Kosscross

И родил Авраам Исаака... (от Мф. 1:2)

Петров сидел на унитазе. Тужась и напрягая сфинктер, он пытался вытолкнуть из себя кал. Кал выходил медленно, потому что Петров страдал хроническим запором. Прошло уже, наверное, около получаса после неприятной процедуры. Боль была такая, что Петрову казалось, будто внутри него брикет из спрессованных опилок, деревянный чоп или толстая болванка. От долгого сидения занемели ноги и затекла шея. Петров поднялся, залез с ногами на стульчак. Он вспомнил про правильный угол наклона между бёдрами и тазом при дефекации, о котором читал когда-то. Если сидеть с подставкой под ногами или, как пещерный человек, что ещё лучше, то прямая кишка не будет зажиматься и опорожнение кишечника пройдёт без проблем. Сменив положение, Петров снова начал тужиться. Лицо его покраснело, вена на шее вздулась, на лбу появились капельки пота.

– Давааааай! – заорал Петров, обхватив колени руками.

Лампочка, висевшая под потолком на коротком шнуре, перегорела, и в кромешной тьме из Петрова вылезло то, что сидело в нём около девяти дней и упало в воду, облив прыщавые ягодицы.

– Фууу, – облегчённо вздохнул Петров, почувствовав такой офигенный кайф, по ощущениям схожий разве что с оргазмом.

– Разродился, раструбыть твою трубу! – сказал он, потянувшись к рулону туалетной бумаги.

– Спаси-и-и-те! – прокричал кто-то под его задницей. Петров замер. Когда крик повторился, он соскочил с унитаза, натянул трусы и отбежал к двери. Оказавшись в освещённом коридоре, он посмотрел через дверную щель туда, откуда доносился крик. В унитазе что-то бултыхалось и захлёбывалось.

– ииите…спа…и…тее…

Несмотря на страх, Петров бросился на помощь. Протянув руку, он вытащил из унитаза маленького пузатого человечка. От него неприятно пахло, но Петров был так изумлён увиденным, что не обращал на вонь никакого внимания.

– Спасибо, – сказал человечек и ласково улыбнулся.

«Какой хорошенький», – подумал Петров, разглядывая его на своей огромной ладони. Голова спасённого была лысая, лицо круглое, глаза большие с длинными пушистыми ресницами, как у куклы, нос маленький и аккуратный, щёки пухлые, уши красивые и симметричные. Всё это вкупе с коротенькими ручками и ножками придавало ему невероятно милый и приятный вид. Петров проникся к малышу бурной нежностью, ему вдруг захотелось посюсюкаться с ним, прикоснуться, погладить его, поцеловать.

– Ути-пути, кто это у нас тут такой сладенький, а?

– Я – говно! – напомнил малыш и расплылся в улыбке.

– Нет-нет, не говори так. Ты не го…не го… – Петров заметил у малыша писюн и два крохотных яичка между ножек. – Гоша! Вот ты кто. Го-ша! Понял? – И он понёс его в гостиную и, выставив перед собой, начал кружить до тех пор, пока ему в лицо не попала струйка Гошиной мочи.

– Ничего-ничего, – произнёс Петров и вытерся рукавом рубашки. – Ой, что же это я? – спохватился он. – Ты, наверное, голодный. Хочешь кушать?

– Хочу, – ответил Гоша.

Петров поспешил на кухню, открыл холодильник, заглянул внутрь. На верхней полке лежал заплесневелый чёрствый кусок чёрного хлеба, засохший сыр, яйца, внизу были две банки рыбных консервов, пачка пельменей, открытая упаковка пива, а за дверцей стояли кетчуп и водка.

– Хочу это! Дай! – Гоша указал на хлеб и облизался.

– Нельзя. Вредно. Бяка. – объяснил Петров.

– Хочу это!!! – громко повторил малыш и разрыдался. Он так неистово задрыгал ножками и ручками, начал перекатываться по ладони в разные стороны, что Петров испугался, что не удержит его, поэтому сразу согласился и протянул испорченный кусок.

– Ладно, держи, не плачь только.

Гоша засунул хлеб в рот, откусил и принялся жевать. Петров услышал скрип на зубах и передёрнулся от отвращения, но, увидев довольное детское личико, обрадовался и чмокнул малыша в лоб. Гоша покушал и сладко зевнул. Петров перенёс его в спальню, осторожно положил на разложенный диван. Гоша повернулся на бочок и тут же уснул.

– Удивительно. Кто бы мог подумать… после всего случившегося, – шептал Петров, нагнувшись над спящим малышом и трогая безупречно-гладкую кожу шоколадного цвета. Из глаза выкатилась скупая мужская слеза и скатилась по небритой щеке. Петров смахнул её, резко повернулся, согнул правую руку в локте и рубанул по ней левой ладонью.

