Никто из друзей не мог сказать, сколько прошло времени с того момента, как они покинули место гибели змеиного царя. Пройденные пещеры, более всего походившие на давно опустевшие и заброшенные мрачные залы, извилистые тоннели и коридоры, прихотливым лабиринтом вьющиеся где-то глубоко под землей, без конца сменяли друг друга, словно в причудливом калейдоскопе картинок, где предыдущая была почти неотличима от следующей. Одно можно было сказать с уверенностью — казавшийся бесконечным путь уводил друзей все глубже и глубже, к самым костям земли. С каждым шагом мрачнеющая все больше и больше Ялика безуспешно гадала о том, куда одна из дочерей бесславно сгинувшего царя змей ведет покорно следующих за ней друзей, что она хочет им показать и как это связано с затерявшимся среди необозримых глубин Охотником и его загадочными целями. И связано ли вообще?

Терпеливо считающий развилки и пересечения тоннелей Добрыня без устали поминал нехорошими словами Никодима, по чьей воле и он, и Ялика, и даже этот несносный бесенок, пропади он пропадом, оказались незнамо где, незнамо зачем. И одному Велесу известно, покинут ли они когда-нибудь эти проклятущие подземелья? Смогут ли вновь насладиться ласковыми лучами согревающего солнца? Увидят ли безграничную высь небосвода вместо низкого однообразия каменных потолков, угрожающе нависающих над головой и пугающих разум своей невообразимой громадой? Доведется ли им снова вдыхать полной грудью свежий бодрящий воздух, чувствуя его трепетные прикосновения к лицу и рукам, а не ощущать в судорожно сжимающихся легких холодный, застоявшийся, мертвенный, лишенный хоть какого-нибудь движения дух уходящих в бесконечность пещер и тоннелей. «Впрочем», — решил вскоре Добрыня, горестно вздохнув, — «почем Велесу знать? Он-то, небось, в такие глубины и не заглядывает никогда.»

И только меша, памятуя о данной болотнику клятве, старался ни о чем не думать, изо всех сил радуясь неумолимо ускользающим мгновениям благостной свободы и усердно прогоняя тягостные раздумья о неминуемой расправе, которую ему, без сомнений, учинит Кадук, разъяренный предательством непокорного бесенка. А уж карать провинившихся тот любил и умел. В прошлый раз за куда меньшее прегрешение он обломал меше рога, лишив почти всех бесовских сил. Мыслей же о том, что жестокий и хитроумный Кадук мог придумать теперь, Митрофан избегал особо старательно, искренне надеясь хотя бы сохранить жизнь.

Несколько раз путникам приходилось пересекать подземные ручьи, преграждающие дальнейший путь веселыми, непринужденно журчащими потоками. Тогда вужалка останавливалась, сворачивалась в клубок и, не скрывая любопытства, наблюдала, как ее выбившиеся из сил спутники тяжело опускались на колени перед хрустальными струйками ручейка и с радостью пили, искренне наслаждаясь каждым глотком холодной, до ломоты в зубах, но удивительно освежающей и бодрящей воды.

В какой-то момент Ялика заметила, что стены очередного безликого тоннеля, неспешно проплывающие мимо, сделались вдруг необычайно гладкими, будто бы их обработала рука старательного камнетеса. Дотронувшись до ровной, отполированной то ли неспешными потоками терпеливой воды, то ли трудолюбивыми руками неведомых мастеров поверхности девушка тут же испуганно отдернула руку. Против ожидания, стена оказалось теплой. Приглядевшись, изумленная Ялика смогла разглядеть нежное изумрудное сияние, неверно пробивающееся откуда-то из глубины почти зеркальной стены. С каждым шагом, с каждым плавным изгибом тоннеля или его резким поворотом удивительное свечение сводов подземного коридора становилось все сильнее, будто бы излучая какую-то невероятную, сказочную силу, мягко принявшую уставших путников в свои благосклонные и, как казалось, исцеляющие объятия.

Неожиданно для всех тоннель оборвался на берегу подземного озера, беззаботно раскинувшего свою неподвижную зеркальную гладь, словно птица крылья, широко по сторонам. Опешившие друзья, чуть не замочив ноги, неподвижно застыли на каменном берегу, с немалым удивлением вглядываясь в свои изумленные отражения, обрамленные изумрудной аурой и подернутые легкой рябью потревоженной их шагами воды. А потому никто из них не обратил внимания на то, как златоухая вужалка, удовлетворенно ощупав раздвоенным языком пространство перед собой и благодушно моргнув, тут же скрылась, будто бы растворившись, в одной из трещин, прихотливо извивающихся вдоль кромки воды.
Первым опомнился Добрыня.
— Говорил же, добром это не кончится, — как будто торжествующе буркнул он, безуспешно шаря глазами по полу в поисках незаметно ускользнувшей провожатой. — Завела куда подальше, для надежности, и бросила…
Мелкая, но ощутимая дрожь под ногами в мгновение ока оборвала его недовольные причитания и заставила бросить недоумевающий взгляд сначала на застывших в немом изумлении товарищей, а потом и на озеро, покрывшееся вдруг ознобом частых волн. Прямо посреди обезумевшего водоема медленно и величественно набухал пенящийся водяной горб. Он ширился и распухал, становясь с каждым мгновением все больше, пока не лопнул искристой тучей взметнувшихся брызг, выпуская из своего бурлящего чрева арку каменного моста, подобно лезвию гигантского меча рассекшего водную гладь надвое и клокочущей, бурной лентой устремившегося прямо к ногам остолбеневших, не верящим своим глазам путников.
Ошеломленная Ялика сделала робкий неуверенный шаг. Убедившись в том, что вынырнувший из водной пучины мост — не наведенный морок или плод разыгравшегося воображения, она легко побежала по нему вперед, остановившись лишь на мгновение, чтобы небрежным кивком головы пригласить потерявших дар речи товарищей, застывших у подножия каменной переправы недвижными истуканами, последовать ее примеру. Недоверчиво хмурящий брови Добрыня с сомнением покачал головой, но заметив, что меша беззаботно затрусил за удаляющейся ворожеей, беззвучно выругался и двинулся следом, бубня себе под нос что-то о необдуманном безрассудстве чрезмерно смелой девицы.

Едва друзья достигли середины моста, как затихшая было водная гладь вновь пришла в лихорадочное движение, зловеще забурлив и почти мгновенно покрывшись белесой, пузырящейся пеной. Медленно испаряясь, мутная молочная накипь тут же превращалась в длинные языки туманного варева, жадно тянущего вверх свои прихотливо извивающиеся призрачные щупальца. Не прошло и пары секунд, как стремительно нахлынувшая стена эфемерной дымки властно приняла испуганно вздрогнувшую реальность в свое бьющееся в нестерпимых судорогах чрево. Бодро вышагивающая чуть впереди Ялика, казалось, даже не обратила внимания на происходящее вокруг, продолжая уверенно идти к неведомой ни ей, ни ее спутникам цели. В навалившейся вдруг хмари не чувствовалось угрозы, а только лишь тихое вкрадчивое спокойствие и расслабляющее умиротворение, обещавшее сладостное забытье и покой. И, тем не менее, растерявший всю прыть меша стал как-то испуганно и неуверенно жаться к ногам ворожеи, а еще больше нахмурившийся и недоверчиво вглядывающийся в прихотливые извивы тумана Добрыня неожиданно взял девушку за руку, между делом подивившись необычайной холодности ее ладони. Так они и брели среди вьющихся клубов убаюкивающего марева. Лениво перекатывающаяся перед глазами дымка флегматично пожирала звуки шагов, так что вскоре друзьям стало чудиться, будто бы они не идут, а парят где-то в пустоте, участливо поддерживаемые заботливыми дланями какого-то неведомого призрачного существа.

Совсем потерявшие счет времени путники сперва даже не заметили, как клубящийся вокруг них изменчивый и непостоянный туман заискрился всеми цветами радуги, лишившись своей иллюзорной загадочности и, вдруг засияв совсем нестерпимым светом, бесшумно осыпался по сторонам дождем медленно опускающихся на землю огненных брызг. Устав без конца удивляться происходящим с реальностью метаморфозам, друзья не остановились даже тогда, когда последняя искорка бесследно растворилась в незаметно сгустившейся тьме. Внезапная вспышка яркого света заставила их прервать череду безучастных ко всему происходящему шагов и беспомощно застыть на месте, зажмурив глаза в отчаянной попытке защитить их от ярящегося буйства расцветшего впереди зарева невозможного пожара.
— Мы указали тебе путь, и ты пришла! — Услышала Ялика тихие мелодичные голоса, напоминающие то ли беззаботный шорох весенней листвы, то ли легчайшее прикосновение игривого ветерка, и испуганно распахнула нещадно слезящиеся глаза.
Сквозь нестерпимо яркую пелену огненной завесы, окружившую ее со всех сторон, изумленная ворожея с трудом смогла различить пару извивающихся в замысловатом хороводе фигур. Две вужалки, скинувшие свои змеиные шкуры и представшие перед взором Ялики в своем истинном обличии полуженщин-полузмей, то выныривали из стены пламени, то, переплетая тела, вновь растворялись в его полыхающем чреве. Чуждая миру живых, неестественная красота дочерей царя аспидов завораживала и притягивала к себе взгляд пораженной небывалым чудом ведуньи ничуть не меньше, чем их не прерывающийся ни на одно мгновение гипнотический танец.
— Где я? — Только и смогла выдавить из себя Ялика.
— Это Знич, пламя изначального, — был ответ, словно произнесенный бесконечным множеством уст одновременно.
— За друзей не тревожься, — угадав мысли ворожеи, продолжили вужалки. — Вы скоро вновь увидитесь.
— Зачем я здесь? — Тихо спросила Ялика.
— Чтобы найти ответы. Мы поможем.
— Но почему? — Искренне удивилась ворожея. — Ваш отец так жаждал мести за убитую дочь и страстно желал гибели и мне, и всем людям разом.
— Мы давно оплакали нашу сестру. Это ее выбор и ее судьба. Так должно. Мы помогаем не тебе или тебе подобным, но миру. Наше время уходит — но что-то кончается, а что-то начинается. Искра не должна потухнуть.
— Да о какой Искре вы все талдычите, словно сговорившись? — Потеряла терпение вдруг не на шутку разозлившаяся Ялика.
— Ты сама поймешь.
С этими словами вужалки вдруг оборвали свой причудливый хоровод, беззвучно растворившись во вспыхнувшем и тут же опавшем пламени. Совсем растерявшаяся и ничего не понимающая Ялика очутилась вдруг в одиночестве, беспомощно плавая в холодной звенящей пустоте. А всего лишь через крохотное мгновение на беззащитную перед чудовищным напором девушку всесокрушающей лавиной обрушилась череда образов, безжалостно смявших волю, подобно мягкому бумажному кулю, и разделивших сознание на тысячу крохотных осколков, каждый из которых начал существовать сам по себе, независимо от других. Нахлынувшие видения проносились перед внутренним взором потерявшей целостность восприятия девушки будто несущийся в смертельном галопе табун обезумевших лошадей, перемешиваясь и наслаиваясь друг на друга. Ялике с большим трудом удавалось сохранить хоть толику рассудка в этом фантасмагоричном мельтешении размытых картинок и зыбких галлюцинаций.

