Дневник моей бабушки, часть III
Предыдущие части в ссылке в комментах...
В институт приезжала Колонтай. Она очень хорошо объяснила нам детям происходящее, и к нам поместили сироток, из Сиротского дома.
Стало очень весело и необычно. Дети есть дети, все нам казалось интересно в этих новых подружках.
Весной 18-го года многие переболели скарлатиной и я в том числе. Шли бои, здание института стояло на высоте, и в парке установили батарею.
Снаряды перелетали через сад, и многие окна были разбиты и забиты старыми одеялами. Чтобы скоротать время в лазарете, мы много пели и устраивали спектакли в палатах. Ученья, конечно, не было, хотя меня это огорчало, я очень любила учиться.
Навсегда запомнила медсестричку, которая меня выходила; ее теплые слова и нежные руки, А имя ее давно забыла!
Я забыла сказать, что в Петрограде я очень часто болела и тоже сидела скучала в лазарете. После теплого климата Прикарпатья – сырой и холодный Петроград!
Из полтавских воспоминаний помню, как ели котлеты из кошачьего мяса, как стояли в бесконечных очередях за хлебом, как ходили добывать керосин из разбитой цистерны. Ходили под пулями.
Красным пришлось отступить, и летом 18-го года мы добрались до Симферополя, где, как говорили, жизнь была легче. Там я очень болела. Брюшным тифом.
Правда, рынок был богатейший, т.к. вывозить продукты из Крыма было некуда и нечем.
Мы жили в тесном углу какой-то общей квартиры на ул. Розы Люксембург.
Но двор был большой, была сирень, абрикосовые деревья и большое ореховое дерево, на которое я залезала учить уроки, т.к. готовилась поступать почему-то в реальное училище, куда и выдержала экзамены в сентябре 1920 г.
Летом этого же года ездила к подружке в Севастополь, где к моей огромной радости научилась быстро плавать.
Этим же летом вернулось мое увлечение танцем. С подругой мы часами импровизировали на какой-то цементной площадке за городом. Еще помню огромные фруктовые сады по берегу реки Салгир, где сторож позволял детям есть фруктов, сколько хотели, и уносить с собой. За это мы помогали ему сгребать в кучи падалицу и делать компост.
Не без добрых душ на свете!
Так учила меня жизнь.
Среди всего этого мы очень бедствовали, т.к. фактически были беспомощными нищими.
Мы с подругой, без ведома родителей, «промышляли» следующим образом: на базаре расстилали старый цветастый платок и плясали наши «импровизации». За это нам платили чебуреками, кусочками мяса, яичками и всякой снедью, не говоря уже о фруктах!
Хотя мама удивлялась дома, но я умела ее убедить, что это не краденое, а подаренное! На самом-то деле это было заработанное. И было мне тогда 12 – 13 лет, и была я очень щупленькая и худенькая девчушка.
Но вот осенью 1920 года пришла беда: моей матери пришлось сделать серьезную операцию, как вдове военного ей ее делали в военном госпитале. Хозяева выгнали меня на улицу с моими вещичками. А были у нас только постель, чемоданчик и связка учебников, которыми я больше всего дорожила, т.к. купить их в магазине было невозможно.
Добрые соседи по беде отвели меня в госпиталь, где я приютилась в каморке.
А шли уже сильные бои на Перекопе, госпиталь вместе с отступающими белогвардейскими частями эвакуировали в Севастополь. Оттуда всех раненых и больных пароход английского Красного Креста вывез в Константинополь.
Помню, как разрывалось мое сердечко, когда я стояла на палубе, и берег моей Родины сливался с дымкой тумана и уходил, уходил, уплывал надолго. И опять в дороге этой я болела, на этот раз – возвратным тифом. Мама долго поправлялась после операции, ей вырезали запущенную фибромиому весом в 6 фунтов.
Турция, экзотика, гомон, многоязычная толпа.
А для нас горе, горе, горе.
Но и тут повезло: англичане, вернее шотландская миссия, собрала всех потерявших родителей русских детей и устроила «походную школу».