– Хер вам! – с ненавистью произнёс Петров серванту. Там, на закрытой полке, лежали заключение о бесплодии, полученное им из местной больницы и свидетельство о расторжении брака.

Представив удивлённые лица врача и бывшей жены, Петров удовлетворительно улыбнулся и снова посмотрел на спящего малыша.

– Мальчик мой, любимый, – он укрыл Гошу одеялом и пошёл на кухню отмечать рождение сына. Выпив водки, вернулся в спальню, разделся и лёг рядом с малышом.

Проснулся Петров рано. Тихо собрался и вышел из квартиры. Он решил приготовить завтрак, пока Гоша спит. Для этого выбрал на помойке отборные тухлые фрукты и овощи, взял пучок увядшего укропа и захватил дохлую крысу, лежащую рядом с мусорным контейнером. Дома он запёк крысу в духовке, приготовил салат, порезал и разложил на тарелке фрукты. Для себя Петров пожарил яичницу и достал банку пива.

Когда он зашёл в спальню, то Гоши не увидел. Одеяло скинуто на пол, а мальчик пропал.

– Гоша? – позвал Петров сына.

– Я тут, – ответил Гоша.

Петров нагнулся и заглянул под кровать. Подросший за ночь мальчик ползал на животе и вылизывал паркет. Так Петров узнал, что Гоша, кроме плесени, любит ещё и пыль.

Впоследствии, выйдя после завтрака на прогулку, меню сына пополнилось новыми блюдами – собачьим дерьмом и водой из лужи.

Чтобы не привлекать внимания окружающих, Петров посадил Гошу в рюкзак, вырезав дырку-окошко, чтобы мальчик не задохнулся. Но едва они оказались на улице, как Гоша выскочил из укрытия и побежал по тротуару. Люди, к облегчению Петрова, отреагировали положительно. Они проявили к Гоше всяческую заботу и внимание, дарили конфеты и шоколадки, ласково обращались к нему, говорили какой он замечательный и прекрасный ребёнок, несмотря на то, что Гоша был голый, подбирал собачьи какашки и пил грязную воду из лужи, как бездомная дворняга. Некоторые даже так расчувствовались, что совали Петрову бумажные купюры разного достоинства. Петров охотно брал деньги, но, набив все карманы, стал вежливо отказываться. Совесть его проснулась и категорично заявила: «Ты не охуел ли сантехник? Хватит уже!»

Подъехал чёрный лимузин. Оттуда вылезли седой мэр города и бородатый патриарх. Мэр, мотнув бычьей шеей с висевшей на ней золотой цепью, пообещал отлить бронзовый памятник Гоше, а глава церкви, блеснув дорогими часами на солнце, осенил мальчика трёхкратным крёстным знамением и благословил во славу Отца, Сына и Святого Духа. Гоша от удивления открыл рот, и мимо пролетавший голубь насрал туда.

– Аминь! – произнёс патриарх.

Толпа обступила голого мальчика и начала скандировать:

– Го-шу в президенты! Го-шу в президенты!

Петрову сначала была приятна оказанная сыну честь, но потом он, видя, как толпа напирает на Гошу, испугался и спрятал его в рюкзак.

– Всем огромное спасибо! Нам пора, – сказал Петров и зашагал к дому.

По дороге Гошу с головы до ног облепили навозные мухи. Пришлось его отпиздить мухобойкой дома. Вроде и бил Петров аккуратно, но мальчик всё равно потерял сознание и перестал дышать. Петров оперативно приступил к реанимации. Чтобы не терять время, он не стал звонить в скорую. «Всё равно они вечно опаздывают». Петров снял носок, скрутил его в трубочку и подложил под плечи сына. Запрокинул ему голову назад. Приподнял подбородок. Начал делать искусственное дыхание «рот-в-рот», «рот-в-нос», «нос-в-рот», в промежутках нажимая положенное количество раз на грудь. Не помогло. Сын в чувство не приходил. Дыхание не восстанавливалось. Он решил применить последний способ – облить лицо водой. Но в умывальник за ней не пошёл, потому что за время отсутствия мальчик мог умереть. Нужно было действовать быстро. Поэтому Петров вывалил свой член из штанов и обильно помочился на Гошу. Мальчик сразу же очухался, открыл глаза, вдохнул полной грудью воздух и радостно воскликнул:

– Папа!

Петров спрятал пенис, обнял сына и, почувствовав сильный позыв к дефекации, помчался в туалет. Опорожнение прошло быстро и безболезненно. Стул нормализовался. Петров был счастлив. Он уже собрался нажать кнопку смыва, как в туалет забежал Гоша и прыгнул в унитаз. Петров дёрнулся было спасать его, но увидев, что он не тонет, расслабился и с улыбкой наблюдал за ним. Гоша ловко хватал свежее говно и, набивая им рот, жадно глотал.

