theohurts

Антонина Дворянец, 61 год. Пенсионерка, ликвидатор Чернобыльской аварии.(!)
Погибла при невыясненных обстоятельствах 18 февраля во время столкновений на Институтской улице. Рассказывает ее дочь, Светлана Сторожук.
____
«Мама ездила на Майдан каждый день. Ей надо было ухаживать за свекровью, которой 90, и тремя внучками, но она находила время, носила на Майдан еду, деньги. В тот день она ездила в больницу, а потом позвонила мне и сказала: «Я заеду на Майдан и потом быстренько домой бабушку кормить». Последний раз я с ней разговаривала в 15:23. Потом звоню, а она уже не берет трубку. Через некоторое время трубку взяли, сказали, что ей оказывают помощь. А потом: «Вашей мамы больше нет». В тот день не должно было быть опасно. Была мирная демонстрация в сторону Верховной рады, а потом уже дали приказ ее разогнать. Мы не знаем, как она погибла — то ли ее затоптали, то ли дубинкой ударили. Люди, которые там были в этот день, говорят, что не думали о других. Одна женщина мне сказала: «Я закрылась в свой пуховик и стала молиться, чтобы меня не добили». Когда мы забирали маму из морга, еще не было победы над режимом Януковича, и нам ее не хотели отдавать, она была как преступница. Мама наша в жизни ничего не боялась. Думаю, если бы она знала, как там будет опасно, то все равно пошла бы. Потому что такая настырная была. Еще красивая. И малюсенькая — 35-й размер обуви, метр в кепке, но ничего по жизни не боялась и всю семью строила так, что мы как зайчики ходили. Она родилась в Чернобыле, очень его любила. Там она ходила в школу, выучилась на гидротехника, вышла замуж за моего отца. Там родились мы с братом. В детстве мы ходили по ягоды и грибы, лекарственные растения собирали, там очень красивые леса. Я аварию не очень хорошо помню, только очередь автобусов, которые уезжают из Припяти. Мы всей семьей переехали в Бровары, под Киевом, но родители продолжали работать в Чернобыле — уже ликвидаторами аварии. Так и жили они: полмесяца в Броварах и полмесяца в Чернобыле. Два года назад мама вышла на пенсию. Когда начался Майдан, родители стали туда ездить и помолодели. Стали ходить под ручку. Они давно так не ходили, не обнимались. Новый год тоже встречали на Майдане. Мы тогда смеялись, что если на путь войны вышла наша мама, то у Януковича нет шансов никаких. У нас с братом у каждого уже давно своя семья. Но мы не переставали делать так, как говорит мама. На выходных мы с мужем любим поспать подольше. И рано утром она открывала дверь, всегда своим ключом, заходила к нам в спальню и говорила: «Ну что, зятек, сегодня, в воскресенье утром, без объявления войны пожаловала теща». Я все время говорила: «Мама, ну чего ты своим ключом открываешь? Может, мы спим. Может, мы не одеты». Она говорила: «Ну так одевайтесь, а я пошла чайник ставить». Садики своим внучкам она выбирала сама, и мы с невесткой моей даже пикнуть не могли. Потому что бабушка так сказала. Папе очень трудно сейчас. Хорошо, что он хоть продолжает в Чернобыль ездить. Мы стараемся не оставлять его одного. Вместе на Майдан, на кладбище, в церковь. Малышку ему подкидываем, чтобы занят был постоянно. Потому что слышать рыдания отца — это очень тяжело. Когда это с мамой случилось, я стала на людей по-другому смотреть. Говорю, что хохлов не стало, остались украинцы. Я тоже поменялась — стала намного больше любить свою родину. Я теперь ничего не боюсь, после того как видела собственную маму в морге. Не знаю, почему в 45-миллионной Украине, где больше половины населения женщины, Бог выбрал мою маму. Наверно, столько мужчин погибло, что Бог решил: должна быть хоть одна женщина, чтобы присматривать за ними. И выбрал нашу маму, потому что она была лучшей. Я себя так успокаиваю. Я за полдня всю тушь выплакиваю. Говорят, что нельзя плакать, но я ничего не могу с собой поделать. У меня же не пять мам, и я же не третью хороню. Я вроде взрослая женщина, а вечером начинаю плакать: «Хочу к маме. Куда угодно, но хочу к маме». Хочется, чтобы она пришла с утра и открыла дверь своим ключом. Моя мама герой, мы все ей очень гордимся, теперь мы все должны жить так, чтобы ей не было за нас стыдно. Но мне бы хотелось, чтобы она не была героем, чтобы она была обыкновенной пенсионеркой, и я бы за ней ухаживала. Единственное платье, которое я маме купила, было платье, в котором мы хоронили ее. Не баловала я ее. Я купила красивое платье, темно-синее, но с цветом не угадала. Я ей так и сказала: «Мама, извини, я с цветом не угадала».