А потом она увидела. Увидела смерть Индрика.
Могучий белоснежный зверь, почти ничем не отличимый от обычного коня, за исключением своих гигантских размеров и рога на лбу, сияющего светом первородного огня, умиротворенно склонился над безмятежной гладью воды огромного подземного озера. Как вдруг, будто бы услышав что-то, Первозверь забеспокоился. Тряхнув молочной гривой, он настороженно поднял голову и беспокойно вгляделся в окружающий мрак, опасливо прядая ушами и раздраженно пофыркивая.
Три едва различимые тени — две, имевшие вполне человеческие очертания, и третья, более всего походившая на размазанную чернильную кляксу, будто бы сотканную из лоскутов непроглядной, чуждой всему живому тьмы, медленно подкрадывались к обеспокоенному их вторжением Индрику.
Скрывающиеся во мраке фигуры вдруг обрели плоть. Пребывающая в каком-то странном оцепенении Ялика сразу же узнала Охотника и его дружков. Она хотела было закричать, предупреждая Первозверя о грозящей ему опасности, но с ее бесплотных губ сорвался лишь беззвучный шепот, не способный в своем бессилии потревожить даже застывший в хрупкой неподвижности воздух.

Бормоча что-то умиротворяющее, Охотник сделал пару шагов навстречу опасливо замершему Индрику и доверительно протянул тому раскрытую ладонь, будто бы предлагая угоститься. Догадавшаяся о своей бесплотности ворожея только и смогла, что удивиться. Предложенным коварным Охотником лакомством оказалось неведомо откуда взявшееся у него золотое яблоко, то самое, что созревало лишь в Небесном Саду — единственное, чем можно было заслужить расположение недоверчивого к людям Первозверя. Индрик всхрапнул, замотал головой и потянулся к угощению, недоверчиво раздувая ноздри. Двое товарищей Охотника, медленно обойдя принюхивающегося зверя по бокам, одним стремительным движением накинули на него широкую сеть. На первый взгляд ничего необычного в ловчих снастях не было. Ровно такими же обычно и пользуются зверобои во всех уголках света. Но когда Первозверь, страшно захрипев, угрожающе встал на дыбы, еще больше путаясь в сетях, и рухнул на землю, будто раздавленный неподъемной тяжестью, Ялика пригляделась к снастям. И ужаснулась. По толстым нитям вдруг забегали непроглядно черные всполохи, оставляющие на шкуре несчастного животного страшные, кровоточащие ожоги. От нестерпимой боли, раздирающей плоть, Индрик, захлебнувшись истошным криком, забился в мучительных конвульсиях, пытаясь скинуть с себя причиняющие невероятные муки снасти. Пораженная увиденным ворожея поняла вдруг, что в нити сетей каким-то невероятным, запредельно черным волшебством была вплетена мрачная суть того, что люди обычно называли грехами. Кровавое братоубийство, вероломное предательство, всепожирающая алчность, неконтролируемая ярость — все то зло и жестокость, что долгими веками взращивало и вскармливало в своих душах человечество, слилось в нечто невообразимо ужасное, в то, что сокрушающей тяжестью пало на изначально непорочного Первозверя, мгновенно пригвоздив того к земле и навсегда похоронив его свет и чистоту под отвратительной грязью людского грехопадения.

Зловеще ухмыляющийся Охотник стремительно подскочил к бьющемуся в чудовищной агонии зверю, каким-то чудом извернулся, избежав удара могучих копыт, обеими руками схватился за потускневший рог Индрика и с невероятной силой потянул на себя. Отвратительный хруст разрываемой плоти, казалось, на секунду оглушил беспомощную ворожею, заставив содрогнуться всей своей бесплотной сущностью и на короткие мгновения разделить с поверженным Индриком его непостижимо мучительную боль.
Из черной раны на лбу Первозверя хлынул фонтан необычайно яркой в царившем вокруг мраке крови. Умирающий зверь замер на секунду, будто бы осознавая происшедшее с ним, и вдруг, страшно хрипя, забился в предсмертной агонии. Никогда еще Ялике не доводилось видеть и чувствовать ничего страшнее и отвратительнее. Казалось, ей пришлось разделить последние секунды жизни зверя, милосердно приняв на себя часть его боли, чтобы облегчить его боль и страдания. Торжествующий Охотник, покрытый кровавыми разводами, ликующе воздел к небу руки с зажатым в них рогом. Вслед за медленно угасающей жизнью Индрика, угасало и видение. Но перед тем, как сознание Ялики вновь погрузилось в благостную тьму, она увидела, как Охотник, вновь превратившийся в черное размазанное пятно, двумя стремительными ударами, не знающими ни пощады, ни преграды, оборвал существование своих товарищей, каким-то невероятным образом смяв и превратив их плоть в жалкие кровоточащие ошметки.

Давясь слезами боли и сожаления, Ялика, раз за разом переживая увиденное, безвольно растворилась в сострадательных объятиях молчаливого мрака, всецело завладевшего ее сознанием. И лишь вновь нахлынувшие образы смогли выдернуть девушку из равнодушной меланхолии, бессильной злости и разрывающего душу отчаяния. На этот раз она увидела волчицу, забившуюся от посторонних взглядов в укромное логово. Волчицу, готовую вот-вот разрешиться от тяжкого бремени, жалостливо скулящую и беспокойно мечущуюся в предродовых схватках. И вновь Ялика могла лишь наблюдать, не в силах ни помочь, ни хоть как-то облегчить боль страдающего животного. Тело волчицы била частая мелкая дрожь. Она отчаянно скулила, выгибаясь дугой, яростно билась головой о землю, вывалив покрытый кровавой слюной язык и отчаянно вращая обезумевшими от нестерпимой муки глазами. Ее невероятно раздувшийся живот вдруг запульсировал, будто бы какое-то неведомое чудовище старалось проложить себе путь сквозь плоть страдающего животного. На губах отчаянно хрипящей волчицы выступила пена. От невероятного напряжения лопнули глаза. А из ее кровоточащего, сведенного судорогой чрева с каким-то мерзким хрустом и чавканьем вывалился покрытый слизью и кровью младенец. Человеческий младенец, тут же принявшийся пожирать плоть убитой им матери. Не в силах справиться с отвращением, Ялика зажмурилась, а когда снова открыла глаза, то увидела Охотника, заботливо баюкающего на руках того самого младенца. Кошмарный ребенок, блаженно улыбаясь и гукая, сжимал в руках тускло сверкающий рог Индрика, словно какую-то чудовищную погремушку.

Видение рассыпалось искрящимся дождем сотен тысяч осколков, уступив место новому образу. Образу Великого Древа. Древа, удерживающего могучими корнями земную твердь и попирающего своей невероятной кроной бесконечный простор небесного океана. Древа, хранящего жизни всего сущего. Ялика, не успевшая прийти в себя после тошнотворного зрелища родов волчицы, вдруг с изумлением ощутила внутри себя какую-то странную настойчивую пульсацию, будто у нее было не одно, а два сердца, размеренно бьющихся в унисон. Она медленно опустила ошеломленный взгляд. Словно в каком-то кошмарном сне, девушка увидела сквозь сделавшуюся прозрачной плоть, что у нее прямо под сердцем бьется и трепещет крохотный язычок пламени. Он не обжигал и не причинял боли, а лишь ласково согревал ее своим нежным теплом. Великое Древо обеспокоенно зашумело кроной, заволновалось и вдруг вспыхнуло изнутри ослепительно ярким огнем, удивительно похожим на тот, что пульсировал в груди у потрясенной ворожеи. Ялика испуганно отшатнулась и тут же провалилась в пустоту, неожиданно разверзшуюся у нее под ногами.
И снова спасительная тьма в очередной раз пришла ей на помощь, ласково укутав потревоженный невероятными видениями разум в легчайшую пелену благостного забытья.

Первое, что Ялика увидела, открыв глаза, было взволнованное лицо Добрыни, тревожно склонившегося над ней на фоне глубоко ночного неба, усыпанного уже начавшими тускнеть звездами.
— Где я? — Спросила она, поморщившись от того, что какой-то камень больно впился ей в спину.
— Жива, хвала Богам, — с заметным облегчением выдохнул богатырь.
Ялика села, беспокойно оглядываясь по сторонам. Неведомо как, но она оказалась на вершине того самого кургана, куда ее недавно привел коварный Охотник. Вот только ни его самого, ни его дружков, ни Никодима видно не было. Значит, все приключившееся с ней в подземном царстве — всего лишь иллюзорные видения, порожденные предательским ударом? Вот только, что здесь делает Добрыня?
— Неужели мне все привиделось? — Рассеянно моргая, спросила она недоверчиво. — И Аспид, и смерть Никодима, и подземное царство, и гибель Индрика…

Встревоженно охнув, девушка вдруг вскочила, кинувшись было ко входу в полуразрушенный дольмен, но ничего не понимающий Добрыня успел схватить ее за руку.
— О чем ты говоришь? — Переспросил он.
— Индрик мертв, — задыхаясь от ужаса нахлынувших воспоминаний, обреченно простонала Ялика.
— Откуда ты знаешь?
— Я видела. Вужалки мне показали…
— Вужалки? Показали? — Округлил глаза Добрыня. — Погоди-ка, мы были в тумане этом проклятущем, а потом, неведомо как, оказались уже здесь. Ты закричала вдруг и рухнула, словно подкошенная.
Кое-как совладав с пробирающим ее ознобом, ворожея тихо опустилась на землю рядом с замершим в изумлении богатырем.
— Где Митрофан? — Рассеянно пошарив вокруг глазами, прошептала обескураженная Ялика.
— Внизу, у подножия кургана, пошел с болотником договариваться, чтобы тот нас снова через топи провел.
— И ты его отпустил? — Вскричала ворожея. — Болотник же его заберет!
Вскочив на ноги, она, как ополоумевшая, кинулась бежать вниз по склону, не разбирая дороги и страстно желая во что бы то ни стало успеть оградить верного друга от безрассудного шага.
— Можно подумать, я бы смог его остановить, — недовольно буркнул Добрыня, бросаясь вдогонку за стремительно бегущей ворожеей.
Несколько раз она, неловко поскользнувшись, чуть было не кубарем скатывалась по склону, но неотступно следующий по пятам богатырь успевал буквально в последний момент подхватить ее на руки, возвращая утраченное равновесие.