«Теперь хоть собачье не будет есть. Своё всё-таки лучше», – подумал Петров и с этих пор наваливал кучу прямо на стол.

Гоша на отцовских экскрементах вырос, возмужал и окреп. Буквально за полгода превратился в красивого статного мужчину. Женщины на него заглядывались, когда он проходил мимо в голубых шортах и обтягивающей футболке.

Однажды Гоша привёл в квартиру какую-то девушку и трахнул её на папином диване. После секса он забрал из серванта все деньги, которые отец откладывал несколько лет на новую машину, и сбежал.

Придя с работы домой, Петров увидел записку:

«Прощай! Спасибо за бабло. Гоша».

– Раструбыть твою трубу! – с досадой произнёс Петров и разорвал бумажку.

С горя у него снова начался запор. Он каждый вечер садился на унитаз и выталкивал кал в надежде родить дочь. Сына Петров так и не простил.

- Привет, бабуль! Как ты?

Девочка закрыла входную дверь и заглянула в спальню. Темнота, царившая там, и тихий храп, свидетельствовали о том, что хозяйка спит. Девочка не стала снимать свою любимую синюю шапочку, которую носила постоянно и никогда не стирала (поэтому её и обозвали Вонючая Синяя Шапка, но мы с вами будем её называть более вежливо – Синяя Шапочка), а скинула чёрный плащ и тяжёлые «гриндерсы». Оправила короткое платье и прошла в комнату, неся под мышкой бархатный клатч с пирожком внутри.

- Почему ты припёрлась сюда? Почему взяла меня с собой? Почему…

- Заткнись, тесто! Это я не тебе, ба. Ну ты чего, спишь что ли? Бабуль, – позвала Синяя Шапочка бабушку чуть громче.

- Внученька, проходи, милая. Зажги свет, дитя моё, - проговорил старческий дребезжащий голос. Рука девочки нащупала на стене выключатель, нажала на клавишу. Комнату озарил тусклый свет.

- Ба, опять электричество экономишь? – с досадой произнесла Синяя Шапочка и придвинулась к железной кровати, где на пуховых обоссанных матрасах лежало худое сморщенное тело.

- Бабуль, я тут перекантуюсь немного. За мной волки гонятся, – доложила Синяя Шапочка и зажала нос. От резкой вони потекли слёзы.

- Перестрелять их надо, – сказала бабушка, приподнявшись, протёрла глаза и добавила:

- Не плачь, внучка. У меня в кладовке ружьё лежит. Сходи посмотри – исправно ли.

Девочка вышла и вернулась с палкой.

- Кроме этого ничего не нашла.

- Вот, вот. Оно самое, внучка. Проверь, есть ли троны?

- Патроны? – переспросила Синяя Шапочка.

- Ага, они самые, - сказала бабушка и взбила подушку.

«Совсем чердак у бабки потёк», - подумала внучка, а вслух произнесла:

- Бабуль, я тут тебе покушать принесла. Держи, – Синяя Шапочка достала из сумочки пирожок, но протянуть не успела, так как он проворно выскользнул из пальцев, упал на пол и с криком «Свободу пирогам!» скрылся под кроватью.

- Сейчас, ба, подожди, – Синяя Шапочка опустилась на колени и палкой попыталась достать еду.

Раздался выстрел. Из-под кровати с полуоторванным волочащимся куском вылез пирожок.

- Сдаюсь, – проговорил он и перевернулся.

- Есть троны! – радостно воскликнула бабушка.

Синяя Шапочка ошарашенно смотрела на палку. По чёрным колготкам стекала жидкая кашица. К запаху мочи прибавился запах говна. Девочка стянула обдристанные чулки с трусами и бросила их в сторону. Грязная одежда впечаталась в дверцу шкафа и прилипла к ней.

- Бабуль, откуда у тебя эта огнестрельная штука?

- От мужа осталась. Он заядлый охотник был. А ещё рыбачить любил. На чердаке удочка. Хочешь посмотреть?

- В другой раз. Возьми, поешь, – Синяя Шапочка подобрала подстреленного беглеца и отдала бабушке.

Старушка впилась в него зубами.

- Твою душу мать! – завопил пирожок, но после третьего укуса затих.

- Бабушка, а почему у тебя такие крепкие и острые зубы? – спросила Синяя Шапочка, присев на край кровати.

- Это чтобы можно было прокусывать шеи егерям и лесникам.

- Ба, а почему у тебя такие длинные и закрученные ногти?

- Потому что подстричь некому. Ты же про меня забыла совсем.

- Неправда. Я к тебе недавно приходила. Лет пять назад.

Помолчали.