Влад Зубенко, 22 года. Работник Южной железной дороги, Харьков. Умер в больнице, получив огнестрельное ранение 20 февраля на улице Институтской. Рассказывает работник центра социальных служб, Светлана Гнипа.
___
«Это неправда, что я его крестная мать, или что я его воспитывала. Мы познакомились, когда ему четырнадцать лет было. Я начальник отдела социальной работы центра социальных служб для семей, детей и молодежи. В мои обязанности как раз входит работа с такими неблагополучными семьями, как у Влада — теперь мы вынуждены называть их «семьи, оказавшиеся в сложных жизненных обстоятельствах». В школе у Влада мы проводили образовательное мероприятие — он подошел, познакомился. Он очень талантливый ребенок, очень развитый и целеустремленный — всем родителям бы таких детей пожелала. Есть семьи, которые вроде и живут в достатке, а дети — уроды, но тут наоборот. Он себя сам воспитывал, никому они с братом не были нужны.
Его отец ушел из семьи, а мать привела мужчину — его дети не интересовали, он был с ними груб, а мать не защищала. Влад немного рассказывал о семье, не хотел делиться плохим, но это его очень беспокоило. Он всегда хотел из дому уйти, но некуда было, и брата младшего, Тихона, там оставлять не хотелось — они с ним погодки, в одной кровати до 16 лет спали. В 17 Влад все-таки ушел, бабушка с дедом его приютили. Они его любили, помогали как могли, но семьей это не назовешь. А вот последнее время начал работать и снял себе отдельную квартиру.
Влад в походы с нами ходил, записался в скауты, был волонтером в организации, которая пропагандирует здоровый образ жизни. Школу на отлично закончил, историей интересовался, книги у меня всегда хорошие брал. Состоял в клубе исторической реконструкции, это потому он на Майдан в рыцарских доспехах приехал. Я уже после его смерти узнала — он еще и танцами бальными занимался.
А за помощью он впервые обратился, когда ему паспорт нужно было получить. Он тогда и написал, что я его крестная, чтобы я могла помочь. Я возражать не стала, у меня своих детей нет, а Влад мне как сын был.
Он сам себя создал. Окончил железнодорожную академию с красным дипломом, поступил без блата. Устроился на работу дежурным по залу — а что делать, родителей нет, никто за тебя не попросит, не позвонит никуда. Еще Влад с детьми в приютах общался, с теми, кто из проблемных семей или на улице живет, — хотел им помочь, он ведь точно знал, чего именно им не хватает. У меня есть чудесные фотографии с Дня матери в приюте — «Мама, папа, я — счастливая семья». Влад там деток развлекал, мы его собачкой нарядили.
Когда в Киеве побили студентов, мы вышли в Харькове на Майдан. Он всегда там был, когда работа позволяла, но в организаторы не лез. Выступал со сцены с речами, хорошими речами, обдуманными. Я ездила на Майдан в Киев, еще когда не так опасно было. Очень мне хотелось, чтобы и он это увидел, почувствовал дух свободы.