Выбившиеся из сил и задыхающиеся от изматывающего спринта друзья достигли болота, лениво раскинувшего, куда хватало взгляда, свои равнодушные топи как раз в тот момент, когда обреченно склонивший голову меша, скинувший обличье кота, собирался покорно вложить свою ладонь в раскрытую длань болотника. Вид грязного лохматого старика, покрытого ряской и болотной тиной, сжимающего в свободной руке ржавый фонарь, внутри которого, словно живой мотылек, бился обманчивый болотный огонек, заставил и без того мчащуюся чуть ли не со скоростью ураганного ветра Ялику увеличить темп безумного бега.
— Нет! Стой! Не надо! — Что есть мочи заорала девушка.
Ей показалось, что отчаянный крик, сорвавшийся с ее губ, разорвал реальность подобно раскатистому грохоту сорвавшихся в пропасть камней, но ее почти лишенные кислорода легкие и сведенная судорогой пересохшая гортань смогли исторгнуть из себя лишь слабый хрип, более похожий на последний стон умирающего. То ли меша все-таки услышал ее, то ли его внимание привлек громоподобный топот приближающихся друзей, но он беспокойно обернулся.
— Ну чего орешь? — Как-то безразлично спросил он.
— Митрофан, не надо, мы что-нибудь обязательно придумаем, — падая на колени рядом с опешившим бесенком, взмолилась Ялика, трепетно прижав его к груди.
— Ты же знаешь, я дал слово, — отбрыкиваясь и пихаясь, что есть мочи, выдохнул меша. — А болотник меня к Кадуку проводит и вернется, вас из болота выведет.
— Что он попросил на этот раз? — Чуть ли не плача, спросила Ялика.
— Душу вон того здоровяка, что за тобой следом бежал, — невесело хихикнул бесенок и, заметив рассерженный взгляд подоспевшего Добрыни, решил-таки добавить: — Шучу я. Ничего болотник не попросил. Я с ним еще тогда, в первый раз, условился — я иду с ним, а он здоровяка к кургану проводит, а затем обратно, кто бы с ним не шел.

— Ох, Митрофанушка, — горестно вздохнула Ялика, нехотя опуская его из своих удушающих объятий.
— Ну все, попрощались и хватит, — тихо буркнул бесенок, ободряюще кивнув молча плачущей ворожее. Сказав это, он, как ни в чем не бывало, отвернулся, мечтательно посмотрел на небо и взял протянутую болотником руку.
— Дадут Боги, свидимся еще, — беззаботно бросил меша через плечо. Болотник, удовлетворенно хихикнув, собрался было сделать шаг к родной трясине, но остановился, будто упершись в невидимую стену. Позади него прямо в воздухе заискрились призрачно мерцающие линии, закручиваясь вихрем и переплетаясь между собой.
— Мара, — восхищенно выдохнула обомлевшая ворожея, не только уже видевшая подобное, но и сама ткавшая нить заклинания, призывающего величественную богиню в мир живых.

Явившая свой грозный лик Мара холодно посмотрела на испуганно замершего болотника, будто бы сжавшегося под ее пристальным взглядом, и, уткнув свой устрашающий посох тому в грудь, заставила отпустить руку меши. Налетевший порыв стылого ветра безжалостно потушил тревожно мигнувший огонек в ржавом фонаре духа трясины. Тот, трусливо скуля, попятился назад, не сводя перепуганного взгляда с хмурящей брови богини, уже в следующую секунду развернулся на месте и, обиженно подвывая, кинулся бежать, разбрызгивая по сторонам болотную грязь и тину. Зябко улыбнувшись, Мара, не говоря ни слова, наклонилась к замершему в благоговейном ужасе меше и что-то вложила ему в ладонь. Властно кивнув Ялике, она медленно истаяла в светящемся вихре пришедшего в движение воздуха.
— Что происходит? — Опомнился вдруг выпучивший глаза Добрыня, до этого восхищенно наблюдавший за происходящим, затаив дыхание и боясь привлечь внимание богини.
— Мара, — прошептала в ответ Ялика. — Это была Мара, и она освободила Митрофана от данной клятвы. И, похоже, подарила свободу от власти Кадука.

Не верящий своим глазам меша уставился на то, что вложила ему в ладонь стылая богиня хлада, а потом, сжав кулачок, радостно запрыгал на месте, чуть не провалившись при этом в болотную жижу.
— Свободен! Свободен! Свободен! — Разнесся над топями его торжествующий крик.
Блаженно улыбаясь, он показал обомлевшим друзьям обломки рожек, которые, вспыхнув, тут же рассыпались невесомым пеплом прямо у него на ладони. Налетевший порыв ветра подхватил золу и закружил вокруг головы счастливо улыбающегося бесенка. А в следующее мгновение он уже недоверчиво ощупывал лапками два аккуратных рожка, торчащих между его ушей.
— Но почему? — Не унимался Добрыня.
— Он своей жизнью ради меня и тебя пожертвовал, понимаешь? — Попыталась объяснить Ялика, искренне радуясь за получившего свободу Митрофана.
— Нет, — честно сознался здоровяк, пряча добродушную улыбку в лохматой бороде.
— Эй, ну чего встали? — Заорал им меша, призывно замахав лапкой. — Я, конечно, короткой тропы не ведаю, как болотник, но той же дорогой, что Охотник вел, обратно выведу. — Он осекся, на секунду задумавшись, и заметил: — А Индрика-то мы не спасли?
— Не спасли, — горько отозвалась Ялика и, ласково посмотрев на отчего-то смутившегося Добрыню, сказала: — Пойдем, здесь нам делать больше нечего.
— А нам расскажешь? — Неуместно хихикнул меша, не прекращающий искренне радоваться нежданно-негаданно свалившемуся на него счастью.
— Вот в корчме у Горбыля, в тепле да сытости окажемся, так и расскажу все, — легко согласилась Ялика, лукаво улыбнувшись и задорно сверкнув лучистыми глазами.
И она, конечно, рассказала, отчего-то утаив лишь свои странные видения о Древе Жизни…

До кургана добрались уже после заката. Как и говорил Охотник, тайная дорога, скрытая толщей болотной воды, сильно петляла, порой делая чуть-ли не полный круг. Более всего своими прихотливыми изгибами она напоминала следы, оставляемые на песке неторопливо ползущей змеей. К тому же слой воды и болотной жижи в разных местах заметно разнился. Путники, ведомые настороженно выискивающим одному ему ведомые знаки Охотником, то споро шли по мелководью, поднимая тучи брызг, ошметки тины и вязкого ила, то едва заметно продвигались вперед, почти по шею погрузившись в застоявшуюся вонючую жижу и с большим трудом борясь с ее властным тягучим сопротивлением. Когда опостылевшая трясина осталась позади, а проложенная неизвестными, давно почившими в пыли веков строителями дорога прихотливо зазмеилась по покатым бокам холма, Ялика вздохнула было с облегчением, искренне радуясь тому, что самая сложная часть пути осталась позади. Но, бросив мимолетный взгляд наверх, она готова была чуть ли не расплакаться. Темная громада древнего кургана нависла над ней необъятной громадой, попирающей своей массивной тушей небо, будто бы испуганно отпрянувшее куда-то в сторону. Разочарованной девушке только и оставалось, что, собрав остатки воли и неумолимо тающих сил, безропотно плестись следом за, казалось, так и не потерявшими молодецкой прыти спутниками.

В тщетной попытке укрыться от спустившейся на землю ночной прохлады и разыгравшегося вдруг ветра ворожея зябко куталась в холодную ткань насквозь промокшего плаща, меланхолично переставляя будто бы налитые свинцовой тяжестью ноги и хмуро прислушиваясь к размеренному хлюпанью воды в безнадежно испорченных сапожках. Убаюканная ритмичными звуками, она то проваливалась куда-то за границу реальности, почти засыпая на ходу, то вдруг, стряхнув с себя промозглое оцепенение, ускоряла шаг, чтобы через несколько мгновений снова впасть в немую вязкую дремоту. В какой-то момент ей почудилось, что бредет она так уже не одну сотню лет — неведомо, зачем и неведомо, куда. А единственная цель всего ее, в общем-то, бессмысленного существования — сделать еще один крохотный шаг. Назло пронизывающему ветру, словно вознамерившему скинуть Ялику вниз, безжалостно утопив в лежащем где-то далеко у подножия ненавистном болоте. Назло проклятому кургану, нагло усмехающемуся прямо в лицо самонадеянной нахалке, дерзнувшей покорить недоступную вершину, куда столетиями не ступала нога человека.
Назло всей реальности, коварно ополчившейся против выбившейся из сил девушки. Лишь еще один шаг… Один крохотный, бессмысленный шаг.

Безучастно смотрящая под ноги Ялика вынырнула из дремотного оцепенения, железными тисками сковавшего сознание, только тогда, когда почти уткнулась носом в спину остановившегося вдруг Охотника.
Подняв рассеянный взгляд, она с удивлением обнаружила, что находится на самой вершине кургана, окутанного пеленой призрачного света игольчатых звезд да стыдливым сиянием робкого полумесяца.
— Намаялась, небось? — Участливо поинтересовался Охотник и хищно улыбнулся.
Почувствовав угрозу в плотоядной гримасе, до неузнаваемости исказившей лицо мужчины, Ялика испуганно дернулась в сторону. Но головорез, предугадав намерение ведуньи сбежать, схватил ее за руку и, не прекращая отвратительно скалиться, настойчиво привлек к себе.
— Куда это ты собралась?
Разъяренный меша, до этого будто бы мирно спавший на плечах девушки, молнией взвился в воздух и, утробно рыча и беспорядочно молотя лапами, вцепился зубами в шею не ожидавшего подобного Охотника, заставив того разжать железную хватку. Вырвавшаяся было ворожея тут же рухнула, как подкошенная, даже не успев понять, отчего ее ноги, сделавшиеся вдруг такими ватными, безвольно подогнулись, а взгляд затопила пелена кроваво-красного тумана. Перед тем, как великодушная тьма завладела ее сознанием, спасая от неминуемой боли, распростершаяся на камнях Ялика смогла разглядеть фигуру одного из товарищей Охотника, вновь заносящего обагренную кровью дубину.
— Ишь ты, мразь ведьмовская, никак, слинять удумала, — сквозь вату, заложившую уши, расслышала она хлесткие, как пощечина, слова и провалилась в спасительное забытье, услужливо принявшее девушку, сраженную предательским ударом со спины, в свои сострадательные объятия.

