Автор статьи: Алексей Рыбин

https://um.plus/2016/05/11/iosif-stalin-v-predelah-razuma/

В книгах Умберто Эко довольно подробно разбирается (помимо разного прочего и ужасно интересного) феномен — или не феномен, а составляющая нашей жизни? — создания новой реальности через печатное слово. Ну, либо создание новой идеологии, которая, в свою очередь, меняет реальность. И приводит либо к миллионам жертв — как в случае «Протоколов Сионских мудрецов», либо к жертвам локальным — когда гибнет, собственно, тот, кто решил поиграть со СЛОВОМ, создал литературную мистификацию, которая из шутки или досужей игры ума вдруг стала истиной, направляющей поступки серьезных взрослых людей, готовых пожертвовать всем — в первую очередь, жизнью ближнего своего ради следования этой новой истине.

Сила печатного слова, сила литературы легко меняет мир. Собственно, это единственное, что его меняет. Литература — это не приятное времяпрепровождение.

Вначале было слово. И слово было — Бог.

Только глядя на окружающий мир и его изменения, трудно отрицать божественную, направляющую, созидающую и разрушающую силу Слова. По силе воздействия оно и равно богу, всемогущему, для которого не существует понятия «время», который способен возвысить или уничтожить не просто человека, а целые нации — если не все человечество. Ну, или облагодетельствовать его.

Только влияние Слова на историю — непостижимо.

Историю делают не политики и генералы. Ее делают литераторы. Достижения политиков и военачальников моментны и недолговечны. Любой военный триумф, стараниями литераторов легко превращается в полный разгром, самое замечательное государственное устройство начинает выглядеть концлагерем — если оно, всего-навсего, не понравится паре-тройке хороших писателей.

Конечно, это происходит не вдруг, но несколько десятилетий — не срок для полной смены картины мира в головах миллионов граждан. А смена картины мира в головах ведет к изменениям в реальной жизни.

Люди узнают об истории из художественной литературы. Это данность. И изменить это нельзя. Уроки в школе дают основу, фактологию ( в той или иной степени искаженную), но, подросток, молодой человек — любознателен. Ну, если не идеализировать, то — пусть не любознателен. Пусть он просто любит перечить (а он любит перечить). И он всегда ищет альтернативные источники информации — желательно, интересные и увлекательные, не такие, во всяком случае, скучные и сухие, как школьные учебники, окруженные к тому же массой негативных ассоциаций (оценки, контрольные, невыученные уроки и т.д.).

Куда как интересней — хорошая книга. В особенности, если ее содержание полностью противоречит тому, что парень слышит на школьных уроках от учителя.

Что вы знаете о Ленине? О Сталине? О репрессиях? О пресловутом «37-м годе»? Что? То, что написано в книгах Солженицына, Шаламова, Гроссмана, Алешковского, Синявского. Одна тысячная процента нашего населения (да и вообще — населения) — обращается к документам чтобы составить какое-то представление о реально происходивших исторических событиях. Это не так просто. Это затратно. Это не Википедия и другие Интернет-ресурсы всемирной мудрости.

Это Публичная библиотека, букинистические магазины, это время для прочтения массы мемуарной литературы, прессы, архивных документов. Проще взять том Солженицына и, не без приятности проведя время после работы, на диване, в тепле и удобной позе и нарисовать для себя ясную и однозначную картину мира. Ведь такие книги не обманывают. Правда же? И с чистой совестью потом писать в Фэйсбуке о «37-м», «кровавой гэбне», «режиме» и «сталинизме».

Уважаемые ТЕ, кто пишет в соцсетях о «страшном 37-м». Будьте честны перед собой. Вы же знаете (то есть, воображаете) о нем опираясь на художественную литературу — в лучшем случае. Во всех остальных случаях — на пересказ этой художественной литературы теми, кто ее читал, или, кому ее пересказали те, кто читал.

И если вы, ТЕ, что воображают, цитируете (искаженно, поскольку целиком и внимательно не читали) «Жизнь и судьбу» Гроссмана, то вспомните (или узнайте), что это вторая часть дилогии. Первая же называется «За правое дело» и идеологически отличается от второй части, вами нежно любимой (пусть и заочно), как день от ночи.

Где автор был искренен? В первой части или во второй?

Мировоззрение не может меняться столь радикально — что бы ни происходило вокруг. Да и смешно думать, что вот вдруг у писателя Гроссмана открылись глаза на ужасы сталинского режима и он быстро написал еще одну книгу, идущую вразрез с предыдущей…

А правда о войне — она у кого — «правда»? У Астафьева или у Бондарева? У Быкова (Василя) или у Симонова, у Фадеева?

Где правда у Леонова — в «Саранче» и «Скуртаревском», где упиваешься мощью, целеустремленностью, жертвенностью и героизмом строительства нового государства — или в «Пирамиде», где житье-бытье народное рисуется куда более темными красками — хотя и там, если вспомнить — и детские площадки с каруселями строятся, и кино снимают, и много чего еще происходит кроме «ужасов сталинских соколов».

По каким текстам составлять представление о прошлом? По «Золотому теленку»? Очень хорошо. Книга была закончена в 1931 году. Герои ее — кроме обаятельных «положительных» жуликов — кто? Не те ли, кто сядет в тридцать седьмом? Скумбриевич, Берлага, Полыхаев, Корейко — какова судьба этих откровенных, циничных ворюг?

«Мне вы больше не нужны, а вот государство, оно, вероятно, вами скоро заинтересуется», говорит главный герой кандидату в сидельцы.

Так и случилось. Через пять-шесть лет стали мести всех Скумбриевичей и Полыхаевых.

Даже такой легкий, яркий, авантюрный и совсем «не политический роман, как «Теленок» рассказывает читателю о… ну, да, о репрессиях.

Это правда? Да правда, правда, истинная правда. «Вор должен сидеть в тюрьме. Я сказал».

Когда арестуют милягу Скумбриевича, железного Полыхаева и несчастного Берлагу, какая волна слухов прокатится по Черноморску… Приехали, схватили, увезли… Репрессии. Вот они. Хватают невинных. Для родных, друзей и соседей Скумбриевичи и Берлаги — невинные жертвы. Достойные граждане.