Я говорю походную, т.к. она размещалась в огромных армейских палатках, место было выбрано неудачно – малярийное, и все начали болеть, и дети и персонал.
Мама опять летом в госпитале с осложнениями, а я совсем в другом конце, за городом в палатке – лазарете. Никаких вестей от мамы я не получала.
Помню, как меня переводили из большой палатки в маленькую, где лежала наша медсестра англичанка Miss Alice.
Санитары несли меня и говорили между собой, что до утра я не доживу. А мне это было совсем безразлично, так я намучилась!
Помню, как той ночью мне хотелось пить, как я металась, но сестричка сама была очень больна и не могла мне помочь.
Думаю, что той ночью у меня был кризис, потому что я стала поправляться и даже помогала дорогой нежной Miss Alice, которая чуть не умерла.
Нашу British School for Russian Orphans «Британскую школу для русских детей» перевели на остров Проти в Мраморном море, где климат был очень здоровый.
Жили мы в старинном греческом монастыре наверху этого маленького островка, со всех сторон обдуваемого ветрами. Жили чудесно, с чудесными людьми.
Вечная благодарность и память моим директорам Мистеру Coffey, Churchnard, y и Deans,y!
Что это были за люди!
Они были протестантскими священниками, но ходили в обычном платье.
Что за чудный человек сестричка Alice!
Скольких детей они спасли, обогрели, оживили, дали воспитание, образование, профессию. Сколько душевного тепла и любви и справедливости.
Все наши наставники – шотландцы были людьми стойкими, закаленными и спортивными. Спорт в школе стоял на высоком месте, и спрашивали с нас строго. Теннис, баскетбол, мини-гольф, плавание, ныряние, гребля и лодки парусные. Учителя многие были русские, но английский язык, географию и историю Великобритании преподавали шотландцы. Большим уважением и любовью пользовался учитель географии, учительница французского языка Людмила Григорьевна Галич и чудесный наш регент хора Филатов. Остальные так себе, посредственности. Русский язык знаю благодаря маме и чтению классиков.
Вскоре после поступления в эту школу, м-р Coffey позвал меня и сказал, что дает мне месяц испытательного срока. Если буду учиться на отлично, маму возьмут на работу в школу. Представьте себе, как я старалась. Легко было с предметами на русском языке. А как быть с английским? Помогло знание французского языка и дорогая сестричка Alice. Ночью, сидя в туалете зубрила наизусть подписанные русскими буквами слова, под ее диктовку.
На работу маму взяли. Работала она с малышами, т.к. плохо слышала, и помогала в бельевой.
У каждой старшей девочки (Префекта) было 14 человек подопечных малышей. Они сидели за столами по 7 с каждой стороны, а я во главе, я учила их правильно себя вести во время еды, имела право наказать без добавки сладкого. В дортуаре стояло 28 кроваток с младшими детьми, по 14 с каждой стороны. Милочка Галич, моя чудесная подруга, и я спали у окон за голубой занавеской и отвечали за поведение «своих» детишек.
Так заложены были во мне основы педагогики.
Мы следили за умыванием, купанием, аккуратностью и чистотой одежды, за нормальным сном.
Летом каждое утро все сбегали вниз к морю умываться до пояса, затем поднимались на нашу горку, где на площадке уже ждал нас м-р Coffey с утренней зарядкой!
Каким вкусным казался нам porrigde с вареньем и молоко! Ничего на тарелках не оставалось.
Старшие были разбиты на команды «морских чаек» (sea gulls), по четыре в каждой + 5ая – боцман.
Чудные шлюпки на тихой глади Мраморного моря!
И под парусами ходили, а инструктором у нас был настоящий моряк. Он нас заставлял учить труднейшие узлы вязать и технику гребли и под парусом.
А шефствовал над нами английский дредноут «Мальборо». Матросы часто приглашали нас к себе на борт и сами приезжали к нам.
Каких только аттракционов они не выдумывали и сами веселились, как дети. Вот эту английскую, какую-то спортивную непосредственность я очень ценю.