Плавно покачиваясь в заботливых дланях опутавшей ее сознание тьмы, Ялика будто бы навсегда растворилась в уютной, всепрощающей и такой заманчивой вечности. Вечности, где не было ни страхов, ни тревог, ни забот, ни переживаний. Лишь тихое безграничное умиротворение, начисто лишенное слепой безрассудности чувств и непостижимого водоворота эмоций, неудержимо подчиняющих своей воле любое хоть сколько-нибудь разумное создание, безраздельно властвуя над его помыслами и поступками от восхода и до заката столь короткой, столь незаметной и незначительной жизни. Именно ощущение собственной ничтожности перед распростершей над ней черные крылья бесконечности заставило девушку отринуть лживые посулы и попытаться открыть глаза. Тьма оказалась мстительной. На медленно приходящую в сознание ворожею тут же налетела лавина холодной пронзительной боли, сминающей своим безжалостным напором любые попытки к сопротивлению. Пересохший рот свело судорогой, неподъемная голова отозвалась зловещим гулом тревожного набата, а будто бы окаменевшее тело наотрез отказалось подчиняться утратившему над ним власть разуму.

Ялика то ли застонала, то ли захрипела, попытавщись освободиться от удерживающих холодных шершавых пут, многочисленными живыми и пульсирующими кольцами обвивших ее торс.
— Тиш-ше, — успокаивающе прошипело где-то рядом. — Скоро все закончится. Я подарю тебе тихую с-с-смерть.
Из вязкой плотной пелены тьмы прямо перед лицом испуганно дернувшейся Ялики вынырнула гигантская, слабо светящаяся серым мертвенным светом голова змеи.
Два бесстрастных немигающих глаза с черными вертикальными зрачками холодно уставились на девушку. Раздвоенный язык огромного пресмыкающегося мягко, почти нежно и заботливо дотронулся до щеки обмершей Ялики, заставив ее подавиться истошным воплем, полным страха и отчаяния.
Тиски змеиных колец, обвивающих тело девушки, сжались. Воздух с каким-то зловещим шипением покинул легкие насмерть перепуганной ворожеи. Она зашлась кашлем.
— Тиш-ше, — настойчиво повторила змея, не сводя с бьющейся в конвульсиях девушки бесстрастного взгляда. — Это не больно. Один укус, и ты уснешь. Просто уснешь.
— Зачем тебе моя смерть? — Собрав остатки мужества и быстро тающих сил, прохрипела Ялика. Змея, казалось, задумалась, чуть ослабив хватку. Моргнув, пресмыкающееся гипнотически покачало уродливой головой.
— Так нужно, — наконец произнес гад, вновь стискивая удушающие объятия. — Ты меш-ш-аешь. Так сказал…
Гигантский аспид на мгновение осекся, словно медленно подбирая нужное слово.
— Человек, — неуверенно прошипел он, отвернув голову и уставившись в пустоту перед собой отсутствующим взглядом. — Нет, не человек. Уж-же не человек. Нечто большее…

Медленно покачивающийся из стороны в сторону змей замолчал. Воспользовавшись его задумчивой отрешенностью, Ялика попыталась было хоть немного ослабить душащие тиски. Но куда там! Что могла противопоставить хрупкая девушка сокрушающей силе могучих мышц гиганта, способных, казалось, в мгновение ока перетереть в невесомую пыль самый твердый камень, видевший создание всего сущего? Зато отчаянные дергания девушки привлекли внимание чудища, вырвав того из плена меланхоличной задумчивости. Оно вновь уставилось на тут же нерешительно притихшую Ялику странным холодным и безжизненным взглядом.
— Да, он прав, — будто бы сонно заключил аспид. — В тебе ес-с-ть Ис-с-кра…
— Искра? — Чуть ли не сорвалась на отчаянный крик Ялика, без особой надежды попытавшись своим вопросом оттянуть неизбежное, лишь бы выиграть еще пару мгновений драгоценной жизни, которая была сейчас, словно вода, стремительно ускользающая сквозь пальцы сжатого кулака. К удивлению охваченной страхом девушки, стеклянный взгляд змея вдруг потеплел и засиял живым любопытством. Он отрывисто мигнул, заинтересованно склонив массивную голову набок, и неожиданно спросил:
— Как ты думаеш-шь, где мы?
На мгновение ярко вспыхнул мягкий изумрудный свет, выхватив из пелены тьмы неясные очертания огромных каменных колонн, чьи вершины терялись в загадочном сумраке на недоступной взгляду высоте, и странных полуразрушенных изваяний, в чьих прихотливых изгибах угадывалось нечто общее с пленившим Ялику созданим. А в следующее мгновение вновь властно навалилась тьма, будто рассердившись неуместному вторжению в уже давно ставшими ее владения.
— В пещере, — предположила ворожея. — Быть может, в некрополе.
Змей медленно кивнул.
— Некрополь… — отрывисто прошипел он, задумчиво пробуя слово на вкус. — Пож-ж-алуй, некрополь и ес-с-ть. Все, что ос-с-талось от некогда могучего царства тех, кого вы, люди, прозвали змеелюдами.

По кольцам, надежно удерживающим Ялику, пробежала волна негодующих спазмов, и откуда-то из мрака донесся грохот падающих камней. Легкое движение застоявшегося воздуха принесло запах многовековой пыли и древней могильной затхлости.
— Только я и этот некрополь, — произнес аспид, медленно опуская девушку на землю и освобождая из холодных извивающихся объятий. В голосе чудища Ялике послышались неизбывная тоска и горькое, щемящее сердце сожаление. Робкая надежда на спасение разгорелась было в душе ворожеи, но мигом превратилась в невесомый пепел, едва змей заговорил снова.
— Не теш-шь себя глупыми чаяниями, — угадав ее мысли, обронил он. — Нет, я все равно подарю тебе с-с-мерть, и даже если вдруг удастся сбежать, все равно тут ты и с-с-гинешь. Это место строили не люди и не для людей. Тебе выбирать: либо тихая и быстрая с-с-мерть от моего милосердного яда, либо страшная мучительная погибель с-с-реди хлада и тьмы.
Ворожея согласно кивнула:
— Ну, раз уж мне все одно суждено погибнуть, то хоть поведай, ради чего?
Изгибы змеиного тела снова пришли в движение, свиваясь в тугое кольцо перед застывшей каменным истуканом девушкой. Змей медленно опустил голову.
— А разве с-с-мерть бывает ради чего-то? — С живым интересом спросил он. — Она просто случается, потому что так должно быть.

До ушей Ялики донесся едва слышимый в густом мраке шорох. Что-то стукнулось о ноги вздрогнувшей от неожиданности девушки. Мягкое изумрудное свечение выхватило из недовольно отступившего мрака часть окружающего пространства. Неверного подрагивающего марева едва хватило на то, чтобы ворожея смогла разглядеть оторванную голову Никодима, уткнувшуюся бледным лбом в ее сапоги. На старческом лице навсегда застыла маска нечеловеческой муки и запредельного ужаса. Из начисто выжженных глазниц сочилась вязкая зеленоватая жижа, обезображенный предсмертной судорогой рот скривился в беззвучном крике, распухший, покрытый белесой пеной язык вывалился наружу. Взвизгнув от омерзения, Ялика отшатнулась назад, споткнулась и неловко растянулась на земле.
— Он хотел обмануть с-с-мерть, — донеслось до нее шипение. Отчаянно перебирая путающимися ногами, девушка испуганно поползла назад, не сводя боязливого взгляда с медленно следующей за ней морды гигантского аспида. — Но смерть должна была случиться. Радос-с-тно мне от того, что пал он от моего яда и по моему желанию.
Уперевшись спиной то ли в колонну, то ли в стену, Ялика пугливо поджала колени к груди и, тяжело дыша от пережитого ужаса, прошептала, едва шевеля пересохшими губами:
— Это и есть твоя тихая смерть? Это ты мне предлагаешь?
Выражение кошмарной морды, угрожающе нависшей над ворожей, не изменилось, но девушке показалось, что в жутких, будто бы остекленевших глазах змея на мгновение промелькнуло что-то, похожее на мимолетное удовлетворение.
— Нет, — немного помедлив, ответил аспид. — Ты просто уснеш-шь. Без боли и страха. Да. Уснеш-шь.

Он вновь замолчал, обдумывая сказанное. А когда заговорил, и без того парализованную не знающим снисхождения жалом ужаса ведунью пробрал леденящий озноб от холодной расчетливой злобы и жестокости, притаившихся в словах змея.
— Он зас-служил боль и муку. Он зас-служил страх. Он зас-служил… Да. Бес-спомощный с-страх перед неотвратимым. Так должно.
— За что? — Набравшись смелости, выпалила Ялика. Размеренно покачиваясь, аспид опустил голову, почти уткнувшись носом в лицо попытавшейся отстраниться девушки.
— Он убил. Последнюю. Дочь. Да. Дочь рода. Мою дочь. Ту, кто мог бы возродить. Надежду.
— Значит, месть, — с трудом уняв предательскую дрожь в голосе, заключила ворожея. Не спуская с Ялики застывшего немигающего взгляда, кошмарный гигант отвел голову назад, будто бы собираясь нанести роковой удар.
— Мес-с-сть. С-слишком низко. С-слишком по-человечески, — прошипел он ожесточенно. — С-справедливость. Воздаяние. Да.
Яростно дыша, аспид угрожающе обнажил призрачно сверкнувшие клыки, покрытые тягучей слюной. Сорвавшиеся вниз капли яда в мгновение ока прожгли в каменном полу черные, чадящие белесым дымом отметины. Ялика испуганно зажмурилась. Казалось, еще секунда, и разъяренный змей нанесет удар, безжалостно оборвав существование так и не успевшей как следует пожить девушки. Но вместо вкрадчивой поступи неминуемой смерти, не знающей ни жалости, ни сострадания, ворожея услышала лишь раздраженное шипение и тяжелое дыхание, вырывающееся из пасти разгневанного чудовища. Медленно открыв глаза, она увидела, что змей, справившись с волной необузданного гнева, вновь принялся монотонно покачиваться из стороны в сторону.

