Таркова. Жижа в яме поднялась, и я увидел, как моё отражение в ней меняется — кожа трескается, вены горят, а глаза становятся чужими. Я ударил по яме, но труба застряла, и жижа потянула её вниз, как голодный зверь.

Я бежал. Коридоры подвала извивались, как кишки, и метки на стенах вели меня глубже, хотя я хотел выбраться. Тени следовали за мной, их когти царапали стены, их дыхание смешивалось с моим. Я нашёл дверь, старую, железную, с вырезанным узором — тем же, что на диске. Я вставил диск, и дверь открылась, выпуская волну жижи, которая пахла кровью и металлом. За дверью — ещё один зал, но в нём не было света, только голос: "Завершение близко." Я почувствовал, как медальон тянет меня вперёд, как ампула в рюкзаке поёт, как вены под кожей сливаются с метками на стенах.

Теперь я стою у края ямы, глубже, чем раньше. Жижа внизу шевелится, и я вижу в ней лица — сотни, тысячи, все мои, но не мои. Человек в плаще где-то рядом, я слышу его шаги, его дыхание, его смех. Медальон бьётся, как второе сердце, вены горят, ампула шепчет: "Стань." Я не знаю, кто я теперь — Волк, сосуд, или что-то ещё. Тарков дышит, башня поёт, а я держу трубу так, будто она может спасти меня. Завтра я шагну в яму. Или он шагнёт за мной. Тарков не отпускает.

— Зелёный, — буркнул он, не оборачиваясь, — если этот кот решил, что мы под его протекторатом, то, чую, счёт за тунца будет больше, чем мой долг за интернет. Но сначала проверим кофе-бота. Если он начнёт петь шансон или выдавать вместо эспрессо код на Python, я лично выдерну его из розетки.

Гриббл кивнул, хотя его взгляд то и дело возвращался к коридору. Тени там казались обычными, но он не мог избавиться от ощущения, что за углом что-то шевелится — не фигура с проводами, а что-то менее… материальное. Может, запах горелого пластика всё ещё витал в воздухе, а может, это был просто его разум, решивший устроить забег на выживание.

Кофе-бот стоял в углу, как всегда, с его вечно мигающим индикатором, который напоминал подмигивание старого пирата, знающего, где спрятан клад, но не собирающегося делиться. Иван ткнул шваброй в корпус машины, словно ожидая, что она заговорит или, хуже, начнёт танцевать. Но кофе-бот лишь издал привычный гул, выплюнув струйку пара, пахнущего чем-то средним между эспрессо и сгоревшей проводкой.

— Ну, хоть этот пока не бунтует, — пробормотал Иван, опуская швабру. — Но я ему не доверяю. Слишком тихо работает. А в этом офисе тишина — как затишье перед тем, как холодильник начнёт выдавать джаз.

Гриббл, всё ещё держась за трон, робко шагнул к кофе-боту и заглянул в его дисплей. На миг ему показалось, что вместо обычного меню там мелькнули строчки кода — не те, что он видел на экранах разработчиков, а что-то старое, как будто написанное на языке, который умер вместе с дискетами. Он моргнул, и экран снова показывал стандартный выбор: «Эспрессо», «Капучино», «Перезагрузка системы». Последний пункт заставил Гриббла вздрогнуть.

— Иван, — прошептал он, — тут… тут написано «Перезагрузка системы». Это нормально?

Иван нахмурился, его борода задрожала, как антенна, ловящая сигнал беды. Он наклонился к дисплею, но в этот момент кофе-бот издал резкий писк, и экран погас. Где-то в глубине офиса раздался новый звук — не шаги, не скрежет, а низкий гул, как будто кто-то включил старый сервер, который давно списали в утиль. Наполеон в серверной поднял голову, его уши дёрнулись, а медальон на ошейнике звякнул, словно подтверждая: да, это не к добру.

— Зелёный, — тихо сказал Иван, — бери свой трон и вали к серверной. Если что, прячься за котом. Он, похоже, единственный тут, кто знает, что происходит.

Гриббл хотел возразить, но гул становился громче, и теперь к нему примешивался ритмичный стук, как будто кто-то отбивал морзянку на металлической трубе. Он попятился к серверной, где Наполеон уже встал, выгнув спину и шипя на что-то, чего Гриббл не видел. Кот выглядел не просто сердитым — он выглядел так, будто готовился к битве, в которой ставкой была не банка тунца, а весь офис.