Далеко были семьи у этих матросов, и с нами они как бы окунались в семейную обстановку. Баловали нас, чем могли. Мне подарили кораблик со всеми снастями, сделанный искусно в бутылке!
Наши наставники делили с нами радости и горести и духовно поддерживали и воспитывали силу воли.
В сочельник отправляли нас спать рано, но заснуть никто не мог, т.к. знали, что м-р Coffeу, переодевшись Санта Клаусом (Дедом Морозом) будет разносить нам подарки. Но все притворялись спящими.
На следующий день 25-го был чудесный обед, с традиционными английскими блюдами и рождественским пудингом.
Потом был бал–маскарад, к которому задолго готовились. Помню, как м-р Coffeу оделся обезъянкой!
Была у нас чудесная православная церковь, т.к. мы жили в старинном греческом монастыре. Был и свой священник, добрейший отец Василий Эльнединский.
Благодаря чудному регенту хор был очень хороший. У меня было контральто.
Был и балалаечный оркестр, в котором я играла на домре. Много было всяких «кружков»: фото кружок, стенография, английская. и русская машинопись, рукоделие, вязание.
Помещение убирали сами, по нарядам, но с помощью взрослых. Даже младшие все ухаживали за цветами, вытирали пыль и помогали на кухне с овощами.
Одежда была скромная – форма, а теплые вещи присылали из Англии.
По своей врожденной честности наши шотландцы не замечали, как многие русские нагревали себе на этих вещах ручки!
Вообще духовно, почти все русские, за немногим исключением, были от нас дальше и думали больше о своих выгодах.
Личность определяет человека. Насколько ярко помнишь добрых, сильных духом, справедливых, настолько мелкота стерлась в памяти, не оставив следа.
Моя дорогая мамочка была рядом со мной. Чудесный педагог – воспитатель, кристальной души человек, глубоко знающий русский язык и литературу, она воспитала во мне любовь к нашим классикам. Я общалась с ней сравнительно мало, т.к. была очень загружена учебой и многочисленными обязанностями «префекта», но все равно каждый день мы виделись и беседовали.
Постепенно старш
В институт приезжала Колонтай. Она очень хорошо объяснила нам детям происходящее, и к нам поместили сироток, из Сиротского дома.
Стало очень весело и необычно. Дети есть дети, все нам казалось интересно в этих новых подружках.
Весной 18-го года многие переболели скарлатиной и я в том числе. Шли бои, здание института стояло на высоте, и в парке установили батарею.
Снаряды перелетали через сад, и многие окна были разбиты и забиты старыми одеялами. Чтобы скоротать время в лазарете, мы много пели и устраивали спектакли в палатах. Ученья, конечно, не было, хотя меня это огорчало, я очень любила учиться.
Навсегда запомнила медсестричку, которая меня выходила; ее теплые слова и нежные руки, А имя ее давно забыла!
Я забыла сказать, что в Петрограде я очень часто болела и тоже сидела скучала в лазарете. После теплого климата Прикарпатья – сырой и холодный Петроград!
Из полтавских воспоминаний помню, как ели котлеты из кошачьего мяса, как стояли в бесконечных очередях за хлебом, как ходили добывать керосин из разбитой цистерны. Ходили под пулями.
Красным пришлось отступить, и летом 18-го года мы добрались до Симферополя, где, как говорили, жизнь была легче. Там я очень болела. Брюшным тифом.
Правда, рынок был богатейший, т.к. вывозить продукты из Крыма было некуда и нечем.
Мы жили в тесном углу какой-то общей квартиры на ул. Розы Люксембург.
Но двор был большой, была сирень, абрикосовые деревья и большое ореховое дерево, на которое я залезала учить уроки, т.к. готовилась поступать почему-то в реальное училище, куда и выдержала экзамены в сентябре 1920 г.
Летом этого же года ездила к подружке в Севастополь, где к моей огромной радости научилась быстро плавать.
Этим же летом вернулось мое увлечение танцем. С подругой мы часами импровизировали на какой-то цементной площадке за городом. Еще помню огромные фруктовые сады по берегу реки Салгир, где сторож позволял детям есть фруктов, сколько хотели, и уносить с собой. За это мы помогали ему сгребать в кучи падалицу и делать компост.