— Она любила, — холодно произнес аспид после долгого тягостного молчания, нарушаемого лишь частым биением обезумевшего сердца Ялики да тихим размеренным дыханием успокоившегося чудовища. — Ради него отринула свой род. Да. С-свое предназ-значение. Ради него с-стала во всем подобна человеку — и телом, и душ-шой.
Неторопливо приблизившись, змей задумчиво ощупал сухим раздвоенным языком лицо обмершей ворожеи.
— Он отравил ее с-своим поганым с-семенем. А когда она понес-сла, убил.
— И нерожденное дитя, — искренне ужаснувшись, догадалась Ялика. — Так вот как Никодим, пес шелудивый, хованца заполучил. Это его дитя, плоть от плоти…
— Плоть от плоти, — согласился змей. — Порож-ждение жажды власти. Да. То, чем живут люди. Убивш-шее ту, что могла подарить надежду моему роду. А теперь я лиш-шу надежды ваш-ш. Его привели ко мне. Вз-замен я дал знание. Да. З-знание тому, кто способен извести мерзкое людское племя. Указ-зал путь к Первозверю. Да. Указ-зал, — аспид на секунду устало опустил веки. — Но с-сначала я подарю тебе благо неведения. Да. Неведение того, как сгинут все, подобные тебе.

Какая-то неясная тень, показавшаяся Ялике смутно знакомой, настороженно промелькнула позади возбужденно поигрывающего массивными кольцами чудовища и тут же без следа растворилась, укрывшись под саваном жадно притаившейся в ожидании неминуемой развязки тьмы. В душе смирившейся с неизбежным ворожеи вновь разгорелся крохотный огонек надежды.
— Милосердно, — отрывисто произнесла девушка, решившая во что бы то ни стало потянуть время. — Но почему?
— В тебе есть Искра, — отозвался змей с неожиданной готовностью. — В ней тоже была. Ты можешь подарить надежду. С-спасти. Но тебя нужно убить. Лишить подобных тебе надежды, как это сделали с моим народом.
— Искра? Дар Богов? — Непонимающе переспросила Ялика, тщетно силясь разглядеть хоть что-нибудь позади аспида.
— Боги? — Чуть помедлив, надменно, как показалось девушке, прошипело чудовище. — Порождение веры тех, кто видит себя плодом, зачатым по воле собственных творений? Нет. Искра изначального. Пламени, с-сотворивш-шего мир. Из которого вышел мой народ на заре творения.

Лихорадочно мечущийся в поисках возможного спасения взгляд девушки наконец-то выхватил из мрака фигуру Добрыни. Тот, зажав в руке тускло поблескивающий меч, неслышно подкрадывался к чудовищу, низко пригнувшись к земле и стараясь не выдать себя ни случайным звуком осторожных шагов, ни сорвавшимся с уст шелестом затаенного дыхания.
— Зачем ты мне это рассказываешь? — Торопливо спросила Ялика и храбро посмотрела прямо в глаза аспида, чтобы случайно не выдать своим взглядом таящегося позади Добрыню. Словно почуяв неладное, змей дернулся, как от удара, и беспокойно обернулся. Заметив замершего было воина, чудовище безрассудно ринулось в стремительную атаку. Лишь чудом богатырю посчастливилось отпрыгнуть в сторону, в последний момент уклонившись от пронесшейся совсем рядом раскрытой пасти, истекающей слюной и ядом. Тут же развернувшись на месте, Добрыня, не теряя драгоценных мгновений, наотмашь полоснул острым клинком по скользящей мимо туше гигантского змея. Взыв не то от боли, не то от досады вперемешку с яростью, чудовище попыталось достать ранившего его наглеца, извернувшись немыслимым образом и щелкнув у него перед носом ужасающей пастью. Но так и не сумев погасить инерцию огромного тела, змей с оглушающим грохотом врезался в одну из древних колонн. Не выдержав яростного напора, та сначала чуть качнулась, а затем легко рассыпалась гигантскими каменными глыбами, погребая под своей массой часть извивающегося тела аспида и лишая того подвижности. Мигом сообразив, что другого шанса не будет, Добрыня храбро ринулся навстречу яростно шипящей и клацающей ядовитыми клыками пасти. Увернувшись от беспорядочно молотящего воздух хвоста чудовища, способного одним ударом переломать все кости, он поднырнул под голову змея, вскидывая вверх руку с зажатым в ней мечом. С жадным тошнотворным хрустом лезвие вонзилось в плоть аспида, угодив тому прямо под подбородок, прошло сквозь нижнюю челюсть, небо и алчно впилось мозг. Разбрызгивая фонтаны крови, слюны и яда, голова змея взвилась вверх, вырывая оружие из рук богатыря, удивленно моргнула, будто не веря в собственную смерть, и безвольно рухнула вниз, скрывшись в извивах забившегося в агонии тела. С последними конвульсиями поверженного чудовища вдруг погасло изумрудное сияние, пусть и слабо, но освещавшее небольшой клочок отобранного у почти всесильного мрака простраства. Вечно голодная и ненасытная тьма тут же обрадованно ринулась на беспомощных перед ее непреклонным величием людей.

Ничего не видя перед собой в густой темени, Ялика стремглав бросилась к тому месту, где над уже поверженным врагом недвижно застыл Добрыня. Найдя воина по тяжелому шумному дыханию, ворожея обрадованно прильнула к его груди, уткнувшись носом в холодную сталь кольчуги, и зашлась тихим беззвучным плачем. Смущенно хмыкнув, богатырь обнял рыдающую девушку и рассеянно погладил ее по голове.
— Ну, будет тебе, — услышала она его тихий, полный неожиданной ласки и заботы шепот. — И без меня бы справилась. Как-никак, а ворожея. Спалила бы чарами какими, и вся недолга.
Непонятно почему радуясь тому, что здоровяк не видит ее зареванного лица, Ялика слабо улыбнулась.
— Это только в сказках чары такие бывают, — шмыгая носом и давясь слезами облегчения и радости, тихонько отозвалась она и вдруг, вспомнив, твердо сказала: — Мразью твой Никодим оказался.
Тяжело вздохнув, Добрыня кивнул, соглашаясь.
— Знаю. Слышал.
Они еще долго стояли так, укутанные невесомым покрывалом тьмы, молча прижавшись друг к другу и чутко прислушиваясь к тому, как их сердца вдруг трепетно забились в унисон, пообещав каждому из них нечто большее, чем обыкновенная привязанность или сиюминутная страсть. Испугавшись этого, нового для себя, чувства, Ялика нерешительно отстранилась, уперевшись руками в грудь здоровяка, и попыталась ускользнуть из его объятий, ставших вдруг слишком трепетными, слишком чувственными, слишком желанными, но вместе с тем и какими-то болезненно постыдными. В ответ Добрыня лишь еще крепче прижал ее к себе.
— Может, хватит уже, голубки? — Услышали они вдруг недовольное ворчание, безжалостно сорвавшее с них пелену необъяснимо притягательного забытья. Два немигающих кошачьих глаза, пылающих в темноте, будто уголья в печи, ехидно уставились на стыдливо отстранившихся друг от друга людей.
— Митрофанушка, и ты здесь! — Обрадовалась ворожея. — Но как? Я ведь думала, тебя Охотник сгубил, или змей этот. А Добрыня, так и вовсе в городе должен быть.
— Не на того напали, — гордо заявил меша. — Я Охотника того подрал слегка, и давай бежать за подмогой. Мы с Добрыней заранее, еще в городе, договорились, что он следом пойдет, от взглядов любопытных хоронясь. Вот он тенью невидимой за нами и шел, пока в болото не уперся. Кто ж знать-то мог, что Охотник, поганец этакий, через топи поведет? На твое счастье, сговорился я с болотником местным, что он Добрыню тропой короткой прямо через трясину проведет. А миновав болото, мы просто за Охотником с дружками его, тебя с Никодимом связанным волоком волокущими, в лабиринты подземные последовали, удобного момента выжидая. Змей тут их встретил, чары указующие сотворил, навроде огонька блуждающего. Охотник-то с дружками ушли, а тебя и Никодима на растерзание змею бросили…
— Что ты ему пообещал? — упавшим голосом оборвала бесенка Ялика, всей душой почуявшая неладное.
Меша как-то неловко осекся и замолчал.
— Вместе с ним к Кадуку с повинной явиться, — глупо хихинув, сказал он наконец.
— Ох и дурень ты, Нафаня, — обреченно выдохнула Ялика. — Кадук же тебя со свету сживет.
— Сживет, — согласился бесенок. — А только тебя спасать надо было? Надо! Вот и нечего тут горевать.
— Не ведаю, чем ты там Кадуку этому насолил, но забудь об обещании, и всего делов-то, — буркнул вдруг Добрыня.
— Как был дурнем, так и остался, — безнадежно вздохнув, заметил меша. — Не могу. Я клятву дал. Ту, что нарушить нельзя.
— Ох, Митрофанушка, горе ты мое, — только и смогла прошептать Ялика, на глазах которой опять выступили слезы.
— Да где наша не пропадала! Сдюжу как-нибудь! — Преувеличенно беззаботно произнес меша и, услышав жалостливые всхлипывания ворожеи, тут же добавил. — Ты что, опять реветь удумала? Прекрати, потом с моей клятвой разберемся. У нас дело есть. Тебя спасли. Нужно и от Индрика-зверя беду отвести.