- Ба, давай я тебе постельное поменяю. Воняет же.

- Ну поменяй.

- А где чистое?

- На втором этаже, на балконе.

Синяя Шапочка удалилась и вернулась с дырявой простынёй. Бабушка перевернулась и упала на пол.

- Я быстро. Сейчас, - девочка стащила сырое бельё, вскинула руки с сухой простынёй. Широкий кусок ткани вспорхнул и разлетелся на тысячи мелких ниток.

- Бабуль, мне очень жаль, но пока придётся на одеяле полежать. Могу укрыть пледом. Если он есть.

Бабушка забралась на постель и покачала головой. От холода по старческой коже «забегали» мурашки.

- Сними ночнушку, ба.

Без липкой и сырой сорочки тело задрожало ещё больше. Внучка решила напоить бабушку горячим чаем. Она встала и направилась на кухню, чтобы вскипятить чайник. Внезапно в дверь кто-то постучал, и девочка услышала тонкий, с хрипотцой голос:

- Здравствуй, бабушка. Это я, твоя любимая внучка. Открывай.

Синяя Шапочка на цыпочках пробралась в спальню, осторожно взяла палку и, прижав палец к губам, велела старушке молчать.

- Иду, иду, солнышко, – прогнусавила Синяя Шапочка, вскидывая оружие.

Петли скрипнули, дверь медленно открылась. Две лохматые серые морды удивлённо уставились на продолговатый круглый предмет.

- Эт чо за херня? – спросила одна из них.

В ответ они услышали короткую фамилию великого немецкого композитора. Два раза. И в ту же секунду отлетели на пару метров назад.

- Это убивалка, - ответила Синяя Шапочка и убрала указательный палец с маленького сучка, торчащего из палки.

Затем она затащила мёртвых зверей в дом, выпотрошила, сняла с них шкуры и разделала мясо.

- Мне бы кровушки попить, - попросила бабушка.

- Скоро, – отозвалась внучка, затёрла тряпкой багровый пол, выжала её в ведро. Жидкости набралось больше половины. Девочка зачерпнула полную кружку крови, поднесла к старушке.

Осушив сосуд, бабушка крякнула и откинулась на подушку. Синяя Шапочка укрыла голое тело шкурой волка.

- Поспи, ба. Я попозже ещё забегу. Когда мама снова пирожки испечёт.

Под тёплой шкурой бабушка согрелась и тут же захрапела.

Синяя Шапочка вышла из комнаты, оделась и покинула дом, прихватив на всякий случай палку.

Узкая тропинка тянулась между деревьями и густым кустарником, словно кишка, виляла зигзагами, как будто хотела запутать шедшую по ней девочку в синей шапочке. Вдруг из кустов выскочил бурый медведь. Девочка направила на него палку и вдавила спусковой сучок. Пук. Пук. Пук. Ничего.

«Троны закончились», - подумала Синяя Шапочка.

- Убери свою пукалку, - пробасил косолапый. – И прыгай сюда.

Он вытащил из-за спины большой мешок с лямками.

- А вот это видел? – Синяя Шапочка показала животному неприличный жест.

- Видел. Это средний палец руки человека. Самый вкусный из всех.

- Да пошёл ты! – в медведя полетела палка. Он увернулся и быстро накинул на Синюю Шапочку мешок, повалил её на землю, три раза пнул и завязал верёвкой.

Что сделалось потом с девочкой никто не знает. Сначала её искали: полиция и омон, врачи и санитары, мафия и сутенёры, пожарные и слон, сбежавший от горя из зоопарка. Искала и мать. Безрезультатно. Постепенно про Синюю Шапочку все забыли.

Но вот однажды по лесу бродил Дядя Стёпа, по призванию распиздяй, по профессии - егерь. Оказавшись в глуши, он увидел избушку на утиных ножках. Остановился и подкрался к домику. Окно было открыто, и до егеря донеслись громкие слова:

- Кто жрал из моей тарелки и заблевал весь стол? Опять эта Синяя Жопа? Говорила я тебе, Косолапый хер, не нужна нам домработница, но ты же, сука, упёртый. Тебя же не переубедить. Короче, мне надоело. Выбирай. Либо она, либо я.

- Вот это видела?

- Волосатый немытый средний палец?

- Да! Это значит - иди в лес. И больше не приходи. С меня хватит! Я буду с Синей Шапочкой жить.

Через некоторое время на крыльце показалась заплаканная медведица с чемоданом. Она высморкалась, спустилась на землю и скрылась из виду.

Дядя Стёпа вытащил из-за пазухи пистолет ТТ («Тульский Триклкейк»), стреляющий маленькими свинцовыми пряниками, и тут же выронил, потому что сзади на него неожиданно прыгнуло бледное худое существо. Острые клыки впились в шею, полились струи крови. Егерь покачнулся и упал.