Не без добрых душ на свете!
Так учила меня жизнь.
Среди всего этого мы очень бедствовали, т.к. фактически были беспомощными нищими.
Мы с подругой, без ведома родителей, «промышляли» следующим образом: на базаре расстилали старый цветастый платок и плясали наши «импровизации». За это нам платили чебуреками, кусочками мяса, яичками и всякой снедью, не говоря уже о фруктах!
Хотя мама удивлялась дома, но я умела ее убедить, что это не краденое, а подаренное! На самом-то деле это было заработанное. И было мне тогда 12 – 13 лет, и была я очень щупленькая и худенькая девчушка.
Но вот осенью 1920 года пришла беда: моей матери пришлось сделать серьезную операцию, как вдове военного ей ее делали в военном госпитале. Хозяева выгнали меня на улицу с моими вещичками. А были у нас только постель, чемоданчик и связка учебников, которыми я больше всего дорожила, т.к. купить их в магазине было невозможно.
Добрые соседи по беде отвели меня в госпиталь, где я приютилась в каморке.
А шли уже сильные бои на Перекопе, госпиталь вместе с отступающими белогвардейскими частями эвакуировали в Севастополь. Оттуда всех раненых и больных пароход английского Красного Креста вывез в Константинополь.
Помню, как разрывалось мое сердечко, когда я стояла на палубе, и берег моей Родины сливался с дымкой тумана и уходил, уходил, уплывал надолго. И опять в дороге этой я болела, на этот раз – возвратным тифом. Мама долго поправлялась после операции, ей вырезали запущенную фибромиому весом в 6 фунтов.
Турция, экзотика, гомон, многоязычная толпа.
А для нас горе, горе, горе.
Но и тут повезло: англичане, вернее шотландская миссия, собрала всех потерявших родителей русских детей и устроила «походную школу».
Я говорю походную, т.к. она размещалась в огромных армейских палатках, место было выбрано неудачно – малярийное, и все начали болеть, и дети и персонал.
Мама опять летом в госпитале с осложнениями, а я совсем в другом конце, за городом в палатке – лазарете. Никаких вестей от мамы я не получала.
Помню, как меня переводили из большой палатки в маленькую, где лежала наша медсестра англичанка Miss Alice.
Санитары несли меня и говорили между собой, что до утра я не доживу. А мне это было совсем безразлично, так я намучилась!
Помню, как той ночью мне хотелось пить, как я металась, но сестричка сама была очень больна и не могла мне помочь.
Думаю, что той ночью у меня был кризис, потому что я стала поправляться и даже помогала дорогой нежной Miss Alice, которая чуть не умерла.
Нашу British School for Russian Orphans «Британскую школу для русских детей» перевели на остров Проти в Мраморном море, где климат был очень здоровый.
Жили мы в старинном греческом монастыре наверху этого маленького островка, со всех сторон обдуваемого ветрами. Жили чудесно, с чудесными людьми.
Вечная благодарность и память моим директорам Мистеру Coffey, Churchnard, y и Deans,y!
Что это были за люди!
Они были протестантскими священниками, но ходили в обычном платье.
Что за чудный человек сестричка Alice!
Скольких детей они спасли, обогрели, оживили, дали воспитание, образование, профессию. Сколько душевного тепла и любви и справедливости.
Все наши наставники – шотландцы были людьми стойкими, закаленными и спортивными. Спорт в школе стоял на высоком месте, и спрашивали с нас строго. Теннис, баскетбол, мини-гольф, плавание, ныряние, гребля и лодки парусные. Учителя многие были русские, но английский язык, географию и историю Великобритании преподавали шотландцы. Большим уважением и любовью пользовался учитель географии, учительница французского языка Людмила Григорьевна Галич и чудесный наш регент хора Филатов. Остальные так себе, посредственности. Русский язык знаю благодаря маме и чтению классиков.
