the0821

Под градом столичным, в глухом лесу жили два медведя, два друга давнишних. Вместе мальцами по малину ходили, отроками рыбку в озерах промышляли, а, заметерев, и ульев на пару разорили немало. Крепка была их дружба, словно корень сосновый - не разорвать да в бедах не размочить. Весь лес завидовал. Так и говорили звери: нет товарищей верней, чем Михал Потапыч да Потап Михалыч.

Как-то по весне собрался Потап к медведице знакомой, но вдруг пропал по дороге. Искал его Михаил и в чащобе, и на поляне возле гнилого пня, и у озера рыбного - нигде товарища не видели. Крепко тогда горевал медведь! Всю весну, лето, осень как в воду опущенный ходил. Шкура комьями заплелась, глаза тоскливые сделались, и язык из пасти шнурком висит. Так и лег почивать, друга не дождавшись.

Просыпается он на следующий год, выходит на поляну и слышит: шины шуршат, да ветки ломаются. “Эх, - думает, - человеки дерева рубить приехали”. Но нет, не на засеку машина двинулась, а прямиком к нему! Хотел было Михаил в лес драпануть, но любопытно ему стало. “Сбечь-то я всегда успею, - рассудил Потапыч, - а глянуть не худо бы. Все одно охотников зараза - лесник распугал, чтобы самому зверье стрелять сподручней было”.

Встала машина, дверцу открыла, а из нее - вот радость-то! - Потап Михалыч вылазит. Живой и невредимый, да потолстевший притом! Глядит Михаил на друга своего, а узнать не может. В пиджаке Потап явился, при галстуке, и штаны черные на гузне болтаются.

- Вот и приехал я к тебе, Михаил! - говорит, - Да не с пустыми лапами!

Выскочили из машины человеки и тащат: окуней свежих, малину слащеную да меду сот с десяток. Сели медведи, потрапезничали и за разговоры взялись.

- Ты, Михалыч, куда пропал? Да где такими богатствами разжился?

- Со мной, - ответствовал Потап, - история одна приключилась. Шел я к медведице своей на игрище, и вижу: грибник плетется. Я таких, брат, не трогаю, а лишь рычу приличья ради. Но этот мало того, что не испужался ничуть, но даже в вблизь подошел, и как заверещит: “какой профиль! Какой анфас”! И начал меня в машину свою пихать.

- Ну а ты что?

Михалыч ухо почесал, меду лизнул и дале рассказ повел.

- Хотел было заломать, но любопытство заело. Поехали мы с грибником в город, а там причесали меня, накормили и в берлогу особую повели.

У Потапыча аж сердце повело от таких чудес, но медведь окуньков хряпнул, и вроде полегчало малость. А Михалыч меж тем продолжал:
- В берлоге той штуковина стояла - “фотопарат” называется. Набежало человеков видимо-невидимо, и взялись они меня мытарить. Сядь, говорят. Я сел. Они штуковиной защелкали, а потом - нет, говорят, не авантажно. Встань теперь! Я встал. Они снова - щелк! Получше, твердят, но все ж не то. Собрался я было уходить, но тут человеки как взвоют - замечательно! Щелкают своей штукой, сполохами слепят, а сами довольные-предовольные. Отличный, - кричат, - лохотип получился! Повели они меня еще куда-то, снова накормили и обращались ласково - не то, что медведица моя.

- Что же ты, Михалыч, опосля обратно в лес не вернулся? - Потапыч с досады аж лапу сосать стал. - Что ж ты друга в волнении оставил? Весь лес ведь перелопатил, тебя ища!

Михалыч понурился виновато, да малины в пасть кинул.

- Хотел я. Ей богу, хотел! Но завертелся совсем - то в цирк, то в телевиденью. И кормят везде так, что хоть в спячку не ложись! А надысь подошел ко мне их главный и говорит: “тебя, Михалыч, я депутатом сделать надумал”. Негоже, дескать, лохотипу без должности ходить. Я его спрашиваю: “каким-таким депутатом”? А он мне: “это значит, жри в волю, да под отчетами крестики ставь”. Ну и согласился я - не дурак же, хоть и медведь.

Потапыч прослезился, обнял товарища и говорит:

- Вот удача-то, Михалыч! Рад я за тебя, друг мой старинный! Хорошо ты устроился, всем бы так!

А Потап в ответ хитро прищурился, и молвит тихим голосом:

- Ну, всем - не всем, а тебя пристрою! Будешь моим заместителем по медосбору! За тем и приехал, чтобы тебя с собой увезти.

Растрогался Михаил, облобызал благодетеля да в машину залез. И поехали они в град столичный жить-поживать - добра наживать. Говорят, до сих пор в палатах белых начальниками ходят.

Вот как славно судьба медвежья сложилась! И порадоваться бы за них... Да не выходит что-то.

Вы когда-нибудь задумывались, как живут люди в деревне, когда мы оттуда уезжаем? Я не собираюсь болтать о заброшенных домах, миграции в города и прочих глобальных проблемах. Мне просто хочется рассказать о собственном жутковатом опыте сельской жизни.

