Mr.Pennywise

Заносчивые свистки и гудки электровозов, терпеливый скрежет и пыхтение

тепловозов раздавались со всех сторон, напоминая каждую секунду, что

электрички все еще нет. Она сегодня основательно опаздывала. Падал этот

надоедливый снег! Вопил кот! Совершенный апокалипсис! И гимнастерка уже

начинала жать подмышками Павлу Ефимовичу, и руки мерзли все сильней. Он ужасно

не любил такого рода неудобства, выбивающие его из определенного ритма,

заставляющие искать какие-то новые решения, которые если и находились, то с

огромным трудом. Сейчас никакого выхода из сложившейся едкой ситуации вообще

не было видно. Перекурка только и делал, что выпячивал нервно кадык и фыркал.

Его словно заперли в тесной клетке, хотя на перроне было совершенно немного

народу.

"Беспорядок!" - с досадой подумал Павел Ефимович.

Подростки, терзавшие котенка, наверное, от безделья спрыгнули прямо на

пути и, не переставая ржать, уселись тесным кружком возле одной рельсы.

Снегопад усилился, и плохо было видно, что они там делали, подталкивая друг

друга со злостным азартом, копошась и дыша во все стороны табачным дымом. Так

они возились минут пять, потом один, привстал, посмотрел пристально вдаль и

сказал: "Скорей давай!" Шпана быстрее зашевелилась, и через миг все они

сорвались с места и ловко вскарабкались обратно на перрон. У некоторых из них

щеки просто горели то ли от мороза, давно пронявшего весь вокзал, то ли от

проделанной работы.

Они, отмахиваясь от снежных атак и перебрасываясь редкими бранными

фразами, внимательно наблюдали за извивающимся котенком, туго привязанным к

холодной рельсе!

Помятое, замерзшее животное хрипло пищало, уже не взвывая высоким

фальцетом. Котенок глупо глядел глазками с дико расширенными от недостатка

света зрачками, вертел во все стороны головкой, стараясь понять, что с ним

произошло, и слабо дергал одной свободной лапкой. Ветер принес далекий свисток

опаздывающего электропоезда, и снежная мгла где-то вдалеке подернулась

желтоватым световым пятном. Подростки курили и ухмылялись. Казалось, последний

отблеск человечности давно и безвозвратно сошел с их шелушащихся лиц. "Надо

было, блин, его с крыши спустить", - сказал один, поднимая брезгливо верхнюю

губу, и сивушный перегар далеко разнесла белесая вьюга. Другой сел на корточки

и ответил: "В следующий раз..."

Важный господин в дорогой дубленке с солидным и бесстрастным лицом,

стоящий неподалеку, поморщился и сделал вид, что не заметил этого зверского

варварства. Вдруг раздался скрип железных колес на стрелке. Господин вздрогнул

и отошел прочь. Какая-то горбатая старуха перекрестилась и, крикнув пацанам:

"Изверги!" - тоже убежала на другой конец перрона. Молодой человек стоящий тут

же в сторонке просто молча отвернулся.

Как может в считанные минуты разыграться метель! Она будто выжидает, копит

свою пронзающую силу, а потом в одно мгновение начинает рвать и метать, и уже

ничто не может ее остановить! Эта ведьма бросается на каждого встречного и

вгрызается в его косточки, она вздымает снег и пыль, перемешивая их в мутную

массу, и кружится в своем стонущем вихре, и мечется из стороны в сторону

беспорядочными зигзагами. Она не дает спокойно ложиться на землю падающим

снежинкам, сдувая их куда-то вбок или насильно поднимая снова в черное

беззвездное небо!

Перекурка оторопело таращился на беспомощного котенка, который прекратил

совсем уже мяукать и лишь часто-часто дышал. Он сначала вовсе не понял, что

сделали пьяные подростки, и решил не обращать на их проделки никакого

внимания, продолжая привычно фыркать и повторять про себя: "Форменное

безобразие! Беспорядок прямо какой-то..." - но, услышав истошные крики

беспрестанно крестившейся старухи, вытянул кадык и внимательнее вгляделся в

происходящее. Павел Ефимович долго соображал, прежде чем маленькие глаза его

раскрылись необыкновенно широко, и он даже перестал фыркать от такого зрелища.

Его будто током шарахнуло.

Страх перемешался в нем с неведомым раньше чувством досады и

безысходности, сердце его застучало в ребра, а в ноги, казалось, кто-то налил

свинца. Ветер безбожно трепал коричневое пальто.

Вроде и не было многих лет педантичной работы, точных чертежей,

беспрецедентного распорядка и режима, утреннего бритья и чистки шеи с мылом,

совсем забылись некогда злорадные шутки Мишки Роликова и приятные буфетные

мечты: словно толстая пелена на минуту спала с глаз Перекурки! Повернулось

что-то в его угловатом теле, затрепетало! Одним ударом вышибло из его сознания

всю прошлую жизнь это страшное зрелище, этот маленький дрожащий зверек,

пугливо озирающийся по сторонам и нигде не находящий помощи, привязанный к

стали посреди бледной ноябрьской мги, рядом с людьми, невидящими или

любующимися его горем!