18 февраля я на работе была, меня проверяла прокуратура — все ищут, за что бы уволить. Я гражданский активист, а у нас это неотделимо от политики. Не поддерживаешь власть — это уже неугодная политическая позиция. Влад позвонил и сказал, что началась мобилизация и он принял решение ехать в Киев. Я ему сказала, что там опасно, но он и сам знал. Не стала спрашивать, с кем поехал — у нас лучше имен не называть в таких разговорах. На следующий день он рассказал, что его забрали харьковские, которые уже давно на Майдане, и что он записался в сотню. Договорились созваниваться каждый час.
20 февраля я очень рано позвонила — в семь тридцать, он спал еще. Мне так жалко было, что разбудила. В следующий раз позвонила, а трубка вне сети. Но я не волновалась — когда сама была на Майдане, там постоянно были проблемы со связью. Через несколько часов пришло сообщение, что абонент снова в сети, я тут же перезвонила: «Владик, — говорю, — что там, где ты?» А мне отвечают: «Это не Владик, Владик ранен. А вы кто?» Я сказала, что крестная.
Мне только сообщили, что состояние тяжелое, нужна операция. Его зарегистрировали в реанимации как неизвестного, так было безопаснее. Я сразу в Киев поехала. По дороге мне позвонили и попросили разыскать другого мальчика из Харькова — Женю Котляра. Когда я приехала в больницу к Владу, Женю уже нашли. В морге.
А Влад очень мне обрадовался, за руку взял. Я ему сказала, что он герой, и мы обязательно победим. Мы очень надеялись, что он выздоровеет. Пуля 5,45 все внутренности ему перемолола, но организм же молодой. К нему светил возили, две операции сделали. Мне потом сказали, даже в Афганистане и Чечне таких пуль не использовали. Когда внутренние органы стали отказывать, его решили перевозить в Институт сердца, где есть оборудование для искусственного поддержания жизни. Тамошний врач— сердитый, уставший — домой нас отправил, сказал, вечером расскажет, что как. Мы еще в такси были, когда нам позвонили. Ждать до вечера уже было нечего.
Отцу его сообщили, еще когда Влад жив был, кто-то нашел его номер в трубке. А отец выпивал нормально. Приехал, устроил скандал в больнице — приходили люди, приносили деньги в помощь Владу, волонтеры их собирали, а отец возмущался, почему ему деньги не отдают. Но Владу все равно приятно было, что родной отец приехал. Влад всегда за людей был, за счастливую Украину. Называл себя русскоязычным украинским националистом. Девочка у него была хорошая, мы на похоронах познакомились, ей сейчас очень тяжело. Его волновало то же, что и всех в этом возрасте. Где жить, как заработать. Очень переживал, что семью не может завести, пока жить негде. Я ему предложила оформить пожизненное опекунство. Я бы вышла через два года на пенсию и уехала в село — у меня там хатка есть разваленная, Влад бы отремонтировать помог. А квартиру — ему. У него все налаживалось: и жил отдельно, и с квартирой вопрос решался, и зарабатывать начал. И кто-то же в него выстрелил. Не власть, не Янукович. Живой какой-то человек, конкретный.