Как и многие, в детстве на каникулах я регулярно ссылался в деревню. Ехать приходилось через треть страны, но чаду нужен свежий воздух, озеро и парное молоко. Тогда я, сугубо городской ребенок, чувствовал себя ссыльным Пушкиным в Михайловском. Но, повзрослев, говорю родителям “спасибо”.

Семья навещала прабабушку. Биографию этой женщины стоит описать хотя бы пунктиром. Хлопотное детство меж семи братьев и сестер. Жуткое сообщение Юрия Левитана. Бегство из захваченной деревни по замерзшему озеру. Наблюдение за казнью родителей: людей согнали в амбар и сожгли за помощь партизанам. Работа в полуразрушенной сельской школе. Директорство. Должность в ГорОНО; недолго - пока достойных не заменили на доверенных. Снова директорство, и опять недолго: доверенные начали “укрупнять и объединять”. Работа в сельской школе до тех пор, пока в деревне оставались ученики. И, наконец, только дом, хозяйство и семья.

Из благ цивилизации в деревне было электричество да телефон. До ближайшего города - километров пятьдесят. Вокруг поселка - озера, леса и даже небольшие горы. В таких местах хочется верить в русалок, леших и домовых, особенно, когда в прабабушкиной библиотеке куча книг по русской словесности. И как бы я не ворчал, деревня казалась мне мистически прекрасным местом.

Зимой ландшафт менялся кардинально. Дома заваливало снегом. Раз в две недели (отчего-то по субботам) из ближайшего поселка приезжал трактор и самодельным ковшом чистил дороги. А так, случись метель, дворы оказывались буквально отрезаны друг от друга внушительными сугробами. И, естественно, к холодам из деревни сбегали все, кто мог. Кроме нас - мы приезжали на зимние каникулы. Чаду нужен свежий воздух, парное молоко…

Тогда это казалось мне глупым и непрактичным. За отсутствием младых Армид, мне оставалось лишь киснуть у печи за двойными стеклами. Прабабушкина библиотека выручала. Как видите, генерал Мороз не только вредит супостатам, но и дает подросткам образование.

Впрочем, я сгущаю краски. Помимо чтения были и другие забавы: горки, санки, да коньки на пресловутом замерзшем озере. И однажды, катаясь, я серьезно ударился спиной о лед в аккурат за день до отъезда.

Врач из райцентра ехать не захотел - заносы на дороге. Посоветовал положить меня на твердое и не трогать. Позвонили в школу - директор выделила месяц на выздоровление. Но родителей с работы никто не отпускал. В итоге семья решила: “он отстал” и оставила меня с прабабушкой.

Тогда мне было шестнадцать, ей - семьдесят пять. Обществу родственника я предпочитал компанию книг - не сказать, что рос отзывчивым. Но кроме прабабушки в деревне зимовало еще семь человек. Все они были ее ровесниками. И у каждого был телефон.

Наш стоял в красном углу большой комнаты. Дисковый и монументальный, на почетной белой салфетке, с неизменным стулом неподалеку. Каждый день все звонили всем. Болтали в сущности ни о чем. Иной раз вызов мог звучать так “я чай пить собралась, приходи”. Смех в ответ. И всё, отбой. Тогда я решительно не видел смысла в этих звонках.

Спина, кстати, зажила за неделю - видимо, простой ушиб. Через десять дней я уже бодро ходил. А в ночь на двенадцатый грянула метель.

Наутро прабабушка была необычайно тиха. Телефон не звонил: ветер оборвал провода. Дорогу замело окончательно. Я, скрепя сердце, приготовился поддерживать разговор, но прабабушка молчала. Это настораживало.

Ближе к вечеру она робко попросила меня разгрести путь ко двору ближайшей соседки. Я отказался - дежурный трактор через два дня. Она не настаивала, но поглядела так, как иной раз смотрят побитые псы. Пришлось одеться и выйти на улицу с лопатой.

Падали редкие снежинки, и дул подозрительный ветерок. Я опасался нового шквала: мою стезю завалило бы задолго до конца пути. Но пока в деревне было очень тихо. Не верилось, что среди этой бесчеловечной белизны все еще живут люди.

Сзади послышался хруст: подошла прабабушка. По мере сил она отгребала снег и утаптывала путь. Из-за ее присутствия почему-то казалось, что нужно спешить.

Мы успели до сумерек, причем соседка, завидев нас из окна, стала прокапываться навстречу. Женщины завязали знакомую беседу ни о чем. Во мне возник гнев: так ради этого я ломал спину? Но осознание пришло быстро. Старушки были безумно рады видеть друг друга, хоть и пытались это скрыть.

Летом деревня полна жизни. Люди возвращаются в дома, приезжают семьи. Но зимой… Восемь стариков посреди метели. И телефон, где за долгим гудком на другом конце провода может стоять чья-то смерть.

Я взял лопату и вышел. У меня было много работы.

Послесловие

Казалось, отчего бы не уехать всем? Но в деревне и так остались только местные в нескольких поколениях. Это их земля. За эту землю умерли их отцы. И они сами проливали за нее пот и кровь, своими руками поднимали дома из пепла. Даже моих куцых мозгов хватало понять, насколько эти слова не метафоры. Так куда уезжать?

