Пост в Лигу психотерапии.

Загайнов Р.М. Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

У психолога кроме опекаемого и почти всегда любимого спортсмена есть еще его наука, в голове всегда анализ происходящего, итоговое осмысление, формулирование психологических законов, иногда — открытия, будущие статьи и книги. И это остается с тобой навсегда, даже в том случае, если работа с человеком завершена. И пусть расставаться всегда грустно, а в отдельных случаях по-настоящему тяжело, но твой опыт еще более обогатился, то есть всё это было не зря. А тренеру после ухода ученика остаётся пустыня. В этом существенное различие.

Человек на пределе. Ещё один психологический феномен, совершенно не изученный «великой» наукой психологией. О кавычках и великой науке позднее. Изучать такого человека невероятно трудно, практически невозможно.

Во-первых, он не подпускает к себе никого, за исключением тех отдельных людей, кто решил эту невероятно сложную задачу — завоевать абсолютное доверие.

Во-вторых, как уже говорилось, он ушёл в себя, закрылся и даже на необходимый для дела диалог с самыми близкими людьми тратиться он не будет — ведь остатки эмоций ему надо сохранить для главного.

И в-третьих, как и какими методиками представитель психологической науки собирается изучать личность человека, стоящего иногда на краю гибели, а так и только так спортсмен-олимпиец оценивает своё возможное поражение. Ну что, — хотел бы я спросить у человека, пришедшего в спортивную команду с полным портфелем тестов, — что вы собираетесь узнать об этом человеке? Уровень его тревожности, например? На это я отвечу более чем ярким примером из тех же шахмат. Чемпион мира на протяжении уже пятнадцати лет Гарри Каспаров в этом тесте займёт одно из первых мест. Но это не значит, что он «тревожится» за судьбу пред, стоящей партии и боится конкретного соперника. Нет, имеет место другое — его реакция, реакция его нервной системы на предстартовую ситуацию, вот и всё! И ничего нового, используя данный тест, вы ему не скажете. А практически помочь ему тем более не сможете, хотя бы потому, что он близко к себе вас не подпустит. И в очередной раз такой психолог скомпрометирует науку, которую он представляет. Как это было совсем недавно, когда Станислава Георгиевича Ерёмина уговорили (целая бригада психологов) обследовать сборную России по баскетболу накануне чемпионата мира. Изучали они, естественно, то же самое — нейротизм, тревожность и т.п. — «Времени они у нас отняли вагон, — рассказывал мне главный тренер сборной, — но, главное, ничего нового мне они о людях не сказали. Всё это я знал и без этих исследований».

До боли обидно мне слышать о психологах подобное. Ещё больнее видеть несметное число преподавателей психологии, в своей жизни ни дня не работавших практическими психологами и передающих следующему за ними поколению знания, полученные из учебников, авторы которых тоже никогда не работали с живым человеком, и всё написанное ими — это фантазии, сочинённые за письменным столом. Только побывав в десятках и сотнях коллективах, дыша этой атмосферой, познав на себе ту атмосферу, которую создаёт лидер-диктатор, или лидер-демократ, или коллективное, мафиозное по сути и духу руководство, ты способен разобраться в сути этого явления, а также в том, как помочь человеку, тому же спортсмену во всех возможных психологических атмосферах.

У Антона Семёновича Макаренко я нашёл эти слова: «сдержанная воля» и сразу внёс в свою записную книжку. Именно «сдержанная», не проявляющаяся, как у людей диктаторского стиля, в постоянных криках, в резких жестах, в стабильно жёстком выражении лица.

А у психолога в его имидже воля должна быть обязательно завуалирована, не бросаться в глаза, быть «сдержанной». Но опекаемый психологом человек должен чувствовать и знать, что воля его личного психолога всегда на месте, всегда наготове, и она мгновенно будет призвана ему на помощь, усилит его в трудную минуту, а может быть, и спасёт.

Есть категория психологов, отстаивающих следующую свою позицию: в жизни психолог имеет право оставаться человеком. Этой точке зрения я дал бой на 1-й всесоюзной конференции по экзистенциальной психологии, обвинив таких психологов в неспособности и в нежелании работать над собой, над своими слабостями. Потому что судьба психолога — быть личным примером, и в связи с этим он не имеет права на всё чисто человеческое — горевать, скучать, печалиться, выглядеть недостаточно оптимистическим и, даже изредка, слабым. Таким он людям не нужен! И об этом необходимо предупредить всех тех, кто хочет избрать эту профессию повышенного риска.

(отстаивает позицию, что психолог - это судьба принципиальных, цельных, а не судьба умелых или судьба душевно щедрых)

Я вспомнил эпизод вчерашнего дня, когда после блистательной тренировки Лёша вышел из раздевалки, а я, увидев его, не смог спрятать улыбку. И сразу «получил» вопрос:

— Не рано мы начали улыбаться?

— У меня предчувствие, — ответил я ему.

— Всё только начинается.

— Это для непосвящённых.

Этот диалог я записал тоже, но не в блокнот для идей, а в личный дневник. Давно усвоил закон — фиксировать всё, что слышишь от спортсмена, и — всё, что говоришь ему. Затем при подготовке к новой встрече с ним очень полезно перечитать всё это и таким образом подготовиться к очередному диалогу, к очередному коварному вопросу, к проверке тебя как человека, на волю которого спортсмен хочет опереться в свою трудную минуту. Быть опорой— пожалуй, главное предназначение психолога!

Я давно понял, что задача номер один практического психолога, помогающего человеку, стать для него опорой, чтобы было ему за кого «держаться». Но чтобы быть опорой, надо обладать рядом личностных качеств. Каких? Драматург Алла Соколова, пишет о режиссёре Георгии Товстоногове: «Товстоногов обладал человеческой стабильностью, которой лишены многие лидеры. Они ведь все или пьют, или сходят с ума, или колются, а в Товстоногове было то, что от судьбы, — равновесие. Он не позволял себе разрушаться, рассыпаться — тоже уникальная черта. И по-этому люди рядом с ним могли чувствовать опору».

Всё верно, и психологу ни в коем случае нельзя, несмотря на возраст, на получаемые раны от поражений и прочего, становиться слабее, разрушаться, рассыпаться. Но не думаю, что это — от судьбы. Частично — да, но есть ещё самодисциплина, самоконтроль, а главное, всё-таки, любовь к тем, кого опекаешь.

Известный тренер попросила просто постоять рядом с её ученицей в последние минуты перед выходом на лёд.

— Просто встретьтесь с ней взглядом, — сказала она. И после её победы я услышал:

— Как мы с Вами рассчитаемся?

— Вы что, с ума сошли? — ответил я.

— И всё-таки? — настаивала она.

— Вы меня хотите обидеть, — такие слова произнёс я вслух, а сам подумал: за добрый взгляд денег не берут, он бесценен!

И навсегда остались в памяти глаза тех кто умолял о помощи, у кого нет психолога.

Главное оружие психолога —это любовь, — я это знаю точно. А даёт человеку способность любить Бог, больше никто не может это сделать. Вот что должен всегда просить у Бога психолог!

(за это его едва не предали анафеме, ибо пишет это человек советской эпохи)

Предательство профессии. С тех пор как я впервые задумался об этом, внимательнее стал наблюдать за поведением и имиджем своих коллег. И установил как факт: многие, можно сказать, большинство, выглядят поникшими, мрачными, даже — сдавшимися, прекратившими борьбу за победу над самими собой. И опять вечный вопрос: «Кто виноват?» Вся ли вина лежит на профессии? А если нет, то в чём вина субъекта профессии — психолога?

