Текст на иврите: Гилель Кенигсберг. Автор перевода: Илья Елин
1. 22 июля 2014 г.
«Я собираюсь рассказать вам длинную историю, которую я держу в себе практически с первого дня нынешней военной операции.
Многие мои друзья, называющие себя «левыми», не ленятся рассказывать мне о преступлениях израильской армии и о «гуманитарном Холокосте», который мы устроили палестинскому народу.
Одна дамочка, чье имя я не стану называть, даже отреагировала на мой сегодняшний пост, в котором я поливаю грязью ХАМАС (возможно, там не все верно), такими словами: «в сети и так полно яда».
Так вот, в сети недостаточно яда, поскольку моя ненависть к ХАМАСу вызвана не только ненавистью ХАМАСа ко мне, она вызвана тем, что они делают как раз со своим собственным народом, которому и так приходится тяжко из-за жизни в Газе.
ХАМАС превратил жизнь жителей Газы в ад на земле. ХАМАС растоптал их права, их достоинство, превратил их в пушечное мясо и «живые щиты», ХАМАС не дает им покоя и заставляет подчиняться своей воле. Горе тому, кто сопротивляется.
Так как можно утверждать, что ХАМАС представляет жителей Газы? Это не так! ХАМАС превратился в чудовище, которого в Газе смертельно боятся! Да, не меньше, чем они боятся сионистского врага.
Откуда я это знаю? Об этом вы сможете прочитать в моей истории, к которой я сейчас перейду. Хотите – верьте, хотите – нет, но я не желаю смерти жителям Газы, поскольку они тоже люди, а желать человеку смерти – это ужасно.
Так что перед тем, как начинать гнать пургу о «бойне, устраиваемой израильской армией в Газе», помните, что у жителей Газы не один враг, а два, и из этих двух более жестоким является ХАМАС.
С Баширом я познакомился в Лос-Анджелесе, на выставке в честь 90-летнего юбилея «Харли Дэвидсон» [1993 год – прим. пер.]. На мне была майка с надписью на иврите, и я заметил человека, который смотрит на меня со странным выражением лица. Я уже не помню, как между нами завязался разговор; когда он назвал свое имя – Башир – была какая-то первичная отрицательная реакция, но когда разговор перешел в область любимых нами обоими мотоциклов, он стал постепенно раскрываться еще и еще.
Он приехал туда из Газы, из Шуджаийи (почему-то у нас ее вечно называют Саджайя), много лет работал на стройках в Израиле и накопил денег на обучение, чтобы получить диплом инженера-электротехника. Уже два года живет в США, скоро заканчивает учебу. Еще он рассказал, что долгое время жил в Тель-Авиве, работал на стройках и в ресторанах. Как это обычно бывает у израильтян, мы вскоре обнаружили и общих знакомых.
Так у нас с Баширом завязались приятельские отношения. Время от времени мы встречались, чтобы перекусить вместе, так как алкоголя в рот он не брал. «Нельзя!» — говорил он мне, и я со вздохом принимал тот факт, что пойти выпить пивка с Баширом нет никакой возможности. Прошло не так много времени, и он познакомил меня с Фатан.
Фатан была родом из Вифлеема, из богатой семьи, которая сколотила свой капитал, как ни странно, на продаже сувениров христианским паломникам. Еще у них была маленькая гостиница. Зажиточная семья.
Фатан училась в Бир-Зейте, и приехала в Беркли по программе обмена студентами. Она была невероятно интеллигентной девушкой.
Странным образом, мне было забавно наблюдать, как Башир ухаживал за Фатан. Надо мной она подшучивала, и говорила мне, что я на самом деле тоже палестинец, я же из Палестины приехал…
К сожалению, настало время моего возвращения в Израиль. У нас остался телефонный контакт, не слишком плотный.
Башир был полон энтузиазма по поводу всей той атмосферы, что предшествовала подписанию соглашений в Осло.
«Ваш генерал Рабин – мужик что надо. Вот увидишь, он сделает что-то очень хорошее».
Я был полон сомнений, и ответил Баширу в том духе, что «поживем-увидим». Он оказался прав, и соглашения в Осло действительно были подписаны.
Через неделю после этого он рассказал мне с огромной радостью, что его брат приезжает в страну с людьми из Палестинской автономии, и что он возвращается в Шуджаийю.
«У меня есть сюрприз для тебя, – сказал мне Башир. — Мы с Фатан решили пожениться. Ее семья, конечно, не очень-то была в восторге, но иншалла [да будет воля Аллаха], все устроится». На свадьбу я приехать не смог.
В последующие годы он рассказывал мне о том, как отстраивают Газу, о первой беременности Фатан, о том, как ее родители щедро посылают им деньги на строительство дома и умоляют их уехать из Газы и переехать в Вифлеем, поближе к ним.
И тут наступила «Интифада Аль-Акса» [Вторая палестинская интифада]. Я позвонил ему, чтобы узнать как у него дела. Как ни забавно, я в этот момент стоял на полке бронетранспортера и смотрел на Рамаллу.
Тон у него был ни капли не дружественный.
«Эта ваша свинья Шарон, – сказал он мне тогда. — Он пришел, чтобы все разрушить».
Я не знал, что ответить, просто попросил его беречь себя. Он отговорился какими-то пустыми фразами и повесил трубку.
Наши беседы продолжались, но стали еще реже. Однажды в разговоре он сказал мне, что ему до смерти надоела Автономия и ее коррупционеры.