Но да, в итоге нам удалось купить прабабушке квартиру в райцентре. Удалось даже убедить ее пережидать там холода. Через год она умерла. Зимой.

В одном университете моей страны работает девочка по имени Катя. Она - специалист по связям с общественностью; должна говорить за учреждение в газетах, придумывать и проводить мероприятия, привлекать абитуриенов, вести блог и страницы в соцсетях… Круг ее задач, как водится, неясен и размыт. Что скажут, то и делает.

В университете Кате платят чуть больше двадцати тысяч. Болтать-то всякий сможет, тут ни ума не нужно, ни образования. Не за что больше платить. Если вдуматься, она вообще благодарна быть должна, что её на работу взяли. Кандидатов куча; не нравится - увольняйся. Примерно это Катя услышала, когда после двух лет труда попросила прибавку к зарплате.

Кстати, о деньгах. “Платят”, надо сказать, преувеличение. С зарплатой в том университете творятся хитрые дела. Могут задержать. Месяца на два. Иногда на три. Иногда могут выдать не всю. А могут и оштрафовать, если, например, какое-нибудь мероприятие прошло не так успешно, как планировалось. Таким образом, “чуть больше двадцати” частенько превращается в “около нуля”.

По образованию Катя переводчик с английского языка. Это удобно - может прочитать инструкцию для принтера или этикетку на креме перевести. Сверх того, раз уж она по-иностранному говорит, следовательно, должна и в компьютерах разбираться. Там же все по-английски написано.

В итоге Катя работает около десяти часов в день - и не делает ничего очевидного для окружающих. Плюс репетиторство. Мужа и детей у неё нет. И это логично - откуда бы они взялись при таком графике?

Здесь можно сказать: что за дурочка? Увольняйся оттуда немедленно! Но Катя росла в девяностые. Она точно знает, что никому не нужна. И, самое главное: какой бы неприятной ситуация ни была, если попытаться ее изменить, все может стать значительно хуже. Оттого Катя молчит, улыбается и продолжает работать.

Но по связям с общественностью в университете работает не только Катя. Есть и соответствующий проректор. Учился он тут же, по юридической части. Его аттестат - формально, тайна; но преподаватели все помнят. Разгильдяй был, но ректорского друга родственник. Ходят слухи, что взятки давал. Ходят слухи, что взятки брались. Ходят слухи, что диплом на кафедре писали за него. И кандидатская диссертация того же происхождения. Но если спрашивать напрямую - даже тет-а-тет никто ничего не знает. Люди науки все-таки, а не какие-то там чиновники.

Катя и проректор - ровесники. Но у него зарплата - триста тысяч рублей. Когда жалуются, что деньги задерживают, он удивляется, ведь ему все приходит ровно в срок. И зачастую с премией, если, например, какое-нибудь мероприятие прошло лучше, чем он планировал.

В конце мая, когда Катя помогала другому отделу с отчетностью по экзаменам - в компьютерах, как мы помним, все по-английски, - проректору в голову пришла замечательная идея. У университета есть логотип. Но он не забрендирован. Следовательно, нужно сделать брендбук логотипа. У всех в Европе он есть, а у нас нет. Непорядок.

Стало быть, делаем брендбук. Где специалист по связям?

И Катя делает. Вернее, вначале пытается узнать, что такое “брендбук”. Потом, сверяясь с интернетом, придумывает концепцию компании, атрибуты бренда, целевую аудиторию… Проходит месяц - зарплату задерживают; пора в отпуск - не пускают, пока не доделает. Работу дважды заворачивают - проректору не понравились формулировки, - но в итоге довольно-таки объемная кипа документов готова.

Катя собирается в отпуск с третью отпускных. В этом году, говорят, средств на университет почти не выделили. Вообще, недоплатили в этот раз не только Кате. И под самый отпуск проходит слух, будто ректор на тот злосчастный брендбук без труда отыскал триста тысяч рублей.

Когда об этой истории услышал один сторонний гражданин, он сказал: “Ребята! Так жить нельзя. Закажите выписку реальных поступлений на карту, а квитки с липовыми цифрами сохраните. Напишем заявление в прокуратуру, в общественную приемную, петицию создадим на худой конец! Я сам берусь все это оформить и проследить. Вам же останется только дать мне бумаги и расписаться. Кроме того, у меня есть знакомые на местом телеканале. Да у вас самих целая кафедра журналистов! Все можно исправить и решить, было бы желание”!

Но люди в университете жили в девяностые. Они точно знают, что никому не нужны. И, самое главное: какой бы неприятной ситуация ни была, если попытаться ее изменить, все может стать значительно хуже.

Мораль? Морали нет. Зато у университета теперь есть брендбук за триста тысяч, которых Катя не видела даже издали. Все молчат, улыбаются, и ушли в отпуска почти без денег. А я, сторонний гражданин, пишу под утро сказочку на Пикабу, чтоб не запить от безнадеги.