Вскоре после поступления в эту школу, м-р Coffey позвал меня и сказал, что дает мне месяц испытательного срока. Если буду учиться на отлично, маму возьмут на работу в школу. Представьте себе, как я старалась. Легко было с предметами на русском языке. А как быть с английским? Помогло знание французского языка и дорогая сестричка Alice. Ночью, сидя в туалете зубрила наизусть подписанные русскими буквами слова, под ее диктовку.
На работу маму взяли. Работала она с малышами, т.к. плохо слышала, и помогала в бельевой.
У каждой старшей девочки (Префекта) было 14 человек подопечных малышей. Они сидели за столами по 7 с каждой стороны, а я во главе, я учила их правильно себя вести во время еды, имела право наказать без добавки сладкого. В дортуаре стояло 28 кроваток с младшими детьми, по 14 с каждой стороны. Милочка Галич, моя чудесная подруга, и я спали у окон за голубой занавеской и отвечали за поведение «своих» детишек.
Так заложены были во мне основы педагогики.
Мы следили за умыванием, купанием, аккуратностью и чистотой одежды, за нормальным сном.
Летом каждое утро все сбегали вниз к морю умываться до пояса, затем поднимались на нашу горку, где на площадке уже ждал нас м-р Coffey с утренней зарядкой!
Каким вкусным казался нам porrigde с вареньем и молоко! Ничего на тарелках не оставалось.
Старшие были разбиты на команды «морских чаек» (sea gulls), по четыре в каждой + 5ая – боцман.
Чудные шлюпки на тихой глади Мраморного моря!
И под парусами ходили, а инструктором у нас был настоящий моряк. Он нас заставлял учить труднейшие узлы вязать и технику гребли и под парусом.
А шефствовал над нами английский дредноут «Мальборо». Матросы часто приглашали нас к себе на борт и сами приезжали к нам.
Каких только аттракционов они не выдумывали и сами веселились, как дети. Вот эту английскую, какую-то спортивную непосредственность я очень ценю.
Далеко были семьи у этих матросов, и с нами они как бы окунались в семейную обстановку. Баловали нас, чем могли. Мне подарили кораблик со всеми снастями, сделанный искусно в бутылке!
Наши наставники делили с нами радости и горести и духовно поддерживали и воспитывали силу воли.
В сочельник отправляли нас спать рано, но заснуть никто не мог, т.к. знали, что м-р Coffeу, переодевшись Санта Клаусом (Дедом Морозом) будет разносить нам подарки. Но все притворялись спящими.
На следующий день 25-го был чудесный обед, с традиционными английскими блюдами и рождественским пудингом.
Потом был бал–маскарад, к которому задолго готовились. Помню, как м-р Coffeу оделся обезъянкой!
Была у нас чудесная православная церковь, т.к. мы жили в старинном греческом монастыре. Был и свой священник, добрейший отец Василий Эльнединский.
Благодаря чудному регенту хор был очень хороший. У меня было контральто.
Был и балалаечный оркестр, в котором я играла на домре. Много было всяких «кружков»: фото кружок, стенография, английская. и русская машинопись, рукоделие, вязание.
Помещение убирали сами, по нарядам, но с помощью взрослых. Даже младшие все ухаживали за цветами, вытирали пыль и помогали на кухне с овощами.
Одежда была скромная – форма, а теплые вещи присылали из Англии.
По своей врожденной честности наши шотландцы не замечали, как многие русские нагревали себе на этих вещах ручки!
Вообще духовно, почти все русские, за немногим исключением, были от нас дальше и думали больше о своих выгодах.
Личность определяет человека. Насколько ярко помнишь добрых, сильных духом, справедливых, настолько мелкота стерлась в памяти, не оставив следа.
Моя дорогая мамочка была рядом со мной. Чудесный педагог – воспитатель, кристальной души человек, глубоко знающий русский язык и литературу, она воспитала во мне любовь к нашим классикам. Я общалась с ней сравнительно мало, т.к. была очень загружена учебой и многочисленными обязанностями «префекта», но все равно каждый день мы виделись и беседовали.
Постепенно старш