(Не)естественный отбор. Часть 26
- Поздравляю, инспектор, с новой должностью, - стоило мне только переступить порог кабинета, как в лицо прилетел какой-то предмет. Я уклонился и поднял с пола красно-коричневые корочки. Что ж, обучение мое было закончено в пятницу, но так как я не появился ни в участке, ни на курсах, то документы передали моему куратору.
Я вежливо оскалил зубы и сел за свой стол.
На самом деле, я даже был благодарен Кириллу, ведь он смог отвлечь меня от закольцованных мыслей и тревог.
Утро понедельника впервые за девять лет жизни предстало передо мной во всей хваленой красе, хотя оно должно было стать одним из самых лучших, ведь это было наше первое совместное утро с Настей. Но, увы, все повернулось не так, как мечталось.
Я с детского сада не спал в звериной форме, поэтому проснулся с неприятными ощущениями в спине и лапах, почему-то ломило хвост, и все время казалось, что по мне кто-то ползает. Поэтому машинально перекинулся и пошел в ванную, где столкнулся с Настей, чистящей зубы. И да, я был голым.
Всю дорогу до сада Настя молчала, остановилась лишь перед воротами и сказала:
- Ничего не изменилось.
Я не понял:
- Что именно?
- И раньше, и сейчас я иду на работу под конвоем. Только конвоиры сменились.
- Но я же это делаю для того, чтобы защитить тебя!
- Уверена, что эльфы думали точно также, - она еще немного помолчала и добавила.- Извини меня, пожалуйста. Просто я боюсь.
- Чего?
- Эльфят. Кажется, что стоит мне зайти в группу, как я снова потеряюсь. Снова стану куклой. Эльфийской куклой.
Лицо Насти застыло, закаменело, укрывая чувства, но в глазах таился страх, предвещая панику. Я осторожно обнял ее за плечи и прошептал:
- Это всего лишь дети, маленькие, слабые, беззащитные. И ты можешь помочь им стать лучше.
Она кивнула, отступила и, не оглядываясь, ушла.
И до приветствия Кирилла я снова и снова прокручивал ее слова в памяти, пытаясь придумать другой ответ, тот, который бы смог ее успокоить.
Словом, Кирилл сделал то, что было нужно. И даже более того: он прекратил игнорировать меня и отправил на выезд вместе с сотрудником опеки. Некоторые семьи мы посещали согласно плану, так как они считались неблагополучными, а иногда к нам поступали и срочные вызовы, переадресованные полицией.
И это было тяжело.
В обычных многоэтажных домах, в обычных квартирах, за обычными железными дверями творятся чудовищные вещи. И больше всего пугает то, что для того ребенка, который живет за этими дверями, такая жизнь - норма. Каждый день он возвращается туда, где его ломают, избивают, насилуют, пытают. И этот ребенок думает, что так живут все.
Только становясь старше, он понимает, что это не так. Что существуют семьи без грубых слов, без тяжелого ремня с железной пряжкой, что рядом с ними живут дети, которые плачут из-за упавшего мороженого или старого телефона, что есть непьющие мамы, которые каждое утро спрашивают, что приготовить на завтрак.
И тогда он задает себе вопрос: за что? Почему кошмар достался ему? Не глупому соседскому мальчику, не капризной задаваке со двора, а именно ему? Ведь не может же быть так, что такая жизнь ему выпала случайно? Ведь должен же быть какой-то смысл в переносимых страданиях? Может, его за что-то наказывают? Или чему-то учат? К чему-то готовят?
Некоторые потом уходят в выдуманную реальность, некоторые ожесточаются и сами начинают издеваться над слабыми, кто-то придумывает обвинения самому себе и страдает всю жизнь.
И каждый раз это была человеческая семья.
Пока Алла, женщина из опеки, опрашивала соседей, осматривала ребенка, подписывала бумаги, я старался изо всех сил держать себя в руках. Не наброситься с кулаками на пьяного мужчину, который искренне недоумевал, почему это нельзя бить своего же сына. Не зарычать на деловитую дамочку, зашугавшую свою дочь до состояния тени. Не …
Я пробовал разговаривать с детьми, приглашал их в Экстрим, где столько хороших людей и оборотней, и они совсем-совсем не страшные, а наоборот, очень веселые и добрые. Малыши лет до семи-восьми верили, начинали потихоньку улыбаться, оттаивать, а дети постарше только настороженно смотрели на меня, не доверяя уже никому.