Так же, как и сотни «красных баронов» — военных и гражданских, особо отличившихся во время революции и гражданской войны, захвативших большие «профессорские» квартиры, созвавшие собственные военные дружины из однополчан, друзей-окопников и революционных матросов и начавших жить такими мелкими феодалами в столице и ее окрестностях.

Между прочим, герой «Утомленных солнцем» Котов в исполнении Никиты Михалкова — такой вот, типичный совершенно, красный барон — феодал. И крови на его руках вполне достаточно для того, чтобы получить возмездие — форма этого возмездия может разной. У Котова же (у Котовых) — как случилось, так случилось.

Ведь это он, Котов, зарубил священника шашкой. Он, Котов (они, Котовы) пустили на взбунтовавшихся крестьян ядовитый газ. Они залили кровью Кронштадт. Они много чего натворили.

И пришло время расплачиваться.

Тем более, что все очевидней становилась близость большой войны. Жестоко? Конечно, жестоко. Были невинные жертвы? Были. Только основная масса «репрессированных» — это не Булгаков, который в конце тридцать седьмого написал в дневнике о том, что «тяжелый, черный год прошел» — не дословно привожу цитату…

Но дневник этот Михаил Афанасьевич писал не в Бутырке, а в собственном кабинете.

И в этом году был поставлен знаменитый памятник Мухиной «Рабочий и колхозница», которым мы все по сию пору любуемся. В Ленинграде был установлен первый светофор и открыт музей Арктики и Антарктики, открыт памятник на месте дуэли Пушкина и организован Государственный ансамбль танца СССР Игоря Моисеева, открылся Дворец пионеров и школьников в здании Аничкова дворца, введены ученые степени и ученые звания, которые присуждают до сих пор, во МХАТе прошла премьера «Анны Карениной», Полярная воздушная экспедиция Академии наук СССР достигла Северного полюса, «Я готов пойти в Москву пешком» — говорит в этом же году Александр Куприн и отправляется на родину, в Ленинградской Консерватории проходит первое исполнение Пятой симфонии Шостаковича, завершается строительство канала «Москва — Волга» — и много чего еще происходит в тридцать седьмом.

Но современный читатель получает информацию очень выборочно. Забывая о том, что полуправда хуже лжи.

Об истории СССР пишут Солженицын, Гроссман и Алексиевич… Ну, Улицкая. Не цитируется в прессе Симонов, не обсуждается Бондарев, кажется, забыт роман Шолохова «Они сражались за Родину», даже либеральный Окуджава с его романтикой революции как-то ушел в тень.

И картина мира (картина жизни в СССР) у молодого поколения складывается вполне однозначная. Мрак, тлен и ужас. Что Ленин, что Сталин — не хочется приводить эпитеты, которыми их награждают люди, не удосужившиеся даже прочесть работы этих людей, людей, между прочим, основавших и построивших государство, в котором мы все живем.

Ленина я еще застал. В смысле ознакомления с его работами, биографией и, худо-бедно, его деятельностью. Но я родился в 1960-м — в школьной программе про Ленина еще говорили. Много. Тогда казалось, что слишком. Сейчас я понимаю, что недостаточно.

А вот фигура Сталина была вообще исключена из обращения.

То есть, Сталин упоминался так, между делом, формально, примерно, Как в кино того времени — немногословный человек во френче с трубкой, совершенно лишенный каких-то характерных черт.

И это — глава государства, Генералиссимус, выигравший самую страшную войну в истории человечества, построивший сильнейшую страну и общество равноправия, общество социальное, социалистическое, не имеющее аналогов в мире, общество, реализовавшее самые смелые утопические прогнозы.

Стараниями Никиты Сергеевича Хрущева все, что касалось Сталина медленно, но аккуратно и тщательно стиралось, вымарывалось из истории — и к 70-м история СССР оказалась вполне выхолощенной, фигура Сталина стала совсем уже мифической, эфемерной и бестелесной.

Эта стерильная почва не могла не принять семена, рассыпанные книгами Солженицына и других антисталинистов — и понеслось. Солженицын писал правду. Свою правду. Полуправду. Так и получилось, что Сталин — «убийца», «садист», «маньяк», Ленин — «упырь»… Это все мнения граждан из социальных сетей, убежденных в том, что так все и есть на самом деле.

А вот фигура Сталина была вообще исключена из обращения.

То есть, Сталин упоминался так, между делом, формально, примерно, Как в кино того времени — немногословный человек во френче с трубкой, совершенно лишенный каких-то характерных черт.

И это — глава государства, Генералиссимус, выигравший самую страшную войну в истории человечества, построивший сильнейшую страну и общество равноправия, общество социальное, социалистическое, не имеющее аналогов в мире, общество, реализовавшее самые смелые утопические прогнозы.

Стараниями Никиты Сергеевича Хрущева все, что касалось Сталина медленно, но аккуратно и тщательно стиралось, вымарывалось из истории — и к 70-м история СССР оказалась вполне выхолощенной, фигура Сталина стала совсем уже мифической, эфемерной и бестелесной.

Эта стерильная почва не могла не принять семена, рассыпанные книгами Солженицына и других антисталинистов — и понеслось. Солженицын писал правду. Свою правду. Полуправду. Так и получилось, что Сталин — «убийца», «садист», «маньяк», Ленин — «упырь»… Это все мнения граждан из социальных сетей, убежденных в том, что так все и есть на самом деле.

И продолжая логическую цепочку эти самые граждане поют о том, что и сейчас — СЕЙЧАС у нас — тот же «тридцать седьмой». Что сейчас в России — чудовищные репрессии, сотни политзаключенных и «кровавый режим».

Это можно было посчитать чистым бредом, но это не бред — это всего лишь следствие избирательного чтения.

Люди, которые спустя пятьдесят лет будут читать о нашем времени у Быкова и Алексиевич — как они будут представлять нашу жизнь? Да так и будут. Как современные «либералы» представляют 1937-й. Мрак, голод, нищета, репрессии, зверства полиции и прочая и прочая.

Похоже это на правду? Выйдите на улицу. Посмотрите по сторонам. Погуляйте по Невскому. Ничего общего. Ничего.

