Concept86

Девять утра. Двенадцатая утренняя сигарета обожгла угольком пальцы. С легким матерком я отправил ее в переполненную урну. Пора. Совсем откладывать нельзя. Уже трижды я пытался подняться на четвертый этаж больницы и посмотреть на нее. Пройти дальше второго так и не смог. Что я ей скажу? Зачем человеку вообще слова, если он не может их воспринимать. Зачем образы, мысли, звуки, если никто и никогда не вспомнит о них? Тринадцатая сигарета.

С мыслями собраться не получалось. Откинувшись на спинку скамьи, стоящей посреди переулка, в котором сотрудники больницы устроили себе курилку я буравил взглядом дверь черного хода. Все попытки убедить себя, что вот это вот хреновое утро, встреченное мной на задворках клиники это и есть реальность, упирались в отказ верить. Верить, что позавчера она смеялась в моих руках, а сегодня лежит в коме. Мой солнечный заяц…

Краем глаза я заметил какое-то движение, по переулку в мою сторону шел пушистый рыжий кот. Нет, шел - абсолютно не то слово. Он вышагивал грациозно и важно. Как Принц Чарльз по Букингемскому дворцу. Котофей дошёл до меня, отработано и чётко выполнил команду "Нале-ВО!" и уселся у двери больницы, гипнотизируя её взглядом. Его Котейшество не удостоило меня даже малейшим вниманием! Я хмыкнул и спросил у него:

- Ваше величество здесь с инспекцией? Или у вас кто-то в стационаре из королевской семьи лежит?!

Вся его спесь слетела мигом. Он резко повернул плоскую морду и уставился на меня здоровенными глазищами. Я впервые в жизни видел охреневшего от удивления кота. Не знаю сколько мы просидели уставившись друг на друга, мне кажется неделю, часы настойчиво врут о секундах. Дверь клиники скрипнула. В проёме появился огромный бородатый дядька, в слегка помятом халате. Кот мотнул головой, стряхивая оцепенение, и прошмыгнул в здание. Бородач, шагнул в мою сторону доставая сигарету. Мое одинокое бдение в больничной курилке закончилось. Я только собрался спросить про столь важную четырёхлапую персону, но мужик меня опередил:

- Огоньку не найдется? Выронил где-то свою…

- Да, конечно. А что это за кот тут такой бродит? Рыжий, здоровый, только вот в дверь забежал, когда вы выходили.

- Не знаю. Не видел я никакого кота. Да и нельзя их в больнице держать. Санитария как-никак.

Закурив, доктор присел рядом со мной и задумчиво уставился куда-то вперед.

- Все сидишь? – неожиданно спросил он.

- А? Что? Я? Откуда вы знаете? – его вопрос выбил меня из колеи, но мужик так лучезарно улыбался, что не ответить ему было невозможно.

- Да с моего окна кроме тебя и угла больше ничего и не видать. вон, на третьем. из него еще герань угрожающе листвой машет. - Бородач показал на окно слева от пожарной лестницы.

- Это Фикус...

- Да хоть свёкла! Не хочу голову лишней информацией забивать, потому комнатных растений для меня всего два. Есть иголки - кактус. Нету - герань.

- Мудрый подход, - улыбнувшись сказал я.

Доктор определённо смотрел на мир с юморком. Нравятся мне такие люди.

- А то ж! Значит наблюдаем мы с геранью тебя уже третий час. Смена сегодня тихая, скучная. Вот и развлёк себя расследованием. Спустился в регистратуру, справки навел. Говорят, ты про девушку с четвертого спрашивал.

- С четвертого, да…

- А сидишь то чего? Ты ей нужен.

- Знаю, но тяжело. Что я ей скажу? Что вообще говорят людям в коме?

- Про себя расскажи, например. Да про что угодно, хоть про чебуреки.

- А зачем ей это? Она же спит.

Бородач отшвырнул сигарету в сторону, схватил меня за плечо, рывком повернул лицом к себе. От добродушной физиономии не осталось и следа, вперившись в меня взглядом он прорычал:

- Дебил! Идиот! Просто сходи.

После этой проникновенной речи он опустил моё плечо, и что-то бормоча себе под нос исчез за дверью.

Мужик-то прав, действительно, засиделся я что-то. Коты ещё эти дурацкие… Надо. Оторвав себя от скамьи, я бегом забежал на третий этаж. На площадке перед четвертым этажом толпилась куча народу. Толпа громко хохотала и мешала пройти. Как только я сменил скорость с крейсерской на тихоходную, все мысли, которые удалось отпустить на волю, снова навалились на меня, придавив к полу. Но я уже был посреди толчеи, и она плотно сомкнулась, отрезая пути отхода. Вот и хорошо.