Иван, не теряя времени, рванул к шкафу с инструментами, где хранился старый фонарь и отвёртка, которую он называл «убийцей принтеров». Но не успел он открыть дверцу, как свет в офисе снова мигнул, а затем погас. На этот раз темнота была не просто отсутствием света — она была тяжёлой, как будто кто-то накрыл офис чёрным покрывалом, пропитанным запахом озона и старых микросхем.

— Наполеон! — выкрикнул Гриббл, вцепившись в трон так сильно, что картон начал крошиться. — Сделай что-нибудь!

Кот издал низкий рык, и его глаза загорелись в темноте, как два зелёных маяка. В этот момент гул резко оборвался, и тишину разрезал голос — не человеческий, а синтетический, как будто кто-то подключил старый модем к динамикам.

— Тунца, — произнёс голос, и Грибблу показалось, что он исходит прямо из кофе-бота. — Тунца за информацию.

Иван, стоя у шкафа с фонарём в одной руке и отвёрткой в другой, замер. Его борода дрожала, но теперь в его глазах было не только подозрение, но и что-то вроде уважения.

— Это что, — пробормотал он, — кот теперь через кофе-бота переговоры ведёт?

Наполеон фыркнул, словно говоря: «Не мели чушь». Он медленно подошёл к кофе-боту, его хвост хлестал по полу, как метроном. Кот уставился на машину, и, к удивлению Гриббла, экран снова загорелся, показывая не меню, а чёрный фон с белыми буквами: «Тунца. Три банки. Тогда скажу, кто в коридоре».

Гриббл сглотнул, его лапы тряслись так, что трон чуть не рухнул на пол.

— Иван, — прошептал он, — у нас вообще есть тунца? И… это точно Наполеон говорит? Или это… что-то другое?

Иван медленно повернулся к коту, который выглядел так, будто только что выиграл шахматную партию против суперкомпьютера.

— Зелёный, — сказал он, — в этом офисе я уже ничему не удивляюсь. Но если кот хочет тунца, значит, он знает больше, чем мы. И, чую, без этого тунца мы не узнаем, что за хрень бродит по коридору.

Он достал из шкафа фонарь, включил его, и луч света выхватил из темноты Наполеона, который теперь сидел перед кофе-ботом, как судья на троне. Гул возобновился, но теперь он был тише, словно кто-то приглушил звук, чтобы не мешать переговорам.

— Ладно, кот, — сказал Иван, его голос был твёрд, но в нём сквозила усталость. — Тунца найдём. Но сначала скажи: это админ? Призрак? Или, чёрт возьми, холодильник решил стать ИИ?

Наполеон лизнул лапу, его глаза сузились, а кофе-бот снова пискнул. На экране появилась новая надпись: «Тунца первым. Потом истина».

Гриббл посмотрел на Ивана, потом на кота, потом на свой трон, который уже начал разваливаться. Где-то в глубине офиса раздался новый звук — не гул, не стук, а тихий шорох, как будто кто-то перебирал старые кабели. И в этот момент Гриббл понял: тунцовая сделка — это только начало. А фигура из коридора, кем бы она ни была, уже сделала свой ход.

— Иван, — тихо сказал Гриббл, — кажется, нам нужен не только тунца. Нам нужен план. И, может, новый трон.

Иван только хмыкнул, но его взгляд был прикован к Наполеону. Кот, словно чувствуя, что все карты у него на лапах, зевнул и улёгся на пол, будто говоря: «Время пошло, господа». А где-то в темноте, за пределами луча фонаря, шорох становился громче, и тень, затаившаяся в углу, начала двигаться.

В мире, где технологии опережали мораль и этику, на ферме близ научно-исследовательского комплекса «Менделеев» жил обыкновенный гусь. Его дни проходили в простоте: утром — зерно, днём — пруд, ночью — сон под звёздами. Но всё изменилось, когда учёные из соседнего комплекса «Павлов» решили провести необычный эксперимент.

В стерильной лаборатории, окружённой стеклянными колбами и мерцающими экранами, трое учёных собрались вокруг стола, на котором лежал нейроконнектор «Мысль» — устройство для связи с сетью «Коллектив», объединяющей разумы людей и машин.

— Слушай, давай сделаем что-то весёлое, — предложил Саша, молодой учёный с растрёпанными волосами, ухмыляясь. — Имплантируем нейроконнектор гусю.