Виталий Гончаров, 25 лет. Командир 2-й роты 3-го батальона полка спецназначения «Тигр», Малиновка, Харьковская область. Погиб 18 февраля при невыясненных обстоятельствах на улице Институтской. Рассказывает отец, Иван Гончаров. «Я сам военный. Мой старший сын сразу пошел по моим стопам. Средний сначала хотел стать автомехаником, поступил в техникум, но потом тоже в военное перевелся. А Виталик занимался футболом с пятого класса, играл за команду нашей ДЮСШ в Башкировке, а в 9-10-м классе стал серьезнее задумываться о будущем, сказал мне: «Папа, чего я буду позорить семью, тоже буду военным». Так сложилась военная династия. Виталик закончил харьковскую Академию внутренних войск МВД и при распределении попал в Крым — специалистом-ремонтником автотехники. Но он сразу заявил: «Мне техника не по душе — хочу быть офицером». Его отправили в Кизилташ, оттуда — в Судак, в батальон спецподразделения «Тигр». Интересная история, как он свою девушку Леру встретил. Они с ребятами были на патрулировании, проходили мимо какого-то кафе, зашли взять лимонад. Я сейчас не обманываю насчет лимонада, он у меня почти не пил: пиво — да, а крепкие спиртные напитки, водку, вино — ни-ни. Он же у меня спортсмен, «дыхалка» такая была, лучше всех бегал. Так вот, зашли в кафе, а там девочка, у нее сумочку своровали. Не знаю, как он там все организовал, но нашли и телефон, и деньги. Так они и познакомились. Хотели пожениться, но у нас как раз бабушка умерла. Отложили. Жить планировали в Крыму: двухкомнатная гостинка, недорого, все есть. Тут его назначили командиром роты. Только он получил звание, начались события в Киеве. Виталик звонит, отправляют в столицу, говорит. Декабрь месяц был. Я говорю: «Будь осторожен!» А он: «Конечно, папа!» И слышу, смеется. Он у меня очень веселый был, на всех фотографиях с улыбкой. Как в семь лет их в гусарской форме в школе сфотографировали, так с тех пор и пошло. Служба в Киеве была с семи вечера до семи утра. Рота Виталика дежурила у Администрации президента. Но в январе он заболел. Сильные холода были, намерзлись. Ему дали отпуск. Поехал сначала к девочке в Крым, а оттуда к нам, в Малиновку.
Жена у меня сильно болеет. У нее рак головного мозга, в июле сделали операцию. Он помогал нам, конечно. Хлопцы у меня дружные, выручали нас. В начале февраля Виталик провел у нас 10 дней, ему отпуск на две части разбили. Сказали, что еще 10 догуливать будет осенью. Если бы получил отпуск целиком, ничего бы не случилось. Но 15 февраля он вернулся в Киев. По телефону сказал, что 16-го выходят на службу, и смены не будет — стоять от утра до утра в карауле. 17-го звонил, рассказывал, что не поменяли. Стоят. Я спросил: «Сынок, как там с питанием?» Он у меня в еде немножко привередливый. Если лук пережаренный попадется, он его выбрасывает... Выбрасывал. От майонеза отказывался, перебирал. А тут, говорит, начал есть все, что дают. Горячее какое-нибудь, хлеб с маслом, чай. Кормили их, говорил, хорошо. Он за ребят больше переживал, чем за себя, настоящий командир был. У него 30 человек было в подчинении. Часа в два-три 18 февраля мы созвонились, и больше звонков не было. Узнал я о смерти Виталика от моего среднего сына, Жени. Он погиб в десять минут девятого. Вернулся с ужина, занял место в карауле, и его застрелили. Они стояли без оружия — только дубинка, дымовые шашки, щит. Вроде бы «Беркут» пошел вперед, и их кольцо ближе передвинули. Тогда его и убили. Огнестрельное ранение. Пуля попала в сонную артерию, вышла через спину. Шансов не было. Он еще 10 минут был жив. Все спрашивал: «Ребята, что со мной?» Пока ничего не ясно: кто убил, как убил — служебное расследование, досконально все проверяют. А так помогли с похоронами, была музыка, военный караул, хоронили с почестями. В общем, не забыли, оказали помощь. А в Судаке ему как раз на 40 дней мемориальную доску поставили. Знаете, мы тут люди простые, сидели и смотрели по телевизору, что там в Киеве происходит. Ждали, чем все кончится. Но я, хоть и военный, ни на секунду не мог предположить, что одним из убитых окажется мой сын».
http://esquire.ru/ukraine/6/