pogranichnitsa

Из Вьерзона я поехала в Париж, где у наших была квартира, чтобы по мере возможности навести там справки и узнать, где Горушка.
Это путешествие было очень интересным и поучительным для меня.
Энтузиазм был огромный, ехала «на перекладных» то в теплушке, то в грузовике, то пешком. Все пели песни, обнимались, плясали и благодарили не американцев, а советских!
Все мосты через красавицу Луару были взорваны. Прекрасный Орлеан в развалинах, и только чудом статуя Жанны д,Арк (Jeann d,Arc) осталась целой.
Жанна стояла высоко на своем пьедестале, гордо смотря на любимый город, на любимую Францию и вселяла бодрость в сердца своих подданных.
Незабываемое зрелище!
Париж голодный, но веселый, ликующий, повсюду следы недавних уличных боев и цветы на тех местах, где погибли партизаны, очищая его от смердящего присутствия врага.
На улицах множество военной техники и машины союзников, на всех перекрестках американские регулировщики МР (эм -пэ) ( Military Police). Быстро, по-американски, освоили Францию. Похоже было, что уходить им не охота! Но тут сыграл свою огромную роль генерал де Голь (de Gaule), дорогой Шарль де Голь.
По моему, он не меньше презирал союзников, чем фрицев. Он все узрел и предвидел.
Французскую компартию возглавлял Морис Торез (Maurice Torreze) - сильная и умная личность – настоящий
Ленинец. Но вернемся в Париж.
Остановилась я у моей подруги по Британской школе – Милочки Галич, а в рюкзаке у меня была колбаса, масло и соленая утка. Роскошь по тем временам неслыханная в Париже. Но Вьерзон –провинция, там все было можно достать.
Радости было много. У Милочки я познакомилась и с Буниным.
Очень едкий и непреклонный старикан, не дурак выпить и приударить за партизанкой.
Но некогда мне было его прощупывать, надо было разыскать Горушку.
Представьте мое удивление, когда я его нашла на его квартире, 79 Бульвар Сэн Мишель, свеженького, как огурчик, и очень смущенного моим неожиданным появлением!
По его словам, ждал каких-то милостей от союзников, которыми они одаряли освобожденных или узников фашизма. Что-то вроде приличного костюма, обуви и одеяла!
До сих пор не пойму, почему мать – безумно любимую, не известил о том, что жив! Почта, хотя и медленно, но действовала.
Известив обо всем свою свекровь, я уехала прямо в Лион, домой.
Незабываем день, когда фашистов вымели из Лиона!
Был особенно яркий и солнечный день. Сережа, я и Наташенька спустились на Place Bellecour на набережной Соны.
Кое-где еще отстреливались с крыш засевшие на чердаках фашисты, особенно со старинного здания больницы Part Dieu.
Оттуда строчили пулеметы. Несмотря на опасность, нельзя было сдержать ликование толпы.
Ведь «боши» (так зовут немцев презрительно во Франции) – исконные враги французов!
Скоро Лион навестил генерал де Голь, и мы опять ходили его приветствовать на ту Place Bellecour. Там он произнес речь. Патриотом и французом он был до мозга костей. Да и фамилия его носит галльско-кельтское происхождение, уходящее вглубь истории Франции.
Удивительно быстро восстанавливались промышленность, снабжение и вообще нормальная жизнь! Но карточная система еще существовала, и на продукты питания и на одежду!
Очень модными стали сразу юбки цветов французского национального флага (синий, белый, красный) и большие кожаные сумки, очень вместительные, с карманами.
Их шикарно носили через плечо, но на ногах туфли все еще на деревянных подошвах, причем очень элегантные. Начали выдавать по талонам прекрасные шерстяные ткани!
В очередях, конечно.
А деревня не переставала помогать нашей семье.
Ведь там столько завелось друзей. Жизнь быстро входила в нормальное русло! Ведь разрушений в «петэновской зоне» почти не было, кроме мостов, снесенных фрицами и домов и заводов, разрушенных бомбежками союзников.

Итак, перехожу к новой, менее поэтичной главе.
Моя работа в лагере по репатриации советских военнопленных.
Начать с того, что они пользовались неограниченной свободой: могли выходить куда и когда хотели, но к 9 часам должны были быть в казармах.
Управлялись они нашими офицерами из пленных.
Комендантом был такой лейтенант Ламкин – мелкая душонка, глупая голова, но зато способностью приспосабливаться владел ловко. Форсу напустил на себя – скоро основал и свою тюрьму, с довольно свободными правилами, но с запрещением выходить из определенной зоны.
Туда попадали всякие неловкие субчики, не сумев доказать, что сдались в плен в экстремальных условиях. Все они считались врагами Родины.
Отдельно держалась группа тех, кому удалось попасть в партизаны до освобождения Франции.
Внутреннее управление лагерем было свое, а снабжением ведали французы (одежда, питание), американцы (бензин, медикаменты), англичане (медикаменты и транспорт).
Американцы вели себя вызывающе, но с меня – взятки гладки. Я же находилась на службе от французов и не зависела от союзников, которые ненавидели друг друга. Не могли спеться корректные, но бедные англичане с богатыми и наглыми американцами, жующими бесконечную жвачку, надувая из нее шары и фамильярно хлопающие всех по плечу, даже офицеров в чинах, кладущих ноги на стол и пускающие в нос дым своих сигар, даже на официальных встречах.
Когда я ездила в их штаб с нашими ребятами, то всегда вежливо просила полковника или майора перед началом переговоров, опустить ноги под стол, подняться и протянуть каждому пришедшему руку и отложить на время беседы сигару.
Благо, что на каждом столе у них стояла табличка с именем и рангом офицера, да и знаки они такие же носили на груди.
Представьте себе – слушались, т.к. укусить меня не могли!
Возмущало нас всех их отношение к неграм на заправочной станции! Мы же к этому не привыкли. Заведовал этой станцией откровенный фашист: и я вечно с ним препиралась, а он на меня жаловался!
Но приходилось им меня терпеть. Как иначе наладить контакт без переводчика, владеющего тремя нужными им языками?! А французы были в восторге, что я америкашкам утирала их высоко задранные носы!
С Ламкиным у меня отношения были официальные, т.к. интереса ни как человек, ни как администратор он не представлял никакого.
Был еще такой лейтенантик Хизгияев из кавказских. Маленький юркий подлец, который позволял себе бить по лицу низших чинов. Воняло от него плохими духами и водкой за километр. Он хлипко вилял задом и раздобыл где-то белые перчатки!
Остальные ребята были нормальные.
К сожалению не могу сказать этого про бедных, изуродованных пленом девчат. Их было мало, и они были нарасхват.
Пока разобрались, что к чему, они многих ребят заразили венболезнями, и их пришлось изолировать и лечить. Страшное наследие войны! Я их очень жалею, ведь сильные духом все были уничтожены фашистами.
Я была очень рада, когда узнала, что под цистерны с горючим жители подвели подкоп и выкачали весь бензин на нашей заправочной!
Хотя это нас лишило бензина на несколько дней, но зато погорел мой личный враг американский фашист. Его убрали и на его место попал хороший парень югославского происхождения.
Пил он горькую, и негры, с которыми я наладила полный контакт, отпускали нам бензин без лимита!

Опишу 2 случая.
Первый произошел в городе Роанн. Я шла по улице и вдруг слух мой уловил русскую речь. Подходили трое солдат. Я остановилась у витрины парфюмерного магазина. Подошли и они. Один сказал: «Вот гражданочка выбирает пудру или духи».
А я повернулась и говорю: «ничего подобного, ребята, это я вас поджидаю!».
