Воспоминания бабушки, часть ViII. Предыдущие части по ссылкам в комментариях.
Опишу 2 случая.
Первый произошел в городе Роанн. Я шла по улице и вдруг слух мой уловил русскую речь. Подходили трое солдат. Я остановилась у витрины парфюмерного магазина. Подошли и они. Один сказал: «Вот гражданочка выбирает пудру или духи».
А я повернулась и говорю: «ничего подобного, ребята, это я вас поджидаю!».
Гром с ясного неба для них!
Сели мы в скверике на скамеечку. Обнимали они меня, целовали, сестрицей родной называли!
А я рада была и ужасно вместе с тем боялась, чтобы французы меня не увидали и не посчитали за …
Ведь никто не мог подумать, что я или они русские!
Они одеты в немецкие шкуры; оказалось, эти ребята приехали подготовить казармы для нового контингента русских военнопленных.
Я не ошиблась: ребята оказались надежными и благодаря этой встрече, многие смогли перейти к партизанам, которыми кишели окрестности.
Фашисты вообще опасались появляться в отдаленных уголках, держались ближе к центру городов.
Но не всегда бываешь хорошим психологом, и второй эпизод это подтверждает.
Эпизод второй.
Я ехала через Роанн в Лион. 13 августа 1944 г.
Поезда составлялись смешанные: вагоны с войсками и вагоны с жителями для того, чтобы американцы и англичане не бомбили военных с воздуха. Ходить можно было по всем вагонам. Вскоре я нашла вагон с русскими, одетыми в немецкую форму, как и все.
Пригляделась и всунула микролистовки с картой продвижения наших войск.
Но меня кто-то из ребят предал.
Поезд шел очень медленно, т.к. вперед сперва посылалась автомеханическая дрезина для проверки пути, чтобы не нарваться на мину.
И вот состав остановился в поле, а меня повели на расстрел двое молодых немца.
Состав был длинный, и пока мы шли мысли мои со страшной быстротой проносились в голове, ища выхода и спасения.
Вдруг я услыхала, что мои конвоиры говорили на каком-то славянском языке. Это не были ни поляки, ни болгары. Значит это югославы – решила я. И вдруг молнией пронзила мысль и слова славянского гимна «Гей, славяне, еще наша речь свободно льется, еще наше верно сердце за народ свой бьется! Жив он, жив он дух славянский, будет жить во веки! Гром и пекло все напрасно против нашей мести! Языка дар дал нам Бог наш, он владеет громом, Кто же вырвет божий дар наш, тот перед смертью с громом! Жив он, жив он дух славянский, будет жить во веки! Гром и пекло все напрасно против нашей мести!».
Этот гимн распевали во время войны 1914 –18 годов.
Я выкрикивала эти слова вперемешку с уверениями, что я не француженка, а русская.
Но меня все подталкивали, и все вели и вели, мне казалось бесконечно! Пробежали имена всех моих близких и любимых!
Прошли мимо последнего вагона, остановились и возле насыпи поставили меня лицом к себе и последнее, что я почувствовала, это сильный толчок в живот и оглушительные выстрелы.
Очнулась я внизу насыпи, солнце ярко светило, пели птицы и кругом меня колыхались травы и голубые жесткие цветы.
Чувствую сильную боль внизу живота, я решила, что ранена в живот. Ну, думаю, конец мне! Руки двигаются, подняла одну ногу, затем и другую, ощупала живот.
Вроде бы крови нет нигде!
Медленно, очень медленно, из-за сильной боли перевернулась и поползла прямо перед собой, часто отдыхая.
Добралась как-то до сторожки путевого обходчика. Я была спасена! На тендере отправили меня, присыпав углем, в Лион, а там уже автостопом ближе к дому. Продолжение эпизода второго.
Добралась я до Лиона, а там, не заезжая домой, прямо к своему врачу. Он обнаружил огромный синяк внизу живота, дал примочку и велел неделю лежать.
Дома была только одна мама, т.к. Сережа отвозил Наташу к друзьям – крестьянам в Овернь: назревала развязка, немцы зверели, мы боялись боев в городе.