Убеждён, что возраст психолога в отличие, например, от профессии танцовщика не играет своей разрушительной роли. Более того, чем старше психолог, тем больше ему, его жизненному опыту доверяет пациент; «Не хватает седых волос», так обычно объясняю я молодым психологам причину их неудач в работе с людьми, тем более с теми, кто значительно их старше.

Внешность психолога — и об этой составляющей личности психолога я раздумываю не один год. Безусловно, кому дано от природы обаяние, неотразимость улыбки, тепло взгляда, тому много легче. А если ещё дан и голос, сам тембр которого ласкает слух, то шансов на успех у такого психолога неизмеримо больше. Вероятно, отсутствие внешних данных сыграло немалую негативную роль в судьбе психологов-неудачников. Я вижу их достаточно часто.

Профессиональное мастерство — его, это слагаемое, я определяю как стержневое, определяющее эффективность практической деятельности психолога. На первый план выходит иное: умение выслушать пациента, и не просто выслушать, а обязательно сопереживая, затем сформулировать безошибочный диагноз ситуации, а также тактику и стратегию решения проблемы.

Самое главное, самое решающее слагаемое успеха психолога, — его способность любить человека!

Много я видел, в том же спорте, достойных профессионалов, работавших поначалу вполне успешно. Они были вполне способны решать частные задачи, например, по оптимизации состояния спортсмена, ускоряющего процесс восстановления, и тому подобное, но если всё «профессиональное» не подкреплялось близкими сердечными отношениями со спортсменом, то такой специалист быстро исчерпывал себя и становился ненужным. Главное для любого человека, и не важно, кто он — великий спортсмен, или актёр, или человек обычный, — чтобы его любили!!! Человеку нужен человек! А затем уже массажист, врач, психолог. Это закон на все времена!

Но одна опасность подстерегает психолога на его пути. Любовь к людям имеет тенденцию к угасанию, и чаще это не вина, а беда человека: или ему было изначально мало дано любви, или он потратил её на свои переживания и сопереживания с опекаемыми. Вероятно, это вопрос судьбы. Каждому из нас, и психологи не являются исключением, дано определённое количество любви, или иначе — способности любить энное количество времени своей жизни. Надеюсь, мне ещё дано это время, время любви. Хотя с возрастом, а с некоторых пор я чувствую это, я не так охотно, как ранее, соглашаюсь работать с новым человеком. Ушла уверенность, что смогу его полюбить. Да и выдержать имидж победителя с блуждающей улыбкой на устах становится всё труднее. Всё чаще, выходя из дома, я приказываю себе: соберись и войди в свой лучший образ, на тебя будут смотреть люди!

— Имидж! Имидж! — надо повторять это слово всегда, когда на тебя смотрит хотя один человек, пусть даже совсем незнакомый. Помни — он оценивает тебя, оценивает восхищённо или осуждающе. А может быть, надо помнить об этом слове и тогда, когда нет никого рядом и себя оцениваешь только ты один! Судьба психолога — обычно я говорю себе эти слова.

(тут речь про эмоциональное выгорание и про то, как собственная истероидность помогает ему с ним справляться)

В большом спорте быть «победителем» — есть своего рода обязательная программа. В этом мире, как сказал Станислав Ерёмин, непобедители отсеиваются в результате естественного отбора.

Психологом-победителем, в отличие от спортсмена-победителя и даже тренера-победителя, быть неизмеримо сложнее, так как у психолога это должно обязательно сочетаться со способностью любить опекаемых людей. Например, Анатолий Кашпировский после быстрого убытия из сборной СССР по тяжёлой атлетике обвинил тренеров, которым не хватило, как он выразился, «уровня культуры», и по этой причине они не поняли и не приняли его.

На листе бумаги, лежащем рядом с моей подушкой, написано: в 7.45 разбудить тренера, в 8.00 — спортсмена, и в 8.15| мы выезжаем.

...Встретил он меня, точнее — не меня, а утро, в состоянии, похожем на ожесточение. И когда открыл мне дверь, даже не подумал замаскировать своё состояние. Я, немало чего повидавший на свете, даже оторопел. Сама воля в её жесточайшей форме смотрела на меня его глазами. Такими же были в дни перед боем и Анатолий Карпов, и Сергей Бубка. Вероятно, это особый вид «энергии естества», так бы я его определил, идущий из «звериного» нутра человека, чего у обычного человека в такой форме и в таком количестве быть не может.

И по пути на лёд я услышал только одну фразу, но это было то, что мне очень хотелось услышать:

— Спал хорошо, спасибо.

И вновь молчание, вплоть до начала разминки.

Лёша шнурует ботинки, а семнадцатилетний француз Брайен (уже неделю как приехавший из Парижа и тренирующийся по просьбе французской федерации у Тарасовой) молча встаёт и один уходит на лёд, чего раньше не было: он во всём копировал Лёшу и ходил за ним как ученик.

— Что с ним? — спросил Лёша.

— Заскучал по дому.

— Пусть привыкает.

— На сколько ты их старше, Лёша?

— На сто лет, — отвечает человек, в семнадцать ставший чемпионом мира среди взрослых.

И ещё дважды подряд повторявший этот подвиг.

https://www.youtube.com/watch?v=cWc0VJ48i7U

Алексей Ягудин Короткая программа на олимпиада в Солт Лейк Сити (2002 )

(продолжение в следующем посте)

Пост в Лигу психотерапии.

Загайнов Р.М. Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

...В машине он спросил:

— Татьяна довольна?

— Да, очень.

— Что-нибудь сказала?

— Сказала: лучшая тренировка!

...Он снова подъехал ко мне, и я сказал:

— Одна просьба, все оставшиеся тренировки должны быть проведены в состоянии абсолют

ной концентрации.

— Не отвлекаться на блондинку?

— Взглядом встретиться можно.

Наверное, лет двадцать назад я бы ответил спортсмену иначе. Но работая (это было три года) в баскетбольной команде тбилисского «Динамо» услышал однажды в процессе доверительной беседы от одного из ведущих игроков:

— В разминке изучаю зал, выбираю интересное женское лицо, даже стараюсь встретиться с

ней взглядом, и посвящаю ей матч.

Насколько же одинок спортсмен, когда выходит на поле битвы! Как мне его жалко и как я восхищаюсь им, когда вижу на баскетбольной площадке, на ринге или на льду великого бойца, нашедшего силы для своего очередного подвига!

(посвятить кому-то матч это m+ конечно же, ключевая идея "быть вместе")

И вот эта светловолосая девочка, с которой я «разрешил» Лёше встретиться взглядом, помогает нам тем, что приходит на все Лёшины тренировки и выполняет «функцию зрителя». Встречаясь с ней взглядом, Лёша получает некий импульс, который согревает и оживляет его. Спасибо ей за это! Но она будет тут же забыта, стоит нам сесть в машину и уехать в аэропорт, покидая Калгари навсегда. Полжизни все мы живём в своих фантазиях, в своём воображении.

...И снова Лёша прекрасно катается. Он буквально «звенит» — этот «звон» я всегда чувствую в спортсмене, когда он входит в идеальную форму. Но Татьяна Анатольевна тут же опускает меня «на землю».