Жил-был медведь. Большой и сильный. Шкура у него была тёмно-коричневая с красноватым отливом. Все в лесу его боялись и сторонились. Весной и летом он бродил в поисках пищи. Ловко взбирался на деревья или тряс кроны, поедая дикие плоды. Разорял улья и лакомился сладким мёдом. Ловил рыбу, ломал хребты оленям, задирал кабанов. В течение брачного сезона он оплодотворил всех медведиц на своей территории. Любого агрессивного соперника побеждал с лёгкостью. С приходом осени, медведь начал готовиться к спячке. Нашёл подходящее место в глуши, вырыл яму, натаскал ветошь и сухие листья, а вход накрыл ельником. К нему в берлогу просились медведицы с медвежатами и пестунами, но медведь их прогонял. Места и так мало, к тому же он любил одиночество. Потоптавшись на месте, медведицы уходили.

Наступили холода, лесные озёра покрылись тонкой коркой льда. Медведь наелся досыта и побрёл к берлоге. По дороге он осеменил несколько самок и, обессиленный, забрался в логово, свернулся клубком и уснул. Спал долго, до весны. Проснувшись, он обнаружил, что одной лапы не хватает. Передней. Медведь расстроился, погоревал, но делать нечего, нужно вылезать освобождать кишечник и заполнять пустой желудок едой.

Оказавшись снаружи, медведь покакал перед входом в берлогу и пошёл искать пропитание. Он раскапывал муравейники, поедая личинок и муравьёв, копался в земле, добывая корневища, переворачивал камни, хватая червей и жуков. В середине мая он увидел самку и побежал за ней, но она была уже на примете у другого медведя, физически полноценного. А когда самцы стали драться, то медведь-калека оказался слабее и, получив по морде три раза, вынужден был ретироваться. Он убежал в чащобу и со злости, поймав зайца, совокупился с ним.

Когда пришла зима, медведь вернулся к своей берлоге раздражённый, подавленный и расстроенный. Наступив в подмороженную кучу говна, он наломал свежих веток, обновил ложе, забрался в яму и уснул. Весна разбудила медведя холодными ручейками, бегущими по земляному полу. Он поёжился, открыл глаза и заметил, что пропала вторая передняя лапа. В животе урчало, хотелось жрать и срать. Медведь, подмяв еловые ветки, выполз из логова. Справив нужду, он с трудом встал на задние лапы и побрёл, нюхая воздух, в надежде поймать какое-нибудь парнокопытное животное. Скоро среди деревьев он заметил лося. Подобравшись поближе, медведь выскочил из укрытия и, грозно рыча, прыгнул. По привычке он хотел схватить жертву когтями и вспороть горло, но, вспомнив, что передних лап нет, лишь навалился на рогатое животное всем своим весом. Лось упал и, придавленный тяжёлым телом, брыкался, норовя попасть копытом в медвежий живот или промежность. Хищник открыл пасть и прокусил жертве шею. На запах свежей крови прибежали волки. Медведь попробовал сопротивляться, но голодные звери быстро оценили ситуацию и, поняв, что двулапый медведь им не помеха, отобрали у него тушу, исцарапав животному-инвалиду морду и ободрав шерсть. Толком и не наевшись, медведь убежал подальше от стаи и убитого им лося. На вторую попытку сил уже не оставалось, поэтому приходилось есть ягоды, траву, жёлуди и муравьёв. Прячась за деревьями, медведь с завистью наблюдал как его собратья трахают самок. Сам он уже не мог этим заниматься. Будь у него хоть одна передняя лапа, можно было б помастурбировать, а так приходилось лишь тереться возбуждённым членом о кору и кончать на лопухи. Похудевший измождённый он, как только выпал снег, приплёлся к берлоге, нырнул в яму, устроился поудобнее и закрыл глаза.

С первыми лучами весеннего солнца медведь проснулся от спячки и жалобно заскулил. Исчезла ещё одна конечность. Теперь, чтобы подняться, животному пришлось цепляться зубами за корни деревьев, торчащих из стен ямы. Кое-как он наконец выбрался и сразу же обосрался. Кал был твёрдый и круглый, похожий на овечий, только крупнее. Медведь распинал шары по разным сторонам и принялся рвать недавно оттаявшую траву. Он жевал её, как корова, от восторга почмокивая. Конечно, траве он предпочёл бы мясо или мёд, но об этом нечего было и думать. От прыгающего на одной ноге медведя толку, как от сборной России по футболу. Утолив голод, медведь от усталости и напряжения провалился в сон. В возбуждённом мозгу прыгали картинки порнографического содержания. Три крупных самца по очереди или все разом драли одну самку. Причём мех трахающих медведей был не коричневым, как у спящего, а чёрным. Все трое кончили одновременно, залив бурую морду мохнатой шлюхи.