— Так мертв же уже Никодим, — глухо заметил из темноты Добрыня.
— И чем ты слушал? — Раздраженно огрызнулся бесенок. — Аспид поганый сказал же, что за жизнь Никодима указал дорогу к Первозверю. А вот за каким лешим это Охотнику?
— Ну, пусть так, — заупрямился богатырь. — Охотник дорогу знает, а мы-то ведать не ведаем. Да и не видно же ни зги. Это для тебя, поганца, тьма, что мать родная. Я же котомку свою походную бросил, едва змея увидал да опасность, Ялике грозящую, почуял. А теперь все — и кремень, и кресало, и факелы, загодя приготовленные — незнамо где. Ищи-свищи теперь в темени этой проклятущей. Да и как Охотника искать? Сюда-то забрались, а как выбираться?
Он разгневанно засопел и, чуть погодя, с сожалением пробормотал:
— Еще и без меча остался. Считай, как без рук совсем. Чем обороняться-то будем?
— Силушкой-то тебя не обделили, — презрительно захихикал меша. — А вот с умом да разумом обидели.
— Будет вам, как собакам брехливым, лаяться, — примирительно произнесла Ялика, уже давно заприметившая, что руны, вышитые на ее плаще, слабо мерцают, настойчиво прогоняя недовольно ворочающуюся тьму.
Свет, исходивший от загадочных символов, оказался, конечно, совсем слабым и тусклым, но его вполне хватало на то, чтобы разглядеть в темноте и кошачий силуэт бесенка, нетерпеливо помахивающего распушенным хвостом, и пышущую праведным гневом от незаслуженной обиды могучую фигуру Добрыни, высокомерно скрестившего на груди руки и презрительно отвернувшегося куда-то в сторону.
— А факелы нам и не нужны, — обрадованно заключила Ялика, любуясь завораживающим взгляд свечением.
Привлеченный ее словами богатырь только и смог, что удивленно вытаращить глаза.
— Ишь ты, торговец, шельмец, не обманул, — восхищенно пробормотал он и, насупив вдруг брови, серьезно добавил: — Свет какой-никакой есть, а толку? Дорогу-то никто не ведает?

Проигнорировав вопрос, Ялика, дивясь охватившей ее беспричинной радости, будто волчок закружилась на месте, глупо улыбаясь и хихикая. Полы плаща взметнулись в стороны и вверх. Слабо мерцающий конус словно завесой призрачного света скрыл вертящуюся, будто в каком-то неведомом танце, ворожею. Недоуменно вскинув брови, Добрыня критически хмыкнул.
— Красиво, — буркнул он. — Только как это поможет нам выбраться отсюда?
— Не знаю, — честно созналась ворожея, беспомощно замерев на месте. Она хотела, было, добавить что-то еще, но какой-то странный шершавый и скользящий звук привлек ее внимание. От неуместного оживления не осталось и следа. Ялика встревоженно прислушалась. Меша, по примеру ворожеи навостривший уши, вдруг утробно взрыкнул, подпрыгивая на месте, на лету перекувыркнулся через себя и, приземлившись, прижал лапой что-то извивающееся и обиженно шипящее к полу.
— Ох, опять гады ползучие, — выдохнул Добрыня, одобрительно наблюдая за тем, как бесенок уже собрался, было, оборвать жизнь змеи, перекусив ей шею.
— Не надо! — Вскричала Ялика, и, отпихнув изумленного бесенка в сторону, аккуратно взяла извивающееся тельце на руки.
Неодобрительно покачав головой, она ласково, едва касаясь сухой шершавой кожи, погладила змею по голове.
— Ослеп совсем? — Недовольно бросила ворожея. — Это ж вужалка. Видишь, пятнышки желтые, серьги золотые на ушах? Беды от нее не будет. Верно?
Словно поняв смысл ее слов, змея, моргнув, приподняла голову и величаво кивнула.
Мягко улыбнувшись в ответ, Ялика наклонилась, выпуская вужалку из своих рук. Та тут же заструилась куда-то. Остановившись на самой границе мрака и освещенного пространства, змея вдруг замерла, что-то обдумывая, и неторопливо повернула голову, будто бы приглашая последовать за ней.
— Ты хочешь, чтобы мы с тобой пошли? — Спросила Ялика.
Змея кивнула, не сводя с ворожеи пристального взгляда, лучащегося удивительным разумом и пониманием.
— Хорошо, — тут же легко согласилась девушка, делая решительный шаг.
Удовлетворенная ответом, змейка тут же черным вьюном скользнула вперед.

— Что еще за вужалки такие? — Недовольно пробормотал себе под нос Добрыня.
Услышавший его сердитый бубнеж меша в притворном удивлении округлил глаза.
— Тебе что, сказок никто не сказывал? — Ехидно отозвался он. — Дочери змеиного царя это! Того самого, которого ты храбро зарубил.
— А ежели они зло какое против нас задумали? Так добром это не кончится.
— Эх, дурень! — Обреченно вздохнул бесенок, вприпрыжку кинувшись догонять Ялику. — Чтобы вужалки, да зло сотворили! Идем, дурья твоя башка, а то один тут в темноте и сгинешь.
Добрыня, стиснув зубы, предпочел промолчать.

Запыхавшаяся ворожея догнала Добрыню уже на улице. Тот, несмотря на косые взгляды стражников, что-то гневно бормотал себе под нос и то и дело хватался за рукоять отсутствующего на поясе меча. Заметив подходящую Ялику, здоровяк зло скривился и сделал вид, что в упор не замечает спешащую к нему девушку.
— Погоди гневаться, друже, — миролюбиво произнесла ворожея, попытавшись ухватить Добрыню за рукав.
— Я тебя что просил? — негодующе бросил тот, неприязненно отстраняясь.
— Тут не все так просто, — с тяжким вздохом заметила Ялика.
— Да куда уж проще-то! — буркнул гигант, неопределенно кивнув головой.
— Послушай, — ворожея попыталась дотронуться до щеки раздувающего ноздри Добрыни, но тот, перехватив ее руку за запятье, отвернулся.
— Да не будь ты таким дуболомом! — Взъярилась ворожея, раздосадованно топнув каблучком. — Черное дело твой Никодим задумал.
— Так, ежу понятно…
— Ежу понятно, а тебе, видать, нет, — огрызнулась Ялика, морщась и потирая освобожденную руку. — А ежели ему, и вправду, Индрика изловить удастся? Что тогда будет?
До этого сидевший с невозмутимым видом на плечах ворожеи меша вдруг выгнулся, потягиваясь, и, негодующе сверкнув глазами, чуть ли не нараспев продекламировал:
— Когда зверь рогом поворотится, словно облацы по поднебесью, вся мать-земля под ним всколыбается… Ну, понял наконец?
Остолбеневший Добрыня растерянно перевел взгляд с рассерженно уперевшей в бока руки ворожеи на лениво зевнувшего бесенка и беспомощно покачал головой.
Ялика, обреченно закатив глаза, всплеснула руками. Словно по заказу, густое одинокое облако, лениво плывущее по бескрайней синеве неба, на секунду заслонило своей клубящейся тушей ярко сиявшее до этого солнце, заставив Добрыню вздрогнуть и неуютно поежиться.
— Да зачем это Никодиму-то? — Пробубнил он, провожая взглядом небесного путника, словно нехотя выпускающего светило из своих невесомых объятий.
— Вот и я знать хочу, — отозвалась Ялика, благодарно погладив заурчавшего мешу. — Отговорить Никодима, знамо дело, и сам видел, не выйдет, а посему нужно понять, почто ему рог Индрика сдался и как он зверя этого ловить собрался. Видать, средство какое, и вправду, есть, раз голова так уверен в успехе.
Смущенный собственной недальновидностью и тем, что несколько минут назад чуть было не обвинил ворожею в предательстве, Добрыня понятливо кивнул и, задрав голову, встревоженно посмотрел на белокаменные хоромы. На секунду ему показалось, что в одном из окон промелькнул знакомый силуэт. Должно быть, Никодим решил проследить за тем, куда направятся надоедливые гости, но заметив взгляд богатыря, предпочел скрыться в глубине палат.

— Я с тобой, — решительно заявил Добрыня.
Ожидавшая чего-то подобного Ялика упрямо мотнула головой.
— Ну уж нет, друже, — с добродушной улыбкой произнесла она. — Никодим знает, что ты против его затеи. А меня он видит первый раз, и потому-то ведать не ведает, что я задумала. Он человек, конечно, неглупый, и, думаю, здраво рассудил, что помощь кого-то вроде меня лишней не будет. Тем более, что отговаривать я его не стала.
— А ежели он решит, что ты ему и не нужна вовсе? — Хмуро отозвался Добрыня, вынужденный признать правоту ворожеи.
— Тогда и думать будем, — пожала плечами Ялика и, потрепав беззаботно поглядывающего по сторонам бесенка, попросила: — Митрофан, друг мой чудный, не в службу, а в дружбу, последи пока за Никодимом — авось, что полезного вызнаешь. Мы же с Добрынюшкой на торжище прогуляемся, а опосля с тобой в корчме встретимся. 
Ни слова не говоря, кот грациозно спрыгнул на землю, потянулся, лениво зевнув, и, гордо распушив хвост от переполнявшей его важности, тут же затерялся среди ног прохожих — поминай, как звали.

Как и раньше, на торговой площади было многолюдно и суетно. Только в этот раз к шумной разноголосице, полноводной рекой разливавшейся над торжищем, добавились залихватские мотивы скоморошьего представления, сопровождавшиеся заливистым смехом и одобрительными хлопками многочисленных зрителей.
Вдоволь насмотревшись на шутки и кривляния потешного люда, Ялика, нисколько не обращая внимания на недовольный бубнеж понуро следовавшего по пятам Добрыни, принялась бродить среди разномастных лавок, придирчиво рассматривая предлагаемый товар. Вскоре богатырь смирился с неизбежным и прекратил ворчать, а затем и вовсе прикупил у кстати подвернувшегося лоточника, торгующего свежей сдобой, два ароматных медовых кренделька, одним из которых тут же поделился с благодарной Яликой.