— Вот когда он звенит, тогда и начинает срывать прыжки, — говорит она мне.

Но я не отвечаю ей, а издали, как ни в чём ни бывало, улыбаюсь Лёше. Но он всё чувствует и по пути в раздевалку спрашивает меня: «Чем она недовольна?»

— Лёша, ты должен быть к этому готов. Это имеет место всегда и называется «психоз тренера». Тренер начинает гореть, и твоя задача не заразиться. Поверь, от этого во многом будет всё зависеть.

«Осталось пять дней. Как долго!» — первое, о чём подумал я, ещё не открыв глаз. Снова, уже не в первый и не во второй раз, прокручивает моя память кадры тех Лёшиных тренировок, в конце той недели, когда он преодолевал своё сверхутомление, будто выключив из своего организма инстинкт самосохранения. Обычно, когда я вижу такое, два чувства соседствуют в моей душе — восхищение спортсменом и страх за него, за его здоровье, за его судьбу.

Но человек сознательно идёт на это, абсолютно веря в то, что насилие над собой необходимо. Почему? Я ищу разгадку этой тайны. Для простых смертных, не способных на такое преодоление, это бесспорно тайна. И, кажется, приходит верный ответ: такая суперработа, такое самоистязание создают запас прочности, без чего нельзя выходить на такой полигон, как Олимпийские игры, нельзя выдержать стресс Олимпиады. Без запаса прочности сил на борьбу с соперниками может просто не хватить.

Снова думаю о Лёше, о специфике работы со спортсменом экстра-класса. Много нового открыл я для себя, изучая спортсмена такого уровня в работе и в быту. Сегодня я, в частности, убеждён, что в основе деятельности системы тренер-спортсмен заложена не дружба и взаимная преданность, не союз двух творческих личностей и даже не объединение двух деловых людей, а совсем иное. Определяю я это одним словом — противостояние.

Противостояние двух личностей, иногда — сверхличностей, умеющих в этом противостоянии находить всё то, что обеспечит будущую победу!

Дело в том, что у спортсмена такого уровня всегда высочайшие требования ко всем, кому он доверил сегодня себя как личность, по сути дела — всю свою жизнь, полную кризисов и тревог. И ты, не важно кто — тренер, психолог или член группы психологической поддержки, должен и, более того, обязан этим особым требованиям каждодневно и ежечасно соответствовать! И держать, я хорошо это ощутил именно в предолимпийские дни, повторяю — каждодневно и ежечасно, экзамен перед этим человеком! Он хочет видеть тебя в эти сверхважные дни его жизни полностью отданным ему, преданным мечте о будущей победе, готовым ради него на всё, на любое сверхусилие! Если ты выдержал в очередной раз свой экзамен, то он всегда даст тебе почувствовать это: благодарным взглядом, тёплым словом, неожиданным сердечным признанием и даже исповедью.

И сейчас, на тридцать третьем году своей профессиональной деятельности в большом спорте я признаю: они правы! Слишком многое они ставят на кон, слишком серьёзным делом они заняты в своей жизни, и нам не дано не только пережить то, что переживают они, но даже не дано адекватно представить, как ему там одному на льду выполнять этот страшный прыжок в четыре оборота, который, я не сомневаюсь в этом, постепенно разрушает мозг человека. И что будет лет через десять — пятнадцать со здоровьем этих замечательных ребят — Лёши Ягудина и Жени Плющенко, — не знает никто. Не случайно бытует в среде фигуристов выражение: «если гостиница гудит, значит, одиночники закончили». Не случайно, это я слышал от многих, все одиночники или алкоголики, или голубые. Означает это одно: и сама деятельность (само фигурное катание с прыжками, выполняемыми практически на каждой тренировке), и сами фигуристы есть категория «особая», и нам — простым смертным — её не понять. Мы не знаем, и наука не знает, что происходит с мозгом человека, часами скользящего по льду. Кстати, тренеры считают, что доказательством исключительности (чужеродности) льда как среды обитания человека является то, что для воспитания выносливости именно фигуриста работа на земле и в воде оказалась бесполезной.

— Всё пробовали, — говорила Елена Анатольевна Чайковская в разговоре на эту тему, — и плавание, и бег, и — никакого результата. Только на льду можно этого добиться.

Я вспомнил, как в первый же день моего пребывания в Америке Лёша после тренировки спросил меня: «Можете разгрузить мне голову?» Помню, я удивился тогда: почему — голову, а не ноги? Даже мне, прожившему в спорте жизнь, это было внове. Позднее я не раз слышал от Лёши: «Устаёт голова, а не ноги». И вероятно, эта усталость приводит к спиртному как к целителю и верному помощнику. А мы, помощники спортсмена, пока не научились конкурировать с этим соперником, не умеем сделать с мозгом то, что умеет он. На сегодня «непобедимый чемпион».

И я решил сейчас, перед Олимпиадой не тратить ни время, ни силы на перевоспитание Лёши в этом вопросе.

— Вы что, разрешили ему бокал красного вина? — не так давно сердито спросила Татьяна

Анатольевна.

— Да, — кивнул я. И только. Было это на январском чемпионате Европы. Почувствовав, что

в гостинице что-то затевается, я попросил Лёшу: «У меня одна просьба: ограничься красным вином!» Потом Лёша скажет мне:

— Понимаете, в том-то и дело, что надо напиться до конца, до опьянения, когда падаешь в

постель и вертолёты перед глазами летают. У Вас что, никогда не было вертолётов перед глазами, ни разу? — искренне удивился он.

— Извини, — ответил я ему, — не было.

Пора признать: спорт высших достижений превратился сегодня в испытательный полигон по выживаемости человека. И наши герои, вроде такие же люди, как мы, постоянно рискуют своим здоровьем и более того — жизнью. Признаюсь, становится всё труднее сдерживать слёзы, когда в очередной раз сообщают о гибели пусть совсем незнакомого мне спортсмена.

Я из поколения, где воспитывали идолопоклонничество, и это, быть может, сыграло решающую роль как в моём личностном развитии, так и в выборе мною жизненного пути. Всегда было во мне восторженно-трепетное отношение к ним — героям спорта, желание походить на них, знать о них как можно больше и даже (это было в тех детских мечтах) подружиться с ними, стать им полезным, а в идеале — необходимым. Личность великого спортсмена притягивала и притягивает меня и сегодня как магнит огромной силы.

Максим Опалев — герой моей сегодняшней профессиональной жизни, одиннадцатикратный чемпион мира, как трагедию переживший серебряную медаль Олимпиады в Сиднее. Мою симпатию он вызвал сразу, когда непрофессиональной журналистке ответил: «С какой победой? Вы что, смеётесь?»

Наши номера по соседству, и по несколько раз в день он заходит ко мне, просит сделать ещё один сеанс, или садится в кресло и берёт что-нибудь почитать, или задаёт свой очередной вопрос. Чаще всего он говорит о двадцать восьмом августа. Это — финал в Афинах. Его ждёт встреча с двухкратным олимпийским чемпионом немцем Дитмаром, кому он проигрывает в последние годы.

— Рудольф Максимович, для меня сейчас главное в жизни двадцать восьмое августа.

— Задание понял, — спокойно отвечаю я, — двадцать восьмого августа ты будешь в

полном порядке.

— А вдруг я не засну ночью?