Медведь проснулся от приятного ощущения, словно его укрыли тёплым одеялом. Оказалось, что он обкончал себя одновременно с чёрными самцами из сна. Потом наслаждение пропало и появился голод, безжалостно скребущий по стенкам желудка. Медведь перекатился, как бревно, поближе к дереву. Трава закончилась, поэтому медведь решил попробовать кору. Он сдирал её зубами и, прожёвывая, глотал. На вкус она была горькой, но голод не тётка, пришлось жрать это говно. Потом в ход пошли шишки, мох и мелкие камни на берегу лесной реки, куда он приполз, ища еду. На водопой пришла медведица. Она так сексуально пахла, что медведь снова кончил при виде её. Для этого он прижал к земле вставший член и подвигал задом. Самка брезгливо перешагнула через одноногое тело и скрылась в зарослях. Медведь набрал камней за щеку и потихоньку пополз к берлоге на животе, как гигантская жирная гусеница. Погода изменилась, задул холодный ветер, из серых туч летел мелкий колючий снег. Путь был неблизкий. В поисках еды медведь отдалился от места спячки на приличное расстояние. Теперь нужно было торопиться. Ведь если до сильных морозов он не успеет, то замёрзнет и умрёт. Неделя потребовалась медведю, чтобы оказаться в логове. В дороге он, как леденцы, сосал камешки. Оказавшись дома, медведь сразу же отключился. Через некоторое время снег завалил берлогу, внутри стало тепло и уютно. Медведь, свернувшись калачиком, спал крепким сном.

Зима закончилась, пришла весна. И принесла печальную новость. Исчезла четвёртая конечность. Последняя. Из ходящего на четвереньках медведь бесповоротно превратился в ползающего на брюхе. Понадобилось время, чтобы привыкнуть к новым ощущениям. Освоившись, медведь смог-таки вылезти из ямы. Благодаря крепким зубам, толстым корням и нескончаемому терпению. Правда, пробираясь по земляному туннелю, он чуть не сдох. Не хватало воздуха, комья земли забивали глотку, заканчивались силы, но непреодолимое желание выжить тянуло его вверх, к солнцу. Увидев в конце туннеля свет, медведь задвигался ещё быстрее и скоро попал в царство весны. Она грела его и ласкала, пока он лежал на талом снегу, плача от радости и накладывая кучу дерьма. После подземелья глаза резало от ярких солнечных лучей. Медведь сильно исхудал и потерял сознание. Пока он лежал в отключке, его увидели охотники, проходившие мимо.

- Ну и урод! Может, с собой возьмём, будем за деньги показывать. Разбогатеем, - сказал один из них.

- Давайте лучше убьём его, чтоб не мучался, - сказал второй охотник.

- Оставляем, - сказал третий и вскинул дробовик.

Очнувшись, медведь увидел лежащие рядом трупы. Это были лисица, три белки, пятнадцать уток и два человека. Он мысленно поблагодарил лесного бога и приступил к трапезе. На самом деле благодарить нужно было доброго охотника, сжалившегося над бедным животным и оставившего ему всю добычу.

Медведь радовался, что ему не нужно мучиться и искать пищу. Её было много. Основная проблема состояла в том, чтобы её сохранить. Он боялся, что придут хищники и утащат падаль. К тому же на солнце она начнёт разлагаться и станет не пригодна для употребления. Поэтому медведь съел всё быстро за один присест. Наелся про запас. До следующей весны. Хоть его и вытошнило несколько раз, и живот раздуло так, что он стал похож на огромный воздушный шар, и двигаться стало совершенно невозможно из-за прибавки веса, зато еда не пропала и чувства голода нет. Он только и мог, что лежать рядом с берлогой, рыгать и справлять естественные надобности, закатывая глаза и пребывая в состоянии полного отупения.

Когда на обглоданные человеческие и животные кости упал первый снег, медведь засобирался домой. Cпособность двигаться и думать вернулась к нему. Он приполз ко входу в берлогу, просунул внутрь голову, верхнюю часть туловища, ещё немного туловища, ещё немного и…и…и застрял.

«Никогда не ешь уток! – вспомнились медведю слова матери. – Они жирные».

– Прости, мама! – сказал он и горько заплакал.

Но ему опять повезло. Кто-то так сильно толкнул его снаружи, предварительно вставив что-то горячее и твёрдое в задний проход, что под действием этой силы он пролетел через туннель и приземлился на дно ямы. Этим кто-то оказался его сородич, подумавший, что перед ним жопа медведицы. Оттраханный, но довольный, медведь уснул.