На обратном пути я расспрашивал Аллу, почему мы не можем отобрать этих ребят, неужели в детдоме им будет хуже, чем здесь? Она устало улыбнулась:
- По закону так просто мы не можем лишить родителей их прав. Даже зафиксировав травмы у ребенка, мы не можем доказать, что их нанесли родители или сожители. Показания детей в таком возрасте не являются доказательством, нужны взрослые свидетели, да еще и такие, кто согласен дать эти самые показания. А таких очень и очень мало. Даже соседи, как правило, вызывают полицейских не из-за ребенка, а из-за шума, то есть крики, вопли, плач – это всего лишь досадный шум, вроде громкой музыки, мешающей спать.
Поэтому-то и нужны плановые посещения, во время которых мы даем рекомендации, объясняем, что у них могут забрать ребенка, и если по истечении срока изменений не произошло, мы можем направить дело в суд, но и это не гарантирует безопасность детей.
- Тогда зачем мы вообще нужны? Что мы можем?
- Потому что без нас было бы еще хуже, - вздохнула Алла. – Если ужесточить законы об опеке, возникнет вероятность злоупотребления властью, когда благополучным семьям будут угрожать отъемом детей из-за каких-то мелких нарушений.
- Например?
- Например, твой ребенок занимается скалолазанием, упал и сломал руку. Сотрудник опеки принимает решение, что руку ему сломал отец, несмотря на слова ребенка и пары свидетелей, ведь ребенка могли запугать, а свидетелей подговорить, и забирает ребенка в детдом. Или мать-одиночка, работая на двух работах, кормит своего ребенка, одевает, покупает учебники, но никак не может свозить его на море, холодильник у нее не забит йогуртами, и телефон у ребенка только кнопочный, а значит, она не может обеспечить ему нормальную жизнь. Будет ли лучше ее ребенку в детдоме? Вряд ли. Но буква закона соблюдена.
- Но ведь … - хотел возразить я и осекся. Верно говорит Алла. Все можно интерпретировать по-разному. Можно и в хорошие семьи прийти, например, в праздник и написать заключение, что родители пьют, а можно и синяки у девочки, разноцветными слоями покрывающие ее руки и ноги, объяснить ее неуклюжестью, мол, вот такая она у нас неловкая, все углы по дома собрала. Все зависит от точки зрения и желания проверяющего.
Про оборотней часто говорят, что мы весьма увлекающиеся натуры. Что мы ныряем с головой в любимое дело, что можем сутками заниматься тем, что нравится, невзирая на оплату, трудовые нормы и даже родных. Наверное, так оно и есть. Но это означает лишь то, что мы фанатики своего дела. И, кажется, я нашел свое.
Я пока не знал, что должен сделать и как, но был уверен, что смогу что-то изменить. Хотя бы в жизни тех детей, что видел сегодня.
Ближе к концу рабочего дня я зашел к штатному психологу в детской комнате полиции. Это была основательная женщина лет сорока, с аккуратно уложенными волосами и бровями-ниточками. На первых взгляд, она не внушала доверия, казалась эдакой училкой, способной целую перемену отчитывать первоклашку за измятый воротничок рубашки. Но стоило ей заговорить, как впечатление полностью изменилось: в ее мягком грудном голосе проскальзывали какие-то необычные нотки, отчего создавалось ощущение, что разговариваешь с собственной матерью или бабушкой. Хотя как раз моя мама разговаривает совершенно по-другому.
После обмена любезностями я перешел к волнующему меня вопросу:
- Я хотел бы с вами посоветоваться. У моей знакомой сейчас небольшой психологический кризис, и я ищу хорошего специалиста, который сможет ей помочь.
Психолог приподняла брови-ниточки:
- А с чем связан кризис? В психологии, как в юриспруденции, существуют разные направления. Есть специалисты, которые работают с жертвами насилия, есть детские психологи, психотерапевты, работающие с неизлечимыми больными и их родственниками…
- Я уловил вашу мысль. Проблемы начались после неоднократных сеансов гипноза, которые проводились без согласия знакомой.
- Вам нужен обязательно дипломированный специалист? Практикующий?
- Мне не до регалий. Нужна помощь, и я заплачу за работу, просто в этой сфере у меня нет знакомых.
