История одного знакомого... (ч.2)
в продолжение https://pikabu.ru/story/istoriya_odnogo_znakomogo_5300527
30 июля 2015 года
К утру я уже был в отчаянии. Ни в кабинете, ни в коридоре не было окон — казалось, что прошло уже больше суток. Опер сказал, что свидетелем мне уже не быть, шанс упущен. Последние пару часов он в красках описывал моё будущее. Мне уже не хотелось ни спать, ни пить, ни жить дальше, я уже верил к тому времени, что это конец. Напечатал он в итоге почти то же самое, что было в опросах, которые мне показал. Говорил правду: что нашёл в интернете магазины с запрещенными веществами, что мы скинулись и купили себе наркотиков, что знаком с Ваней и Артуром давно, и что мы часто курили вместе. Признавал всё это я устно, именно такими фразами, а в напечатанном тексте всё было несколько иначе. От усталости было сложно понять, что написано, к тому же Альберт не замолкал ни на секунду и убеждал, что это детали юридического языка, формальности, а по сути всё то, что я говорил. Опер пошёл домой, а меня снова вывели в коридор. На этот раз друзей видно не было, время узнать было негде.
Я попросил воды у проходящего мимо мужчины.
— А допрос уже был?, — спросил он. — После допроса всё будет, подожди. Пока можно только в туалет. Это оказалось очередным испытанием. Сложно верить в силу закона, в права человека, в то, что у тебя вообще остались хоть какие-то права, когда пытаешься сходить в туалет с наручниками за спиной и с ними же пить ржавую воду из под крана, а защитники правопорядка смотрят и смеются.
Когда я снова увидел оперативника, я решил, что прошёл день. На этот раз у него был мой мобильный. Он описал ситуацию так: «Мне нужно два свидетеля, которые скажут, что лично у тебя покупали наркотики. Лучше, чтобы ты сам выбрал двух человек. Если они всё сделают правильно, мы их отпустим, иначе мы будем брать по очереди всех, с кем ты говорил по телефону и переписывался „Вконтакте“ и работать с ними жестко». Он сходу назвал первых 5 человек, с которыми угрожал «поработать». Поразмыслив остатками сознания, я согласился на его предложение, уже зная, что значит «работать жестко», а также осознавая, что больше половины моих знакомых употребляют наркотики. Я указал двух человек из записной книжки, у которых, был уверен, нет при себе ничего запрещенного. Перед допросами их проводили мимо меня, чтоб я сказал им, что нужно говорить. Я угощал их гашишом, больше ничего не знают. Тогда я уже понял, что я попал серьезно, поэтому старался просто уменьшить взрывную волну.
На какой-то небольшой промежуток времени меня вывозили из здания — в ГНД, сдавать тест на наркотики, и домой на обыск. Дома никого не было — тогда шёл дачный сезон. Мои ключи были у сотрудников. Тут всё как обычно, нашли соседей-понятых, одной из них оказалась моя крёстная, начали переворачивать квартиру. Предупредили, что лучше самому всё выдать, иначе придут с собакой и перевернут ещё сильнее. Я последовал совету, в протокол даже записали, что добровольно показал, где храню. Хранил, не мудрствуя, на столе. Оперативники обнаружили и изъяли пару плюх и бумажку со следами белого порошка. Забрали ещё коробочку с мятными конфетами — одну, по просьбе оперативника, я съел при нём.
Допросы я помню почти так же смутно, как ночной оперативный опрос, да и мало чем они отличались. В дверях стоял всё тот же Альберт, следователь требовал поставить ещё одну подпись под теми же словами, а оперативник поправлял, если я что-то говорил иначе. Помню, что следователь постоянно улыбался, часто цокал языком и повторял «тяжко», «жестко». Мне объяснили, что молчащая женщина в углу — это мой адвокат, что права хранить молчания у меня нет, так как допрос уже начался, что любое отхождение от того, что я говорил ранее, только увеличит мне срок, потому что будет считаться ложными показаниями. Мой адвокат кивала головой. Следователь спросил, помню ли я, что говорил ранее, я ответил: «Смутно». «Сейчас напомню», — сказал он, повернулся к монитору и стал читать.