+++

Мохнатая голова разлепила веки и осмотрелась. Она лежала в луже холодной воды и, по удачному стечению обстоятельств, не мордой вниз. Снаружи вовсю светило весеннее солнце и сквозь еловые ветки лучи попадали в берлогу. Яркий свет слепил глаза. Мозг приказывал: «Хочу жрать!» Голова выкатилась из ямы и почувствовала резкую боль в области висков. Так заявлял о себе голод. «Съешь лягушку!» – скомандовал мозг. Голова, поморщившись, съела. «Съешь гриб!» Она съела. К счастью, не ядовитый. «Съешь птенца!» Голова раскрыла рот, намереваясь проглотить пернатого малыша, недавно выпавшего из гнезда, свитого в густых ветвях старой ели, росшей рядом с берлогой, но тут услышала сзади грубый голос:

- Не смей или зубы выбью!

Голова закрыла пасть и повернулась. Перед ней стоял заяц-мутант с дубиной в лапе.

– Сынок, – обрадовалась полуголодная голова, вспомнив трахнутую от злости зайчиху. – Это я, твой папка. Узнал?

– Моего отца разорвали волки. Так мать говорит. Нет у меня бати.

– Я твою маму встретил четыре года назад и сразу влюбился. Мы с ней ночь провели у речки. Я ей стихи читал, цветы собирал, на лодке катал до рассвета. Весну и лето мы провели вместе. А потом я ушёл спать. В спячку впал. Ну, это природное у нас. Понимаешь? Инстинкт, – объясняла голова. – Думал уже, не встретимся, – по щекам её катились слёзы.

– Не верю. Сказки свои будешь другим втирать. А я умный. И сильный. Уникум среди зайцев. Так что катись, пока не пришиб.

– Не оставляй меня, сынок. Возьми с собой. Мне некуда идти.

Заяц-мутант подумал своей медвежьей башкой и сказал:

– Ладно, так и быть. До зимы будешь с нами жить, а после в своё логово вернёшься.

– Спасибо.

Голову заяц-мутант оставил на улице, рядом с домом. Придумал ей кличку – Колобок мохнатый бок или коротко – Коломбо. Построил ему конуру и посадил на цепь, повесив в носу кольцо. Кормил три раза в день капустными помоями и огрызками морковок. Играл в баскетбол, закидывая его в дупла деревьев, или пинал с друзьями на лужайке каждые выходные, так, что он опухал и терял много крови. Но за неделю всегда восстанавливался.

Вот пришла пора от Коломбо избавляться. Привёл заяц-мутант его к тому месту, где встретил и говорит:

– Вон твоя берлога. Ложись спать. Спокойной ночи.

– Не хочу я туда возвращаться. Боюсь, – ответил Коломбо и обосрался от страха. Струйки поноса потекли у него из ушей.

– Да не ссы ты! Всё будет хорошо. Против природы не попрёшь. Инстинкт же. Сам говорил. Забыл? Эй! Ты куда?

Заяц-мутант догнал убегающего от берлоги колобка, схватил его, обтёр лопухом и бросил.

– Трёхочковый! – крикнул он радостно, когда Коломбо, проломав ветки, исчез в темноте берлоги.

Перед тем как подпереть вход в яму большим камнем, заяц-мутант пообещал мохнатому колобку прийти весной и освободить его. Зародилось в нём к этому убогому существу некое новое чувство, от которого сладко щемило в груди и тёплая волна разливалась по всему заячьему телу.

Виктор взял топор и вышел из дома. Идя по набережной Обводного канала, он встретил бабушку в овчинном полушубке.

– Мил человек, где тут автовокзал? – старушка резко схватила мужчину за рукав куртки.

– Да вот он, – Виктор указал на серое здание. – Дорогу только перейти.

Он попытался высвободиться, но старушка не отпускала. Она вцепилась сухими морщинистыми пальцами, словно клещ, и пялилась выпученными белыми бельмами в лицо мужчины.

Виктор вздрогнул. Он подумал, что старуха сумасшедшая и теперь от неё не отвязаться. До отправления автобуса оставалось пятнадцать минут. Нужно было спешить. Что же придумать? В голову почему-то назойливо лез главный персонаж романа Достоевского. «Ты же не тварь дрожащая и право имеешь», – шептал Раскольников. Виктору даже показалось, что топор в рюкзаке зашевелился, просясь наружу. Он представил страшную картину расправы над невинным человеком. «Обухом по голове, тело в воду и бежать», – советовал убийца-студент.

Но вместо этого Виктор сказал:

– Бабушка, давайте я вам помогу, - и повёл её к пешеходному переходу.

– Спасибо, мил человек.

– Вам куда? – уже на вокзале спросил Виктор.

Старуха произнесла название населённого пункта, Виктор узнал номер рейса, проводил незнакомку к нужному автобусу.