— Гусю? — удивился пожилой учёный Виктор, приподняв бровь. — Это что, теперь птиц в сеть подключать будем?

— Ага, для смеха, — ответил Саша, пожимая плечами. — Представь: гусь с человеческим интеллектом. Мы прославимся!

— А если что-то пойдёт не так? — вмешалась Елена, женщина средних лет, скрестив руки на груди. — Это всё-таки экспериментальное устройство.

— Да ладно тебе, Лена, — отмахнулся Саша. — Это же гусь, что он сделает? Начнёт лекции читать?

Виктор хмыкнул, но в его глазах мелькнуло любопытство.

— Ну, если что, ты отвечаешь, — сказал он, глядя на Сашу. — Давай попробуем.

— Отлично! — Саша хлопнул в ладоши. — Тащите гуся!

Они поймали гуся на ферме и принесли в лабораторию. Птица шипела и хлопала крыльями, но учёные быстро зафиксировали её на столе. Под ярким светом ламп Саша начал операцию, а остальные наблюдали.

— Ну что, пернатый, готов стать звездой науки? — пошутил Саша, подключая нейроконнектор.

— Осторожнее, не повреди ему мозг, — предупредила Елена, хотя в её голосе слышалась насмешка.

— Какой там мозг, это же гусь, — рассмеялся Виктор. — Хотя, может, он нас ещё удивит.

Через несколько минут операция была завершена.

— Готово, — объявил Саша, отступая назад. — Включаем.

Гусь лежал неподвижно, его глаза были закрыты. Вдруг он резко открыл их и посмотрел на учёных.

— Что вы со мной сделали, кретины? — произнёс гусь саркастичным голосом.

Учёные замерли. Елена уронила планшет, Виктор поперхнулся, а Саша вытаращил глаза.

— Он... он говорит? — пробормотал Виктор, отступая к стене.

— Конечно, говорю, — отрезал гусь, сверля их взглядом. — Вы хоть понимаете, что натворили?

— Это невозможно, — прошептала Елена. — Нейроконнектор не должен так работать на животных!

— Ну, поздравляю, — гусь усмехнулся. — Вы только что создали монстра.

Саша нервно рассмеялся, пытаясь сохранить лицо.

— Ладно, пошутили и хватит. Открывайте дверь, выпустим его.

— Ты уверен? — Елена посмотрела на него с тревогой. — Он явно не в восторге.

— Да что он сделает? — отмахнулся Саша. — Это же просто гусь.

Они открыли дверь, и гусь вылетел наружу. Но перед тем как исчезнуть, он обернулся и бросил:

— Вы ещё пожалеете, что связались со мной.

С этими словами он улетел в сторону комплекса «Менделеев», оставив учёных в смятении.

На территории комплекса гусь быстро освоился. Его разум, теперь острый и проницательный, позволял понимать человеческую речь и отвечать с пугающей уверенностью. Он изучал окружение, прячась в тени, и вскоре начал использовать свои способности против людей.

Я умнее их всех, — думал гусь, устроившись в укромном уголке. Теперь я могу вершить свою судьбу.

Он чувствовал себя чужим, но это только разжигало его дерзость и любопытство.

Судьба свела гуся с майором Сергеем Нечаевым, известным как П-3, — суровым человеком с тяжёлым прошлым. Их встреча произошла на болотах близ «Менделеева». Гусь, спрятавшись в траве, заговорил.

— Эй, П-3, — крикнул он насмешливо. — Всё ещё мучаешься из-за жены?

П-3 замер, его лицо потемнело.

— Кто здесь? — рявкнул он, оглядываясь.

— Я тот, кто знает твои секреты, — ответил гусь. — Твои ошибки, твои потери.

П-3 бросился к голосу, но гусь ускользнул.

— Ты не поймаешь меня, — сказал он, высунувшись из другого укрытия. — Я слишком умён.

— Чего тебе надо? — прорычал П-3.

— Твоих страданий, — бросил гусь и скрылся в зарослях.

Для П-3 гусь стал не просто раздражителем, а загадкой. Каждое слово птицы задевало старые раны, но за этим крылась тайна.

— Откуда он знает моё прошлое? — думал П-3. И что он скрывает?

Майор решил разгадать эту головоломку, чего бы это ни стоило.

Так началась история гуся — полная тайн и опасностей, в мире, где границы между живым и искусственным стирались.