- Я почему вас спрашиваю. У меня есть на примете прекрасный психотерапевт, лучший по вопросам гипноза, но он работает в другой сфере. Деньги его не волнуют, он может взяться за вашу знакомую, если случай его заинтересует. Устраивает вас такой вариант?
Я уже чувствовал подвох, но все же сказал:
- Конечно.
Она заулыбалась и быстро набросала на бумажке имя и телефон:
- Вот, возьмите. Натаниэль Лаэлис. Он когда-то преподавал у нас в университете. Лучше него в нашем городе никто не работает с такими случаями. Он вытаскивал безнадежных больных при помощи гипноза. Удивительный чело… эльф.
Я взял записку, поблагодарил и вышел. А чего я, собственно, ожидал?
Звонок телефона раздался в тот момент, когда до детского сада оставалось всего метров сто.
- Срочно езжай в участок на Широком проспекте, - услышал я резкий сухой голос Кирилла. Да что с этим человеком не так? Сегодня за весь день он сказал мне несколько десятков слов, причем все они были поданы с изрядной толикой презрения и насмешки. Может, он не позавтракал? Или у него на оборотней аллергия?
- Моя смена окончена. Вызовите дежурного, - бросил я.
- Именно так и ответят перепуганному эльфенышу, когда он спросит, почему его друг Станислав Громовой до сих пор не приехал.
- Эльфенышу? – я остановился посередине дороги. – Лей нашелся? Он в порядке?
- Мальчишку похитили, неделю держали взаперти. Что же может быть не в порядке? – продолжал язвить Кирилл.
- Выезжаю, - и я побежал к саду, на ходу набирая номер. Настя как раз выходила из ворот сада, я приветственно помахал ей и скорчил извиняющуюся гримасу:
- Кира, привет. Я снова к тебе, как к главной и несравненной спасательнице. Да-да, снова нужна помощь. У Насти сейчас обязательное занятие с эльфом, на которое одну я отпустить ее не могу. Но буквально только что мне позвонили и сказали, что нашелся эльфеныш. Да, тот самый.
Настя удивленно вскинула на меня глаза.
- Судя по всему, его похитили и неделю держали в плену. Нет, про его состояние я не знаю. По закону, допрашивать его могут только в присутствии психолога и инспектора по делам несовершеннолетних, и, видимо, он назвал мое имя.
Настя замахала руками, привлекая мое внимание, тыкнула себя в грудь пальцем, а затем изобразила шагающего человечка.
- Нет, Насть, одна ты точно не пойдешь к эльфу. Второй раз мы тебя вытащить уже не сможем. Ну как, Кир, сможешь подъехать к Педуниверситу? Да, минут через десять. Мы тебя на крыльце будем ждать. Спасибо, с меня – любое твое желание.
После того, как я убрал телефон, Настя сказала:
- Может, ты лучше сразу поедешь? Я и сама могу дойти до универа, там Киру и подожду.
Я улыбнулся:
- Не бери в голову, я тебя провожу. Извини еще раз, - и снова взялся за телефон.
Возможно, я поступал неправильно, но оставлять и дальше Максима, друга Лея, в беззвестности не хотел. Мальчишка извелся за это время, звонил мне каждый день, и сегодня его голос звучал особенно грустно, словно он уже и не ожидал увидеть эльфеныша.
- Макс, Лей нашелся. Пока не знаю, но скоро его увижу. Судя по тому, что он не в больнице, а в полицейском участке, со здоровьем у него все хорошо. Нет, тебе со мной нельзя, сначала я с ним поговорю, потом тебе отзвонюсь. Ага, до связи.
Кира подъехала вовремя, выскочила из машины и порывисто обняла Настю:
- Я так переживала. Рада, что ты справилась.
Моя девушка криво усмехнулась:
- Пока еще не справилась.
- Это ничего. Ты точно разберешься с эльфийской дрянью. Не бойся, пока я рядом, этот старикан ничего тебе не сделает.
Я с улыбкой наблюдал, как напряжение уходит с Настиного лица. Кирина решимость и уверенность в себе помогали гораздо сильнее, чем мои утешения.
- Кира, в деревне эльф начал шипеть на непонятном языке, и чуть ли не мгновенно вогнал Настю в транс. Будь внимательна.
- Стан, - Кира толкнула меня в плечо, - езжай уже. Потом расскажешь, как все прошло.
И я помчался в полицейский участок.