Гром с ясного неба для них!
Сели мы в скверике на скамеечку. Обнимали они меня, целовали, сестрицей родной называли!
А я рада была и ужасно вместе с тем боялась, чтобы французы меня не увидали и не посчитали за …
Ведь никто не мог подумать, что я или они русские!
Они одеты в немецкие шкуры; оказалось, эти ребята приехали подготовить казармы для нового контингента русских военнопленных.
Я не ошиблась: ребята оказались надежными и благодаря этой встрече, многие смогли перейти к партизанам, которыми кишели окрестности.
Фашисты вообще опасались появляться в отдаленных уголках, держались ближе к центру городов.
Но не всегда бываешь хорошим психологом, и второй эпизод это подтверждает.
Эпизод второй.
Я ехала через Роанн в Лион. 13 августа 1944 г.
Поезда составлялись смешанные: вагоны с войсками и вагоны с жителями для того, чтобы американцы и англичане не бомбили военных с воздуха. Ходить можно было по всем вагонам. Вскоре я нашла вагон с русскими, одетыми в немецкую форму, как и все.
Пригляделась и всунула микролистовки с картой продвижения наших войск.
Но меня кто-то из ребят предал.
Поезд шел очень медленно, т.к. вперед сперва посылалась автомеханическая дрезина для проверки пути, чтобы не нарваться на мину.
И вот состав остановился в поле, а меня повели на расстрел двое молодых немца.
Состав был длинный, и пока мы шли мысли мои со страшной быстротой проносились в голове, ища выхода и спасения.
Вдруг я услыхала, что мои конвоиры говорили на каком-то славянском языке. Это не были ни поляки, ни болгары. Значит это югославы – решила я. И вдруг молнией пронзила мысль и слова славянского гимна «Гей, славяне, еще наша речь свободно льется, еще наше верно сердце за народ свой бьется! Жив он, жив он дух славянский, будет жить во веки! Гром и пекло все напрасно против нашей мести! Языка дар дал нам Бог наш, он владеет громом, Кто же вырвет божий дар наш, тот перед смертью с громом! Жив он, жив он дух славянский, будет жить во веки! Гром и пекло все напрасно против нашей мести!».
Этот гимн распевали во время войны 1914 –18 годов.
Я выкрикивала эти слова вперемешку с уверениями, что я не француженка, а русская.
Но меня все подталкивали, и все вели и вели, мне казалось бесконечно! Пробежали имена всех моих близких и любимых!
Прошли мимо последнего вагона, остановились и возле насыпи поставили меня лицом к себе и последнее, что я почувствовала, это сильный толчок в живот и оглушительные выстрелы.
Очнулась я внизу насыпи, солнце ярко светило, пели птицы и кругом меня колыхались травы и голубые жесткие цветы.
Чувствую сильную боль внизу живота, я решила, что ранена в живот. Ну, думаю, конец мне! Руки двигаются, подняла одну ногу, затем и другую, ощупала живот.
Вроде бы крови нет нигде!
Медленно, очень медленно, из-за сильной боли перевернулась и поползла прямо перед собой, часто отдыхая.
Добралась как-то до сторожки путевого обходчика. Я была спасена! На тендере отправили меня, присыпав углем, в Лион, а там уже автостопом ближе к дому. Продолжение эпизода второго.

Добралась я до Лиона, а там, не заезжая домой, прямо к своему врачу. Он обнаружил огромный синяк внизу живота, дал примочку и велел неделю лежать.
Дома была только одна мама, т.к. Сережа отвозил Наташу к друзьям – крестьянам в Овернь: назревала развязка, немцы зверели, мы боялись боев в городе.
Сочинила я подходящую легенду и так до конца войны никому ничего не сказала, иначе муж запретил бы мне заниматься этими делами.
Ну, а тут еще у нас прятались «важные гости» - муж и жена Луи Ламбэн (Louis Lamben), подпольный организатор всего района Роны. В доме у нас хранился чемоданчик со списками всех подпольных партийцев. Около этого чемоданчика надо было нести круглосуточную вахту. Лежал он в камине, рядом с бутылкой бензина. В случае тревоги надо было облить чемоданчик бензином и поджечь его.
Гости мои были хорошо загримированы, но выходили «по делам» очень часто, и мы все жили как на вулкане. Надо было найти квартиру – отдельную для штаба партизан, и я принялась за это дело.
Опять мне сильно повезло. В предместье Вийрбан (Villerbane) проходила железнодорожная линия, которую не раз обстреливали американцы.
Нашла я пустую виллу, которую никто не хотел снимать из-за страха налетов авиации.
Хозяин тоже жил в отдалении. Он был безумно рад, что нашлись постояльцы, и недорого ее сдал мне по моему фальшивому паспорту.
Но вилла была пустая. Надо было ее обставить. С мира по нитке – готова рубаха. Товарищи притащили, кто что мог из мебели, а я расставила все со своими любимыми занавесками и портьерами, за которыми поставили два пулемета, и дом принял чету Ламбэн. Место было выбрано очень удачно, т.к. рельсы проходили совсем рядом, и под покровом ночи, когда жители боялись нос высунуть, в этот домик можно было, хоть слона привести на товарном или на тендере.
Миссия моя была окончена, последние советские товарищи присоединились к партизанам, немцы окончательно потеряли почву под ногами, но еще приходилось быть очень осторожными. Все снабжение продуктами лежало на мне. Очереди за хлебом удлинялись, и по карточкам было трудно его достать.
Но я нашла внизу, под нашей горой, возле центральной площади Bellecour (Бэлькур), хлебный магазин, у которого почти не было людей, т.к. на следующем углу сидел пулеметчик, и вся улица простреливалась – в случае тревоги.
Охраняли немцы свой штаб.
С драгоценным хлебом, на велосипеде я отправлялась сперва к своему акушеру–врачу, который принимал у меня моих малышей. Его жена только что родила девочку (при свечах), и у них совсем было плохо с продуктами. Я возила им пайок хлебный, овощи со своего огорода и картошку, которую выращивали в 15 километрах от нашего дома. Благо, что велосипед можно было потом, для подъема на гору, погрузить на подъемку вместе со мной.
Во все время войны уголь приходилось возить с вокзала Пераш (Perrache) снизу на прицепе велосипеда, который поднимал 80 кг, и дрова для растопки печей оттуда же, а рубить их было легко.
Бывало возьму полено, как жахну! Как будто рублю головы Гитлеру, Гимлеру, Герингу, и всяким прочим гаулейтерам. Вот дело и спорилось. Если бы не помощь мамы с детьми, никогда бы я со всем этим не справилась! Ведь Сережа все время был на работе, машина в гараже была на приколе, без колес, которые спрятали в деревне. В последние перед освобождением дни фрицы начали и велосипеды отнимать, чтобы драпать. Но куда? Ума не приложу. Против них все поднимались.
Наконец, освободили Лион осенью 1944 года. Тут стали ловить всех, кто сотрудничал с немцами, всех пэтеновцев. Брили наголо всех женщин, гулявших с фрицами.
Почти все мосты были взорваны. На Соне и Роне машины ходили на газогенераторах, топили дрова.
Вскоре организовался лагерь для советских военнопленных, которых по мере продвижения американцев и англичан, освобождали из лагерей.
Я стала работать там переводчицей от французского командования, т.к. говорила по-французски, и по-англйски, и по-русски.
Но до этого мне еще пришлось съездить во Вьерзон (Vierson) около Орлеана, узнать, что с матерью Сережи – Олимпиадой Владимировной, которая бежала с сыном Георгием Ивановичем туда из Парижа, при нашествии фашистов.