— Заснёшь, я обещаю! Буду всю ночь рядом с тобой. Буду контролировать твой сон.

— А спать не будете?

— Ради дела, ради тебя не буду. Не впервой! Не только для тебя, для всех проблема

заснуть в последнюю ночь. Но, скорее всего, посплю на полу, рядом с твоею кроватью. Мне не привыкать. Но то, что ты будешь спать, можешь не сомневаться.

...На другой день тема та же — о двадцать восьмом.

— Вот Вы сегодня высоко оценили мой контрольный заезд. Но вчера я был спокоен и ночью полноценно спал. А если бы вчера было двадцать седьмое августа?

— И двадцать седьмого у нас всё пройдёт гладко. Распишем день по часам, будем всё

время вместе и проведём день идеально.

...И в последующие дни в каждой беседе он заговаривал о «двадцать восьмом». И даже я стал опасаться и Дитмара, и встречи с ним на предстоящем чемпионате Европы, и этого дня — двадцать восьмого августа.

Я оглянулся в своё прошлое, на этот раз за помощью, и вновь увидел Владимира Спиридоновича Майсурадзе — тренера грузинских борцов и услышал его слова: «Бросай смелее, я отвечаю!» В ближайшей беседе о «двадцать восьмом» Максим услышал от меня:

— Двадцать восьмое августа я беру на себя. Ты же знаешь, этих двадцать восьмых чисел

было в моей жизни столько!.. И мои спортсмены всегда побеждали!

Вечером этого же дня я услышал, как Максим кричал кому-то по телефону: «Рудольф Максимович сказал, что берёт всё на себя!» И облегчённо смеялся!

И больше пока (а сегодня шестое июня) к «теме № 28» (так я её называю сейчас) он ни разу не возвращался. А совсем недавно на чемпионате Европы Максим разгромил Дитмара на двух дистанциях.

И теперь, а в этом и специфика практической психологии, я как психолог могу конкретно ничего больше не делать.

А должен одно: быть во всех последующих очных и заочных (по телефону) встречах и беседах тем же — уверенным в спортсмене, внешне спокойным и беззаботным, всё взявшим до двадцать восьмого августа включительно на себя и ожидающим этого страшного для спортсмена дня с радостью и нетерпением. Я давно сформулировал положение: ничто так не объединяет психолога и спортсмена, как мечта о победе!

Лишь иногда, совсем редко Максим повторяет:

— Рудольф Максимович, но двадцать восьмого числа Вы должны быть со мной!

После ужина всегда с Максимом гуляем, и тему для разговора находим легко.

— Не пойму лыжников, — говорю я, — готов понять штангистов, там есть магия победы над железом! Ты согласен? Хрупкий человек, состоящий из мышц и костей, суставов и

связок, поднимает железо, иногда превосходящее личный вес штангиста в два-три раза!

Но в чём находят кайф лыжники — не пойму. Сплошное страдание! Один мазохизм.

— Как и велосипед, — говорит Максим.

— Нет, — возражаю я, — с велосипедистами я работал, и они мне многое объяснили. В велосипеде есть магия скорости. И есть магия в боксе, магия смертельного боя один

на один на ограниченном канатами пространстве.

Оба задумались и идём в молчании. А магия гребли, в чём она? — думаю я. Никогда не задумывался об этом, и соревнования по гребле практически не смотрел. Не мой мир — говорил я себе и переключал программу телевизора. И вот жизнь привела меня в этот мир, и один из его представителей сегодня стал одним из самых близких мне людей. Я спрашиваю его:

— Максим, а вот твоя гребля? В чём её магия? В чём прелесть, которую ты чувствуешь как никто другой?

Он остановился, смотрел вперёд, вдаль, и улыбка вдруг украсила его лицо. Жестикулируя и тщательно подбирая слова, Максим заговорил. Но смотрел не на меня, а туда же, в ту же даль.

— Атака веслом с последующим полным слиянием с каноэ, водой и природой!

— Как ты сказал! — восхищённо прервал я его. — Атака веслом! Прекрасно!

А он вновь заговорил. Глаза горели, улыбался.

— Да, стоишь на колене, а вода внизу, под тобой, чистейшая как зеркало! Стоишь

над ней, и ты атакуешь!

— Атака веслом! Это ты придумал?

— Да! — смутился он.

— Гениально! — восхитился я.

...Вернувшись поздно вечером к себе в номер, я ещё долго не ложился. Вспоминал наш разговор и записал каждое слово Максима в свою записную книжку.

Может быть, человек и идёт на всё это ради только одного — выдержать, преодолеть, победить, улыбнуться самому себе и ещё более высоко оценить себя — человека!

Познать и понять магию незнакомого дела и чужого мира — одна из обязательных профессиональных задач психолога.

«Чем ты "отравлен"?» — давно включил я этот вопрос в число тех, которые задаю спортсмену при знакомстве с ним. Каким явлением жизни, музыкой, охотой к перемене мест, женщиной или мужчиной, стремлением к победе и славе?

А чем он — наш ребёнок — будет «отравлен» в своей будущей деятельности, в главном деле своей жизни: карьерой, материальными стимулами или самим творческим процессом? В чём его предназначение, в чём он талантливее других, в чём преуспеет, победит?

Не в этом ли главная задача нас — родителей и воспитателей всех мастей в диапазоне от детского сада до аспирантуры? Не в этом ли наша святая ответственность, наш долг? Не за это ли с нас потом обязательно спросится на главном Суде — кого мы оставили после и вместо себя?

Но и сегодня Лёша такой же, ушедший в- себя, не реагирующий на сигналы из внешнего мира. Эта картина знакома мне, и я, в отличие от Татьяны Анатольевны, не паникую. А она терзает и терзает меня вопросами.

— Что с ним? — спрашивает она.

— Просыпался этой ночью двенадцать раз. Но это нормально.

— Нормально?

— Нормально.

— Вы на меня не обижайтесь. Скажите: «Таня, надо так!» И я буду так! — Но наш Лёша всё чаще посматривает на нас, и я говорю:

— Лучше вернитесь на своё место, а то он думает, что мы выясняем отношения.

— Хорошо, я пойду. Я Вас люблю.

— Я Вас тоже.

...Ужинаем за одним столом с прыгунами с трамплина. И вновь я узнаю много нового:

— У нас кто не пьёт, тот не прыгает, — говорит олимпийский чемпион в этом виде спорта.

Татьяна Анатольевна отвечает ему: «Значит, не зря в шести видах спорта введён допинг-контроль на водку».

— А какие это виды? — спрашиваю я.

— Те, где присутствует страх, — отвечает мне олимпийский чемпион.

— ...Всё-таки что с ним? — первое, что спрашивает Татьяна Анатольевна, когда мы остались

одни.

—Думаю, что за сорок восемь пустых часов он всё обдумал, передумал, а этим выходные и опасны. И понял, что пошли самые страшные в его жизни дни — ожидание старта. И ещё он оценил всё сделанное за это время — весь свой адский труд, и все свои болячки, и голод, и суммарное утомление, и одиночество — и испугался... не выиграть Игры, а ведь он всё сделал для победы!

Это тот случай, когда человек на пределе! И сейчас у него одна задача, даже сверхзадачa - выдержать оставшиеся дни без потерь, то есть не заболеть, не переработать и в то же время не недоработать. И ещё — где взять эмоции, ведь в вашем виде они необходимы.