Сочинила я подходящую легенду и так до конца войны никому ничего не сказала, иначе муж запретил бы мне заниматься этими делами.
Ну, а тут еще у нас прятались «важные гости» - муж и жена Луи Ламбэн (Louis Lamben), подпольный организатор всего района Роны. В доме у нас хранился чемоданчик со списками всех подпольных партийцев. Около этого чемоданчика надо было нести круглосуточную вахту. Лежал он в камине, рядом с бутылкой бензина. В случае тревоги надо было облить чемоданчик бензином и поджечь его.
Гости мои были хорошо загримированы, но выходили «по делам» очень часто, и мы все жили как на вулкане. Надо было найти квартиру – отдельную для штаба партизан, и я принялась за это дело.
Опять мне сильно повезло. В предместье Вийрбан (Villerbane) проходила железнодорожная линия, которую не раз обстреливали американцы.
Нашла я пустую виллу, которую никто не хотел снимать из-за страха налетов авиации.
Хозяин тоже жил в отдалении. Он был безумно рад, что нашлись постояльцы, и недорого ее сдал мне по моему фальшивому паспорту.
Но вилла была пустая. Надо было ее обставить. С мира по нитке – готова рубаха. Товарищи притащили, кто что мог из мебели, а я расставила все со своими любимыми занавесками и портьерами, за которыми поставили два пулемета, и дом принял чету Ламбэн. Место было выбрано очень удачно, т.к. рельсы проходили совсем рядом, и под покровом ночи, когда жители боялись нос высунуть, в этот домик можно было, хоть слона привести на товарном или на тендере.
Миссия моя была окончена, последние советские товарищи присоединились к партизанам, немцы окончательно потеряли почву под ногами, но еще приходилось быть очень осторожными. Все снабжение продуктами лежало на мне. Очереди за хлебом удлинялись, и по карточкам было трудно его достать.
Но я нашла внизу, под нашей горой, возле центральной площади Bellecour (Бэлькур), хлебный магазин, у которого почти не было людей, т.к. на следующем углу сидел пулеметчик, и вся улица простреливалась – в случае тревоги.
Охраняли немцы свой штаб.
С драгоценным хлебом, на велосипеде я отправлялась сперва к своему акушеру–врачу, который принимал у меня моих малышей. Его жена только что родила девочку (при свечах), и у них совсем было плохо с продуктами. Я возила им пайок хлебный, овощи со своего огорода и картошку, которую выращивали в 15 километрах от нашего дома. Благо, что велосипед можно было потом, для подъема на гору, погрузить на подъемку вместе со мной.
Во все время войны уголь приходилось возить с вокзала Пераш (Perrache) снизу на прицепе велосипеда, который поднимал 80 кг, и дрова для растопки печей оттуда же, а рубить их было легко.
Бывало возьму полено, как жахну! Как будто рублю головы Гитлеру, Гимлеру, Герингу, и всяким прочим гаулейтерам. Вот дело и спорилось. Если бы не помощь мамы с детьми, никогда бы я со всем этим не справилась! Ведь Сережа все время был на работе, машина в гараже была на приколе, без колес, которые спрятали в деревне. В последние перед освобождением дни фрицы начали и велосипеды отнимать, чтобы драпать. Но куда? Ума не приложу. Против них все поднимались.
Наконец, освободили Лион осенью 1944 года. Тут стали ловить всех, кто сотрудничал с немцами, всех пэтеновцев. Брили наголо всех женщин, гулявших с фрицами.
Почти все мосты были взорваны. На Соне и Роне машины ходили на газогенераторах, топили дрова.
Вскоре организовался лагерь для советских военнопленных, которых по мере продвижения американцев и англичан, освобождали из лагерей.
Я стала работать там переводчицей от французского командования, т.к. говорила по-французски, и по-англйски, и по-русски.
Но до этого мне еще пришлось съездить во Вьерзон (Vierson) около Орлеана, узнать, что с матерью Сережи – Олимпиадой Владимировной, которая бежала с сыном Георгием Ивановичем туда из Парижа, при нашествии фашистов.
Георгия Ивановича арестовали фашисты и бросили в тюрьму Фрэн (Fregne), но как потом выяснилось, их успели вывести дальше.