Георгия Ивановича арестовали фашисты и бросили в тюрьму Фрэн (Fregne), но как потом выяснилось, их успели вывести дальше.

Тут я стала связной. После этого возила туда листовки, которые печатались на гектографах в Лионе (и у нас был такой), а обратно с продуктами. Так постепенно организовывалось сопротивление (Resistance) фашизму.
Оказалось, что Логинову очень повезло: второй пекарь был петэновцем и плохим человеком. В глубоком подполье затаились коммунисты и сочувствующие им, и все время опасность была рядом. Фашисты разгуливали по городу, как у себя дома.
Как-то муж, приехав с работы на заводе, сказал, что один армянин (из русских) прячет у себя военнопленного, очень боится держать его у себя, т.к. живет в центре города, в квартире.
Мы спрятали Сергея на втором этаже в ванной комнате.
Привели к нам Петро Брыля. Начал он рассказывать эпопею своего побега и тут мы убедились, что он был одним из 4-х товарищей, бежавших из плена вместе с Логиновым.
Вот был драматический момент! Посоветовавшись с мужем и предупредив Сергея, я отвела ничего не подозревавшего Петро наверх, якобы показывая ему квартиру. Открыла дверь в ванную, где его ожидал Сергей. Друзья бросились в объятья друг другу!
Так Петро поселился у нас. Днем я боялась выпускать их на улицу. К счастью, поместье окружала высокая стена, а до дороги, на которую выходил второй дом, было добрых 100 метров. Кроме того, деревья скрывали наш участок от взоров жильцов этого дома.
Ночью выводила друзей на улицу, составила план окрестностей, чтобы в случае тревоги, они могли бы бежать и где спрятаться. Но все обходилось хорошо. Нас стали снабжать хлебными и другими карточками. «Веселые ребята» сопротивления делали налеты на мэрии. Служащие с удовольствием поднимали руки вверх и позволяли «грабить» талоны. Ведь это были «свои парни» для каждого честного француза.
Не помню, сколько времени пробыли они у нас. Компартия нашла возможность сперва хорошенько откормить их в деревне, а затем переправить с помощью контрабандистов, в Испанию в Американское посольство. Мы условились, что ребята подадут весточку.
Не знаем о судьбе Брыля, но как-то раз английское радио ВВС, которое слушали регулярно, передало следующее:
Логинов! Логинов! Логинов! Соединился с друзьями.
Дальнейшая его судьба не известна. Адрес их родных мне пришлось сжечь позже в один опасный момент.
У нас так часто прятались «гости», да еще под вымышленными именами, что невозможно и не надо было их запоминать. Скоро, в 1943 г. я уже была связана с совсем другим районом в Оверни.
Также возила туда листовки, и «бабочки», а обратно возвращалась с грузом провизии. Путь был долгий, сложный, с семью километровым подъемом в горы, где организовались регулярные уже отряды партизан FFI (Forces Fransaises de L’Interieur). Туда входили не только коммунисты, но и все ненавидящие фашистов мужчины призывного возраста.
Много я узнала о жизни французских крестьян, об их трудолюбии, честности, патриотизме и глубокой порядочности. Это была глубинка, жили там беднее, чем в Юре, места очень живописные, леса похожи на русские. Не знаю, сколько километров изъездила я на своем велосипеде, который дорог мне, как конь кавалеристу.
В умеренном количестве французский крестьянин пьет вино натуральное, не крепленое, оно входит в рацион его питания, очень редко рюмочку винной водки «marre». Поэтому пьяных просто не встречаешь нигде и я без опаски и оглядки пробиралась по лесам и кручам Оверни. Там я встречала такое же радушие и сердечность. Там мы прятали детей с мамой в опасные моменты.
Конечно, если бы не дорогая моя мамочка, я никогда не смогла бы активно заниматься этим делом.
Она отвечала за все и всех дома и смотрела за детьми.
Наташенька уже училась в лицее, а Леночка была крошкой. Все наши гости, по мере сил, помогали по дому. Благословенный тихий был район нашего домика и как бы отрезан от города и его центра, где на каждом шагу поджидала беда и опасность!
Велосипед назвали «маленькой королевой» (Petite Reine), он был главным способом независимого передвижения. Но троллейбусы и трамваи ходили бесперебойно.
Приходилось развозить по почтовым ящикам листовки в рабочих кварталах, и это было куда страшней, чем в селеньях.
В глубоком подполье прятались ответственные товарищи. Но все-таки весной 1943 г. переправили Логинова и Брыля через контрабандистов в Испанию, где ими должны были заняться в американском посольстве. После короткого сигнала от Логинова, о судьбе этих товарищей больше ничего не известно. После них еще другие пленные прятались у нас, но от нас они уже уходили в отряды французских партизан, т.к. сопротивление организовывалось и росло.
В 1944 г. фашисты все силы оттянули на восток, а в их оккупационных войсках было много югославов и власовцев.
Тут наступили трудные времена. Мне надо было работать на контакт с власовцами, т.к. большинство этих ребят не были настоящими изменниками. Автоматы и ружья не имели патронов, им явно не доверяли. Другое дело, их полицаи – ярые враги Советской власти. Главным образом, из украинских националистов. Эти были вооружены до зубов.
Представьте себе положение этих ребят, не знающих ни одного слова по французски, в абсолютно чуждом окружении и лишенных какой либо информации. Мы печатали краткие листовки – сведения о положении на фронте, и их распространяла я, т.к. никто из французов не мог ориентироваться в такой сложной обстановке.
Надо было осторожно действовать

Сильно я отвлеклась от главной темы. Вернусь к ней.
Летом 1938 г. мы объехали все берега многоводной красавицы Луары с ее уникальными королевскими дворцами Chambord, Amboise …
У меня много фотографий этих мест.
Июль, август 1939 года провели особенно хорошо. Сперва я была с Наташенькой у Mimi в Yuan –les-Pins, а потом все вместе поехали в Bretagne.
В Бретонской деревушке, на берегу океана, где мы увидали первый раз настоящий прилив и отлив и настоящую бурю, мы узнали о том, что Гитлер объявил войну Франции и Англии.
Пришлось поспешно возвращаться домой, а путь до Лиона далекий!
По всем деревням и селам стояли плач и стон; уходили мужчины на войну.
Но так как чувство Родины в человеке живет очень сильно, то я как-то не ощущала страха. На СССР ведь не напали, наоборот у нас с Германией был договор о ненападении.
Целый год немцы, заняв исходные позиции, не наступали.
Бесконечное ожидание начала военных действий разлагало армию, и этот период назвали «Странной войной» (Drole de guerre).
Правительство Франции было очень беспомощным, продажным.
Часто я задумывалась над ролью Петэна-маршала, героя Вердена в 1-ой мировой войне. С одной стороны он считался изменником, который продал Францию фашистам. С другой стороны, будучи ультра-правым, он очень боялся Народного фронта, который набирал силу. С третьей – он не мог не видеть безвыходности положения для Франции и решил оградить от полного разрушения Париж и другие прекрасные города и веси.
Не встречая сопротивления, фашистам и разрушать не надо было, они врезались во Францию, как нож в масло. В тех же местах, где им сопротивлялись, они все равняли с землей. В прекрасном городе Орлеане, расположенном на реке Луаре, не осталось ни единого моста, и только каким-то чудом уцелела в центре статуя Жанны Дарк, только кусок от цоколя отскочил при взрыве. И стояла она, олицетворяя бессмертную душу и стойкость своей Родины и вселяя надежду в свой народ.
Она - дочь народа, ее бессмертная слава!
