Сара Джио - Ежевичная зима

иногда хочется чего-нибудь такого - женского, эмоционального, душевного и трогательного. и может быть все дело в таком настроении, но в этот раз роман Джио меня увлек, нашел отклик и сопереживание.

в центре сюжета две истории, достаточно затейливо сплетенные в одну. 1933 год, в котором мать-одиночка Вера возвращается с ночной смены в отеле и понимает, что у нее пропал сын. ушел ли сам, похитили ли его? куда, а главное к кому, бежать бедной горничной, чтобы вернуть своего малыша - плод большой любви с богатым и прекрасным парнем Чарльзом? и 2011, где журналистка Клэр пытается забыться в работе, чтобы не думать о младенце, которого год назад потеряла в аварии, не доносив его под сердцем всего несколько недель. и обе эти трагические истории неудавшегося материнства связывает снежная буря, накрывшая Сиэтл 2 мая с промежутком в несколько десятилетий - ежевичная зима, как называют дни резкого похолодания поздней весной. автор рассказывает нам о героинях, сближая их, спутывая все крепче, пока истории двух женщин не оказываются одной жизненной дорогой.

в итоге мы получаем качественный женский роман, не претендующий на большие заключения или выводы. он скорее о чем-то очень понятном и близком - о материнской любви, которая живет дольше, чем сам любящий, о необходимости знать свои корни, о судьбе и людях вообще, ведь "ради любимых людей мы способны сделать все, что угодно"

оценка 4/5

я вижу красоту в усталых лицах,

ведь лишь живое может уставать,

и в том, как враз переставая злиться,

ребенка шебутного нянчит мать,

как под глазами бешено влюбленных

мешки и тени суток, что без сна.

я вижу красоту в опавших кленах

и в том, как проступают письмена

на листике, уплывшем вдаль по луже,

в морщинах, что у бабушки моей,

в неверие обретенного - я нужен?

я правда нужен? обнимай скорей!

в любом порыве видится мне тоже

небесной выси яркость красоты,

как тушь бежит ручьем по мокрой коже,

и в том, какой забавный утром ты,

когда проснешься без звонка в субботу.

вся красота, что в мире вовсе есть,

собою наполняет ту заботу,

с какою мама месит чудо-смесь,

чтоб пирожки горячие к приходу

горели солнцем на большом столе...

я вижу красоту и в непогоду,

в дождях, что оставляют на стекле

разводы, будто слезы на ладонях.

есть красота и ей заполнен миг,

когда рожают нас, когда хоронят,

и первый, и последний вдох наш, крик...

всё - красота, изъянов без и спеси,

в простом созвучии признаний всех и фраз,

в объятиях, в любви, что нас излечит,

я вижу красоту.

и в нас,

и в нас.

и вот когда останется два шага до кромки самой, за которой смог, туманный, как дешевая бумага, я верю, дожидается там Бог своих детей, уставших, сиротелых, не знающих зачем и почему...

зачем? - мы спросим. как зачем? - за дело!

а почему? - ну, видно, потому...

что нам дается ровно столько силы, до кромки чтоб снести себя живьём и все, что выдано. а если не хватило, то значит груз рассчитан, чтоб вдвоем тащить его на спинах, помогая. напарник тоже дан, ты проглядел!

и вот сидит наш Бог у кромки Рая и счёт ведёт невыполненных дел -

котят, что мы домой не притащили, за мамой, что звонка не дождалась, как мы живую хоронили в пыли любовь, отчаянно пытавшуюся часть, хотя бы часть свою нам подарить бы, как мы решительно ей говорили - нет! от встреч случайных до пустой женитьбы, закрыв глаза на самый важный свет - им Бог подсвечивает родственные души, но мы его не видим - не хотим.

и рушим. рушим, рушим, рушим, рушим!

все, что для нас построено тут Им

и надо бы, не брезгуя фантазией, карающей рукой нас всех в огонь. но смотрит Бог на это безобразие и новый шанс нам тянет,

как ладонь.

я тянусь, говорит, к тебе пальчиком среди толпы,

я пытаюсь тебя дозваться, но ты есть ты,

заключаешь в себе целый центнер высот и дел,

и боишься, что опоздал и что не успел

покорить Эверест ежедневный, его снега.

забывая сказать привет, говоришь пока,

у меня тут дела, родная, прости, прости.

я сжимаю холодный воздух в своей горсти.

я сжимаю холодный воздух, где должен быть

твой рукав, твои пальцы, наша литая нить,

чтобы рубчиком сшилась пропасть меж нами, но

говоришь мне уверено завтра идем в кино

и опять пропадаешь сутками, что года.