Первый произошел в городе Роанн. Я шла по улице и вдруг слух мой уловил русскую речь. Подходили трое солдат. Я остановилась у витрины парфюмерного магазина. Подошли и они. Один сказал: «Вот гражданочка выбирает пудру или духи».
А я повернулась и говорю: «ничего подобного, ребята, это я вас поджидаю!».
Гром с ясного неба для них!
Сели мы в скверике на скамеечку. Обнимали они меня, целовали, сестрицей родной называли!
А я рада была и ужасно вместе с тем боялась, чтобы французы меня не увидали и не посчитали за …
Ведь никто не мог подумать, что я или они русские!
Они одеты в немецкие шкуры; оказалось, эти ребята приехали подготовить казармы для нового контингента русских военнопленных.
Я не ошиблась: ребята оказались надежными и благодаря этой встрече, многие смогли перейти к партизанам, которыми кишели окрестности.
Фашисты вообще опасались появляться в отдаленных уголках, держались ближе к центру городов.
Но не всегда бываешь хорошим психологом, и второй эпизод это подтверждает.
Эпизод второй.
Я ехала через Роанн в Лион. 13 августа 1944 г.
Поезда составлялись смешанные: вагоны с войсками и вагоны с жителями для того, чтобы американцы и англичане не бомбили военных с воздуха. Ходить можно было по всем вагонам. Вскоре я нашла вагон с русскими, одетыми в немецкую форму, как и все.
Пригляделась и всунула микролистовки с картой продвижения наших войск.
Но меня кто-то из ребят предал.
Поезд шел очень медленно, т.к. вперед сперва посылалась автомеханическая дрезина для проверки пути, чтобы не нарваться на мину.
И вот состав остановился в поле, а меня повели на расстрел двое молодых немца.
Состав был длинный, и пока мы шли мысли мои со страшной быстротой проносились в голове, ища выхода и спасения.
Вдруг я услыхала, что мои конвоиры говорили на каком-то славянском языке. Это не были ни поляки, ни болгары. Значит это югославы – решила я. И вдруг молнией пронзила мысль и слова славянского гимна «Гей, славяне, еще наша речь свободно льется, еще наше верно сердце за народ свой бьется! Жив он, жив он дух славянский, будет жить во веки! Гром и пекло все напрасно против нашей мести! Языка дар дал нам Бог наш, он владеет громом, Кто же вырвет божий дар наш, тот перед смертью с громом! Жив он, жив он дух славянский, будет жить во веки! Гром и пекло все напрасно против нашей мести!».
Этот гимн распевали во время войны 1914 –18 годов.
Я выкрикивала эти слова вперемешку с уверениями, что я не француженка, а русская.
Но меня все подталкивали, и все вели и вели, мне казалось бесконечно! Пробежали имена всех моих близких и любимых!
Прошли мимо последнего вагона, остановились и возле насыпи поставили меня лицом к себе и последнее, что я почувствовала, это сильный толчок в живот и оглушительные выстрелы.
Очнулась я внизу насыпи, солнце ярко светило, пели птицы и кругом меня колыхались травы и голубые жесткие цветы.
Чувствую сильную боль внизу живота, я решила, что ранена в живот. Ну, думаю, конец мне! Руки двигаются, подняла одну ногу, затем и другую, ощупала живот.
Вроде бы крови нет нигде!
Медленно, очень медленно, из-за сильной боли перевернулась и поползла прямо перед собой, часто отдыхая.
Добралась как-то до сторожки путевого обходчика. Я была спасена! На тендере отправили меня, присыпав углем, в Лион, а там уже автостопом ближе к дому. Продолжение эпизода второго.
Добралась я до Лиона, а там, не заезжая домой, прямо к своему врачу. Он обнаружил огромный синяк внизу живота, дал примочку и велел неделю лежать.
Дома была только одна мама, т.к. Сережа отвозил Наташу к друзьям – крестьянам в Овернь: назревала развязка, немцы зверели, мы боялись боев в городе.
Сочинила я подходящую легенду и так до конца войны никому ничего не сказала, иначе муж запретил бы мне заниматься этими делами.