Потянув чуть покосившуюся дверь, я оказался в холле четвертого этажа. Вопреки моим ожиданиям здесь было даже уютно. Широкий коридор с одинаковыми дверями и небольшими диванчиками между ними. Около лифта стоял стол дежурной медсестры. Но на месте её не оказалось, зато напротив её вотчины, на доске со всевозможными информационными листками, отыскался прижатый стеклом список пациентов с номерами палат. Ну и подчерк! Пока блуждал по завитушкам «медицинской каллиграфии», на стекле промелькнуло блеклое рыжее отражение. Обернувшись, успел увидеть кончик хвоста, заворачивающий за угол. Нужная фамилия отыскалась в сорок второй палате, выдохнул, зашел.

Удивительное дело, как изменились больницы с момента моего последнего посещения. Меня встретила вполне чистая и светлая одиночная палата. Посреди нее стояла кровать с больнично-белоснежным бельем. И там, где-то под ворохом подушек и среди блестящих, подключенных к ней трубочек лежала она. Очень даже красивая, когда спит. Чему-то лукаво улыбается, кажется, что вот-вот и проснется. Раньше, еще совсем недавно, этот человек умудрялся занимать собой все свободное пространство, все время шумела, смеялась, веселилась, приставала к людям. Сейчас же, когда она лежит без движения, ее чертовски мало. Я придвинул стул поближе к кровати, угнездился и едва успел открыть рот, как слова хлынули из меня:

- Привет, хорошая, как ты? Надеюсь, что лучше. По дороге к тебе я встретил Кошачьего Короля, не иначе! Он передавал тебе наилучшие пожелания и желал скорейшего выздоровления. Без тебя как-то пусто и холодно. Но зачем тебе сейчас мои проблемы? Ты пока спи, отдыхай. А о своих самокопаниях я не буду рассказывать, ни к чему оно. Но в моей голове много сказок, почему бы не рассказывать тебе их? Маленьким спящим красавицам очень нужны сказки, а потому, слушай:

"Дворника Анатолия вполне устраивала его жизнь. Если проснуться рано утром, то к полудню уже можно было закончить все трудовые обязанности и заниматься своими делами. Можно было пойти к себе и завалиться на старый топчан с книгой. Можно было одеться потеплее и отправиться на пруд, кормить уток. Можно было просто пойти погулять. Масса занятий! Но! В любой человеческой жизни всегда есть какое-то, НО. Вот и у Анатолия оно было. Дворник искренне считал, что находится не на своем месте. Перепутали что-то в небесной канцелярии и отправили в эту жизнь. Он почти физически ощущал, что это мир ему чужой. Не те ночи, не те закаты, не те слова… Много чего.

Как-то утром, когда Анатолий только забрал свой нехитрый инвентарь из подсобки, когда солнце только-только готовилось показать макушку, он стоял и критическим взглядом оценивал предстоящий фронт работ. От трудовых мыслей его отвлекло чье-то тихое покашливание. Дворник обернулся и увидел двух мужчин. Оба в строгих костюмах, в синем и сером, у серого чемоданчик в руках. Он и начал беседу.

- Доброе утро, Анатолий Евгеньевич, правильно?

- Да это я, а чем обязан, молодые люди?

- Прошу вас отнестись к информации серьезно. Сорок лет назад была допущена небольшая ошибка и вас отправили жить не вашей жизнью. Департамент распределения приносит свои глубочайшие извинения и вот эту открытку с соболезнованиями. – При этих словах из чемодана была извлечен и всунут в руки опешившему Анатолию какой-то кусок жесткого картона. – Прямо сейчас мы готовы исправить эту досадную оплошность и отправить вас в вашу жизнь. Вы согласны?

- Да я вас всю жизнь ждал! Согласен! Согласен! Где подписать?

Чуть покопавшись в чемодане, серый вручил Дворнику какой-то документ, где галочками были отмечены места для подписей, и ручку. Анатолий подписал, не глядя, и замер в ожидании.

- Сейчас я попрошу вас закрыть глаза, и мы осуществим перенос, - сообщил синий. – Во время переноса вы можете испытывать головокружение, покалывание и легкую тошноту. Не волнуйтесь, летальных случаев во время переноса не было уже полтора года.

Анатолий послушно закрыл глаза, но ничего не менялось.

- Перенос закончен, можете открывать глаза, – тактично напомнил синий.