Поэтому он и ушёл в себя, перестал улыбаться и реагировать на шутки, бережёт «последнее». И даже «спасибо» после сеансов перестал говорить, чего раньше никогда не было. Но я не обижаюсь. Сейчас, дорогая Татьяна Анатольевна, нам надо забыть о себе. И не говорить ни одного лишнего слова!

Наш главный тренер тоже уходит в себя, рассматривает свои ладони, потом подводит итог услышанному, и тон её самый решительный:

— Да, пора заткнуться!

(продолжение в следующем посте)

Пост в Лигу психотерапии.

Загайнов Р.М. Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

Все эти годы я опрашиваю опекаемых мною спортсменов по ключевым моментам психологической подготовки к старту, в частности, задаю вопрос: «Что необходимо обеспечить в своём со¬стоянии в первую очередь?»

Первым опрошенным был гроссмейстер Виктор Корчной — с ним я начинал свой путь в шахматах, и он ответил: «Главное — быть свежим!» Среди опрашиваемых мною в последующие годы были и футболисты, и гимнасты, и боксёры, и все другие, и ответ был таким же: «Свежесть!» — вот о чём мечтает спортсмен, вот что мы должны и обязаны помочь обеспечить ему в такой день, когда решается его судьба. А на Олимпийских играх и подавно!

И вспомнил я в этот момент Лёшу, его состояние, в котором есть всё, исключая ту самую, на вес золота «свежесть». И осознал всю сложность стоящей перед нами, перед всей нашей группой задачи. И понял, что сейчас можно забыть ту прекрасную по отдаче работу Лёши на прошедшей неделе, забыть то, что я оценивал не менее как подвиг. А думать о другом.

Да, он преодолел саму нагрузку, он решил задачи укрепления выносливости и ещё целый ряд задач подготовки. Но сегодня, за семь дней до отъезда «туда», он предельно утомлён.

Вот о чём, о «свежести» — стало ясно мне сейчас — надо думать сегодня. И я пошёл в номер к Татьяне Анатольевне.

Она лежит под пледом, греет опять напомнивший о себе позвоночник.

Спрашивает:

— Что с ним?

— Думаю, всё идёт как надо. Он интуитивно выбрал этот вариант жизни — ушёл в себя, отдалился от всех и от нас в том числе, бережёт энергию.

— По глазам вижу, что он ничего не ест.

— Завтракает.

— Одного завтрака мало. Вы должны ему сказать.

— Нет, ничего говорить не надо. Сейчас опасно любое давление. Он делает в эти последние

дни главную работу — собирает в одну сумму все слагаемые будущей победы. Так же ведут себя все великие, тот же Серёжа Бубка.

— Какие слагаемые? — спрашивает она.

— Прыжки и их качество, а это для него главный критерий готовности. Плюс выносливость — уже не задыхается. Кстати, он бегает после ужина, нам об этом не говорит. Ещё один плюс — вес, весит всего шестьдесят восемь. Ещё плюс — полная концентрация, ни на что постороннее неотвлекается. И ещё один плюс — фарт, отказался выпить в выходной.

— Отказался? — Она искренне удивлена и спрашивает: — И что сказал?

Сказал: не буду.

— А что это значит?

— Значит, хочет заслужить поддержку у Бога, не хочет грешить.

— Дай Бог! — говорит Татьяна Анатольевна и садится.

— Мне даже лучше стало. Идёмте, папаша, в бар. Нам-то можно выпить!

— Ни в коем случае, — отвечаю я, — на фарт мы тоже влияем.

— Ну, тогда — кофе.

Сидим лицом к лицу. И я рассказываю:

— Он изменился. Раньше отказывался воспринимать информацию о других спортсменах, а вчера предельно внимательно выслушал рассказ о Тигране Вартановиче Петросяне, который за три года отбора к матчу с Ботвинником ни разу не нарушил режим и даже в новогоднюю ночь отказался от шампанского. И потом, когда его спросили:

— Ну неужели бокал шампанского помешал бы Вам стать чемпионом? — он ответил:

— Наверняка нет. Но я должен был знать, что сделал всё!

— Это точно, — говорит она, — сделать надо всё! — Потом спрашивает:

— А что ещё он говорит?

— Ничего не говорит. Мы всё делаем молча.

Только: «Доброе утро» и «Спокойной ночи». Татьяна Анатольевна, Вы мне дали добро «на советы», этот, я обещаю, будет последним.

— Давайте, давайте, папаша. Я же сказала, что слушаюсь.

Нельзя в анализе опережать его. Нельзя слух раньше, чем это сделает он, оценивать его работу. Сейчас, в эти последние и решающие дни подготовки спортсмен находится во власти самоанализа и сбивать его с его точки зрения нельзя, даже если мы правы. Этому меня научили тренеры по прыжковым видам лёгкой атлетики, а есть мнение, что они превосходят всех других.

— А что же делать? — чуть повысив голос, спрашивает она.

— Ждать, когда он подъедет и скажет: «Мне кажется...» или «Я думаю...»

— А для чего тогда мы стоим там, у борта? — ещё громче спрашивает она.

— Чтобы следить за ним неотрывно — для него это крайне важно, он хочет видеть наше предельное внимание. И одобрительно кивать, иногда — улыбаться, показывать удовлетворение и даже радость в случае удачных прыжков. Это и есть функция «человека за бортом». Другие наши функции спортсмену сейчас не нужны.

Записываю это, сидя за бортом, а на льду Лёша, и прыгает он после 48 часов отдыха безошибочно. И я заготавливаю фразу, которая точно отразит то, что есть, и то, что примет спортсмен.

— Машина! — скажу я ему. И через пару секунд добавлю:

— Безошибочно работал!

И обниму. Давно я не обнимал его! Целых два дня!

Он уходит в душ, а я читаю интервью с тренером Николаевым, в котором тот утверждает, что эмоции могут мешать фигуристу, что, будучи в плену у них, фигурист часто ошибается в прыжках, особенно в сложных.

В машине принимаю решение поднять эту тему:

— Ты был абсолютно сконцентрированным, без эмоций. То есть была гармония спортсмена и художника. Может быть, в этом и есть ключ к безошибочности твоего катания?

— А как же вторая оценка? — отвечает он. — Ведь я имею преимущество благодаря ей.

— А ты и так красивее всех. Как сказала Татьяна Анатольевна: есть такое понятие, как красота жеста.

— Может быть, — соглашается он.

— Но главное, я убедился сегодня, что мы всё делали правильно, создан запас!

В ответ он ворчит (но видно, что доволен):

— Я так готов должен был числа восьмого.

— А ты ещё не готов! — решительно заявляю я. — Готовы прыжки, а над функцией ещё работать и работать!

— Я Вам четырнадцатого скажу.

Осталось шесть с половиной дней (как долго!) Но это не значит — тринадцать тренировок. Идёт самая последняя неделя, неделя «без науки». Может быть — тринадцать тренировок, если они будут нужны, но их может быть и десять, а может быть и шесть, по одной в день. И зависеть это будет, как упоминалось, — от искусства тренера и интуиции спортсмена.

Но Татьяну Анатольевну я ещё не во всём убедил. Тренер, и в этом я убеждался многократно, всегда боится недоработать. И часто, находясь в состоянии предстартового мандража и даже — психоза, готовит к соревнованиям себя, а не спортсмена.

