Смерти Майдана. 3
Антонина Дворянец, 61 год. Пенсионерка, ликвидатор Чернобыльской аварии.(!)
Погибла при невыясненных обстоятельствах 18 февраля во время столкновений на Институтской улице. Рассказывает ее дочь, Светлана Сторожук.
____
«Мама ездила на Майдан каждый день. Ей надо было ухаживать за свекровью, которой 90, и тремя внучками, но она находила время, носила на Майдан еду, деньги. В тот день она ездила в больницу, а потом позвонила мне и сказала: «Я заеду на Майдан и потом быстренько домой бабушку кормить». Последний раз я с ней разговаривала в 15:23. Потом звоню, а она уже не берет трубку. Через некоторое время трубку взяли, сказали, что ей оказывают помощь. А потом: «Вашей мамы больше нет». В тот день не должно было быть опасно. Была мирная демонстрация в сторону Верховной рады, а потом уже дали приказ ее разогнать. Мы не знаем, как она погибла — то ли ее затоптали, то ли дубинкой ударили. Люди, которые там были в этот день, говорят, что не думали о других. Одна женщина мне сказала: «Я закрылась в свой пуховик и стала молиться, чтобы меня не добили». Когда мы забирали маму из морга, еще не было победы над режимом Януковича, и нам ее не хотели отдавать, она была как преступница. Мама наша в жизни ничего не боялась. Думаю, если бы она знала, как там будет опасно, то все равно пошла бы. Потому что такая настырная была. Еще красивая. И малюсенькая — 35-й размер обуви, метр в кепке, но ничего по жизни не боялась и всю семью строила так, что мы как зайчики ходили. Она родилась в Чернобыле, очень его любила. Там она ходила в школу, выучилась на гидротехника, вышла замуж за моего отца. Там родились мы с братом. В детстве мы ходили по ягоды и грибы, лекарственные растения собирали, там очень красивые леса. Я аварию не очень хорошо помню, только очередь автобусов, которые уезжают из Припяти. Мы всей семьей переехали в Бровары, под Киевом, но родители продолжали работать в Чернобыле — уже ликвидаторами аварии. Так и жили они: полмесяца в Броварах и полмесяца в Чернобыле. Два года назад мама вышла на пенсию. Когда начался Майдан, родители стали туда ездить и помолодели. Стали ходить под ручку. Они давно так не ходили, не обнимались. Новый год тоже встречали на Майдане. Мы тогда смеялись, что если на путь войны вышла наша мама, то у Януковича нет шансов никаких. У нас с братом у каждого уже давно своя семья. Но мы не переставали делать так, как говорит мама. На выходных мы с мужем любим поспать подольше. И рано утром она открывала дверь, всегда своим ключом, заходила к нам в спальню и говорила: «Ну что, зятек, сегодня, в воскресенье утром, без объявления войны пожаловала теща». Я все время говорила: «Мама, ну чего ты своим ключом открываешь? Может, мы спим. Может, мы не одеты». Она говорила: «Ну так одевайтесь, а я пошла чайник ставить». Садики своим внучкам она выбирала сама, и мы с невесткой моей даже пикнуть не могли. Потому что бабушка так сказала. Папе очень трудно сейчас. Хорошо, что он хоть продолжает в Чернобыль ездить. Мы стараемся не оставлять его одного. Вместе на Майдан, на кладбище, в церковь. Малышку ему подкидываем, чтобы занят был постоянно. Потому что слышать рыдания отца — это очень тяжело. Когда это с мамой случилось, я стала на людей по-другому смотреть. Говорю, что хохлов не стало, остались украинцы. Я тоже поменялась — стала намного больше любить свою родину. Я теперь ничего не боюсь, после того как видела собственную маму в морге. Не знаю, почему в 45-миллионной Украине, где больше половины населения женщины, Бог выбрал мою маму. Наверно, столько мужчин погибло, что Бог решил: должна быть хоть одна женщина, чтобы присматривать за ними. И выбрал нашу маму, потому что она была лучшей. Я себя так успокаиваю. Я за полдня всю тушь выплакиваю. Говорят, что нельзя плакать, но я ничего не могу с собой поделать. У меня же не пять мам, и я же не третью хороню. Я вроде взрослая женщина, а вечером начинаю плакать: «Хочу к маме. Куда угодно, но хочу к маме». Хочется, чтобы она пришла с утра и открыла дверь своим ключом. Моя мама герой, мы все ей очень гордимся, теперь мы все должны жить так, чтобы ей не было за нас стыдно. Но мне бы хотелось, чтобы она не была героем, чтобы она была обыкновенной пенсионеркой, и я бы за ней ухаживала. Единственное платье, которое я маме купила, было платье, в котором мы хоронили ее. Не баловала я ее. Я купила красивое платье, темно-синее, но с цветом не угадала. Я ей так и сказала: «Мама, извини, я с цветом не угадала».