Дворник открыл глаза и ахнул. Он находился в какой-то огромной пещере, чистой, сухой, теплой, но пещере. Местами были видны следы былого облагораживания, стены были завешены драпировками и гобеленами, часть полов была выстелена коврами. Как-будто кто-то начинал заниматься превращением пещеры в жилую, да так и бросал, толком не начав. Поражало обилие мусора, раскиданного по полу. Валялось все, от подсвечников до рыцарских лат. В дальнем углу были свалены в кучу конские попоны. Непонимающим взглядом Анатолий уставился на серого, тот немного стушевался и сказал.

- Да, все верно. Реальность 7687XT, за вами скоро придет ваш новый работодатель, всего доброго. Прошу еще раз простить нас за эту оплошность.

С этими словами парочка исчезла. Просто исчезла, были и нет. Дворник немного опешил даже. Окинув пещеру взглядом еще раз, он сел на пол и начал ждать. Минут через семь в глубине пещеры что-то затопало и засвистело. Будто огромный великан шел, приплясывая и насвистывая. Анатолий немного струхнул даже. Нет, он был не из трусливых, но на попоны залез, на всякий случай. В пещеру вошел Дракон. Вот тут-то и сдали нервы у бравого дворника, что-то многозначительно промычав, он кубарем скатился с кучи и предпринял отчаянную попытку залезть под нее. Дракон его заметил, фыркнул, пустив струйку дыма из носа, схватил за ногу, вытащил из кучи и усадил поверх. Пару секунд смотрел на дворника, а затем открыл пасть:

- Привезли, значит? Исправили оплошность, крысы бюрократские! – голос у дракона был раскатистый, как горный обвал. – Сорок лет я уже без уборщика! Нет, вы только подумайте! – Тон его немного смягчился. – Ладно, ты то тут ни причем… Меня Кош зовут, не боись, людей не ем. Вязкие вы больно. Живу один, но иногда драконы в гости слетаются, мы играем в покер и пьем, тогда лучше отгул бери. Еще принцессы иногда приходят, похищаться. Это они мне пещеру непонятно во что превратили, ковров набросали, да тряпок навешали. За принцессами рыцари приезжают, спасать. От них, значит, по полу доспехи остаются и прочий сор. Хотя копья мне нравятся, копьями я в зубах ковыряюсь. Все. Рабочий инструмент найдешь в углу, за попонами. Я полетел, мне еще корову на ужин упереть надо.

С этими словами Кош развернулся и, насвистывая все ту же мелодию, скрылся за изгибом пещеры. Анатолий порыскал в попонах и нашел метлу. Не задумываясь ни о чем, он приступил к уборке. Наконец-то он ощущал себя на своем месте."

- Вот и всё на сегодня. А я пошел. Отдыхай, принцесса!

Лестница. Улица. Четырнадцатая сигарета. Дойдя до конца проулка, я вспомнил странного бородача и обернулся на его окно. Его не было. Вернее было когда-то, но сейчас проём был аккуратно заложен кирпичами. И судя по их виду, лет десять назад. Сил удивиться уже не нашлось. Я достал телефон, сфотографировал на всякий случай и побрёл домой, и ещё пару кварталов ощущал чей-то любопытный взгляд буравящий мне спину.

Мягкие лапы едва касались выложенного голубоватым кафелем пола, он бежал длинными прыжками, лавируя между людскими ногами и предметами меблировки. Пробегая мимо черных лакированных туфель, украшенных блестящей застежкой, он начал бояться что не успеет, нужно еще было подняться на три этажа. В лифт забегать он не рискнул, конечно, можно понадеяться на удачу и прыгнуть в закрывающиеся двери, но нет никаких гарантий, что люди поедут именно туда. А значит, предстоял еще долгий путь. Когда он поворачивал на лестницу, лапы предательски разъехались на только что помытых полах и он, бешено вращая глазами, проехал на брюхе пару метров в ненужном ему направлении, едва не снеся ведро с водой и воткнутой в него шваброй. Завершив тормозной маневр, он развернулся и прыгнул на лестницу, в последний момент разминувшись с чьими-то ножками, обтянутыми тугой сеткой колготок. Его как всегда никто не замечал. Нужно было успеть.