Сейчас передо мной две задачи —убедить тренера в том, что спортсмен уже готов к соревнованиям и нагружать его не просто нежелательно, а даже опасно. И задача вторая — оберегать спортсмена в процессе последних тренировок от эмоций тренера, от придуманных обид, выяснений отношений и других признаков психоза. Помню нашу встречу с Еленой Анатольевной Чайковской. Было это в Москве, на стадионе «Динамо», где футбольная команда, с которой я тогда работал, проводила предматчевую тренировку, а Елена Анатольевна шла к себе на лёд. Мы поздоровались, и она спросила:

— Что делаете здесь?

— Оберегаю спортсменов.

— От кого?

— От тренера и от жён.

— Правильно! — согласилась она. — Только от жён надо оберегать всегда, а от тренера иногда.

Поэтому я и вспомнил эту встречу. В эту последнюю неделю, и в этом её важнейшая специфическая особенность, необходимо оберегать спортсмена от всего, что может оказаться помехой формированию его итоговой высокой самооценки проделанной работы, а значит — и уверенности в себе и в своих возможностях.

...Через пять минут я снова постучу в дверь его номера, и мы поедем на вторую сегодняшнюю тренировку. Слово «машина» ему понравилось. Это было констатацией того, чего фигурист в общем-то и добивается — выполнять эти трижды и четырежды проклятые прыжки автоматически, не включая нервы и мозг, как машина. И сейчас, когда я войду в его номер, чтобы разбудить, поднять и мобилизовать на вторую тренировку, я обращусь к нему иначе, не по имени. — «Машина марки «Ягудин», — скажу я, — ты чего разлёгся посреди рабочего дня?» Или пошучу как-то иначе, но первые три слова будут сохранены. Я надеюсь, он улыбнётся.

Слова-образы имеют реальную силу, если ими умело распоряжаться. Они могут дать импульс желанию бороться, да и просто — жизненному настроению. А это немало!

(продолжение в следующем посте)

По факту, Загайнов делает массаж своим спортсменам в течение часа перед сном, под трансовую музыку, помогает в трансе расслабиться, - он лекарство от их бессонницы. А суть психотерапевтических вмешательств, описанных автором это эриксоновский гипноз. Спортивная специфика здесь в том, чтобы делать это с учётом графика тренировок и отношений в микрогруппе спортсмен-тренер-сборная.

Пост в Лигу психотерапии.

Загайнов Р.М. Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

Ох, этот выходной! Голова переполнена воспоминаниями. И не знаешь — хорошо это или плохо. Всего неделю назад, перед началом последней сверхнагрузочной недели я сознательно пошёл на тяжёлый разговор со спортсменом (а Лёша в тот момент просил ещё один день отдыха):

— Ты не готов к Олимпийским играм! — заявил я ему. — Ты задыхаешься, ты ни разу во всех

пяти турнирах, где мы были вместе, не откатал уверенно произвольную программу!

— Я так не привык тренироваться. Я всегда отдыхал после трёх рабочих дней, — парировал Лёша.

Но я продолжал наступление:

— То, что я видел, тренировкой назвать нельзя, ты жалеешь себя. Поверь мне, отменим завтра тренировку — всё пойдет кувырком.

Лёша молчал и готовился, я видел это, заявить мне нечто категоричное. И я услышал:

— Рудольф Максимович, я это хотел сказать Вам ещё в Ленинграде, когда мы поссорились.

Вы отвечаете за психологию, а мы с Татьяной Анатольевной за тренировочный процесс.

Но на такие заявления у меня подготовлены ответы, и за это я благодарю свой многострадальный опыт и всех тех, кого я не только опекал, но и у кого многому научился. И вчера на Лёшину фразу: «Опять про Бубку будете рассказывать?» — я не раздумывал ни секунды: «Да, потому что ты пока по сравнению с ним жалкий любитель!»

И сейчас я не помедлил и секунды:

— А это, чтобы ты знал, связано одно с другим весьма тесно. Уверенность — это психологическое понятие?

Я держал паузу, он молчал.

— Да или нет? — чуть повысив голос, спросил я.

— Да, — ответил он.

— Так вот, воспитать её можно не психологическими разговорами, а только работой!

— Ну ладно, завтра в семь пятнадцать, — угрюмо произнёс он и направился к двери. И, выходя из моего номера в коридор, пробормотал (но достаточно громко, чтобы я расслышал):

— Все всё знают...

...И разговор с Татьяной Анатольевной (была уже глубокая ночь). Она выслушала мой отчёт о прошедшем дне, в том числе слово в слово последний разговор с Лёшей и сказала:

— Вообще-то, мой папа говорил, что надо считаться с желанием спортсмена.

Она не в первый раз привлекает Анатолия Владимировича себе в союзники, и с этим я считаюсь. Но не сегодня.

— Татьяна Анатольевна, наш спортсмен не готов к соревнованиям. С этим Вы согласны?

— Хорошо, берите это на себя. Но помните — мы так никогда не тренировались.

— Татьяна Анатольевна, на последнем этапе подготовки спортсмен должен чувствовать, что

его воле противостоит воля тех, кто с ним работает. А воли тренера он не чувствует, Вы готовы идти на поводу его состояния.

— Но у него разладится четверной прыжок, а надо неделю, чтобы его восстановить.

— Не разладится! Вот увидите! И есть ещё один закон — спортсмена нельзя жалеть, в этом случае он сам себя будет жалеть, и тогда конец.

— С этим я согласна, — подвела итог великий человек и великий тренер.

И последняя тренировка этой жестокой недели, четырнадцатая подряд, без единого дня отдыха. После утренней (тринадцатой) тренировки, делая ему свой сеанс и видя его лицо вблизи, не выдерживаю:

— Насчет вечерней тренировки реши сам.

Ответ был мгновенным:

— Буду тренироваться!

И вот мы поднимаемся по ступеням лестницы нашего катка, и с мукой в голосе он произносит:

— Если бы Вы знали, как я устал от фигурного катания! Всё время одно и то же!

И волшебно катает всю «короткую». И Татьяна Анатольевна вытирает слезы, отвернув от меня своё лицо.

А я пять минут назад, поняв, что он собрался ещё раз откатать целиком «короткую», и увидев ещё более побледневшее его лицо, сам испугался и готов был сломаться, но что-то остановило меня. Не мой ли опыт в других видах спорта, где ребята перед Олимпиадами «пахали», порой теряя сознание?

И когда он начал прокат «короткой», я вновь услышал Татьяну Анатольевну:

— Вы берёте это на себя?

И снова ответил: «Беру!»

...Идём в раздевалку, и я произношу заготовленную фразу:

— Так ты никогда не прыгал!

— Вроде да, — с улыбкой отвечает он.

Сидим в раздевалке (как-то он сказал: «Если я не посижу после тренировки...»), и идёт наш разбор полётов:

— Ты преодолел усталость, а не сдался ей! Вот что было самым ценным сегодня!

У него нет сил отвечать, я вижу это. И также вижу, что он готов слушать и дальше. И говорю:

— А если бы ты ещё и завтра потренировался!.. Но сейчас он находит силы, и я слышу:

— И сегодняшнее было лишним.

22.00. Стук в дверь, и я счастлив видеть его улыбку. Шутливо-требовательно он спрашивает:

— Здесь готовы отмассировать мою голову?