– Благодарю за помощь, – сказала старуха, лукаво улыбнулась и добавила:

– Будет тебе счастье, Виктор, сегодня в полночь. С наступающим!

– Бабуль, откуда ты моё имя знаешь? – удивился мужчина.

Но ответа не получил. Старуха уже зашла в салон автобуса, и двери закрылись.

Спустя два часа Виктор сидел на диване у себя дома на Тамбовской, обдумывая случившееся. Ёлочка, срубленная им в лесу за городом, стояла в углу комнаты нарядная, украшенная гирляндами и шарами. До Нового Года оставалось шесть часов. По телевизору пели и танцевали грудастые блондинки, призывно подмигивали и весело смеялись.

Перед Виктором на журнальном столике стояла початая бутылка вина и пакетик с орешками. Резать салаты и готовить блюда не хотелось. Всё равно никто не придёт к нему встречать праздник. Родители погибли в авиакатастрофе в прошлом году, с родственниками, переехавшими жить за границу, он отношения не поддерживал, называл их предателями, себя же причислял к патриотам России. После окончания техучилища работал на заводе фрезеровщиком, Европу никогда не посещал – брезговал, трудился на благо своей Родины. Жена его бросила, не прожив с ним и года, детей они не завели. С другими женщинами у него не складывалось. Был у Виктора единственный друг, но и тот предал. Собственно, к нему и сбежала бывшая. Животных Виктор не заводил, потому что на кошек у него была аллергия, а собак он не любил. В детстве его укусил доберман, после чего остался след на всю жизнь на теле и в душе. К другим братьям меньшим Виктор относился отрицательно. Любовь снискали только тараканы, обитающие в его квартире. Первое время он травил их ядами, но потом понял, что если они вымрут, то у него вообще никого не останется в этой жизни.

Виктор мог и без ёлки встретить праздник, если б не его папа, который в конце декабря постоянно твердил:

– Витя, Новый Год – очень важное событие в жизни русского человека. В доме обязательно должна быть ёлка. Главный и неотъемлемый атрибут. Настоящая. Понял? Не искусственное говно, а живое, пахнущее морозом и хвоей дерево. Русская ёлка с гирляндами и игрушками – душа Нового Года. Запомни это. А если нарушишь традицию, то пеняй на себя.

Виктор пообещал, что будет следовать этой заповеди, и после смерти отца он сдержал слово.

Новогодний концерт закончился, и началось кино, засмотренное до дыр, – «Ирония судьбы или с лёгким паром». Виктор откинулся на спинку дивана и внезапно услышал странный звук. Ёлка качалась, словно от ветра, а на ветке сидела белка. Её пышный хвост торчал вверх, как труба. Виктор встрепенулся и начал лихорадочно протирать глаза. А зверёк в это время подбежал к столику, схватил лапкой пакетик с орешками и прыгнул обратно на ветку. Когда Виктор снова посмотрел на ёлку, он увидел, что из хвоста белки валит сизый дым. Серое облако заволокло комнату. Виктор зажмурился и провалился в сон.

Проснулся он от громкого звонка в дверь. Ни белки, ни дыма не было. Виктор посмотрел на часы. Стрелки сошлись на цифре 12. На улице слышались взрывы ракет и петард.

– Иду, – крикнул Виктор, направляясь в коридор. – Кто там?

– С Новым Годом! Можно у тебя посидеть… – раздался за дверью приятный женский голос.

– Я никого не жду. Вы ошиблись квартирой.

– Но мне так хочется посидеть у тебя… – снова послышалось нежное сопрано.

– Вы что, не понимаете, - начал злиться Виктор и открыл дверь, чтобы в более резкой форме выразить своё недовольство. И остолбенел.

Перед ним стояла Снегурочка с посохом. Да такая красивая, что ни в сказке сказать, ни пером описать. На ней был кокошник, кафтан и короткая юбочка с белым меховым подолом.

Виктор судорожно сглотнул слюну.

– …на лице, – закончила фразу Снегурочка.

– Что? – не понял Виктор.

– Я хочу посидеть у тебя на лице, – повторила Снегурочка.

Виктор уже собрался что-то сказать, но удар посохом сбил его с ног.

– Ммм… – только и промычал Виктор, когда тёплые мягкие ягодицы прижались к его щекам.

– Чем я пахну? – Снегурочка ёрзала задом, устраиваясь поудобнее.

«Мандаринами», – пытался выговорить Виктор, но не мог.

Через месяц они расписались. Венчались в Казанском соборе.

– Фантастика, – шептал Виктор у алтаря, облизывая туфли жены.

Окружающие сначала удивлялись голому мужчине на поводке и женщине в латексе с хлыстом, но потом привыкли. Виктор никогда ещё не был так счастлив, как сейчас. Ясновидящая старуха не обманула.