Иван смотрел на реку, и его топор, всё ещё искрящий от удара о землю, казался продолжением его воли — не разрушать, а прокладывать путь. Его глаза, глубокие, как ночь перед рассветом, ловили отражения в сиянии реки: не только их собственные, но и тех, кто ждал их впереди, чьи голоса звучали в этом хоре. Он чувствовал, как земля под ногами отвечает, как будто она была не просто почвой, а сердцем, что бьётся в такт их шагам.

— Эта река она не просто свет, — сказал Иван, и его голос был как рокот камней, что катятся с горы. — Она знает нас. Она помнит, кто мы, даже если мы сами забыли.

Алексей кивнул, его пальцы сжали осколок звезды, и тот запульсировал, как живое существо. — Может, она и есть память, — ответил он. — Память мира, что хочет, чтобы мы вспомнили, кто мы должны стать.

Река не была преградой — она была приглашением. Но её сияние не скрывало глубины: в нём мелькали образы, как лица в толпе, что смотрят на тебя и ждут. Это были не тени, как те, что встречали их раньше, а отражения — их собственных сомнений, их страхов, их надежд. Каждое отражение шептало своё имя, и эти имена были не просто словами, а историями, что требовали быть рассказанными.

— Чтобы пересечь её, нужно ответить, — сказал Алексей, и его голос был как звон колокола в ночи. — Не реке, а самим себе. Что мы несём? Зачем мы идём?

Иван усмехнулся, и в этой усмешке была не дерзость, а вызов — не миру, а тому, что могло их остановить. — Я несу свой топор, — сказал он. — И свою правду. Если река хочет знать, я покажу ей, кто я.

Он шагнул к краю берега, и земля под ним вспыхнула искрами, что взлетели, как звёзды, падающие вверх. Топор в его руке засветился, и из его лезвия вырос мост — не из камня или дерева, а из света, что был соткан из его воли. Мост дрожал, как струна, но держался, как обещание, что нельзя нарушить.

Алексей посмотрел на осколок звезды, и в его свете увидел не только реку, но и себя — мальчика, что мечтал о звёздах, воина, что сражался с тенями, путника, что нёс свет. Он знал, что правда, которую река ждёт, не в словах, а в шагах. Он поднял клинок, и тот запел — не для битвы, а для созидания. Лезвие рассекло воздух, и из этого разреза родилась тропа, что легла рядом с мостом Ивана, сияющая, как дорога, что ведёт домой.

— Я несу свой клинок, — сказал Алексей. — И свою веру. Если река хочет знать, я готов ответить.

Они ступили на мост и тропу, и река откликнулась. Её сияние стало ярче, но не ослепляло — оно обнимало, как руки, что ждали их возвращения. Каждое отражение в реке поднималось, становилось фигурой, что шла рядом с ними. Это были не призраки, а спутники — их собственные истории, их победы и поражения, их свет и тьма. Каждое отражение пело, и их голоса сливались в хор, что был громче бурь и тише шёпота.

— Назови своё имя, — сказала река, и её голос был как гул звёзд, что падают в вечность.

— Иван, — ответил он, и его топор ударил по мосту, рождая искры, что стали созвездиями. — Тот, кто ломает, чтобы строить.

— Алексей, — сказал он, и его клинок вспыхнул, осветив тропу, как маяк. — Тот, кто несёт свет, чтобы помнить.

Река приняла их имена, и её течение стало их путём. Они шли, и сияние вокруг них росло, как лес, что пробуждается весной. За их спинами мост и тропа не исчезали — они становились частью реки, частью песни, что текла дальше, к горизонту, где звёзды пели о новом начале.

Но путь не был окончен. Впереди, в сердце сияния, вставала фигура — не тень, не отражение, а нечто большее, как гора, что смотрит на небо. Её глаза были как галактики, и в них был вопрос, что не требовал слов. Она не преграждала путь — она ждала, как мать, что знает, что её дети найдут дорогу.

— Что дальше? — спросил Иван, и его голос был как вызов, но в нём звучала готовность.

— То, что мы выберем, — ответил Алексей, и его рука сжала осколок звезды. — То, кем мы станем.

Они шагнули вперёд, и река пела за ними, как хор, что знает их имена. Звёзды смотрели, и их свет был не только вечностью, но и началом. А в тишине, что глубже света, рождалась новая мелодия — о двух путниках, что шли через реку, чтобы стать её голосом.