Немцы катились неудержимой лавиной. Сильно укрепленную линию Мажино (Magino) они обошли через многострадальную Бельгию, и защитники этой линии, потеряв связь с внешним миром, все еще ждали в подземных укреплениях, когда наступит их черед выступить. Уже немцы заняли всю Францию, а воины Мажино об этом еще ничего не знали.
Вскоре Петэн договорился разделить Францию на две зоны. Половина с севера была целиком ими оккупирована, а к югу приверженцы Петэна со столицей в г. Виши. Городок этот курортный славится своими минеральными водами.
Г. Лион, где мы жили, всегда был известен своими правыми убеждениями и не трудно было набрать полицаев. Но они все же не были такими зверюгами, как немецкие фашисты, поэтому помимо возникших трудностей с продовольствием, первое время война не чувствовалась. Особенно в нашей русской семье.
Правда французы страшно возмущались заключением пакта о ненападении между СССР и фашисткой Германией, считая это предательством.
Ведь русская задница так хорошо подпирала их в первой мировой войне.
Конечно все коммунисты ушли в подполье, т.к. гонения на них начались с первых дней объявления войны. Много было жертв среди наших товарищей. Многих забрали в фашистский плен.
Вылавливали евреев, коммунистов, но все это делалось не с такой жестокой последовательностью, т.к. многие полицаи Петэна, очевидно сами не понимали, зачем им это делать надо.
Все, конечно, сетовали и переживали, введена была суровая карточная система, всюду очереди. Немцы дочиста ограбили страну.
Помню, как вывозили грузовиком огромные круги швейцарского сыра, бочками вино, оливковое и арахисовое масло.
Но все же в южной зоне до оккупации фашистами всей Франции в 1942 г. осенью жизнь была легче, чем на севере.
Для нас гром грянул 22 июня 1941 г.
Моей дочери Леночке было всего 12 дней!
Ожидала я свою дочечку главным образом по очередям. Благо, что были введены приоритетные карточки – документы с фотографией и круглой печатью мэрии всем беременным женщинам, кормящим, матерям имеющим ребенка до 3 –х лет и многодетным, а также старикам. В каждой торговой точке должно было быть не менее 2-х продавцов для обслуживания общей и приоритетной очереди.
Наша вилла находилась вдали от проезжих дорог, на горе, в тихом районе, и к нам присылали товарищей прятаться на разные сроки. Где-то в сентябре 1942 г. появился в Лионе первый советский военнопленный Сергей Логинов.
О нем особая глава.
Он попал в плен с первых же дней нападения фашистов в июне 1941 г., т.к. находился в Белоруссии.
В Германию его отправили работать на немецкую ферму. Был он сибиряком, охотником за пушниной. Несомненно, был рядовым, хоть и выдавал себя за лейтенанта. У фермера ему, привыкшему к тяжелому таежному быту, работать было сносно, кормили хорошо, давали выспаться. Вроде бы ничего, но во-первых мысль о том, что работает он на фашистов, не давала ему покоя, во-вторых, его страшно возмущало и унижало то, что хозяйка каждый день проверяла чистые ли у него уши.
За это он ее возненавидел и вскоре сбежал. Но как долго скрываться человеку без языка?
Вскоре его поймали и на этот раз поместили в лагерь штрафной на голодуху, каторжную работу, на уничтожение.
И вот четыре наших решили бежать из этого ада.
Долго готовились, украли в сапожной мастерской кусачки и в ясную летнюю ночь, под шум проезжавших мимо поездов, перерезали проволоку и подались в лес. На день залегали в лесной чащобе, а ночью шли неуклонно на запад. Питались иногда с огородов, а чаще лесными дарами и кореньями.
И представьте себе, что вышли в Бельгию. Правда, вскоре они разделились по двое, т.к. вчетвером очень много шума производили.
Логинов прошел сквозь Бельгию во Францию благополучно, а товарища его схватили бельгийские полицаи, и судьба его неизвестна.
Попав на север Франции, Логинов направился на юг. Уж как он там с крестьянами объяснялся, сказать трудно, т.к. единственным пропуском ему служило слово русский, т.е. рюсс по-французски. Франция еще была разделена на две зоны, и наш герой спешил в южную петэновскую зону. Никто его не выдал, на фермах его кормили, давали выспаться и переправляли дальше на юг.
Темной ненастной ночью он переплыл пограничную реку в департаменте Юра и в таком печальном виде постучался в в дом булочника. У того горел свет, т.к. выпекали хлеб.
А этот пекарь был коммунистом. Имел свою булочную и управлялся сам со своим хозяйством. Т.к. поселок этот был густо населен, то до рассвета месье Шурлен на велосипеде переправил его к одному фермеру – коммунисту месье Пети на отдаленную ферму.
Там приняли его с той душевной солидарностью, на которую способен француз –коммунист.
Вскоре решили Логинова переправить в Лион, где было американское посольство, в надежде, что пленного укроют там. Везли его в Лион на тендере паровоза, т.к. все почти железнодорожники были сочувствующими или коммунистами.
Но в посольстве не стали обременять себя таким неудобным «немым» и передали его в русскую церковь.
Там тоже испугались и передали его французским военным властям.
Там голубчика нашего посадили в одну из комнат казармы Part-Dien на замок. Не знали, что с ним делать. Кормили хорошо, нашли переводчицу, нашу знакомую Гусеву, которая его навещала.
Жили они рядом в рабочем квартале, где часто происходили облавы. Но все-таки она нарисовала ему план своего дома и квартиры. А события назревали. Проникли прежде всего слухи о полной оккупации всей Франции фашистами, поднялась паника и в казарме все начали разбегаться кто куда, чтобы не попасть в плен к фашистам.
Забыли про нашего Логинова, но он понял, что происходит.
Что делать?
Приладил он доски со своей койки повыше и металлической спинкой кровати пробил дыру в потолке. Вылез через чердак, а там все окна решетками забраны.
Тогда он пробил дыру в соседнее помещение, в которое дверь на его счастье была открыта во двор.
Подставил он толь к высокой стене и прыгнул на улицу. А тут прямо на него идет французский полицейский в своей пелерине.
Сердце у Сергея замерло! Но полицейский его и не остановил, т.к. все разбежались из казармы. Пользуясь планом Сергей добрался до Гусевых.
В подобной ситуации они не могли оставить его у себя, и утром в 6 часов мы услышали стук в дверь.
Перепугались мы сперва страшно, т.к. у нас уже был один «постоялец» французский товарищ Jaque Morel.
Думали, что пришли по наши души.
Стал Сергей жить у нас. Но как его кормить?
Отощал он ужасно, а система –то карточная уже с 1940 г.
Стали думать да гадать, как Сергея прокормить.
К счастью, он запомнил название поселка городского типа, где его спасли Chourlins и коммунисты.
И я придумала: сфотографировали его с моей Леночкой на руках в кругу нашей семьи. Он хорошо описал мне внешность пекаря, его жены и сына, их дом и магазин.
И вот я погрузив велосипед на поезд, отправилась в неблизкий путь, где поездом, где автобусом, а где на своем велосипеде.
Ведь очень удобно в этом отношении во Франции: велосипеды грузили в багажное отделение или крыше автобуса.
Добралась я до Chourlins. Но оказалось, что там 2 пекаря. Который из них?
Сперва я попала к другому, но вижу не тот! Он оказался петэновцем!
Зато нужного узнала сразу. Вынула я свой паспорт, оставила им фотографию нашу семейную с Сергеем и сказала, зайду через час.
Приняли меня уже как своего товарища –коммуниста, познакомили со всеми товарищами, и я была как в своей родной семье. Нагрузили меня, чем могли, и до поезда довезли вместе с велосипедом.