Так, может быть, и реальный 37-й имеет мало общего с тем, что говорят и пишут о нем либеральные писатели, журналисты (о, это отдельная статья) и граждане в соцсетях? Да я уверен, что это так.

Предвоенное время в СССР — это великое, героическое время. Время колоссального строительства, глобальных изменений, время создания новой России.

Скажут — «он оправдывает сталинские репрессии». Нет. Я вообще никаких репрессий не оправдываю. Только были ли «сталинские репрессии» Сталинскими? Кто ответит на этот вопрос, учитывая тот факт, что Сталин стал главой государства лишь в июне 1941 года? Да-да, если кто забыл — в июне 41-го. И репрессии над Полыхаевыми и Скумбриевичами — это не репрессии. Это торжество закона. Сурового, предвоенного времени, закона.

Вот вам третья реальность, которая имеет точно такое же право на существование, как первая «консервативная» и вторая — «либеральная». Поскольку и та, и другая и третья основаны лишь на чтении художественной литературы.

Если у кого ещё душа болит за невинных жертв терроризма во Франции - отбой, расслабляйтесь, всё улажено.

13 июля 2016г французское правительство расщедрилось на декрет о создании «Национальной медали благодарности жертвам терроризма».

Нет, это не дурацкая шутка, а идиотская правда. Она существует и именно так и называется.

Медаль выдаётся лично президентом Республики всем "Французам и иностранцам, убитым, раненым или оказавшимся в заложниках во время террористических актов на территории Франции или за её пределами".

Срочно и креативно разработана очень изящная вещица: в форме цветка с пятью лепестками, с белыми полосками, с лавровыми листьями, "символизирующими мир в Республике". Сама Республика тоже там - в центре изображение статуи с парижской площади под тем же названием, где уже стало традицией собираться после каждого нового теракта, с цветами, свечами и плюшевыми мишками.

Чудо как хороша медаль! А главное - получить её можно и посмертно, стоит всего лишь оказаться в нужном месте в нужное время.

Поскольку "нужных мест" и "времён" отныне намечается немерянное количество, у каждого проживающего или по каким-либо причинам тусующегося во Франции есть шанс такую награду получить.

Если вдруг сами вы (француз или гость страны) будете получать посмертно, то за вас смогут принять награду родственники.

Только, чтобы лично пожать и поглядеть, надо поторопиться : так как, кроме такого блестящего ответа террористам, как эта замечательная медаль, нынешнее французское правительство предусмотрело ещё «ряд мер».

В "ряду мер" - очередное предложение премьера Валльса "заключить пакт с французским исламом", а конкретнее: договориться, чтобы недружественные имамы проходили "миролюбивую подготовку" во Франции и призывали паству жить дружно с теми, кого они до сих пор называют "неверными". И это тоже не идиотская шутка, но точно такая же правда...

В общем, медаль ждёт всех желающих.

И вот ещё что.

Кто сразу не заметил, ещё раз специально обращаю внимание на дату: декрет о создании медали «благодарности жертвам терроризма» был подписан к действию 13 июля 2016г.

И уже на следующий день, в Ницце, появилось рекордное на сегодня во Франции количество награждённых.

…Всё дело в том, что нельзя "договориться" с кем-то, кто уже назначил тебя "врагом", просто за то что ты существуешь не так, как ему нравится. И все поиски глубоких причин и слезливых объяснений для тебя - жалкая и унизительная трата времени, а все "договорённости" для него - пустословие и отсрочка.

Договариваются с противниками. Врагов уничтожают.

Как правило, не медалями.

Медалями утешают пострадавших. И побеждённых.

Алексей Кравецкий

27.07.2016

Бытует мнение, будто современной экономике очень нужны люди. И эта экономика всегда будет стремиться к увеличению их числа. К этой мысли подталкивают, как бытовые соображения, вроде «чем больше людей, тем больше прибыль», так и более сложные.

Например, «капитализм всегда ищет рынки сбыта». Да, про это было и у Маркса, и у ряда других мыслителей того времени, и у современных экономистов тоже.

Однако тут самое интересное, что Маркс и его современники были правы, а вот современные экономисты — уже не совсем. Это кажется парадоксальным — «как можно быть правым и неправым, если тезис не изменился?» — но, кроме тезиса, ещё ведь могут измениться условия.

При этом, что именно и как изменилось, вполне можно понять при помощи одного из положений «трудовой теории стоимости».

Каждый человек тратит часть своего времени на производство. В примитивном случае — на производство еды и одежды для самого себя. В более сложных — на производство какого-то продукта, который можно обменять на другие продукты.

Время в сутках конечно, поэтому он может потратить на производство конечное же время. При этом, он может сам потреблять всё произведённое, может обменивать его самыми разными способами, может участвовать в более сложных экономических отношениях, но одно остаётся неизменным: произведённое им делится на две принципиальные части.

Одна часть — это то, что идёт на его собственное воспроизводство. То есть, на еду, одежду, крышу над головой — в необходимом для выживания количестве и качестве. А также на выращивание «новых работников» — в первую очередь его собственных детей.

Вторая же часть — это произведённое сверх необходимого для выживания (именно она называется «прибавочной стоимостью», кстати).

По сути, это всё означает, что часть рабочего времени человек тратит на свой обязательный «прокорм», а часть — на производство сверх того.

Первая часть должна быть потреблена в обязательном порядке самим же человеком — иначе он через небольшое время просто прекратит существовать. Эту часть от него невозможно отторгать в регулярном порядке. Один раз прийти и ограбить — да. Но чтобы он был поставщиком ценных продуктов годами — нет. То есть, какой бы строй ни был на дворе, эта часть всегда будет оставаться у данного человека.

Иное дело — вторая часть. «Прибавочная стоимость». За неё уже можно побороться. Она может быть пущена на украшение жизни того, кто её произвёл, а может отойти ещё кому-то. Например, собственнику производства. Конечно, в реальности никогда не бывает так, чтобы кто-то один получил всю эту часть целиком. Но тенденция очевидна. Собственнику выгодно собрать со всех своих работников всю произведённую ими прибавочную стоимость. Работнику, напротив, выгодно сохранить её целиком для себя. А в рамках некого «паритета» её можно пустить на «общественное благо». Например, на общий для всех местных жителей парк или музей.