Прыгая через три ступеньки он добежал на четвертый этаж и остановился, принюхиваясь. Нужный ему запах находился левее, и, судя по его насыщенности, нужно было еще поплутать в поисках источника. Едкий аромат лекарств забивал ноздри и не давал сосредоточится. Казалось, пора бы уже привыкнуть, за столько лет жизни в больнице, но люди постоянно придумывали новые лекарства, а значит и новые запахи. Проскочив очередной поворот, он почуял что аромат стал отдаляться, развернувшись вокруг какого-то человека в инвалидной коляске с отполированными от частых прикосновений подлокотниками он заскочил в нужное ответвление коридора. Еще пара прыжков и он остановился у белой, немного рассохшейся двери. Нужно было немного отдышаться перед тем как зайти. Ткнув мордочкой в небольшую щель, он прокрался в палату, лег у стены, положил голову на лапы и начал наблюдать за происходящим. Успел.

Посреди ослепляющей белизны палаты стояла больничная койка. На ней лежала пожилая женщина, вокруг нее, периодически выкрикивая непонятные медицинские термины, бегали два врача и медсестра. Рядом с кроватью, на продавленном от сотни чужих тел диване, сидел старик, по рисунку его морщин казалось что он почти всегда улыбался, но сейчас его лицо не выражало никаких эмоций, он еще не мог решить, какие чувства испытывает сильнее. С одной стороны, его жена сейчас умрет и перестанет страдать и мучиться, а с другой ему будет ее чертовски не хватать, больше пятидесяти лет совместной жизни выработали у него стойкую привычку целовать ее в нос каждое утро. Когда он уже просыпался, она еще крепко спала, зато он всегда успевал приготовить завтрак. Он знал что услуги врачей бесполезны, все старые люди чувствуют приближение смерти, своей и чужой, это, наверное, какой-то древний инстинкт, позволяющий подготовиться к уходу. Больше всего ему хотелось прогнать врачей и взять супругу за руку. Он видел как чуть приоткрылась, впуская кого-то дверь, но как ни старался, не смог увидеть входящего. Старик подумал, что это и есть смерть. Тот, кто вошел недавно чуть повернул морду и уставился на еще одного гостя палаты, видимого только ему. Это был невысокий человек, в несколько старомодной одежде, его клетчатые брюки и долгополый шерстяной пиджак были популярны лет пятьдесят назад, маленькие круглые очки делали его лицо несколько забавным. Едва начавшаяся седина в висках была почти незаметна. Это был Жнец, проводник только что ушедших, без его помощи они надолго оставались в этом мире. Он не очень любил свою “работу”, но кто-то должен был ее делать. По крайней мере, ему хватало педантичности и занудства убедить умерших покинуть этот мир, а не скитаться одинокими призраками, пугая живых. Жнец посмотрел на гостя лежащего у стены и приветливо улыбнулся, они были очень давно знакомы и он знал что ему было нужно.

- Время смерти четырнадцать часов, двадцать две минуты, - сухим голосом сказал один из врачей.

Старик шумно выдохнул, поднялся с дивана и подошел к койке. Медперсонал учтиво расступился. Он провел кончиками пальцев по ее седым волосам, закрыл ей глаза и еле слышно произнес:

- Прощай, милая Хэльга… - окончание фразы потонуло в сдавленных рыданиях и он отступил от кушетки.

Жнец увидел как полупрозрачный силуэт Хэльги приподнялся на локтях, выпрямился, свесил ноги с койки и встал, оставив бездыханное тело лежать на кушетке. Она осмотрела себя, впервые за долгое время у нее ничего не болело, хотелось бегать и чувствовать как кровь играет во вновь работающих мышцах. Потом она увидела своего мужа, он стоял привалившись спиной к стене палаты и старался унять предательские слезы. Бегать резко расхотелось, она подошла к нему положила руку на плечо, точнее попыталась, потому что рука прошла сквозь него. Хэльга наклонилась к нему и прошептала на ухо:

- Карл, мой любимый Карл, знал бы ты, как мне сейчас хорошо, у меня больше ничего не болит… Не плачь, родной, осмотрись, я понимаю, ты будешь скучать без меня. Но где-нибудь там, куда я попаду, мы встретимся вновь и будем вместе навсегда. Но только не торопись сильно, поживи еще.

К ее ногам прикоснулось что-то мягкое и теплое, Хэльга опустила глаза и увидела кота, здоровенного рыжего кота с плоской мордой, кажется такая порода называется персидской, она не могла вспомнить. Он громко урчал и просил ласки. Старушка наклонилась и провела ладонью по его теплой спине от мордочки до хвоста, кот довольно вытянулся, подставляя каждый сантиметр своей шерсти под узкую ладонь.

- А почему ты меня видишь? И почему ты чувствуешь мои прикосновения? - спросила она.

- Это не совсем обычный кот, мэм, - произнес приятный баритон откуда-то из-за ее спины.