Короткое объятие, и он уходит. Уходит в выходной! И целые сутки будет смаковать радость преодоления, а не горечь поражения от усталости, что имело бы место в случае отмены тренировок в связи с этой самой усталостью, то есть по причине слабости его личности. И послепослезавтра, после 48 часов отдыха на этот ненавистный лёд он выйдет более сильным, на порядок сильнее, чем это было 48 часов назад.

Ох, эти выходные! Ещё лет двадцать назад, работая в футболе, я обратил внимание на то, что к концу выходного дня люди не выглядят отдохнувшими и беззаботными, а наоборот — утомлёнными и озабоченными. А помогли раскрыть суть данного, на первый взгляд, загадочного явления вечерние доверительные беседы с футболистами, которые я обязательно провожу и в выходные дни. Оказалось, что если все 24 часа спортсмен был предоставлен сам себе, если в течение дня ему не были предложены какие-либо мероприятия, пусть даже такие, как посещение кинотеатра, то к концу дня эмоционально он сникал, а его мысли погружались в проблемы личной жизни, не имеющие отношения к спорту. В тренировках он на время их «забыл». А сегодня вот получил возможность вспомнить и сник, впал в тоску.

Интересно, что первый рабочий день после выходного, как правило, бывает тяжёлым.

И всегда возникает вопрос: а нужен ли вообще выходной?

— Не нужен! — категорически утверждает тренер по велоспорту Александр Кузнецов. В его велоцентре, где были воспитаны такие суперзвёзды, как пятикратная чемпионка мира Галина Царёва и двукратный олимпийский чемпион Вячеслав Екимов, в рабочем плане, расписанном на год вперёд, из 365 дней ни один не был выходным. Лишь 1 января отменялась утренняя тренировка.

И Борис Беккер в свои лучшие годы, когда он вёл абсолютно профессиональный образ жизни, приезжал на корт в воскресный день и в одиночестве (я выполнял роль тренера) пробегал пяти-километровый кросс, а затем не меньше часа работал — не купался, а плавал — в бассейне.

И ещё один великий профессионал Дражен Петрович тренировался 365 дней в году. Однажды после победной игры на Кубок европейских чемпионов он так ответил на вопрос: «Что будете делать завтра?» — «То же, что после любой игры: кросс 8 километров и 500 бросков по кольцу».

Какой смысл вкладывает в решение — не иметь выходных — выдающийся спортсмен? А оно, его решение, даже не должно обсуждаться! Его мы, простые смертные, имеем право только исследовать!

Результат моего исследования: в данном случае человек, каторжно нагружающий себя каждодневно, уничтожает (на корню) в своём сознании установку на выходной (!).

Нет в его сознании, как нет и в жизни, дня, свободного от нагрузки. И нет ожидания такого дня, а значит, нет такого феномена, как суммирование утомления, что обычно имеет место у всех тех, у кого «установка на выходной» обязательно «живёт», и он ждёт этого дня, уставая при его приближении всё больше и больше.

В 23.00 я вышел на балкон, куда выходят наши окна, и бесшумно подкрался к Лёшиному окну. И увидел его, склонившегося над компьютером. И облегчённо вздохнул. И сразу набрал номер Татьяны Анатольевны. Сказал только два слова: «Спите спокойно». А сам открыл свой дневник, ежедневно заполняемый мною уже сорок лет.

...Ползёт второй выходной день — время будто остановилось. Но есть дело, и дело очень серьёзное, сверхсерьёзное. До отъезда в Солт-Лейк-Сити, а он запланирован на восьмое, остаётся неделя. Что это такое — последние семь дней? Со многими великими профессионалами спорта обсуждал я суть данного феномена, и практически все они мыслят примерно так: в последние дни перед стартом никакой науки нет и быть не может!

Привожу высказывание очень крупного тренера по боксу Владимира Лаврова из Волгограда: «Последняя неделя — это искусство тренера и интуиция спортсмена».

Задача вывести спортсмена на пик формы в нужное время архисложна. Её сложность определяется тем, что тренеру, всем его помощникам и самому спортсмену необходимо в конечном итоге совместить такие несовместимые понятия, как преодоленные сверхнагрузки, без чего невозможна высокая самооценка готовности, и в то же время свежесть. Именно «свежесть» лежит в основе адекватного психологического состояния, в частности, такой важнейшей его составляющей, как желание соревноваться, жажда борьбы и победы. И именно она говорит о том, что у спортсмена есть запас сил!

(продолжение в следующем посте)

Пост в Лигу психотерапии.

Загайнов Р.М. Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

В последние две недели до олимпийского старта происходило то, что можно назвать одним словом «психоз». За завтраком Лёша говорит мне: «Это вся моя еда на сегодняшний день».

Я молча соглашаюсь. Соглашаться во всём — самый правильный стиль поведения сейчас, когда уже ярким пламенем бьется в его сознании, в каждом нерве и в каждой мышце тот самый олимпийский огонь, главный старт в жизни каждого настоящего спортсмена. К Солт-Лейк-Сити Леша шёл семнадцать с половиной лет, пожертвовав в этом долгом пути фактически всем, что есть в жизни обычного человека.

После тренировки мы идем к нашей гостинице, и Лёша говорит: «Что за жизнь у меня, Ру-дольф Максимович? Голеностоп болит, колени болят, пах болит, плечо болит...»

Я решаюсь прервать, а может быть, развеселить его и продолжаю:

— Жопа болит.

Но он (без улыбки) останавливается, спускает брюки:

— А жопа знаете, где болит?.. Вот здесь, кость. — И тычет пальцем в больное место.

— Ничего, Лёшенька, — всегда говорю я в ответ на его очередную жалобу, — осталось всего

десять тренировок. — Что означает пять рабочих дней (по две тренировки в день) и два выходных, которые он требует у тренера уже три дня.

— Я не отступлю, — отвечаю я Татьяне Анатольевне. — Поверьте, если спортсмен не выполнит то, что нами намечено, не будет главного — уверенности в проделанной работе. А на Олимпиаде добавится стресс самой Олимпиады и будут сорваны главные прыжки. Упадут все, кто не издевался над собой в работе.

— Вы видите, папаша (моя кличка в группе), я слушаюсь. Хотя вообще-то я никого не слушаюсь, — отвечает она.

И мы смеёмся, хотя даже простая улыбка с каждым днём даётся всё труднее.

И давно забыл об улыбке наш Лёша. Его похудевшее и потемневшее от усталости лицо вызывает у нас жалость и сострадание. И невыносимо смотреть, как после проката своей произвольной программы (4 минуты 40 секунд) Лёша отъезжает к противоположному (подальше от нас) борту, наклоняется, и его тошнит, буквально выворачивая наизнанку.

— Он умрёт, он умрёт, — причитает Татьяна Анатольевна. Я не отвечаю ей. Потом он подъез

жает к нам, и я говорю:

— Молодец, Лёшенька! Осталось восемь тренировок! — Жду их в раздевалке и слышу (дверь полуоткрыта) его крик:

— Я так никогда не тренировался!

И Татьяна Анатольевна что-то приглушённо отвечает ему. «Валит на меня, — говорю я себе, — и правильно делает». — «Поэтому Вы здесь!» — часто говорит мне сам Лёша.

И вот он входит в раздевалку и буквально па-дает на скамейку.

— Молодец! — снова говорю я, — это была настоящая работа! — Лёша лежит, его грудная

клетка поднимается и опускается в такт тяжёлому дыханию. Он спрашивает:

— И всё-таки, Рудольф Максимович, когда у меня будет выходной?