Погибла при невыясненных обстоятельствах 18 февраля во время столкновений на Институтской улице. Рассказывает ее дочь, Светлана Сторожук.
____
«Мама ездила на Майдан каждый день. Ей надо было ухаживать за свекровью, которой 90, и тремя внучками, но она находила время, носила на Майдан еду, деньги. В тот день она ездила в больницу, а потом позвонила мне и сказала: «Я заеду на Майдан и потом быстренько домой бабушку кормить». Последний раз я с ней разговаривала в 15:23. Потом звоню, а она уже не берет трубку. Через некоторое время трубку взяли, сказали, что ей оказывают помощь. А потом: «Вашей мамы больше нет». В тот день не должно было быть опасно. Была мирная демонстрация в сторону Верховной рады, а потом уже дали приказ ее разогнать. Мы не знаем, как она погибла — то ли ее затоптали, то ли дубинкой ударили. Люди, которые там были в этот день, говорят, что не думали о других. Одна женщина мне сказала: «Я закрылась в свой пуховик и стала молиться, чтобы меня не добили». Когда мы забирали маму из морга, еще не было победы над режимом Януковича, и нам ее не хотели отдавать, она была как преступница. Мама наша в жизни ничего не боялась. Думаю, если бы она знала, как там будет опасно, то все равно пошла бы. Потому что такая настырная была. Еще красивая. И малюсенькая — 35-й размер обуви, метр в кепке, но ничего по жизни не боялась и всю семью строила так, что мы как зайчики ходили. Она родилась в Чернобыле, очень его любила. Там она ходила в школу, выучилась на гидротехника, вышла замуж за моего отца. Там родились мы с братом. В детстве мы ходили по ягоды и грибы, лекарственные растения собирали, там очень красивые леса. Я аварию не очень хорошо помню, только очередь автобусов, которые уезжают из Припяти. Мы всей семьей переехали в Бровары, под Киевом, но родители продолжали работать в Чернобыле — уже ликвидаторами аварии. Так и жили они: полмесяца в Броварах и полмесяца в Чернобыле. Два года назад мама вышла на пенсию. Когда начался Майдан, родители стали туда ездить и помолодели. Стали ходить под ручку. Они давно так не ходили, не обнимались. Новый год тоже встречали на Майдане. Мы тогда смеялись, что если на путь войны вышла наша мама, то у Януковича нет шансов никаких. У нас с братом у каждого уже давно своя семья. Но мы не переставали делать так, как говорит мама. На выходных мы с мужем любим поспать подольше. И рано утром она открывала дверь, всегда своим ключом, заходила к нам в спальню и говорила: «Ну что, зятек, сегодня, в воскресенье утром, без объявления войны пожаловала теща». Я все время говорила: «Мама, ну чего ты своим ключом открываешь? Может, мы спим. Может, мы не одеты». Она говорила: «Ну так одевайтесь, а я пошла чайник ставить». Садики своим внучкам она выбирала сама, и мы с невесткой моей даже пикнуть не могли. Потому что бабушка так сказала. Папе очень трудно сейчас. Хорошо, что он хоть продолжает в Чернобыль ездить. Мы стараемся не оставлять его одного. Вместе на Майдан, на кладбище, в церковь. Малышку ему подкидываем, чтобы занят был постоянно. Потому что слышать рыдания отца — это очень тяжело. Когда это с мамой случилось, я стала на людей по-другому смотреть. Говорю, что хохлов не стало, остались украинцы. Я тоже поменялась — стала намного больше любить свою родину. Я теперь ничего не боюсь, после того как видела собственную маму в морге. Не знаю, почему в 45-миллионной Украине, где больше половины населения женщины, Бог выбрал мою маму. Наверно, столько мужчин погибло, что Бог решил: должна быть хоть одна женщина, чтобы присматривать за ними. И выбрал нашу маму, потому что она была лучшей. Я себя так успокаиваю. Я за полдня всю тушь выплакиваю. Говорят, что нельзя плакать, но я ничего не могу с собой поделать. У меня же не пять мам, и я же не третью хороню. Я вроде взрослая женщина, а вечером начинаю плакать: «Хочу к маме. Куда угодно, но хочу к маме». Хочется, чтобы она пришла с утра и открыла дверь своим ключом. Моя мама герой, мы все ей очень гордимся, теперь мы все должны жить так, чтобы ей не было за нас стыдно. Но мне бы хотелось, чтобы она не была героем, чтобы она была обыкновенной пенсионеркой, и я бы за ней ухаживала. Единственное платье, которое я маме купила, было платье, в котором мы хоронили ее. Не баловала я ее. Я купила красивое платье, темно-синее, но с цветом не угадала. Я ей так и сказала: «Мама, извини, я с цветом не угадала».