Сережа сначала перетянул меня работать в аналитическую лабораторию огромного химконцерна Rhone Poulenc (Рон Пуленк). Но мне там не понравилось и я стала работать переводчицей в фирме Кодак Патэ, где кроме работы переводчицы, изучила фото-дело (любительское).
Сперва жили в доме, в котором познакомилась с мужем и куда приехала сразу из Турции.
Но это было тяжело, т.к. отношения мои со свекровью Олимпиадой Владимировной Яворской не ладились. У нее был сильный и властный характер, а я не могла и не умела подчиняться. Кроме того, улица была очень шумная и беспокойная, квартира неважная.
Исходила я все окрестности и мое упорство было вознаграждено. Я нашла в 5-м арондисмане. на горе, среди садов и огородов зеленщиков, чудесную маленькую виллу, в глубине большого сада с виноградником.
Это счастливое место я опишу отдельно.
Тут надо прибавить, что когда я уходила от шелковых богачей, мне подарили отрез на платье крепдешин светло бежевого цвета. Портниха стоила дорого, платье получилось на славу и я в нем расписывалась в мэрии на брачной церемонии. Но шелк был гнилой и расползся лентами. Тогда я решила наказать эту полудохлую богачку и поехала с визитом к ней вместе с мужем. Сережа ничего не знал о моем замысле.
Тем более получилось эффектно! Во Франции инженер химик такого крупного концерна – это фигура. И вот я за чопорным чаем, (я сидела на диванчике) - расправила «ленты» своего платья!
Я вежливо напомнила хозяйке, что это ее подарок. Тут я была уже не мелкой медсестрой, а с хозяйкой на равных, с красивой визитной карточкой, поданной ей горничной!
Лярва эта засуетилась, обещала заменить материал, но я вежливо отказалась, сказав, что второй раз на такой эксперимент не соглашаюсь.
Интересно, как я поступала на работу в филиал международного концерна Кодак Патэ.
Никакой канители. Увидела объявление в витрине на улице Республики, что требуется переводчица машинистка, знающая английский язык. Принесла аттестат об окончании British School, и вид на жительство с правом работать. Директор дал мне несколько писем перевести с французского на англйский и обратно, технический словарь, засек время на перевод и отпечатать их на машинке. Сам ушел.
Я спокойно справилась с этим делом, т.к. письма были короткие – деловые. Позвонила директору, он пришел, проверил и тут же, исправив некоторые неточности расположения текста, принял меня на работу.
Жили мы очень скромно, т.к. брат мужа Георгий Иванович (на 6 лет моложе его) учился в университете и обхаживал мамочку и свою ненормальную сестру Таню, которая вскоре умерла в возрасте 27 лет. По диагнозу профессора Лепика она переболела менингитом в утробе матери, которая во время беременности болела пневмонией. Средний брат мужа, Константин, погиб в Болгарии от несчастного случая на заводе, где он работал. По словам мужа это был умный, чудесный парень.
Сережа был на 9 лет старше меня. Он был моим другом, мужем и моим университетом. Я очень огорчалась, что не могла получить высшее образование. Человеком он был исключительным во всем: по уму, по честности, по исключительной эрудиции, по доброте и нежности.
К сожалению, между нами стояла всегда моя свекровь, которая имела на сыновей огромное влияние и хорошо умела искажать факты.
Сереже приходилось содержать мать, брата и свою семью. Хотя я работала, но с перерывом после рождения Наташеньки, Лены и Вани.
Но я не придавала значения нашему скромному образу жизни, вещизмом тогда и теперь в нашей семье не болели.
Сперва мы купили маленькую подержанную машину, а позже получше. Каждый почти wееk end мы ездили в горы, занимались лыжным спортом, там Альпы близко и даже летом в горах снег.
Летом снимали дешевую дачу на реке Соне, возле острова I-le Roy ( Иль Руа).
Друзья помогали нам приводить все в порядок. На остров плавали, неся на голове одежду и обратно также. Ходил там электропоезд «Голубой» до Лиона и обратно.
Часто ездили и в другие места, которыми изобилует Франция.
Почти каждый год я ездила с Наташенькой на Лазурный Берег Средиземного моря. Там останавливались у итальянского крестьянина Грило, который принимал нас, как родных, и почти ничего не брал за постой. Да еще весь его огород и фрукты были к нашим услугам.
Сердечные были люди, неграмотные, но большой души! Торговали овощами и фруктами, а курорты Cannes. a особенно Yuan-les Pins и Antibes только что развивались. Трудились они от зари до зари с одной помощницей –работницей, построили двух этажный дом с гаражом, который сдавали, а сами жили в халупе и под сводами виноградной лозы.
А потом стали снимать регулярно комнату у Мими Монти (Noemie Monti) рядом поближе к пляжу.
Мими до сих пор дружна с нами, мои всегда у нее бывают во Франции. Да и я гостила у нее в 1979 г. в феврале.
Я никогда не выигрывала в лотерею и денег имела в обрез, но на хороших людей мне всю жизнь везло и сейчас везет. Даже просто в трамвае или автобусе или в магазине. Просто удивительно, сколько хороших людей.
Мамочка очень любила цветы и всегда возилась в садике, а я в огороде имела свою фасоль, помидоры, салат, тыквы, огурцы, горошек, лук порей, черную и красную смородину, малину, абрикос, грушу. Т.к. наш дом находился в большом саду хозяина, а он жил в городе далеко и не интересовался своим садом, то можно было пользоваться его плодами. Домик наш был построен на старом фундаменте и по закону его нельзя было сдавать дороже, чем в 1914 году, поэтому мы платили за него гроши.
«Ищите и обрящите», так сказано в Евангелии. И это был дар Божий!
Домик этот построил для себя и жены художник – витражист. поэтому во всех окнах и двери в кухне–столовой были витражи
В столовой – фрукты, в спальной на огромном окне летели голуби, в маминой и Наташиной комнате воздушные шарики.
Но самый прекрасный был пейзаж в маленькой гостиной комнате.
В красивой дубовой раме слева цветы бульденежа, а справа ирисы. Посредине озеро, вдали остров, на нем скамеечка под апельсиновым деревом. Сделано было так, что вода в озере переливалась, как под бликами солнца.
Был чудный сводчатый погреб, большой чистый чердак для сушки белья зимой.
Очень интересно был устроен туалет. Перед домом было 3 сообщающиеся цистерны, (сверху конечно цемент, ничего не заметно) туда посадили какой-то особый грибок, который разлагал фекальные массы так, что в третьем резервуаре была на вид чистейшая как слеза вода. Она содержала все удобрения. Над ней была колонка с ручным насосом для полива цветников и огорода.
Чудеса!
Старики недолго пользовались чудо-домиком; скоро умерли, и все поместье купил мясник, чтобы просто вложить деньги в недвижимое имущество.
Он был очень рад, что нашел хороших квартирантов.
У меня всегда были куры и кролики.
Вторую машину мы тоже купили по случаю. И вместе с собакой, которая приблудилась к гаражу.
Так появился еще один член семьи – Гамэн - Мальчишка. Он ездил с нами всюду в машине. Я имела права и водила машину наравне с Сережей. Гамэн был чудный спаньель – верный друг и сторож. Были разные кошки, и коты, и котята!
Плохо было то, что пока Наташенька не пошла в школу, не с кем ей было играть.
Ведь Лена родилась на 10 лет позже.
Моя дорогая мамочка взяла себе заботу об учебе Наташеньки.