В начале существования человечества того, что человек был способен произвести, хватало только на первую часть — на выживание себя самого и выращивание детей. Локальные излишки, как правило, уходили на «гарантию будущего» — запасы на зиму, например. Но по мере развития технологий (включая, кстати, социальные) ситуация начала меняться. Человек вдруг оказался способен в определённых условиях произвести больше, чем надо. Причём, больше, чем надо, даже с учётом необходимых запасов.

Это привело к тому, что появилась не только возможность создавать предметы роскоши, но и содержать тех, кто сам создаёт меньше, чем надо для его выживания, или не создаёт вообще. Ведь пока человек создаёт не более, чем нужно, чтобы ему самому выжить, нет смысла его порабощать. Ограбить — да, есть смысл. Но в качестве раба он всё так же будет работать на своё собственное пропитание. Не давая «хозяину» никаких бонусов от пребывания у него в рабстве.

Однако если человек может производить, скажем, на 10% больше, чем ему нужно, то смысл уже появляется. Можно, например, поработить десятерых и дальше жить, не работая. Так же по уровню благосостояния, как они, но не работая. А можно работать, но жить вдвое богаче.

Если же каждый производит в два раза больше, чем надо, а порабощены, например, сто человек, то появляется возможность получить в сто раз больше, чем каждый из них. И таким образом из шалаша переселиться во дворец с садом. В общем, широкие возможности.

Опять же, на практике от роста количество производимого сверх стоимости воспроизводства дополнительные бонусы достанутся и самим работникам. Они уже будут жить не в шалашах, а в домах. Есть не что попало, а хлеб или рисовую похлёбку. Через некоторое время и им тоже будут доступны зрелища, равно как и предметы роскоши. Просто по той причине, что с их стороны тоже наличествует борьба за произведённое ими. Приходится делиться.

Вырастет, кстати, и сама стоимость воспроизводства — теперь в неё будет входить образование, необходимое для использования новых технологий, медицина, позволяющая сохранить уже получившего образование и опыт как можно дольше, а также некоторые другие вещи.

Возникает вопрос: а зачем хозяину нужны все эти технологии, если стоимость воспроизводства возрастает? Не лучше ли было без них? Дело в том, что технологии дают больший прирост прибавочной стоимости, чем стоимости воспроизводства работника.

Положим, работник, благодаря технологии, стал производить двадцать условных единиц товара за день, а раньше производил десять. Из десяти единиц на воспроизводство работника раньше тратилось семь единиц. А теперь тратится одиннадцать. Раньше, таким образом, хозяин мог рассчитывать на три единицы с работника в день, а теперь — на девять. Хотя вроде бы стоимость воспроизводства работника возросла примерно в полтора раза.

В общем-то, даже если пару единиц в этой ситуации отстёгивать работнику на роскошь, то всё равно оказывается выгодно.

Да, за это приходится заплатить и другую цену — в частности, дать работнику больше свобод. Поскольку систему высококачественного обучения широких масс рабов организовать довольно сложно, да и сложный труд рабам даётся гораздо хуже. Однако изымать прибавочную стоимость можно и другими способами. Многие из которых будут даже казаться «добровольной сделкой». Как бы уже не кто-то лично, а «сами условия» вынуждают. Вот им и предъявляйте свои претензии.

Заметьте, до этого момента концепция «больше порабощённых — больше прибыль» всё ещё работает. Хотя некоторые подвижки к изменению в нём уже есть.

В общем, что-то уже изменилось, однако всё ещё выгодно расширяться. Ведь даже при выросшей производительности труда дополнительные работники всё ещё увеличивают доходы.

Вы наверно слышали тезис «капитализм всё время ищет рынки сбыта». С одной стороны, это правда. С другой стороны, часть правды тут незаметно сокрыта. Поскольку звучит всё это так, будто бы цель собственника — сбыт. Хотя на самом деле цель — потребление. А сбыт нужен только по той причине, что через него сейчас извлекается прибавочная стоимость.

И в этом смысле тот же Маркс написал чистую правду: капитализм всегда ищет новые рынки сбыта. Ведь правда так было всегда. И это «всегда» продолжалось ещё сто пятьдесят лет после выхода его книг.

Однако уже в середине двадцатого века можно было бы понять, что «всегда» движется к своему закату. Поскольку стало чётко вырисовываться то, чего раньше в таких масштабах не существовало.

Дело вот в чём. Как выше говорилось, забирать себе в регулярном порядке можно только прибавочную стоимость. И пока она не сильно превосходит стоимость воспроизводства, всё логично. У нас тут проживает тысяча человек, они производят втрое больше, чем могут потребить. Мы плывём куда-то, где производят в полтора раза больше. Да, каждый тамошний житель нам в четыре раза менее выгоден, чем наш житель.

Однако, что с того? Не так страшно — всё равно есть прибавка.

Тем более, если они ещё при этом меньше потребляют. Например, вдвое меньше —тогда тамошний житель всего лишь в два раза менее выгоден.

Вдобавок, их можно как-то обучить, чем повысить их производительность труда, а делиться с ними по инерции всё ещё надо будет в меньшей степени. Иногда по этой причине туда даже выгоднее перевезти производство, а здесь, у нас оставить только инженеров…

Чувствуете, подвох? «Здесь у нас» остались только инженеры. А куда делись наши бывшие рабочие-то? Они оказались менее выгодны. И потому стали безработными. Нашими здешними.

Благо, пока есть где брать новых рабочих, наших здешних всё ещё можно превращать в дополнительных инженеров. Кроме того, они могут оказывать здешним инженерам услуги. Ну там, в ресторанах их обслуживать, песни для них петь и так далее.

Вот тут-то уже можно было бы заподозрить печальный финал. Однако нашлась спасительная соломинка: ведь через какое-то время там у них все тоже оборзеют и станут требовать больше — вот тогда-то снова станет выгодно держать рабочих у нас здесь. А во время промежуточного состояния мы снимем неплохой дополнительный барыш: ведь временно можно было делиться с теми, кто всё производит, в значительно меньшей степени.