Вдали показались два светящихся глаза жуткой, по воле судьбы опаздывающей

электрички. Пути озарились жестким приближающимся светом. Что-то тяжелое опять

настойчиво стало заволакивать взгляд Павла Ефимовича, даже тихо говорило ему:

"Это судьба... Так должно быть..." Невыносимо тянуло это старое громоздкое

чувство отвернуться... Перекурка отвел уже взгляд от рельс и стал поворачивать

голову, как мельком увидел шальные глаза подростков, горящие жестоким

интересом. И вновь ошарашило его это непривычное очень большое чувство,

названия которому он не знал! Он, как беркут, расправил плечи и молниеносно

глянул на существо, и вдруг увидел раньше им как-то не подмеченное: этот

маленький котенок был так странно распластан по рельсе, что слегка походил на

крохотного человечка, с ручками, ножками и небольшой головкой...

И представился почему-то Павлу Ефимовичу загнанный в угол, испуганный и

обреченный человек, раздавленный судьбой, проклятый другими людьми, забывший

счастье и радость, незнающий дружбы и любви, человек, которому дальше некуда

идти и остается только безнадежно молча ждать, ждать и видеть, как миллионы

других мелькают мимо, не замечая его, проходя сквозь него, не говоря ни слова,

и растворяется медленно такой человек, тает, подобно протуберанцу,

оторвавшемуся от солнца, оставленный и забытый всеми!

Как дикий вепрь бросился Перекурка вперед, не обращая внимания на

растрепавшуюся шевелюру. С нечеловеческой силой дернул он за край прочной

капроновой бечевки, которой был примотан котенок. Нет! Слишком крепко и

надежно держала цепь своего пленника! Узел был затянут до неимоверности! В

одно время раздался душераздирающий визг кота и электрички, начавшей

тормозить. Обледенелые пальцы еще раз рванули капрон - только еле заметная

боль в руках! Разодранная добела кожа...

Страх охватил Перекурку, полностью, спазматически сжав сердце! Маленький

живой комочек смотрел на него ошалелыми глазками и продолжал подергивать

свободной лапкой. Это была жизнь!!! А времени оставалось катастрофически мало,

хоть оно и тянулось, словно каучук. Вьюга неистово рванула вдоль земли, задрав

воротник пальто и кольнув снежной пылью в глаза! Звуки слились в один томный

гул в ушах, руки тряслись, тело знобило, а тугая веревка, подобно воплощению

безысходности разделяла всю эту осеннюю ночь напополам! Близко желтые глаза...

"Сейчас..." - почему-то мелькнуло в потерянном сознании Перекурки, и он,

корчась от тупой боли, просунул окровавленные пальцы между рельсой и витой

бечевой. Вокруг все подернулось искрящейся рябью, где-то раздался отчаянный

кошачий крик...

Один рывок! Пролетающий лязг тормозов, быстро утихающий рядом слева... или

справа, и - все.

Аритмично качались узоры проводов, и подвешенные к ним давно хромированные

фонари играли причудливые пантомимы на опустевшем асфальте, будто дергая тени

за прозрачные нити. Теплый свет слабо пробивался из окна диспетчерской,

расположенной на втором этаже узкого квадратного здания, похожего на

средневековую башню. Там кто-то двигался, но за стеной хлопьевидного бурана

ничего толком нельзя было разобрать. Одиноко промчался короткий тепловоз,

отстучав колесами свою запоздалую концертную партию. У края путей черным

пятном колыхался кленовый кустарник, то показывая сетчатую крышку, прячущую

под собой электрические внутренности железнодорожной стрелки, то прикрывая ее

своими ветвистыми лапами, на которых почти не осталось листвы. Издалека

доносился скрип плохо смазанной двери гаража и рокот мотора грузовой машины.

Рядом с голым перроном стоял одинокий человек, прижав что-то к груди. Его

непокрытая голова вся была облеплена мокрым снегом, и от этого он казался

седым. Озноб жестоко тряс его угловатое тело, а обесцветившиеся губы что-то

бессвязно шептали. Вокруг маленьких его глаз блестел лед. "Вот ведь как

бывает, - думал он, - несправедливо. Буран-то больно сильный. Да и на

электричку опоздал... Сплошной беспорядок творится!" Он, пыхтя, залез на

платформу и втянул голову неестественно глубоко в воротник коричневого пальто.

Все думал и думал Павел Ефимович о чем-то, а его околевшие, разбитые руки с

запекшейся кровью на пальцах, которые раньше держали только карандаши да

ластики, крепко прижимали к зеленой гимнастерке дрожащего, но тихонько

мурлыкавшего котенка.

И пусть кричит метель своим спертым голосом гиены, пусть рыдает она своими

хладными слезами, пусть бьет одурело по щекам длинными ладонями, и грызутся

повсюду перевернутые отражения людей друг с другом, как дворовые псы из-за

объедков, и глядят пьяными ненавидящими взорами в никуда, все равно будет еле

слышно мурлыкать ушастый зверек под упругим коричневым пальто, закрытый от

холода теплыми человеческими руками!