Где-то в 35 году Олимпиада Владимировна и Горушка переехали в Париж. Там жили ее родная сестра Марсенька, безобидное, доброе, но и безличное создание.
Ее муж князь Цулукидзе после блестящей жизни в Одессе жил на помощь племянника Сережи и на благотворительность.
В 1937 г., кажется, Марсенька умерла, и Горушка решил просватать его за американку миллионершу М-с Emitta Benett (73 года), которая имела все, кроме титула. Она была умна, имела талант скульптора, дворец с огромным садом в Monte-Carlo.
Через год Датико Цулукидзе умер от роскошной жизни, и Эмита сделала своего красивого новоиспеченного племянника своим секретарем и возила его с матерью вместе по шикарным курортам. Потом она решила продать свой дворец в Monte-Carlo и поручила это дело Горушке! Вобщем он молодец! Она подарила ему двухэтажную виллу привратника и разрешила взять туда все, что ему хотелось!
Горушка удачно провел продажу и аукцион.
Дворец стоял на мысе Cap Martin, напротив Monte-Carlo, “а Pavillon Villa”.
К сожалению, Эмита имела дочь, замужем за маркизом, которая жила около Парижа. Этой дочери очень не понравился Горушка, т.к. он лечил ее мать от диабета, а ей хотелось, чтобы она скорее умерла. Эта особа детей не имела, но брала детей из сиротских приютов, а когда им исполнялось 12, 13 лет избавлялась от них, т.к. не хотела казаться старой, выдавая их за своих детей.
Чудовище!

Когда немцы заняли Париж, Горушка спасался с матерью, бежал к нам в Лион, а затем на юг в свою виллу. Эмиту он спасти не мог, а дочь перестала вводить матери инсулин и Эмита вскоре умерла одинокой! Ужасно!
Теперь, когда мы ездим во Францию, то гостим у него. Место прекрасное. Он не женился, т.к. мать всегда его отговаривала. Умерла она в 1958 г., несмотря на все заботы Горушки.
И он без семьи, живет с «приемной» дочерью Nicole, внебрачной дочерью Jeanne, его bonne amie. Жанна тоже часто бывает в их доме. Она и Николь купили себе кооперативную чудную квартиру в Ницце, на горе.
Горушка ведет себя барином, очень умен и эрудирован, окончил 3 факультета и поработал много для создания палеонтологического музея в Монако.
Теперь 1982 г., он недавно имел 5-ый инсульт, но мечтает приехать в Россию этим летом и побывать в своей любимой Одессе.
Он очень успешно лечит сам себя вопреки всем назначениям врачей. Пока он жив, то мои дети смогут ездить во Францию, но на Николь нет никакой надежды, хотя она и носит его , т.е. нашу фамилию. Mademoiselle Minard Javorskaya.

Постепенно старшие кончали школу и поступали учиться дальше на медсестер или на секретарей –стенографисток.
И я поступила ученицей при английском госпитале вместе с другими девчатами моего выпуска. Этот госпиталь прекрасно решал проблему кадров младшего медперсонала. При госпитале имеется школа - интернат для медсестер. С первого дня ученицы работают в палатах. И, конечно, учатся. В течение шести первых месяцев исполняют все работы нянечек, правда при наличии санитаров, помогающих в тяжелых работах. Очень строгий делается отбор. За это время ученица может решить – сможет ли она быть медсестрой или нет, т.к. требования очень высокие. После шести месяцев производятся в младшие медсестры в торжественной обстановке. Полагается форма и обувь, очень хорошее питание, огромный клуб, где отдыхают после работы. О работе запрещено говорить.
Только зажигается имя на табло, если нужна срочно какая-нибудь из сестер.
Кроме нас, русских, учились там гречанки, армянки, несколько турчанок и две негритянки.
Причем, негроидные черты лица и курчавые волосы имела белокожая, а чисто европейские черты и гладкие волосы – были у чернокожей.
Уроки велись английскими и американскими врачами.
И была одна турчанка новой формации, эмансипированная, но очень вредная.
Мне кажется, что она была ярой националисткой.
Преподавала она гигиену, следила за аккуратной наружностью и прочее.
Жили мы вчетвером в каждой комнате, метров 35. Между смежной комнатой ванная, душ и санузел. Уходить вечером можно было только по увольнительной, а иначе все должны были возвращаться к 9 часам вечера. Выходили по скользящему графику. Работать мне было легко и радостно, а учиться тем более. К сожалению, одна новая ученица из British School Нина Миронова, которая единственная из всех не отличалась строгим нравом, сыграла в моей жизни гадкую роль.
На моем дежурстве, когда я уже была в конце второго года учебы, а она была ‘preliminary’, т.е. начинающей, она достала из шкафчика с медикаментами бутылку с надписью «BRANDY» (коньяк) и отхлебнула хорошо. Но оказалось это было очень сильное лекарство для лечения алкоголика, хотя ничем помечена не была, и шкаф открыт был.
Нина сильно отравилась и чуть не умерла. Но я как бы отвечала за нее; еще решили, что я ей как бы поблажку дала, т.к. она была моей «подругой» из British School.
Из школы меня исключили, и это было большим для меня горем.
После выздоровления Нину отправили в Севастополь, где нашли ее мать.
Через Международный Красный Крест разыскивали родителей, потерявших своих детей, и многие вернулись на Родину.
Для мальчиков такая же школа находилась на Азиатском берегу в г. Эренкее. Ребят учили столярничать, слесарничать, фотографии, сапожному делу.
Прекрасно был реализован спорт, особенно футбол.
Вернулась я к маме, где в Эренкее было уже 2 отделения British School.
И для мальчиков и для девочек. Но оставалось их уже мало. Мне помогли окончить курсы массажа у шведского специалиста, и я скоро начала работать в г. Кадикёй, в чудесной английской семье Whitall.
Глава семьи м-р Reginald Whitall страдал сильнейшим радикулитом.
Был он крупным busyness. man по торговле углем. Ему нужна была секретарь – машинистка для деловой переписки дома, т.к. он редко мог бывать в своей конторе.
И кроме того, массаж каждый день и электро-процедуры.
Мне отвели большую голубую комнату, и я жила в этой семье как ее член. Отношение было сердечное, они хорошо знали мою биографию и жалели, что я потеряла Родину.
Моей маме сняли хорошую комнату по соседству, питание ей отправляли на дом из кухни Whitall, и мы с мамой были опять счастливы. Была у меня хорошая подруга miss Gane Oruen, она была гувернанткой у внука м-ра Reggy. Зарабатывала я очень хорошо, т.к. в английской колонии много было дам, желающих обновиться и похорошеть.
Mrs Whitall поэтому половину моей зарплаты откладывала мне про черный день. Жила в доме в клетке мартышка, ужасная проказница и старый пес Percy, на котором обезьянка любила кататься. Около двух лет я проработала у этих хороших людей. Но вот м-ра Reggy отправили лечиться в Швейцарию и надолго. До своего отъезда они решили устроить мою судьбу и просватали меня за собственника радио-магазина, который якобы «процветал».
Мне этот человек был сугубо безразличен, но ведь я опять осталась без определенного места с матерью–инвалидом. Да и сам Анатолий Юрьевич Лупекин не пылал ко мне любовью. Нужна была энергичная помощница, ну и как бы витрина! Этот брак мой, несмотря на пышную свадьбу, устроенную Whitall –ами, оказался “браком”.
Месяцев через шесть Лупекин обанкротился и бежал во Францию, оставив меня на съедение кредиторов. Несмотря на отсутствие м-ра Reggy, его семья продолжала обо мне заботиться.