И это правда работало, пока производительность труда повышалась относительно медленно. Пока рабочий Запада на своём станке производил в пять раз больше, чем рабочий Востока молотком и напильником…

Однако появились роботы и компьютеры. И вдруг оказалось, что вполне возможно производить в тысячи раз больше в расчёте на одного работника. Современный автоматизированный завод могут обслуживать пара десятков человек, а производит он — как сотни тысяч африканцев вручную. И это в лучшем случае — ведь процессоры, например, молотком вообще произвести невозможно.

Можно задать вопрос: а кому тогда продавать произведённое на этом заводе? Ведь если миллиарды станут безработными, да и вообще смысл им что-то продавать пропадёт, то куда будет реализовываться продукция? Видимо, придётся, их на какой-то работе оставить?

Дело в том, что тут делается ровно такая же ошибка, как и с «рынками сбыта». Подразумевается, что цель — продать. Хотя реальная цель — получить себе произведённую другими прибавочную стоимость в виде продуктов конечного потребления. И что-то продавать имеет смысл только тогда, когда это служит достижению вот этой вот основной цели. Да, долгое время эти цели совпадали, но вот он — тот момент, когда началось несовпадение.

Если «просто дать им какую-то работу», то что ведь, по сути, будет происходить? Те, кто генерируют основную массу товаров, за просто так отдают куче народу деньги, на которые эта куча народа купит эти же самые товары. В общем-то, можно было просто товары раздавать — с тем же успехом. Ведь в этом процессе теми, кому за просто так дают товары, никакая стоимость не производится, а потому нет и прибавочной стоимости, которую можно было бы у них изъять в свою пользу. Грубо говоря, ты им даёшь товары, а они тебе в ответ ничего не дают. Это — как та гипотетическая африканская страна без алмазов.

Зачем тогда производить столько товаров? В общем-то, незачем. Но всё равно система будет идти в том направлении. Потому что на всех промежуточных этапах выгоднее производить на автоматических предприятиях, где работники (пусть даже осыпанные золотом ) приносят просто гигантский бонус, чем пытаться что-то урвать с кучи пусть даже живущих на рисе и воде производителей вручную.

Тут чисто эволюционная логика: любой, кто, например, задумавшись о будущем, попытается производить неавтоматизированным способом, проиграет в конкурентной борьбе. Ведь производить его предприятия будут меньше, а платить работникам в сумме придётся больше. Любой такой задумавшийся будет разорён и поглощён автоматизатором.

Даже законодательно прервать автоматизацию не получится: ведь в этом случае аналогичное будет происходить на уровне стран и транснациональных корпораций. Ну ОК, где-то запретили — те, кто может, перевозят своё производство в другую страну, а оставшихся через некоторое время схарчивают соседи вместе со всей их страной.

Иными словами, предельное состояние этой системы такое, что не просто не выгодно расширяться в Африку, а вообще во всём мире люди на хрен не нужны.

Гипотетически можно было бы предположить возникновение чего-то вроде «двух контуров экономики». Сверхразвитая автоматическая и кустарное производство для миллиардов «отверженных». Но даже этот сценарий пессимистичен: любой, кто преуспеет в кустарном производстве, будет переходить в более выгодное автоматическое, а потому во втором контуре будут вечно оставаться только самые убогие технологии. Причём, медицина и образование в нём тоже сойдут на нет.

Но и это гипотетическое — маловероятно. Ведь и тут будет действовать означенная закономерность. Любой, у кого есть деньги, купит на них более качественный и более дешёвый товар с автоматизированного производства, а не более дорогой и менее качественный у «кустаря». Кустарь же просто не сможет себе позволить конкуренцию — цена товаров с автоматического производства будет столь низка, что если продавать кустарные по такой же цене, то выручка не сможет обеспечить даже выживание кустаря.

То есть фактически большинство людей будут вынуждены перейти на натуральное хозяйство: сам вырастил — сам съел. Но тут вопрос: где взять столько земли? Ведь производство еды без техники даёт гораздо худшие результаты, а потому её надо больше для прокорма того же количества людей, а всякий навороты, типа вертикальных ферм кустарям не светят.

Да и кто им даст эту землю? Денег у них нет, а просто так её раздавать — как-то невыгодно. Как максимум, можно отдать то, что не особо-то и нужно.

Таким образом, на натуральное хозяйство в лучшем случае перейдёт малая часть людей в наиболее «неудачных» уголках планеты.

Вторая же альтернатива — просто вымирание большинства населения. Причём даже не потому, что тайные масонские круги где-то соберутся и решат уничтожить человечество. Нет, собраться-то они, конечно, могут (возможно, уже сейчас кто-то собирается и своим тесным кругом играет в мировое господство), однако решать будут не они, а само устройство системы. Само устройство таково, что по мере следования к закономерному финалу большинство людей либо вообще потеряет возможность воспроизводиться, либо будет вытеснено в примитивное натуральное хозяйство. Которое, впрочем, всё равно такую массу людей прокормить не сможет, поэтому несколько миллиардов человек вымрет.

Вдобавок, в результате обострения проблемы выживания, людей будет легко спровоцировать на войны, чем наверняка воспользуются те люди, которые пожелают поучаствовать в переделе собственности на автоматизированные производства. Впрочем, постоянные кровавые конфликты в таких условиях будут даже без их желания.

Можно понадеяться, что, опасаясь массовых бунтов и революций, если уж не сами собственники частным порядком, то правящие круги введут что-то вроде системы синекур (оплачиваемых, но бесполезных работ) или социальных пособий. Однако тут надо понимать: правящие круги в таких условиях будут на 100% состоять из тех самых преуспевших владельцев автоматизированных предприятий, а потому для них такая система будет тождественна всё той же раздаче благ, по их мнению, принадлежащих лично им, без какой-либо надежды получить что-то взамен. Если в нынешнем состоянии безработные воспринимаются, как бесполезный на данный момент баласт, который в перспективе, тем не менее, может оказаться полезным, то здесь «баласт» будет бесполезен для них и в перспективе тоже. И, разумеется, от него будут пытаться избавиться. Не прямым убийством, но деградацией и «естественным» вымиранием.