Хэльга обернулась и увидела довольно таки приятного мужчину лет сорока, в костюме пошитом, казалось, во времена ее молодости. Тем временем незнакомец продолжал:

- Разрешите представится, меня зовут Сэмюель, хотя вы можете звать меня просто Сэм, -комок шерсти снова требовательно потерся о ее ноги, и она почесала его за ухом. - Я жнец, проводник душ, как называют нас люди. Вы, к сожалению, умерли, мэм. А кот… кот тоже умер, очень давно, но, по какой-то причине не смог уйти, с тех пор он живет в этой больнице, его могут видеть только такие как мы с вами, мэм. Или те, которые находятся на грани. Ему очень скучно, мэм. Потому он постоянно прибегает когда кто-то умирает, я сначала не понимал зачем, а потом до меня дошло. Он очень скучает по прикосновениям, когда он жил здесь раньше, его все любили, а сейчас ему абсолютно не с кем общаться. Это очень одинокий кот, мэм. Я уже лет двадцать даю ему пару минут пообщаться, прежде чем выполнять свою работу.

Кот уже вовсю мурлыкал, под ее руками, с удивлением для себя, Хэльга заметила что не испытывает чувства страха, только любопытство. Вежливые манеры и приятный голос собеседника успокаивали:

- Какая грустная история. А что теперь будет со мной? Куда вы меня проводите?

- Я не знаю мэм, всегда хотел узнать, но со стороны выглядит красиво. Яркий свет и все в таком духе - людские выдумки, души уходят кто куда. Мне иногда удается разглядеть некоторые подробности: то кусочек заката, то теплая июльская ночь. У всех по разному, мэм.

- А когда я уйду? Мне бы хотелось посмотреть как Карл будет без меня. Справится ли?

- А вот этого, мэм, лучше не делать. Все равно вы ничем помочь не сможете. Очень большая вероятность остаться тут навсегда. А этого я вам не советую, мэм. Первое время все будет в новинку и увлекательно, а потом вы начнете скучать и звереть, вы не думайте, что истории про злобных привидений - выдумки. Это такие же души, как и вы, мэм. Только они остались здесь по какой-то причине, за кем Жнец не успел придти, а кто сам не захотел. А сейчас пообщайтесь с котом, пожалуйста, проявите милосердие.

Хэльга присела и взяла его на руки. Кот был тяжелым, горячим и с очень мягкой шерсткой.

- Как его зовут? - Спросила она.

- Чего не знаю, того не знаю, мэм. Как вы могли заметить, с котами тут туго, так что я не вижу смысла придумывать витиеватые имена для их различия. Я его так и зову: Кот. Или Рыжик.

- Рыжик, Рыжик красивый, Рыжик хороший, - кот отчаянно мурлыкал и, казалось, с каждым прикосновением сильнее вжимался в пожилую леди. Через несколько минут он выпрямился и нехотя спрыгнул на пол.

- Пора, мэм.

- А как вы так поня… - Хэльга запнулась на полуслове, она увидела.

Казалось, кто-то просто разорвал ткань этой реальности и через нее проступали просветы иной. Она отчетливо могла разглядеть какой-то крепко сбитый двухэтажный домишко, отчаянно пытающийся отвоевать свои квадратные метры фундамента у наступающего леса. Когда-нибудь, лет через сто, если не встать на сторону дома в этой неравной войне, деревья победят, а сейчас там вполне можно жить. Хэльга узнала этот дом, однажды летом, когда Карл был загорелым красавцем и толпы девушек стреляли в него глазами, пытаясь отвоевать, юная тогда еще Хэльга убедила его снять домик в лесу на пару недель. Это были самые волшебные моменты ее жизни и воспоминания о них она пронесла через пол века, казалось бы, специально для того, чтобы они ожили сейчас. Она дождется своего Карла и они будут жить в этом пристанище тишины и очарования юной влюбленности.

Хэльга еще раз наклонилась к коту, потрепала за ухо и пошла в сторону домика, проступающего через стену больничной палаты. Возле самой границы двух реальностей она нерешительно остановилась, протянула руку и прикоснулась к другой реальности. На нее обрушился шквал лесных звуков, пение птиц, шум деревьев и еле слышный шепот волн, ведь если выйти с черного хода этого домика и пройти десять минут по тропе, то можно выйти к совсем безлюдному озеру, где ее компанией будет только косяки пестрых рыбок, с удивлением и любопытством рассматривающих незнакомый организм, решивший поплавать в их водоеме. Она сделала еще два шага, когда ее внимание привлек покосившийся почтовый ящик, стоявший на воткнутой в землю ссохшейся палке. Хэльга подошла поближе и смогла разобрать надпись выцарапанную на нем чьей-то аккуратной рукой. “Личный рай Хэльги и Карла Штепанек”. Она улыбнулась и провела ладонью по шероховатой надписи. С р