Текст был вдвое длиннее. Я замечал множество дополнений, пытался их оспорить, говорил, что это не мои слова. Следователь ответил, что я не могу отказаться от этих показаний, потому что это фактически доказанная оперативная информация, а я могу её только дополнить. Адвокат кивнула. На моменте, когда рассказ пошел о названных мной товарищах, у следователя было записано, что они стабильно и много закупались у меня наркотиками. Я сказал: «Мы не так договаривались, я угощал их и всего один раз». Адвокат вступилась за меня, попросила записать с моих слов. Следователь отказался. По сути в допросе я так же, как и раньше, признавал, что покупал наркотики вместе с Иваном, какое-то время мои наркотики хранились у Артура, что курил их с друзьями. Появлялись новые абсурдные предложения о передаче денег, то ли Артуру, то ли наоборот, формулировки были неясными. Следователь настаивал, что я не могу ничего изменить, что это лишь цитаты из других допросов, адвокат кивала, а на строчке «свою вину в сбыте признаю, раскаиваюсь», сказала, что это про то, что угощал — мол, фактически это считается сбытом, а признать вину — единственная возможность уменьшить срок. Когда следователь закончил, я спросил: «Как я могу дополнить этот допрос, для чего я здесь присутствую?». Адвокат пояснила, что я могу согласиться частично и пояснить с чем несогласен. Не согласился с тем, что в допросе написано «продавал», я не говорил этого. Следователь допечатал с моих слов: «Я не занимался продажей наркотиков», показал мне и адвокату, после чего дописал «но иногда продавал знакомым людям», объяснив это тем, что тоже может вносить дополнения. Адвокат кивнула. Все подписались.
На самом деле всё было так: я нашёл онлайн-магазины, мы поехали в Питер, потусили там, скинулись и купили в найденных магазинах наркотиков — качественных и дешёвых. Привезли в Челны, поделили, ну и, конечно, постоянно употребляли на разных тусовках. В деле всё выглядело иначе: сначала я не понимал, зачем они добавляли детали вроде незначительного «..., выполняя свою роль, ...», не придавал значения этим формулировкам, хоть некоторые и выглядели угрожающе. Нас с самого начала убедили, что преступление уже доказано, статья не изменится, и вопрос только в том, сойдутся ли наши показания. Только от этого зависит, смягчится ли наша вина.
Очные ставки мало чем отличались от допросов: нас сажали друг напротив друга, спрашивали, узнаем ли мы друг друга и не испытываем ли к друг другу ненависти и всего такого, после чего зачитывали допрос одного из нас, спрашивали, принадлежат ли ему эти слова, сразу уточняя, что слова по-любому принадлежат — вот подпись, изменить ничего нельзя — потом зачитывали допрос второго. Следователь объяснил, что подписи мы ставим не за то, что согласны, а за то, что прослушали. На очных ставках были те же, государственные адвокаты: родители узнали о том, что нас задержали, спустя сутки и не успели никого нанять. Здесь я узнал, что у Артура нашли пару кирпичей гашиша, пакетик таблеток, амфетамин и целую коллекцию психоделиков, что выдал он всё добровольно и хранил в своём офисе — бизнес-центре «2/18», проще говоря, в Тюбетейке, у него была там студия звукозаписи. Узнал, что в деле есть ещё два человека, с которыми я лично не общался — это были друзья Артура. Между мной и ними ставок не проводили. Ещё узнал, что меня хотят посадить под домашний арест. Старший следователь сказала, что мне повезло — у меня будет время попрощаться с родными и собраться, и что на это у меня будет целая неделя. Может даже две.
По одним данным мы провели там сутки, по другим двое. Сам я не могу сказать с уверенностью, но когда нас повезли в изолятор, был вечер. Коллектив оказался неплохим: добрый взрослый армянин и два парня — один за наркотики, второй за нападение на таксиста. Армянин обвинялся в мошенничестве. Никто их них не был злым или агрессивным. Свою вину отрицал только один — утверждал, что ехал на такси с пьяным другом и тот отказался платить, а таксист запросил с него полную стоимость. В итоге к таксисту подъехали друзья и толпой избили парня, сами же подали заявление и назвались свидетелями. Обидная история, если тут всё правда, хоть и вполне предсказуемая. Остальные не отрицали, что проказничали, и просто готовились отвечать. Выслушав мою историю, сказали, что мне не повезло, немного пообсуждали места лишения свободы и опыт общения с правоохранительными и судебными органами и больше к этой теме не возвращались. Пили чай, спорили о моменте зарождения жизни и энергии во вселенной.
На первом суде нам избирали меру пресечения. Нас отправили в изолятор: судья не давал мне домашний арест, пока в суд не явятся все собственники квартиры, включая бабушку и больного деда. Через неделю я всё-таки оказался дома. Мне запретили пользоваться любой связью, звонить не разрешалось даже родителям — только следователю, инспектору и адвокату. Надели на ногу браслет, выдали устройство слежения, выглядящее как дисковый телефон с четырьмя кнопками: «звонить», «не звонить», «информация» и «вызвать полицию». За устройства я расписался более 20 раз, в дальнейшем каждую неделю требовали расписки, что всё помню, не нарушаю, претензий не имею. В сумме на всяких бумагах за полтора года я поставил почти пять сотен подписей. Суд определил мне время прогулки — с 10 до 11 утра — в это время я мог выходить на улицу.