Тут я по-настоящему влюбилась в лучшего друга Лупекина. Он был заместителем министра легкой промышленности, но т.к. таковая в Турции только зарождалась, то времени у него свободного было много.
Его отец был известным врачом. Очень я старичку полюбилась, и он очень хотел, чтобы Сейфи Джекоб-бей устроил мне развод и женился бы на мне. Да, мы любили друг друга. Редко встретишь в жизни такого истого джентльмена!
И вот однажды он повез меня к своим родственникам в район. Как увидела я их быт, нравы; все чуждое и непонятное. Испугалась я, но маме ничего не сказала, т.к. Сейфи-бей очень ей нравился. Тем более и развод быстро оформил. Потихоньку от них я попросила моих старых друзей еще по British School – Галич прислать мне вызов во Францию, где они уже тогда жили.
Когда визы и билеты на пароход были у меня на руках, только тогда я объявила обоим о моем решении бежать от любви, которая из-за различия национальности и культуры, не сулила мне счастья.
Хотя Сейфи-бей кончил юридический факультет в Берлине и ничем от европейца не отличался, он был турком и я считаю, что поступила правильно.
Whitall снарядили меня в новую жизнь с богатыми подарками и сэкономленные деньги ой как пригодились!
Трудно было расставаться, и вот я стою на палубе большого лайнера, машу платочком, заливаюсь слезами, но уверенная в правоте своих действий.
. . .
Тут перевернулась новая страница моей жизни 26 сентября 1928 года.
Мы приехали в Марсель, а оттуда в Лион к дорогим моим Людмиле Григорьевне и Евгению Ивановичу Галич и к моей самой любимой подружке Милочке.
Документы нам выдали без права работать. Нужен был 6- месячный контракт работодателя. Но как-то легко я все принимала тогда. Работа сама меня нашла. А ведь это был разгар кризиса в 1928 году!
Не прошло и месяца, как я устроилась работать медсестрой в частной хирургической клинике профессора Tusseau (Тюсо) рядом с домом Галич. Он сам кончал в (Оксфорде) Oxford’e, и молодая медсестра в форме английской nurse (медсестры), свободно говорившей по английски, очень ему подходила. Эксплуатировал он меня безбожно, но я протерпела, а потом гуд-бай!
Пошла работать в частную ambulance (скорую помощь), которая снабжала больных медсестрами.
Платили гораздо лучше, т.к. я уже имела вид на жительство с правом работать!
И опять мне повезло. Благодаря моим манерам и блестящему воспитанию, меня посылали только к приличным пациентам.
Первый раз я попала в семью протестантского пастора маркиза de la Faye (де ла Фэй) в его имение около Puy (Пюи). Это были славные, простые в обращении, люди, что указывало на их высокое происхождение. Болела маркиза – молодая мать. Болела токсической ангиной, т.к. местный врач был также и фармацевтом, то зная достаток семьи, запихивал в нее самые дорогие патентованные лекарства. Довел почти до летального исхода, и больную решили отвезти в Лион, в гомеопатическую клинику доктора Лату (Latoux), который недели за две вернул здоровье умиравшей женщине!
Это было чудесно!
К этому времени мы уже снимали комнату на Croix Rousse, где позже в клинике 1-го класса родилась моя горячо любимая Наташенька в 1931 г. 27 мая.
Но не буду забегать вперед.
Вторым моим местом работы был дом богатого торговца шелком, которым так всегда славился Лион. Там было сразу двое больных; старик хозяин болел брюшнм тифом (у него была своя медсестра), а в соседней комнате лежала со сложным переломом бедра его старая жена.
И смех и грех! Эта 80 летняя красавица была страшной кокеткой–сердцеедкой. По ее просьбе ей нашли красивого молодого санитара, а медсестра - чтобы была с хорошими манерами и из хорошей семьи.
Опять повезло.
Дочь стариков, какое-то безличное, малокровное создание, приняла меня после тщательного экзамена моим знаниям и манерам, т.к. я еще должна была читать вслух старухе, глухой, как пень, чувствительные романы.
Чтобы не утомлять голоса, я только губами шевелила, а греха не было, т.к. моя пациентка все равно ни слова не слыхала! Зато вы бы только слышали, какими комплиментами она осыпала молодого санитара и какие реплики он отпускал! Мне приходилось прятаться за ширму и там хохотать. Умываться она никак не хотела, только ваткой протирала лицо и накладывала густой слой косметики, подмигивая и жеманясь Жюлю, который держал зеркало.
Зато вечером нас всех собирала в просторной кухне старая кухарка Клодина, и на столе появлялся царский ужин.
Больные сидели на диете, а их дочь могла только есть протертое и пресное.
Клодина (Claudine) не пропускала ни одного спектакля в театре, ни одной хорошей картины в кино.
Она и была культурным нашим организатором и агитатором.
Скажу теперь главное: в доме, в котором на 3-ем этаже жили Галич, на втором этаже жила семья моего настоящего мужа Сергея Ивановича Яворского. В этом доме я и нашла свою судьбу. Приехала в 1929 г., в 1930 г. вышла замуж и в 1931 году родилась наша на 100% русская дочечка Наташа.
Сережа сначала перетянул меня работать в аналитическую лабораторию огромного химконцерна Rhone Poulenc (Рон Пул

Предыдущие части в ссылке в комментах...

В институт приезжала Колонтай. Она очень хорошо объяснила нам детям происходящее, и к нам поместили сироток, из Сиротского дома.
Стало очень весело и необычно. Дети есть дети, все нам казалось интересно в этих новых подружках.
Весной 18-го года многие переболели скарлатиной и я в том числе. Шли бои, здание института стояло на высоте, и в парке установили батарею.
Снаряды перелетали через сад, и многие окна были разбиты и забиты старыми одеялами. Чтобы скоротать время в лазарете, мы много пели и устраивали спектакли в палатах. Ученья, конечно, не было, хотя меня это огорчало, я очень любила учиться.
Навсегда запомнила медсестричку, которая меня выходила; ее теплые слова и нежные руки, А имя ее давно забыла!
Я забыла сказать, что в Петрограде я очень часто болела и тоже сидела скучала в лазарете. После теплого климата Прикарпатья – сырой и холодный Петроград!
Из полтавских воспоминаний помню, как ели котлеты из кошачьего мяса, как стояли в бесконечных очередях за хлебом, как ходили добывать керосин из разбитой цистерны. Ходили под пулями.
Красным пришлось отступить, и летом 18-го года мы добрались до Симферополя, где, как говорили, жизнь была легче. Там я очень болела. Брюшным тифом.
Правда, рынок был богатейший, т.к. вывозить продукты из Крыма было некуда и нечем.
Мы жили в тесном углу какой-то общей квартиры на ул. Розы Люксембург.
Но двор был большой, была сирень, абрикосовые деревья и большое ореховое дерево, на которое я залезала учить уроки, т.к. готовилась поступать почему-то в реальное училище, куда и выдержала экзамены в сентябре 1920 г.
Летом этого же года ездила к подружке в Севастополь, где к моей огромной радости научилась быстро плавать.
Этим же летом вернулось мое увлечение танцем. С подругой мы часами импровизировали на какой-то цементной площадке за городом. Еще помню огромные фруктовые сады по берегу реки Салгир, где сторож позволял детям есть фруктов, сколько хотели, и уносить с собой. За это мы помогали ему сгребать в кучи падалицу и делать компост.
Не без добрых душ на свете!
Так учила меня жизнь.
Среди всего этого мы очень бедствовали, т.к. фактически были беспомощными нищими.