Всегда любил двор своей бабушки. В самом его центре, между песочницей, рядом с которой мы играли в «ножички», отхватывая территорию друг у друга и постигая азы стратегического планирования, и сушилок для белья, на которых всегда что-то висело-сушилось, под охраной бдительных глаз дворовых бабушек, стояла нехитрая такая избушка. Их много таких домишек раскидано по постсоветским дворам, метра полтора-два общей площади, два окошка, дверца, крыша. Если закрыть чем-то двери и окна, то детвора получала кусочек личного пространства, в котором, тайком от взрослых, можно было обмениваться нехитрыми детскими сокровищами, состоявших в основном из цветных стекляшек, модернизированных на свой лад рогаток, самострелов из прищепок, хромированных железяк непонятного назначения, украдкой услышанных новых ругательств, вкладышей от жвачки, неведомо откуда взятых юбилейных рублей, охотничьих и прочих патронов, дюбелей и спичечной серы, просто спичек, увеличительных стекол, самодельных луков и стрел к ним, и прочей важной чепухи, которой дорожит любой уважающий себя мальчишка. Редко какой штаб выживал больше трех дней. Всегда приходили дети постарше и ломали его. Как-то даже осаду держали, откидываясь от них камнями из окон. Простой такой детско-феодальный быт, кинь во врага камнем, чтобы он не сломал твой домик. Войны шли с переменным успехом, нас обычно разгоняли, прежде чем окончится сражение.
Однажды нам надоело и мы решили построить штаб там, где его никто не найдет, где можно оставить вещи и обнаружить их на своих местах по возвращении, где оборону будет держать удобней и не разгонит никто, в случае серьезных стычек. В ближайшем лесу было найдено укромное место, подальше от дорог и тропинок, и началась стройка! Что это было за мероприятие! Строительство БАМа не было спланировано так тщательно, как этот «штаб»! С помощью тайком «арендованных», с многочисленных огородов, лопат была вырыта яма, метра полтора в глубину и размером с дедов Москвич. На дно был брошен чей-то ковер, до сих пор никто из участников этого мероприятия так и не вспомнил, откуда он у нас взялся. Верх был застелен досками. В разных местах леса, чтобы никто не нашел, были сняты куски дерна и тщательно уложены, чтобы не было зазоров, поверх импровизированной крыши. Со времен постройки замка из подушек, это было самое масштабное фортификационное сооружение которое я строил. На случай войны было сделано два выхода. Один – по приставной лестнице, вертикально вверх, прикрытый люком. Второй – пологий подъем, выходящий немного в стороне от самого штаба. Тьму разгоняли свечками или, когда удавалось добыть свежие батарейки, фонариками. По выходным, в компании термоса с чаем и бутербродов, мы уходили туда на весь день. Тысячи страшилок были рассказаны в этом месте, составлены сотни планов по добыче ранеток или слив с соседских огородов, и были вынесены на обсуждение миллионы наиважнейших тем. Хотелось нам как-то личного пространства, без надзора взрослых и внимания окружающих.
А сейчас этого пространства хоть задницей ешь, а толку? Взрослые все стали, даже ранеток не с кем добыть.

Катя любила гулять по ночам. Очень любила. На прогулку начинала собираться тогда, когда солнце только начинало тереться о горы, которые окружали город. Тени вытягивались до такой степени, что весь Катин небольшой рост, все сто пятьдесят семь сантиметров плюс босоножки и хвостик, стянутый тугой резинкой, размазывался по растрескавшемуся асфальту и приобретал причудливую форму. Ей казалось что она становилась большой и опасной. Пока ей еще встречались прохожие, она любила наступать на их тени. Катя считала что так она забирает кусочек себе, и ее тень становится больше и сильнее. Она очень любила красные предзакатные отсветы, которыми одаривало большие оконные проемы уходящее светило. Потрепанные и уставшие за день здания начинали светится изнутри и вся их обветшалость, все сколотые краски и змейки трещин, становились не видны.