В конечном счёте любая из этих веток приводит к одному и тому же исходу: на Земле в цивилизованном состоянии сохраняются владельцы автоматизированных производств, работники этих производств, чьё количество по мере усиления автоматизации тоже постоянно сокращается, а также те, кто прислуживает работникам и хозяевам.

При этом «цепочку» из прислуживающих — прислуживающие тем, кто прислуживает, и т.п. — выстроить уже не удастся. Возможно, у владельцев производств будет свой штат поваров и официантов. Возможно даже, что таковой штат будет у работников этих производств. Но уже маловероятно, что у повара того повара, который готовит для владельца автоматизированного предприятия, тоже будет свой личный повар.

Таким образом, даже если предположить, что собственников автоматизированных предприятий будет сотня тысяч (это — крайне щедрое предположение при очевидной тенденции к монополизации), то все остальные в сумме в лучшем случае составят сотню миллионов. Скорее же всего речь пойдёт о десяти миллионах или меньше. Особенно на более поздних этапах автоматизации и монополизации.

Это разрушает все надежды на «постиндустриальную экономику», которая «всё исправит, поскольку позволяет заниматься не только производством». Действительно, благодаря высокой производительности труда, в современной экономике возможно существование огромного количества людей, производящих услуги. Вроде бы чуть ли не каждый второй житель развитых стран занят чем-то, что вообще не связано с производством.

И это не иллюзия — это правда. В этом даже нет ничего особо страшного. Но только до тех пор, пока ситуация далека от описываемого тут пессимистического сценария. Дело в том, что обмен услуг на товары — независимо от длины цепочки обменов, которая разделяет поставщика услуги от поставщика товара — возможен только в том случае, когда у причастных к производству есть достаточная суммарная потребность в услугах, чтобы компенсировать необходимое поставщикам услуг количество товаров.

Рассмотрим, например, ситуацию, когда в некотором селе тысяча человек производит продукты, а один работает парикмахером. Пока вся тысяча регулярно стрижётся у этого парикмахера, он может выменивать свою услугу на еду (ну да, они ещё друг у друга картошку на морковку выменивают, но это в данном случае неважно).

Потом к нему добавляется ещё трактирщик. Опять же, всё пока работает: крестьяне стригутся у парикмахера и пользуются услугами трактирщика, который готовит им еду (пусть даже в конечном счёте из тех продуктов, которые они и вырастили).

Но теперь предположим, что у кого-то из производителей еды появился робот‑крестянин, который способен выращивать столько же еды, сколько за это время её выращивает десять тысяч человек. Выращивающие еду прежним способом уже не могут с ним конкурировать (то есть, продавать свою продукцию, по цене, хотя бы компенсирующей стоимость их самовоспроизводства), а потому вынуждены либо перейти на полное самообеспечение, либо искать себе место в «сфере услуг».

Вообще неважно, что они выберут: кто-то может начать петь песни, кто-то — открыть банк, кто-то — тоже податься в парикмахеры. И тут возникает печальная закономерность: любой может поменять свою услугу на другую услугу. Однако эти деньги кочуют только между производителями услуг. Чтобы же получить еду, нужно обменяться с владельцем робота-крестьянина. Но тому не нужно по пять стрижек в день. И в ста трактирах разом он тоже посидеть не может. Сколь бы активно ни обменивались между собой услугами их производители, их суммарный обмен с производителем еды оказывается неравномерным.

Эти две подсистемы — сфера услуг и сфера производства — оказываются в ситуации, когда переток денег между ними сильно смещён в одну сторону. Из этого следует, что все деньги, которые вращаются в среде производителей сферы услуг, перетекают производителю еды. Просто потому, что еду у него покупают все, а сам он покупает только у некоторых. И пусть по высшему классу, не сдерживая себя, но всё равно только он один.

Даже банкиры, которые, возможно, успеют наодалживать всем денег под проценты, через некоторое время окажутся не у дел: у производителей услуг нет деньги, чтобы вкладывать их в банк, а владельцу робота-крестьянина, напротив, деньги взаймы не особо-то нужны.

Да, владелец робота всё ещё может в обмен на еду предложить всей этой толпе построить ему стоэтажный дворец. А потом второй рядом. Но, увы, есть и второй вариант: можно заказать небольшой группе из числа всех остальных создание робота-строителя. И тогда снова вся толпа окажется не нужна.

Таким образом, «постиндустриальная экономика» через некоторое время схлопнется в полном соответствии с пессимистичным сценарием: тот, кто сумел с человеческого труда перейти на роботизированный, просто выжмет все денежные накопления у тех, кто на него не перешёл. И ведь они даже работниками к нему наняться не смогут — ему просто не нужно столько работников.

Тут следует упомянуть, наряду с «капитализм всегда ищет рынки сбыта», ещё одно часто встречающееся возражение: «эксплуатировать (то есть, присваивать произведённую прибавочную стоимость) можно только человека, а не станок».

Совершаемая тут ошибка подобна рассмотренным ранее. Собственнику не нужен сам процесс эксплуатации человека. Ему нужно перераспределение благ в свою пользу. Пока эксплуатация работника является наиболее эффективным способом такового, собственник действительно будет заниматься именно этим. Но если ситуация поменяется, то разве что те собственники, которые готовы на всё во имя следования заветам классиков, продолжат делать то же самое. Однако их довольно быстро зачистит вышеописанный «эволюционный процесс».

Если некий работник производит прибавочной стоимости столько же, сколько миллионы других работников в сумме, эксплуатировать имеет смысл именно его. И неважно, считать ли всё это лично им произведённой прибавочной стоимостью, или же переформулировать теорию так, как это сделано в статье про «сингулярность», и считать, что прибавочную стоимость производит робот, — тут речь не про теоретическое описание, а про реальные цели и реальную выгоду. Оно очевидно выгодно, поэтому делаться будет именно так.

Даже если работников в какой-то момент станет ноль и в теории случиться сингулярность, оно всё равно будет выгодно. Не исключено, даже выгоднее — у роботов, вполне возможно, не будет подобной человеку свободы воли, они не будут протестовать, бороться за свои права, претендовать на свою долю в произведённой ими прибавочной стоимости и так далее. Они будут безропотно отдавать всё произведённое, позволяя собственнику решать, кого отремонтировать, а кого списать в утиль.