День уже клонился к закату, когда ворожея в самой дальней и малолюдной части торговой площади наконец-то нашла то, что ей требовалось. Хозяином лотка, напротив которого остановилась заинтересованная девушка, был огненно рыжий, уже не молодой, но все еще крепкий мужчина, во рту которого не хватало нескольких передних зубов, а левый, по-видимому выбитый, глаз закрывала черная повязка.
— Никак в дорогу дальнюю собралась, девица красная? — Тут же сориентировался торговец, заметив любопытный взгляд ворожеи, остановившийся на одном из висевших плащей.
— Угу, — согласилась Ялика, аккуратно пробуя на ощупь необычайно ворсистую, напоминающую овечью шерсть, темно-синюю ткань одежи, украшенную по краям узорчатой черно-белой лентой с искусно вышитыми незнакомыми символами.
— Сразу видно опытного путешественника, — угодливо осклабился торговец. — В таких воины севера за море ходят. В нем завсегда тепло, а обернувшись, так и вовсе на голой земле спать можно.
С этими словами он накинул плащ на плечи скромно улыбнувшейся Ялики и застегнул у нее под горлом вычурную фибулу в форме свившегося кольцом крылатого ящера.
— Вот ведь брехун, — недовольно буркнул Добрыня.
Торговец обиженно округлил глаза и тут же зачастил:
— Я сам из Новограда, к нам северяне частенько захаживают по делам торговым. Бывало, и к ним на ладьи их драконоголовые подряжался, когда моложе был. Вот чем хочешь поклянусь, что плащ этот их работы.
— Да что мне клятвы твои, — махнул рукой Добрыня.
Рыжий мужик задумался, а потом вдруг просиял.
— Так на меня хоть погляди, — он пальцем показал на свою огненную шевелюру. — Много среди нашего люда таких, а?
— И что с того? — Непонимающе буркнул Добрыня.
— А то, что, видать, матушка моя, по молодости да глупости, с одним из северян и спуталась, а через девять месяцев мной разродилась.
— Тоже мне доказательство, — скептически заметил богатырь, нахмурившись.
Он хотел было добавить что-то еще, но, заметив укоризненный взгляд Ялики, брошенный в его сторону, решил промолчать.
— А мне нравится, — весело заключила девушка, закружившись на месте так, что полы плаща взметнулись вверх.
— Коли возьмешь, не прогадаешь, — переключил внимание на нее торговец. — Недорого ведь прошу. Один золотой всего.
— Что? — Не выдержал Добрыня, угрожающе нависнув над рыжим мужиком, который хоть и был крепко сложен, но на фоне гиганта-богатыря казался безусым юнцом только-только научившимся держать меч в руках. — В своем ли ты уме, мил человек, коли за тряпицу такие деньжищи требуешь? Это ж добрую неделю на постоялом дворе жить можно.
— Ну да и живи, коли тебе так потребно, — ничуть не испугавшись, огрызнулся рыжий.
Впрочем, Ялика спорить о стоимости плаща не стала и без сожаления, не смотря на уговоры Добрыни, рассталась с золотой монетой. Прикусив драгоценный кругляш и убедившись в его подлинности, торговец доверительно сообщил:
— Северяне верят, что руны, на одеже вышитые, от злого взгляда хранят да руку того, кто плащ носит, в бою прямо в цель направляют. У северян боги, конечно, свои, да я много повидал и мнится мне, что все едино. Чай, боги севера в трудную минуту и тебе на помощь придут, на зов откликнувшись.

К постоялому двору друзья пришли уже после заката, когда последние лучи светила, будто прощаясь, буквально на секунду окрасили ярким багрянцем небо и, мигнув, погасли, передавая власть над уставшим за день миром заботливым дланям ночи, тут же принявшейся напевать свою извечную колыбельную, по раз и навсегда установленному порядку убаюкивающую одних земных тварей и пробуждающую других, чье существование немыслимо при свете яркого солнца. И только люди, по никому не ведомой причине, отказывались подчиняться извечному закону, упорно продолжая бодрствовать даже после заката.

Едва друзья подошли к дверям корчмы, как откуда-то из темноты вынырнул меша, тут же усевшийся у порога с недовольным видом.
— Ну, и где вас лешие носят? — Негодующе спросил он, раздраженно обвивая ноги хвостом. — Не ровен час, от кого-нибудь из посетителей сапогом по морде схлопочу.
— Страдалец, — саркастически заметила Ялика. — Ты лучше расскажи, что там с нашим Никодимом.
Кот обиженно фыркнул.
— А ничего. Весь день безвылазно в палатах просидел, а потом домой пошел.
— Что, совсем ничего? — разочарованно спросила ворожея, переглянувшись с нахмурившимся Добрыней.
Меша задумался.
— Разве что… — неуверенно протянул он, словно прикидывая, стоит ли рассказывать.
— Да не томи ты, — как-то зло процедил богатырь и, схватив за загривок не успевшего отпрыгнуть мешу, поднял того над землей и от души встряхнул. Возмущенный столь бесцеремонным обращением, бесенок угрожающе оскалился, показав молочно-белые клыки, зашипел и, ловко извернувшись, наотмашь полоснул когтями по державшей его руке. Не ожидавший этого Добрыня разжал пальцы. Приземлившись на все четыре лапы и шустро отпрыгнув в сторону, меша занял оборонительную позицию, выгибая спину дугой и гневно размахивая агрессивно распушенным хвостом.
— Еще раз так сделаешь, — почти прорычал он, — на лоскуты располосую, не посмотрю, что ты, дуболом, такой здоровый вымахал. И она, — меша, сердито мотнув ушами, кивнул на оторопевшую ворожею, — меня ни в жисть не остановит. Понял, лоб толоконный?

Растерявшаяся было Ялика, пихнув разгневанного Добрыню острым локотком в бок, встала между бранящимися.
— Хватит, — не терпящим возражений тоном заявила она. — Митрофан, рассказывай.
Недобро сверкнув глазами, меша перевел взгляд на ворожею.
— Вот не слушаешь ты советов добрых, — буркнул он обиженно. — Говорил, уходить надо. Так нет, теперь с этим дуболомом и его приятелем непутевым возись тут.
— Митрофан! — Прикрикнула ворожея, бросив хмурый взгляд на причитающего кота. Тот сразу же осекся.
— Тут дело такое, — нехотя начал бесенок, переминаясь с лапы на лапу. — Не знаю даже, имеет ли это какое-то значение… В общем, когда Никодим ваш домой вернулся, да, как ни в чем не бывало, спать завалился, думал я потолковать с обитателями дома — авось, кто что интересного расскажет.
Меша на секунду замялся, навострив уши, неуверенно повел усами и продолжил:
— И вот, что странно. Никого не нашел. Ни банника, ни амбарника, никого. А хозяйство-то у вашего головы — будь здоров, кто-нибудь, да должен быть.
— Ну, бывал я у Никодима дома, — с сомнением в голосе заметил Добрыня, пожимая плечами. — Дом как дом, ну, разве что, богаче, чем остальные. Так то дом городского головы, каким еще ему быть-то? А что людей нет, так Никодим говорил — у него приходящие работают, мол, он привык к одиночеству.
Не простивший обиды бесенок тут же оскалился.
— Я же не о людях толкую, тугодум, — прошипел он и, жалобно посмотрев на задумавшуюся ворожею, проканючил, выразительно скосив глаза на богатыря. — Может, ну его, дуболома этого?
— Значит, так и не нашел никого? — Сделав вид, что не заметила намеков кота, спросила Ялика.
— И нет, и да, — уклончиво ответил меша. — Домовика углядел, только тот разговаривать не захотел даже. Меня увидел, сразу же за угол дома тикать бросился. И след простыл. Я еще подумал, чего-то это домовик по двору шляется, они ж обычно из дома ни ногой…
— А сколько лет Никодиму? — Вдруг совсем невпопад спросила ворожея, буравя взглядом растерявшегося от такого внимания Добрыню.
— Да в прошлом году шестой десяток пошел, — буркнул тот.
— А выглядит, как глубокий старик.
— Всяко бывает, — пожал плечами богатырь.
— Мнится мне, — задумчиво протянула ворожея, отрешенно уставившись в небо, — я догадалась, зачем Никодим Индрика изловить собрался.
И меша и Добрыня недоверчиво округлили глаза. Заметив это, Ялика мягко улыбнулась.
— Тот, кого ты, Митрофан, видел — вовсе не домовик, а, похоже, хованец, — пояснила она.
— Это что за нечисть такая? — Непонятливо переспросил богатырь, принявшись теребить многострадальную бороду.
— А что, сходится, — обрадованно заключил меша после недолгих размышлений. — Ни амбарник, ни дворовой с этим поганцем рядом жить не станут, потому-то так и пусто в никодимовом доме. Да и сам Никодим уж больно стар для своих лет.
— Видать, хованец из него силы и тянет, смерть приближая, — подтвердила Ялика.

— Так, а Индрик-то почто сдался? — Недоумевая, поинтересовался Добрыня.
Ворожея горько усмехнулась, а меша скорчил презрительную гримасу, всем своим видом давая понять, что он думает об умственных способностях богатыря.
— Эх, друже, — вздохнула Ялика. — Хованец — существо, конечно, зловредное, душу того, кому служит, после смерти хозяина себе прибирает. Да вот только, пока тот жив, будет его всячески облагодетельствовать, ни в чем потребности хозяин знать не будет до самой смерти. Никодим твой как-то заставил хованца себе служить, а как время расплачиваться пришло, то задумал договор нарушить — жить-то охота. Духа этого только гром погубить и может, да не простой гром, а тот, что в себе силу кузницы Сварога-прародителя несет.
— Ну, а Индрик-то при чем? — Так и не догадался наморщивший лоб Добрыня.
— Вот дурень, — огрызнулся меша, от греха подальше прячась у ног ворожеи.
— Когда Сварог в своей кузне небесной мир творил, — принялась терпеливо объяснять Ялика, заметив, как посмурнел после слов бесенка богатырь, — то первым его детищем был Индрик, потому-то все остальные звери ему кланяются, а в роге Индрика грохот молота и наковальни заключен, им он проходы для воды под землей прокладывает, громом твердь земную раздвигая.
На мгновение Ялика осеклась, задумавшись, и, раздосадованно вздохнув, спросила, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Знать бы только, кто Никодима на это надоумил?
— Не помощник я тебе тут, — отозвался Добрыня, понуро опустив голову.
Посмотрев на него, Ялика вдруг ласково улыбнулась.
— Верно, — кивнула она, соглашаясь, и вдруг, с чувством прильнув к здоровяку, ласково обняла его. Смутившийся Добрыня, мигом потеряв дар речи, покраснел, неловко пряча взгляд. Заметив его растерянность, Ялика весело рассмеялась и, встав, на цыпочки, нежно поцеловала того в ощетившуюся непокорной бородой щеку.
— Ты лучше домой ступай, — как бы невзначай бросила она. — Вернусь, все расскажу. И не спорь, я одна пойду.
Растерявшийся Добрыня только и смог, что согласно кивнуть. Ловко подхватив огорошенного поведением девушки кота, Ялика, не прекращая улыбаться, скрылась в корчме, мягко прикрыв за собой дверь и оставив окаменевшего Добрыню в одиночестве. Тот постоял еще пару минут, глупо пялясь в пустоту перед собой и рассеянно потирая щеку, а потом, вмиг посерьезнев и бросив задумчивый взгляд на закрытую дверь, решительно развернулся на месте и пошел прочь от корчмы.