Еще она любила свой старый и работающий только на половину заряда плеер. Его красный лакированный корпус был истерт настолько, что сложно было прочитать название модели. Небольшая трещина на экране закрывала пару букв из имени автора песни, поэтому Катя слушала группу “лин”, вместо “Сплин” и группу “ж&K”, вместо “Чиж&К”. Кнопка включения давно затерялась в ее комнате, поэтому каждый раз, чтобы включить плеер она вытаскивала из уха сережку из белого золота, подарок бывшей Катиной любви с серыми глазами и сильными руками, и вставляла ее в маленькую дырочку находящуюся в том месте, где раньше была пропавшая кнопка. Раньше Катя очень любила перематывать песни, если они не попадали под ее настроение. Но потом кнопка перемотки перестала реагировать на нажатие и она смирилась с судьбой, увидев в этом знак свыше, говорящий о том, что не Катя должна управлять музыкой, а музыка Катей. “Пора бы уже купить новый плеер,” - периодически думала она. Но заряда этого плеера хватало как раз уйти из дома, погулять, вернуться под утро и уснуть под музыку, а за день он заряжался. Так что решение о покупке в который раз уже откладывалась на неопределенный срок. Эта потертая и исцарапанная “коробочка звуков” была ее другом.

Ко всем прочему, у Кати была постоянна война с наушниками, каждый раз доставая их из кармана, ее встречал провод, спутанный настолько, что им можно было страховать альпинистов. И в тысячный раз, распутывая когда-то белоснежные, а сейчас грязновато-бежевые, проводки ей казалось что она распутывает свою жизнь. Выпрямляя и развязывая тугие узелки, Катя представляла, что разбирает хитросплетения своей жизни, упорядочивает мысли и приводит в порядок чувства. Этакий “Дзен для начинающих”. Может именно поэтому ей было особенно обидно, встречать эту запутанность раз за разом, вновь и вновь.

Когда ночь стирала своим дыханием случайных прохожих с пыльных улиц города, Катины ноги уже немного гудели, той приятной и сладкой утомленностью, которая бывает после долгих прогулок неспешным шагом. В ночном ларьке, разбудив сонную продавщицу, она покупала себе питьевой йогурт и две каких-нибудь не слишком черствых булочки и устраивалась на лавочку. Наступало время легкого перекуса. Лавочка должна была обязательно стоять под парой деревьев с пышными кронами. Кронам полагалось шуметь и шуршать листьями. Взобравшись на лавку с ногами, Катя начинала трапезу. Первую половину булки она читала вырезанные на лавке послания, все эти нехитрые уравнения с так и не найденными переменными, “Оля + Коля = Любовь”, “Олег - Козел”, “Сам ты козлина!” и все в таком духе. Когда йогурта оставалось чуть меньше половины, она снимала наушники и начинала слушать деревья. Ей казалось что они разговаривают с ней, и еще чуть-чуть и она их поймет, а они откроют ей какую-нибудь свою, древесную, тайну. Или расскажут о чем-нибудь интересном, что они видели, стоя здесь не один десяток лет, без возможности перейти в другое место, или, хотя бы, отвернуться. Может они рассказывали ей о том, почему Олег - козел, или что стало с Олей и Колей, но Катя их не понимала. Когда кончалась первая булка, она делала последний глоток йогурта, вставала с лавки и в последний раз прикасалась к древесной коре, благодаря за интересный рассказ и извиняясь за то, что так и не смогла понять о чем он был.

Катя кружила коршуном по спящему городу, постепенно приближаясь к своей заветной цели - подвесному мосту на остров, находящейся по середине реки, вдоль которой расположился Катин город. Сам мост она не любила, но под ним у самого берега, находился чудный камень. Наверное когда-то, в древние времена, река была шире и его долго тащило по дну, стирая острые края и полируя его до блеска. Потом большая вода сошла, а камень остался. А еще лет через пятьсот, вокруг камня вырос город. Катя считала его своим, для нее он был удобней мягких кресел и теплей некоторых рук. С это древнего, истертыми миллионами прикосновений, камня очень приятно было свесить ноги, снять босоножки и зарыться ступнями в прохладную прибрежную гальку. Если позволяла погода, то Катя немного поворачивалась и опускала ноги в воду. Ей нравилось чувствовать, как река смывает с них усталость от прогулки, унося ее куда-то на север, а потом выливая в океан. Иногда Кате казалось, что весь океан наполнен усталостью чьих-нибудь ног. Она доставала вторую булку и начинала ждать. Через какое-то время по воде подплывала утка.