да, я знаю, конечно, временно, но всегда

это время меня поглощает собою. тлен

этих комнат, что наши, гулкий нелепый плен,

видеть больше не хватит силы мне и любви -

она шепчет в подушку это, к его груди

прикасаясь легонько - что же? как-будто жар,

неужели простыл? сегодня же семинар

у него ровно в десять, кажется, вот беда!

я теперь не пущу, не пущу его никуда,

я бульона сварю, и чай и малина вот...

она ласково гладит теплый, здоровый лоб,

говорит ему - милый, кажется, ты простыл,

так бывает, когда отдаешь слишком много сил.

тебе дома сегодня надо бы полежать,

крепкий чай и малина, ноги в тепле, кровать -

уже завтра пойдешь обратно в свой мир вершин,

ты же там очень нужен, ты же незаменим,

а сегодня, прошу, останься со мной... денек!

ему надо б вскочить, и праведный свой упрек

на нее опрокинуть, словно ушат воды -

это все ведь для нас, работа вся! только мы

в моем мире и есть, я тоже тоскую, да,

только что тут поделать, если всегда дела,

если надо работать, сутками, до седин.

это очень не просто, я там совсем один,

все чужие кругом, тебя же там не обнять...

но он смирно лежит - малину мне и кровать,

и тебя в перекрестье рук подавай скорей!

видно грипп, надо дома, еще заражу людей,

это только сегодня. и кашлянул - болен ведь,

а дела подождут, поставим их в очередь.

и сегодня они проведут самый лучший день -

она будет лечить, он к малине плеснет портвейн,

на диване в обнимку, к черту послав дела.

потому что пора им жить,

да и всем пора.

есть легенда, такой не выдумать, не списать.

мне ее рассказала мама, когда в кровать

я идти не хотела - ну же, прошу тебя!

мне бы сказку какую... - юной была земля,

городов не росло на ней, станций, народов, стран.

было небо без края, небо и океан.

ничего не имело имя, звучание, вес,

только волны покоя, волны, что до небес...

и кружилась планета в танце века веков,

пока звездная пыль не обрушилась на покров

ее глади лазурной, камнями что в огне

той немыслимой дали. в сумрачной тишине

появились сквозь воды земли, луга, поля,

стала точно такой, как есть сейчас, мать-земля.

и своим чередом населил ее жизни бег,

и своим чередом появился в ней человек,

и казалось бы сказке место уж не найти,

только сказка плетет особые здесь пути -

звездной искоркой пыль разметалась по всей земле,

чтобы дом обрести ей в каждом, в тебе и мне.

сотни лет уже ходит с искоркой человек,

пролетает, кружится в танце за веком век,

через годы встают и рушатся города,

люди ищут друг друга, думая навсегда

обрести - обретают, молятся и поют,

строят новые стены, холить чтоб в них уют,

и не знают, что манит их обрести покой

с кем-то очень особым, с родственною душой.

это звездная пыль в нас тянется строить рай

на земле, что собой населила. родная, знай,

если ты средь толпы почуешь вдруг в ком-то свет,

значит искорки шлют друг другу немой привет,

значит надо идти за светом и будет дом,

будет счастье такое... какое поймешь потом.

это звездная искорка хочет для нас любви,

а теперь, моя птичка, спи.

очень сладко спи.

нас за книжной строкой собирать не устанет эхо

командорского слова твердого, как гранит.

где бы ни был ты сам, куда плыл бы ты или ехал,

командорское слово свет свой в тебе хранит -

не получится стать злым предателем или трусом,

когда вырос средь этих важных таких страниц.

напускное падет, глянец тоже и прочий мусор,

потому что с тобой вереницей, сердец и лиц,

барабанщиков строй неотрывно шагает рядом,

защищая в беде, подгоняя в сомнений час.

командорское слово, ценностью и наградой,

самой важной наградой, выпестовало нас,

чтобы было не стыдно встретить их в отражении

глаз своих, напряженно смотрящих из стекла.

и в пылу самых страшных, самых больших сражений

я все верю отчаянно, знаю, что не одна.

что спасет от беды меня Глас из далекой Руты,

что Сережа Каховский через огонь и лед,

через грани Кристалла, через печаль и смуты

вместе с Гелькой и Яром, Сережкой, что самолет,

мне протянет ладонь, и крапивинские мальчишки

встанут кругом, меня прикрывая от лжи и зла.

командорское слово полнит собою книжки,

озаряя их светом, значит я не одна.