Если взглянуть на эту финальную стадию, то она покажется абсурдной: всё в мире производится машинами, но почему-то только часть людей является собственниками произведённого. А ведь они даже не участвуют в процессе. Не вносят никакого вклада. Возможно, они даже на предыдущих этапах ничего не вкладывали, а просто получили всё это по наследству. Почему это всё не общественное достояние, а чья-то собственность? Почему миллиарды людей вымерли или деградировали до каменного века?

Увы, несмотря на всю абсурдность финала, к нему ведут совсем даже не абсурдные шаги. Каждый из которых с неизбежностью вытекает из предыдущего. Действительно выгодно делать производство всё более автоматическим. Действительно это приводит к тому, что всё меньше людей заняты в производстве. Действительно из этого следует, что всё больше людей лишаются средств к существованию. Действительно они перестают быть покупателями. И это действительно приводит к схлопыванию мирового производства и сокращению количества цивилизованных обитателей Земли.

И всё это действительно на каждом шаге приводит к росту благосостояния относительно небольшой группы людей. А поскольку именно это является целью текущей системы отношений, описанный финал абсурден только для тех, кто в эту группу не входит. Для самой же группы — всё отлично. В их распоряжении сколько угодно материальных и духовных благ, а также огромные территории — под личный пляж можно хоть всё побережье забирать. Возмущаться несправедливостью уже особо-то и некому, а потому их положение — гораздо более прочное, чем раньше. В общем, не жизнь, а сказка.

В общем-то, для них это, если проигнорировать некоторые моральные аспекты, скорее оптимистический сценарий — пессимистический он для нас.

Что ещё более печально, если не случится какого-то глобального катаклизма, который всех уничтожит или вернёт в каменный век, движение в сторону этого сценария неотвратимо. Его нельзя прервать волевым усилием. Можно только вовремя свернуть на оптимистическую альтернативу.

автор: Константин Сёмин

Человек не может примириться с хаосом вокруг себя. Разум требует упорядоченности, линейной логики.

Собственно, этому обстоятельству мы и обязаны всеми существующими сегодня теориями заговора.

Чуйка подсказывает: «Просто так даже прыщ не вскочит». «Если звезды зажигают, значит это кому-нибудь нужно».

Вот и происходящее в Турции так легко и соблазнительно представить следствием глобальной войны элит. Ну сами посудите…

Есть каста безродных демократов-космополитов, ненавидящих национальные государства и традиционные ценности. Космополиты не верят в Бога, мечтают о глобализации, всемирном правительстве, чипизации детей и превращении всех мужчин в андрогинов. Космополиты богаты, как Сорос. Умны, как Гейтс. Популярны, как Цукерберг. Могущественны, как Хиллари Клинтон.

Однако у космополитов есть серьезный противник. Это всемирные консерваторы. Они охраняют семью, ненавидят глобализацию, посещают церкви, мечети и кирхи, борются с содомитами. Консерваторы — не мальчики для битья. На защиту традиционных ценностей они выдвигают Дональда Трампа, Бориса Джонсона и многодетный клан Ле Пен.

Мир раскалывается пополам. Ареной космогонической битвы становятся: Америка, где вот-вот вспыхнет заново гражданская война между Севером и Югом; Европа, от которой завтра (в крайнем случае, послезавтра) непременно отделится Великобритания; Ближний Восток, где даже ЦРУ и Пентагон, кажется, болеют за разные команды; Китай и, само собой, Россия.

Но уж слишком все далеко зашло. Слишком высоки ставки. Слишком противоположны две идеи — троцкистская идея о перманентной глобализации и «фашистская», об интернационале суверенных наций, религий и рас.

Эту универсальную схему — словно линейку-рейсшину — можно теперь прикладывать к любому современному кризису. Ну вот хотя бы к турецкому.

Смотрите. Американские глобалисты-атлантисты задумали сорвать намечавшееся евразийское слияние тюркского и русского миров (по заветам ряда философов). Для этого они выкрутили Эрдогану руки, заставили влезть с сирийскую войну, сбить русский самолет, организовали заговор генералов.

Но Эрдоган вовремя опомнился и, получив ценную помощь от своих друзей из Москвы, выскользнул из ловушки. Не сегодня-завтра он выйдет из НАТО, вернет американцам их ядерные бомбы, отзовет боевиков-исламистов из-под Алеппо, а «Серых Волков» из Латакии. Вот тогда-то замешанное на традиционных ценностях великое содружество континентальных наций (от Дублина до Владивостока — через Татарстан, Башкирию и священный для турецких фашистов Алтай) воспрянет духом и нанесет мировому атлантизму смертельный удар. Плачет Клинон. Рвет на себе волосы Керри. Впал в кому Сорос. Победа традиционных ценностей на ноябрьских выборах в США становится практически неизбежной.

Согласитесь, в этом нагромождении есть некое рациональное зерно.

Но... факты говорят о том, что поведение Эрдогана в первую очередь определяется устремлениями турецкой олигархии. Поведение ЕС — устремлениями европейской (немецкой и французской) олигархии.

Поведение США — устремлениями американской олигархии. Поведение России — устремлениями российской олигархии. Поведение Украины — устремлениями украинской олигархии. И нет никаких других высоких или низких идеалов. Все идеалы — лишь обертка, обманка для обывателя.

Именно поэтому:

— Турция не выйдет из НАТО и не отвернется от США. Турецкая экономика привязана намертво и никуда не дернется. Внутренний кризис в Турции будет продолжаться.

— Сирийская война не закончится раньше, чем победит одна из сторон.

— Европа не развалится на части, даже если президентом Франции станет Жанна Д’Арк-Ле Пен. Она будет делать ровно то же самое, что делает на своем посту греческий Ципрас. Исполнять. Требования. Олигархии.

— Трамп, даже в случае избрания, (хотя я думаю, что этого не случится) не изменит курс Вашингтона по отношению к Москве.

Строительство ПРО продолжится, расширение НАТО продолжится, милитаризация Украины продолжится, действия по дестабилизации России продолжатся. Гонка вооружений продолжится.

Санкции не снимут. Тем, кто упрямо верует в обратное, хочу напомнить: в августе 2008 Америкой рулили вовсе не троцкисты-демократы.