«Разъезжают тут на мерседесах, а мы… уалла, если бы родители Фатан не присылали нам деньги, мы бы сидели без еды. Я не работаю уже полгода, и в Израиле работать нет возможности. Эти шлюхи забирают все себе, но сейчас появился ХАМАС, он-то наведет порядок во всей этой коррупции. Я буду за них голосовать на выборах».
Я рассердился. Я сказал ему, что при всем моем уважении к ХАМАСу, они не вызывают у меня доверия, а только страх. Башир со мной не согласился. ХАМАС же религиозные, они честные люди, не то, что те свиньи из Автономии. Знаешь, сколько закята [подаяния] они раздают здесь людям? В одной только Шуджаийе всем старикам дома отремонтировали».
«Башир, – говорил я, — это все не даром, у них свой интерес».
Каждый остался при своем мнении, и Башир пошел голосовать за ХАМАС. В первые дни он рассказывал мне, как ХАМАС начал наводить во всем порядок, как они выгнали из Газы преступников (под преступниками он имел в виду людей ФАТХа, которые, безусловно, заслужили такой эпитет). И тут начались обстрелы «кассамами»…
Мне было тяжело разговаривать с Баширом, когда из Газы, из его дома, велись постоянные обстрелы Сдерота. Я заметил ему, что в Сдероте находятся гражданские лица, а он ответил мне: «Ну а чего ты хочешь? Вы же тоже по нам стреляете».
Постепенно звонки стали совсем редкими. В основном звонил он, и тут, после того как он долгое время не звонил, я решил набрать его сам. Сначала он не хотел в этом признаваться, но потом рассказал, что ситуация становится все хуже и хуже, и что люди ХАМАСа устанавливают в городе власть террора.
«Тут никому нельзя даже пикнуть», – он говорил шепотом, с болью в голосе.
В один из дней Башир позвонил мне, на этот раз он был по-настоящему в расстроенных чувствах. Он рассказал, что его старшего сына забрали в молодежный отряд ХАМАС, и все его попытки предотвратить это не увенчались успехом. Он поведал мне, что понимает, как им там промывают мозги, и что он не хочет, чтобы его сын стал шахидом.
«Я столько вложил в этого ребенка, всегда держал его подальше от всех местных малолетних подонков. У него отличные отметки в школе. Почему? Почему он хочет к ним?»
Операция «Литой свинец» была как гром среди ясного неба. Как обычно, в разговоре с Баширом я попросил его быть осторожным, рассказал ему, что израильская армия идет туда, чтобы раздавить ХАМАС.
Его ответ: «кулю мин Алла!» [все от Аллаха].
Я был в районе, расположенном относительно далеко от Шуджаийи, в Зайтуне, когда поступил звонок от Башира. В его голосе был испуг.
«ХАМАС у меня на крыше, – говорил он испуганным шепотом. — Танки сионистов тут все обстреливают. Еще немного, и приедет танк и долбанет мне снарядом прямо в дом».
«Беги оттуда! – говорил я ему. — Бери Фатан, детей и убегай в Зайтун. Там будет не так плохо».
«Я боюсь, – сказал Башир. — Люди ХАМАСа сказали нам, что если кто убежит из дома, он будет объявлен трусом и наказан… Я не могу».
Я пытался поговорить с какими-то знакомыми ребятами. Как ни смехотворно, я понятия не имел, какой из домов на той стороне мог быть домом Башира, а командиры в этом районе не могли взять в толк, чего от них хочет этот сумасшедший офицер-резервист, который талдычит о каком-то доме, по которому нельзя стрелять.
Операция «Литой свинец» подошла к концу, и в разговорах с Баширом начала появляться подлинная Газа, Газа во власти ХАМАСа.
Он рассказывал мне о людях, которые позволили себе сказать вслух, что здесь что-то не так, и исчезали посреди ночи. О новых законах, по которым в две новые большие тюрьмы, выстроенные ХАМАСом, засадили людей, виновных в «прелюбодеянии», «измене», или хуже всего, «пособничестве американцам или сионистскому врагу»
О том, как его сына заставляли участвовать в хамасовских стрельбищах. О том, как люди ХАМАСа насиловали девушек, которых потом бросали в тюрьму за «прелюбодеяние». О том, как девушку, идущую с непокрытой головой, могут побить палками прямо посреди улицы. О том, как люди ХАМАСа гоняют по городу на мотоциклах, лендроверах и мерседесах, украденных в Израиле, с дубинками в руках, и набрасываются на всех кого ни попадя, порой избивая людей просто забавы ради.
В ходе операции «Облачный столп» по дому Башира попали, крыша была разрушена. Сердце сжималось при мысли обо всем том имуществе, которое они получили в подарок от родителей Фатан: старинная мебель, редкие ковры.
Он рассказывал мне, что хотел отремонтировать дом, но нет бетона, весь бетон у ХАМАСа. Когда я спросил, зачем ХАМАСу столько бетона, он промолчал. Крышу он покрыл досками и гофрированной жестью.
«Однажды все наладится, машалла [по воле Аллаха], и я починю крышу как следует. Единственный бетон, который есть, доставляют через Рафиах по тоннелям, он стоит огромных денег. Но говорят, что скоро опять появится бетон».
Неделю спустя мне позвонила Фатан, она говорила со мной по-английски, как и всегда, но по голосу было ясно, что она в истерике.
«Они забрали его, – крич