Ну, а тут еще у нас прятались «важные гости» - муж и жена Луи Ламбэн (Louis Lamben), подпольный организатор всего района Роны. В доме у нас хранился чемоданчик со списками всех подпольных партийцев. Около этого чемоданчика надо было нести круглосуточную вахту. Лежал он в камине, рядом с бутылкой бензина. В случае тревоги надо было облить чемоданчик бензином и поджечь его.
Гости мои были хорошо загримированы, но выходили «по делам» очень часто, и мы все жили как на вулкане. Надо было найти квартиру – отдельную для штаба партизан, и я принялась за это дело.
Опять мне сильно повезло. В предместье Вийрбан (Villerbane) проходила железнодорожная линия, которую не раз обстреливали американцы.
Нашла я пустую виллу, которую никто не хотел снимать из-за страха налетов авиации.
Хозяин тоже жил в отдалении. Он был безумно рад, что нашлись постояльцы, и недорого ее сдал мне по моему фальшивому паспорту.
Но вилла была пустая. Надо было ее обставить. С мира по нитке – готова рубаха. Товарищи притащили, кто что мог из мебели, а я расставила все со своими любимыми занавесками и портьерами, за которыми поставили два пулемета, и дом принял чету Ламбэн. Место было выбрано очень удачно, т.к. рельсы проходили совсем рядом, и под покровом ночи, когда жители боялись нос высунуть, в этот домик можно было, хоть слона привести на товарном или на тендере.
Миссия моя была окончена, последние советские товарищи присоединились к партизанам, немцы окончательно потеряли почву под ногами, но еще приходилось быть очень осторожными. Все снабжение продуктами лежало на мне. Очереди за хлебом удлинялись, и по карточкам было трудно его достать.
Но я нашла внизу, под нашей горой, возле центральной площади Bellecour (Бэлькур), хлебный магазин, у которого почти не было людей, т.к. на следующем углу сидел пулеметчик, и вся улица простреливалась – в случае тревоги.
Охраняли немцы свой штаб.
С драгоценным хлебом, на велосипеде я отправлялась сперва к своему акушеру–врачу, который принимал у меня моих малышей. Его жена только что родила девочку (при свечах), и у них совсем было плохо с продуктами. Я возила им пайок хлебный, овощи со своего огорода и картошку, которую выращивали в 15 километрах от нашего дома. Благо, что велосипед можно было потом, для подъема на гору, погрузить на подъемку вместе со мной.
Во все время войны уголь приходилось возить с вокзала Пераш (Perrache) снизу на прицепе велосипеда, который поднимал 80 кг, и дрова для растопки печей оттуда же, а рубить их было легко.
Бывало возьму полено, как жахну! Как будто рублю головы Гитлеру, Гимлеру, Герингу, и всяким прочим гаулейтерам. Вот дело и спорилось. Если бы не помощь мамы с детьми, никогда бы я со всем этим не справилась! Ведь Сережа все время был на работе, машина в гараже была на приколе, без колес, которые спрятали в деревне. В последние перед освобождением дни фрицы начали и велосипеды отнимать, чтобы драпать. Но куда? Ума не приложу. Против них все поднимались.
Наконец, освободили Лион осенью 1944 года. Тут стали ловить всех, кто сотрудничал с немцами, всех пэтеновцев. Брили наголо всех женщин, гулявших с фрицами.
Почти все мосты были взорваны. На Соне и Роне машины ходили на газогенераторах, топили дрова.
Вскоре организовался лагерь для советских военнопленных, которых по мере продвижения американцев и англичан, освобождали из лагерей.
Я стала работать там переводчицей от французского командования, т.к. говорила по-французски, и по-англйски, и по-русски.
Но до этого мне еще пришлось съездить во Вьерзон (Vierson) около Орлеана, узнать, что с матерью Сережи – Олимпиадой Владимировной, которая бежала с сыном Георгием Ивановичем туда из Парижа, при нашествии фашистов.
Георгия Ивановича арестовали фашисты и бросили в тюрьму Фрэн (Fregne), но как потом выяснилось, их успели вывести дальше.