Противоречия между национальными и транснациональными олигархиями не отменяют общего для этих олигархий желания — грабить колонии. Однако чем больше куш, который маячит на горизонте, тем сильнее разгорается и внутривидовая борьба.

Мы наблюдаем два разнонаправленных процесса — стремительную монополизацию (глобализацию) еще свободных сегментов мировой политики и экономики и закономерное нарастание внутренних конфликтов между субъектами этой монополизации.

Самое простое сравнение здесь — драка между хищниками за добычу. С точки зрения истории — абсолютно не новый, естественный, закономерный процесс. Однако выбор для России состоит не в том, чтобы стать добычей или (руководствуясь тезисами глобалистской философии) присоединиться к наиболее успешным хищникам, а в том, чтобы снова показать миру — жрать друг друга совершенно не обязательно.

Для этого, правда, придется бросить вызов всем хищникам сразу. В первую очередь — своим собственным.

Алексей Кравецкий

Две команды держатся за канат с двух сторон. Каждая тянет в свою сторону. Если какая-то команда расслабится, то канат тут же перетянется в сторону другой. Поэтому напрягаются обе. Несколько десятков человек тратят свою энергию, чтобы канат оставался неподвижным. То есть, для достижения того же результата, который реализовался сам собой, если бы этот канат просто лежал на земле.

Ну да ладно, это же — игра. Цель игры — поразвлечься. И команды оплачивают своей энергией сам процесс развлечения, а вовсе не его результат.

Но посмотрим на игру посложнее. «Покемон Гоу» — это игра, позволяющая половить покемонов в реальном мире, разглядывая его через экран своего коммуникатора.

В отличие от виртуального мира, реальный мир населён людьми. В том числе, людьми, имеющими внеигровые коммерческие интересы. Отсюда вытекает оригинальная бизнес-модель: в компьютерной игре, оказывается, тоже можно содрать денег с экономических агентов реального мира в обмен на реализацию их коммерческих интересов. Это и раньше было — продакт плэйсмент, фарминг, всё такое. Но тут можно размахнуться пошире. Очень сильно пошире.

Ведь в одну игру нельзя вставить все существующие в мире бренды одновременно. Если герою надо отхлебнуть виски, то он не может одновременно выпить из тысячи бутылок. То есть, за этикетку в игре заплатит кто-то один.

А теперь, внимание, фокус. В «Покемон Гоу» можно оплатить место генерации покемонов. За небольшую сумму ближайшие полчаса покемоны будут генерироваться вокруг вашего магазина или ресторана. Хочешь ещё полчаса? Заплати небольшую сумму ещё раз.

Мелкий бизнес поёт «Осанну». Кто-то уже попробовал и количество посетителей возросло. Сумма за генерацию небольшая — рост доходов её с головой покрывает. Ура! У нас будет бум экономики! Мелкий бизнес взлетит!

Но, понимаете, если мы с соседом играли в орлянку, и я сегодня выиграл, то из этого никак не вытекает, что таким образом можно всем миром обогатиться. Мой выигрыш вполне реален. Это — настоящие деньги. Однако мы с соседом ничего не произвели. Мы лишь перераспределили. Наша сумма не поменялась. И заиграй в орлянку весь мир, его сумма тоже не поменяется. Кто-то выиграет, кто-то проиграет, но сумма благ останется неизменной.

А если за каждую игру отстёгивать небольшой процент в пользу казино, то общемировая сумма тех, кто не владеет этим казино, ещё и уменьшится.

Ну вот смотрите, владелец пиццерии заплатил за генерацию покемонов рядом со входом в своё заведение. К нему пошли посетители.

Но ведь это только новые покемоны генерируются. А люди, ставшие его посетителями, уже и так существовали. Они пришли в его пиццерию не из небытия в виртуальной реальности, а из какой-то другой пиццерии. Ну или суширии. Или из гамбургерии.

Здесь их, да, стало больше, но там их стало меньше. И тамошний владелец тоже в какой-то момент догадается, что надо бы заплатить за генерацию покемонов. Чтобы и к нему тоже пошли. Суммарное количество посетителей при этом всё то же, что было раньше — ведь новых людей от всего этого не появилось, а старые есть гораздо больше не начали. И когда все местные владельцы начнут оплачивать генерацию покемонов, даже само распределение этих посетителей по пиццериям станет в среднем таким же, каким было изначально.

То есть, после небольшой флуктуации, в рамках которой владелец одной пиццерии имел чуть больше, а владельцы соседних — чуть меньше, всё вернётся ровно к тому же состоянию. За одним исключением: все владельцы теперь платят за генерацию покемонов. И перестать за неё платить они уже не могут — ведь в этом случае к ним начнут ходить меньше.

Всё ровно как с канатом: на земле он лежит совершенно неподвижно, но когда одна команда начинает его тянуть, то и другая команда тоже вынуждена его тянуть. Тот, кто расслабится, — проиграет.

Однако, как уже говорилось, перетягивание каната не служит никакой иной цели, кроме как развлекательной. Там затраты энергии оправданы участием в процессе развлечения.

А что же здесь? Посетителей в результате у всех столько же, но теперь надо ещё платить за покемонов. Понятно, что оплата покемонов войдёт в оплату блюд — это ж не из своих личных владельцы заведений будут отстёгивать.

В каждой заказанной пицце теперь есть частичка виртуального покемона.

И оплачивают её, в том числе, те, кто никаких покемонов не ловит и вообще в гробу их видал.

Собственно, вся реклама действует так: каждый рекламный плакат или видеоролик в конечном счёте оплачен конечными потребителями. Реклама портит вид города, она мешает смотреть фильмы и читать статьи, но конкретно вы её всё равно оплачиваете. Сами того не желая.

При этом реклама может что-то изменить только локально. У кого-то временно будет чуть больше посетителей, а у других меньше. Но потом они тоже приналягут на свой конец каната, и всё вернётся к исходному состоянию.

Иными словами, «технологический прорыв» тут ровно один: раньше каждой компьютерной игре за процесс перетягивания каната платило небольшое количество фирм. А теперь есть игра, которой за это же самое будут платить вообще все.