Мы с подругой, без ведома родителей, «промышляли» следующим образом: на базаре расстилали старый цветастый платок и плясали наши «импровизации». За это нам платили чебуреками, кусочками мяса, яичками и всякой снедью, не говоря уже о фруктах!
Хотя мама удивлялась дома, но я умела ее убедить, что это не краденое, а подаренное! На самом-то деле это было заработанное. И было мне тогда 12 – 13 лет, и была я очень щупленькая и худенькая девчушка.
Но вот осенью 1920 года пришла беда: моей матери пришлось сделать серьезную операцию, как вдове военного ей ее делали в военном госпитале. Хозяева выгнали меня на улицу с моими вещичками. А были у нас только постель, чемоданчик и связка учебников, которыми я больше всего дорожила, т.к. купить их в магазине было невозможно.
Добрые соседи по беде отвели меня в госпиталь, где я приютилась в каморке.
А шли уже сильные бои на Перекопе, госпиталь вместе с отступающими белогвардейскими частями эвакуировали в Севастополь. Оттуда всех раненых и больных пароход английского Красного Креста вывез в Константинополь.
Помню, как разрывалось мое сердечко, когда я стояла на палубе, и берег моей Родины сливался с дымкой тумана и уходил, уходил, уплывал надолго. И опять в дороге этой я болела, на этот раз – возвратным тифом. Мама долго поправлялась после операции, ей вырезали запущенную фибромиому весом в 6 фунтов.
Турция, экзотика, гомон, многоязычная толпа.
А для нас горе, горе, горе.
Но и тут повезло: англичане, вернее шотландская миссия, собрала всех потерявших родителей русских детей и устроила «походную школу».
Я говорю походную, т.к. она размещалась в огромных армейских палатках, место было выбрано неудачно – малярийное, и все начали болеть, и дети и персонал.
Мама опять летом в госпитале с осложнениями, а я совсем в другом конце, за городом в палатке – лазарете. Никаких вестей от мамы я не получала.
Помню, как меня переводили из большой палатки в маленькую, где лежала наша медсестра англичанка Miss Alice.
Санитары несли меня и говорили между собой, что до утра я не доживу. А мне это было совсем безразлично, так я намучилась!
Помню, как той ночью мне хотелось пить, как я металась, но сестричка сама была очень больна и не могла мне помочь.
Думаю, что той ночью у меня был кризис, потому что я стала поправляться и даже помогала дорогой нежной Miss Alice, которая чуть не умерла.
Нашу British School for Russian Orphans «Британскую школу для русских детей» перевели на остров Проти в Мраморном море, где климат был очень здоровый.
Жили мы в старинном греческом монастыре наверху этого маленького островка, со всех сторон обдуваемого ветрами. Жили чудесно, с чудесными людьми.
Вечная благодарность и память моим директорам Мистеру Coffey, Churchnard, y и Deans,y!
Что это были за люди!
Они были протестантскими священниками, но ходили в обычном платье.
Что за чудный человек сестричка Alice!
Скольких детей они спасли, обогрели, оживили, дали воспитание, образование, профессию. Сколько душевного тепла и любви и справедливости.
Все наши наставники – шотландцы были людьми стойкими, закаленными и спортивными. Спорт в школе стоял на высоком месте, и спрашивали с нас строго. Теннис, баскетбол, мини-гольф, плавание, ныряние, гребля и лодки парусные. Учителя многие были русские, но английский язык, географию и историю Великобритании преподавали шотландцы. Большим уважением и любовью пользовался учитель географии, учительница французского языка Людмила Григорьевна Галич и чудесный наш регент хора Филатов. Остальные так себе, посредственности. Русский язык знаю благодаря маме и чтению классиков.
Вскоре после поступления в эту школу, м-р Coffey позвал меня и сказал, что дает мне месяц испытательного срока. Если буду учиться на отлично, маму возьмут на работу в школу. Представьте себе, как я старалась. Легко было с предметами на русском языке. А как быть с английским? Помогло знание французского языка и дорогая сестричка Alice. Ночью, сидя в туалете зубрила наизусть подписанные русскими буквами слова, под ее диктовку.
На работу маму взяли. Работала она с малышами, т.к. плохо слышала, и помогала в бельевой.
У каждой старшей девочки (Префекта) было 14 человек подопечных малышей. Они сидели за столами по 7 с каждой стороны, а я во главе, я учила их правильно себя вести во время еды, имела право наказать без добавки сладкого. В дортуаре стояло 28 кроваток с младшими детьми, по 14 с каждой стороны. Милочка Галич, моя чудесная подруга, и я спали у окон за голубой занавеской и отвечали за поведение «своих» детишек.
Так заложены были во мне основы педагогики.
Мы следили за умыванием, купанием, аккуратностью и чистотой одежды, за нормальным сном.
Летом каждое утро все сбегали вниз к морю умываться до пояса, затем поднимались на нашу горку, где на площадке уже ждал нас м-р Coffey с утренней зарядкой!
Каким вкусным казался нам porrigde с вареньем и молоко! Ничего на тарелках не оставалось.
Старшие были разбиты на команды «морских чаек» (sea gulls), по четыре в каждой + 5ая – боцман.
Чудные шлюпки на тихой глади Мраморного моря!
И под парусами ходили, а инструктором у нас был настоящий моряк. Он нас заставлял учить труднейшие узлы вязать и технику гребли и под парусом.
А шефствовал над нами английский дредноут «Мальборо». Матросы часто приглашали нас к себе на борт и сами приезжали к нам.
Каких только аттракционов они не выдумывали и сами веселились, как дети. Вот эту английскую, какую-то спортивную непосредственность я очень ценю.
Далеко были семьи у этих матросов, и с нами они как бы окунались в семейную обстановку. Баловали нас, чем могли. Мне подарили кораблик со всеми снастями, сделанный искусно в бутылке!
Наши наставники делили с нами радости и горести и духовно поддерживали и воспитывали силу воли.
В сочельник отправляли нас спать рано, но заснуть никто не мог, т.к. знали, что м-р Coffeу, переодевшись Санта Клаусом (Дедом Морозом) будет разносить нам подарки. Но все притворялись спящими.
На следующий день 25-го был чудесный обед, с традиционными английскими блюдами и рождественским пудингом.
Потом был бал–маскарад, к которому задолго готовились. Помню, как м-р Coffeу оделся обезъянкой!
Была у нас чудесная православная церковь, т.к. мы жили в старинном греческом монастыре. Был и свой священник, добрейший отец Василий Эльнединский.
Благодаря чудному регенту хор был очень хороший. У меня было контральто.
Был и балалаечный оркестр, в котором я играла на домре. Много было всяких «кружков»: фото кружок, стенография, английская. и русская машинопись, рукоделие, вязание.
Помещение убирали сами, по нарядам, но с помощью взрослых. Даже младшие все ухаживали за цветами, вытирали пыль и помогали на кухне с овощами.
Одежда была скромная – форма, а теплые вещи присылали из Англии.
По своей врожденной честности наши шотландцы не замечали, как многие русские нагревали себе на этих вещах ручки!
Вообще духовно, почти все русские, за немногим исключением, были от нас дальше и думали больше о своих выгодах.
Личность определяет человека. Насколько ярко помнишь добрых, сильных духом, справедливых, настолько мелкота стерлась в памяти, не оставив следа.
Моя дорогая мамочка была рядом со мной. Чудесный педагог – воспитатель, кристальной души человек, глубоко знающий русский язык и литературу, она воспитала во мне любовь к нашим классикам. Я общалась с ней сравнительно мало, т.к. была очень загружена учебой и многочисленными обязанностями «префекта», но все равно каждый день мы виделись и беседовали.
Постепенно старш