— А когда ты хочешь?

— А когда лучше? — спрашивает он. Как рад я это слышать! Значит, спортсмен готов страдать и дальше, если нужно. Он покапризничал со своим любимым тренером, избавился от отрицательных эмоций (и спасибо за это Татьяне Анатольевне), а сейчас вновь настроен на «конструктив» с тем, «кто для этого здесь».

— Давай сделаем так: завтра — пятница, работаем с полной отдачей. Поверь, это надо! А субботу и воскресенье будешь отдыхать. И полностью восстановишься!

Я наклоняюсь и целую его. И говорю:

— Благодарю за работу.

Итак, 48 часов отдыхаем друг от друга. И есть возможность посмотреть по сторонам. Многие готовятся здесь, в Калгари, и сталкиваешься с ними с утра до вечера — и в отеле, и на улице, и в залах.

Лёшу практически не видел. Только утром, проходя мимо ресторана, краем глаза заметил его, беседующего с официантом. Он сделал вид, что не видит меня. То же самое сделал я. Как договорились — отдыхаем друг от друга.

...Почему так не любят танцы и не считают их за спорт представители одиночного и парного катания? Хотя труд здесь не менее адский. Но нет, — соглашаюсь я с ними, — того риска и того страха от сумасшедших прыжков, без которых побед в одиночном и парном катании не бывает.

А я смотрел ещё на одну нашу пару и ругал себя последними словами. Вчера в машине я сидел рядом с французским танцором по имени Оливье, совсем молодым мальчиком, у которого всё в жизни пока должно быть без трагедий. И потому свой вопрос я задал смело: «Кто у тебя остался дома? Папа, мама?»

Он замялся, а я подумал, что он плохо понял мой английский, и повторил вопрос. И услышал в ответ: «Папа умер, а мама — хорошо!»

Меня как будто ударили обухом по голове. Идиот! Надо же было давно спросить у Татьяны Анатольевны об этой паре. И не имеет значения, что ты с ними как психолог не работаешь.

Нет, не идиот, а вдвойне идиот! — говорю я себе, — поскольку подобный прокол у меня уже был. На чемпионате мира по вольной борьбе, перед финальной схваткой меня попросили помочь борцу, которого я ранее не опекал и, следовательно, его биографии не знал. Я контролировал его разминку, мы прекрасно общались, но с вызовом на ковёр произошла задержка и несколько минут мы были вынуждены простоять у выхода на сцену. И тогда я, желая согреть душу спортсмена приятным воспоминанием, спросил: «Где сейчас твои Родители?» И услышал: «А у меня нет родителей. Меня тётя воспитала». К счастью, задержка затянулась, и я в подаренное мне время успел исправить ситуацию. Мы посвятили эту схватку тёте, и он её блистательно выиграл. Но состояние неловкости преследовало меня ещё долго.

Выходной, как же ты опасен! Вспоминается всё то, о чём лучше не вспоминать, что отягощает твоё настроение и даже делает тебя слабее. Теперь я вспоминаю Лёшу и говорю себе: «Трижды идиот!» Это было три дня назад. Он огрызался на каждое замечание тренера, в том числе — и на деловые. Потом прервал тренировку и минут за двадцать до её окончания покинул лёд. Когда он проходил мимо меня, я сказал: «Не понял юмора», но он ничего не ответил.

Обычно, переодевшись, он заходил за мной и мы вдвоём уезжали в отель, куда Татьяна Анатольевна возвращалась вместе с танцорами примерно через час.

Но сегодня я решил принять сторону тренера и, когда Лёша подошёл к нам и сказал: «Поехали», я ответил: «Нет, я поеду с ними». Ответил и сразу отвернулся, снова стал смотреть на лёд. И вдруг услышал: «Заплакал», — это произнесла Татьяна Анатольевна.

Я резко повернулся, но Лёши уже не было. Мы с тренером стояли и молча смотрели друг на друга. Такой поникшей и растерянной я её ещё не видел.

И знаю: этот стоп-кадр будет вечно стоять перед моими глазами. Конечно, надо было поддержать и защитить (!) тренера. Но в то же время надо было учитывать, что спортсмен за считанные дни до Олимпиады уже на пределе, и требуется самое бережное отношение к его душевному состоянию, измочаленному диким ожиданием её начала.

(продолжение в следующем посте)

Пост в Лигу психотерапии.

Загайнов Р.М. Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

Олимпиада, олимпиада... Что даешь и что отнимаешь ты? Сверхнапряжение и сверхответственность, пронизывающий всё твое существо страх поражения, не-фарта, любой роковой случайности, способной помешать твоему любимому спортсмену победить, разрушить его мечту. И... твою!

Лицо спортсмена, пережившего страдание. Каждый день я вижу его, и мучительно сжимается сердце, и хочется сказать ему самое нужное, найти то единственное слово, которое хоть немного, но успокоит его, вернёт в жизнь.

Олимпийская столовая. Вечером она заполняется, и никто не спешит расходиться. Вот в очередной раз распахиваются двери и появляется команда, закончившая сегодня свое выступление. И я вижу, кто проиграл свой главный старт... Застывший взгляд, детская растерянность, непонимание и жалкая покорность случившемуся. А у женщин опухшие от слёз глаза.

А вот определить победителей почему-то я не могу. И это удивляет меня самого, насмотревшегося в своей жизни и в спорте многого. Да, нет на лице нового олимпийского чемпиона радости и торжества, а есть лишь безумная усталость, полное опустошение, примирение с миром и с собой. Слишком тяжело сейчас достаётся победа, и нет сил даже на простую человеческую радость. Слишком важна она для человека и для всей его последующей жизни, и рождает потому не эмоции, а желание осознать, подумать, разобраться в себе, принять случившееся на личностном уровне, на уровне своей судьбы.

— Лёша не тот, — ставлю я приговор первому прокату Алексея Ягудина (вчера, 26 октября, показали его катание в первом послеолимпийском году). Да, всё не то в его катании, а точнее — в нём, в лице, в глазах. И дело не в том, что он немного растолстел. В другом. Его катание оставляет равнодушным. Он пуст. Он не может найти в себе то, что выплёскивалось раньше с первыми аккордами музыки.

Татьяна Анатольевна видит эти непривычные оценки 5,3 и 5,4... и улыбается, но улыбка даётся ей с трудом.

Я смотрю на дорогие мне лица, и становится ясно, что ответа на этот вопрос «почему?» нами — спортсменом Алексеем Ягудиным, тренером Татьяной Тарасовой и психологом Загайновым — не найден. А от успешного его поиска зависит, быть может, вся дальнейшая жизнь как самого спортсмена, так и всей нашей группы.

Так что же отняла у сверхталантливого фигуриста Алексея Ягудина победная Олимпиада? И что предстоит нам сделать, чтобы вернуть в его катание всё то, что поднимало людей на ноги уже в середине «тарасовских» программ? И что должны сделать мы — работающие с ним, и что должен сделать спортсмен сам, чтобы стать прежним — неотразимым и непобедимым? Путь к самому себе, — так можно назвать то, что предстоит совершить Алексею Ягудину. И только сейчас я понял, как это тяжело, если вообще возможно.

(продолжение в следующем посте)

Мне очень откликаются слова, я понимаю, о чём они здесь: принять случившееся на личностном уровне, на уровне своей судьбы.