Катю сначала удивляло, что утка не спит, как все остальные ее сородичи, которые должны были уже видеть свой седьмой, утячий, сон, и потихоньку готовится просыпаться. Но потом она привыкла и сочла птицу родной душой, такой же не спящей и бродящей по ночам. Через некоторое время Катя начала покупать булку не только себе, но и своей не спящей незнакомке. Она отщипывала по небольшому кусочку и бросала их в воду. Когда булка подходила к концу, утка подплывала к Кате и начинала есть с рук. Потом, когда есть было уже нечего, птица подходила совсем близко и разрешала себя гладить. Катя пользовалась моментом и, проводя рукой по жестким перьям, рассказывала утке историю своей жизни, все что случилось с ней с момента последней их встречи. Рассказывала, какие надписи она сегодня читала на лавке и просила научить понимать деревья. Выдав все свои горести и радости своей молчаливой собеседнице, она начинала собираться домой. Доставала из кармана наушники и принималась их распутывать, после скоротечной но победоносной войны с проводами, Катя замечала что утка уже уплыла.

Начинался путь домой. И если путь к камню был запутан и разнообразен, то дорога назад всегда была одной и той же. Нужно было подняться на гору, приветственно помахать памятнику основателю города, тоже старинному Катиному знакомому, пройти еще чуть-чуть и повернуть налево, чтобы потом, пройдя мимо здания потрепанного автовокзала окунуться в спальный район, в недрах которого располагались Катины двадцать шесть квадратных метров, плюс кухня, санузел и балкон. Дома следовало принять душ, выпить чаю и залезть под одеяло так редко убираемой кровати. Снова включить потрепанный плеер, выронить сережку, испугаться что потеряла, найти в складках подушки, вставить на место и уснуть под спокойную музыку. Плеер всегда знал, что сейчас Катя будет засыпать, и подбирал только тихие и спокойные мелодии.

Но сегодня, когда Катя уже вошла в свой спальный район, когда она уже размышляла над тем, каким сортом чая закончить свою прогулку, ее нога вдруг задело что-то небольшое, но тяжелое. Не ожидав такого предательства от родного района, Катя заметила приближающийся асфальт. Выставив вперед руки она уперлась ими в острый камень и рефлекторно отдернула. Итогом этих акробатических этюдов стало сокрушительное падение. Плеер обижено мяукнул и затих. Полежав несколько секунд Катя начала подыматься. Кое как восстановив вертикальное положение и отряхнувшись, она обернулась в поисках предмета который отправил ее в непродолжительный полет. На тротуаре, около выбивающегося из трещины подорожника, лежал какой-то черный, едва поблескивающий в лунном свете, предмет. Катя подняла его и рукоять пистолета удобно легла ей в руку. Она раньше никогда не видела оружие, нет, конечно по телевизору, в сотнях боевиков, которыми забивают эфир все каналы она видела лихих парней, размахивающих такими штуками, но в живую - нет. Тем более никогда не прикасалась. Испугавшись что кто-нибудь сможет ее увидеть, она сунула пистолет за пазуху и поспешила домой.

Дома Катя приняла душ, конечно последние события должны были сбить весь ее ритуал, но традиция оказалась сильнее. Она замоталась в свое любимое полотенце, налила себе чаю, сегодня это был обычный черный, с двумя ложками сахара, залезла с ногами на табуретку и положила свою находку перед собой. Черная сталь завораживала, его хотелось трогать руками, сжимать в потных ладошках. Курок уже не был совсем черным, его гладкая поверхность была отполирована до блеска чужими прикосновениями. На рукоятке, по обе стороны, были шероховатые накладки из пластика, ближе к ее центру была нарисована звезда и буковки “СССР”. Катя отставила чашку, взяла пистолет в руки и заглянула в дуло, где-то в глубине ее головы промелькнула мысль, что это может быть опасно, но она отогнала ее прочь. Дуло завораживало ее, черный зев плюющийся смертью, может даже забравший чью-то жизнь, манил к себе. Катя глубже и глубже всматривалась в эту мрачную черноту, сотни картин проносились перед ее глазами. Из забытья ее вырвал резкий звук, она испугано швырнула пистолет на стол. Сначала ей показалось что это он выстрелил, а боли она не чувствует, только потому, что находится в состоянии шока. Но звук не замолкал и больше походил на чье-то недовольное ворчание, чем на отрывистое тявканье пистолетов из боевиков. Холодильник! Это завелся старый бабушкин холодильник. Катя дрожащей рукой взяла кружку и отпила чай. Чай был холодный.

Она решила оставить раздумья и осмотр находки на следующий день, сунула пистолет в шкаф, между старыми наволочками и новыми простынями. Выключив свет, Катя взбила подушки и забралась под одеяло, вспомнила про плеер, вылезла из кровати, подошла к вороху одежды, сваленной в углу, достала его из кармана и попробовала включить. Он не реаги