Отказавшись от настойчивых предложений Горбыля отужинать, Ялика поднялась к себе в комнату. Умывшись под хитрым прищуром меши, не сводившего с нее пытливых глаз, ворожея, ни слова не говоря, отправилась спать. Недоумевающий бесенок хотел было что-то сказать, но, когда девушка затушила лучину, передумал и, тяжко вздохнув, грациозно запрыгнул на подоконник. Устраиваясь поудобнее, он долго и шумно ерзал на месте, а потом, свернувшись клубком, притворился спящим, продолжая внимательно наблюдать за беспокойно ворочающейся в кровати ворожеей из-под полуопущенных век.

Проснулась Ялика незадолго до рассвета, когда побледневшая луна уже приготовилась уступить свое место на небосводе яркому дневному светилу, а колючие звезды померкли, медленно убегая прочь от неспешно наливающегося багрянцем горизонта.
Наскоро собравшись, ворожея попыталась растолкать мирно посапывающего мешу, но тот, сонно зевнув, тут же перевернулся на другой бок и снова беззаботно захрапел. Недовольно нахмурившись, Ялика просто спихнула его с подоконника.
— Хватит дрыхнуть, лежебока, — беззлобно проворчала девушка, накидывая на плечи приобретенный вчера плащ. На мгновение Ялике почудилось, что вышитые на нем руны будто бы налились серебром и таинственно замерцали в неверном предрассветном сумраке.
— Ладная вещица, — чуть ли не с восхищением заметил лениво потягивающийся бесенок.
— Ты мне зубы-то не заговаривай! — Отозвалась ворожея, с любопытством разглядывая медленно затухающее свечение, исходившее от рун. — Ты со мной идешь, или так и будешь бессовестно дрыхнуть, как давеча?
— Конечно, с тобой пойду, — гневно сверкнув глазами, буркнул меша и пробормотал едва слышно: — Оставишь ее, как же! Опять влезет туда, куда не следует.

Боясь опоздать, Ялика в сопровождении легко бегущего рядом Митрофана пронеслась по пустынным улицам все еще спящего города, словно ласковый весенний ветерок над цветущим полем. Друзья оказались у ворот как раз в тот момент, когда приветливое солнце наконец-то неспешно вынырнуло из-за горизонта, нежно обняв своими теплыми лучами коньки крыш окружающих домов.
К немалому удивлению ворожеи, Никодим, облачившийся в кольчугу наподобие той, что носил Добрыня, ждал ее в одиночестве. Ялике сразу же бросилось в глаза, что доспех для пожилого мужчины был тяжеловат. Выглядящий изможденным Никодим словно бы пригибался к земле, понуро опуская плечи и съеживаясь под не таким уж и большим весом. А когда мужчина, заметив спешащую девушку, неловко сделал шаг навстречу, то ножны меча самым коварным образом больно стукнули его по колену, заставив в сердцах чертыхнуться и поморщиться.
— Решилась таки, — как-то печально улыбнулся Никодим. — Авось, подсобишь, как-никак, человек знающий.
— А ты один идти за Индриком собрался? — Не скрывая ехидства, поинтересовалась Ялика.
Никодим неприязненно поморщился, бросив исподлобья тяжелый взгляд на ворожею.
— Нет, — коротко ответил он несколько брезгливо. — Идем.

Без каких-либо заминок путники миновали городские ворота, направившись по широкому тракту, пыльной змеей вьющемуся среди все еще дремлющих полей, в сторону настороженно темнеющего у горизонта леса.
Двое стражников, несших у ворот караул и оттого маявшихся от безделья, проводили медленно удаляющиеся фигуры ленивыми взглядами.
— Куда это голова собрался? — Вяло спросил один из них, самозабвенно ковыряясь в ухе давно немытым пальцем.
— Тебе-то какое дело? — Нехотя отозвался другой. — Знай, службу неси.
Внимательно изучив содержимое, извлеченное из уха, первый стражник вздохнул, брезгливо вытер палец о штанину и, от души сплюнув, мечтательно заявил:
— Скоро сменщики придут, а там уж можно будет в трактире пару кружек медовухи пропустить.
— А ведь ладная мысль, — немного подумав, отозвался второй, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. И никто из них не заметил сумрачную фигуру, неслышно прокравшуюся у них за спиной и тут же растворившуюся в высоких зарослях придорожных кустов. Лишь горделиво рассекающий небесные просторы сапсан, с первыми лучами солнца отправившийся на охоту, обратил внимание на едва заметное движение, потревожившее покрытые вездесущей придорожной пылью ветви кустарника. Хищно рухнув вниз, он разочарованно заклекотал, не обнаружив добычи, и перед самой землей, расправив крылья, снова взмыл высоко в небо.

Несмотря на то, что Никодим казался старым и изможденным, Ялика с трудом за ним поспевала. Быстро выбившийся из сил Митрофан, как и всегда, устроился у ворожеи на плечах, блаженно намурлыкивая той в ухо какую-то задорную мелодию. У самой опушки, там, где тракт скрывался в глухой чащобе, путников уже ждали. Трое бородатых мужчин неопределенного возраста, чей внешний вид и злорадные ухмылки более всего напоминали бандитов, обирающих на большаках незадачливых путников, безмолвно вынырнули из тихого лесного сумрака. Двое остались стоять, перегородив дорогу и выразительно поигрывая дубинками, а третий, самый рослый и крепкий, сделал пару шагов навстречу Никодиму, широко раскинув руки для дружеских объятий.
— Кого это ты привел? — Будто отхаркиваясь, прохрипел он, окинув ворожею цепким колючим взглядом. На секунду Ялике показалось, что в холодных, будто бы мертвых глазах мужчины промелькнула затаенная угроза и какая-то ядовитая животная ненависть.
— Это та самая ворожея, что город от хвори спасла, — пояснил Никодим, неприязненно уклоняясь от объятий. — Ялика. Всяко подсобит в нашем деле.
— А… — безразлично пожал плечами мужчина и протянул руку ворожее. — Ялика, значит. А меня Охотником кличут.
Ворожея, сделав вид, что не заметила протянутой руки, молча отступила на шаг назад. Сидевший у нее на плечах меша угрожающе оскалился.
— Ну, как знаешь, — расплылся в хищной неприятной улыбке Охотник. — Не велика беда.
Отрывисто кивнув своим заскучавшим было товарищам, он, больше ни слова не говоря, нырнул в лесную чащу, скрывшись среди могучих зарослей подлеска. Ялика и Никодим непонимающе переглянулись и кинулись следом. Компаньоны Охотника выждали пару мгновений, воровато оглядываясь по сторонам, и, хищно ухмыльнувшись, последовали за ушедшими.

— Может, ты посвятишь меня в подробности всей этой затеи? — Недовольно спросила Ялика, когда ей наконец-то удалось догнать Охотника, проворно лавирующего среди древесных стволов и ловко уклоняющегося от вездесущих ветвей кустарника, так и норовивших оцарапать или хлестко ударить по лицу или рукам.
— А Никодим не рассказал? — Как будто удивившись, переспросил мужчина, неожиданно галантно придержав перед ворожеей очередную ветвь. Ялика молча покачала головой.
— Здесь недалеко, — нехотя принялся объяснять Охотник, — болото есть, огромное, что твой океан, топкое да непроходимое — мигом увязнешь, и поминай, как звали. Места там гиблые, а потому туда никто и не хаживает. Только я тропку потаенную знаю. По ней можно до кургана древнего дойти, такого древнего, что он, наверное, еще сотворение земной тверди помнит. А на его вершине дольмен есть, от времени и непогоды рассыпался уже весь почти. В нем вход в туннели, что к подземной реке ведут. Река эта в озеро впадает, куда Индрик-зверь воды испить каждый день приходит.
— Идем туда, незнамо куда, — недоверчиво хмыкнула Ялика.
— Ну почему же, — неопределенно пожал плечами мужчина. — Бывал я там, да и зверя чудного видел своими глазами.
Явно что-то недоговаривающий Охотник задорно подмигнул ворожее.
— Ребята, вот, соврать не дадут. Правда? —
Идущие чуть позади ребята как-то по-идиотски заулыбались и дружно закивали головами, будто фарфоровые болванчики, что так любили привозить с далекого Востока купцы.
— Ну, хорошо, — не стала спорить Ялика. — Пусть так. А Индрика ты чем ловить удумал? Всякий знает, что никакие путы его не удержат. И людей он чурается, ближе, чем на полет стрелы не подойдет.
Охотник скабрезно осклабился и заржал.
— Легенды гласят, — давясь мерзким смехом, заявил он, — что любит зверь дев, мужской ласки не ведавших. Уж так любит, что естество свое сладострастное по земле волочить начинает, едва такую издалека заприметит. Да только где нынче дев таких сыщешь?
Ялика смутилась, заливаясь пунцовой краской, и с некоторой опаской посмотрела на Охотника, который, ничуть не стесняясь, ощупал фигуру ворожеи неуютным оценивающим взглядом и тут же отвел глаза в сторону, чтобы скрыть разгоревшуюся в них звериную похоть.
— Да не бойся ты, — беззаботно махнул он рукой. — Есть средство куда как вернее. Придем, сама увидишь.
— Уж больно ты много для разбойника знаешь, — ожесточенно заметила Ялика и неприязненно спросила: — Я ж ведь не ошиблась в том, как ты и дружки твои на хлеб зарабатываете?
— На зверя лесного охотимся, тем и живем, — коротко бросил мужчина, мигом растеряв всякое желание продолжать беседу.
Презрительно скривившись, словно ворожея своими словами нанесла ему невыносимое оскорбление, Охотник легко перемахнул через поваленное дерево, и, не останавливаясь, пошел, как ни в чем не бывало, дальше, предоставив Ялике возможность самой разбираться с оказавшимся на пути препятствием.

— Ты что, и вправду решила вот этим вот помогать? — Разъяренно зашипел ей в ухо меша. — Они же зверя сгубят, недорого возьмут, да и тебя заодно.
— Тихо ты, — едва слышно оборвала его ворожея, неловко перебираясь через заросшее скользким мхом и лишайниками бревно. — Надо для начала понять, что они задумали, чую, все не так просто, как Никодим считает…
Ялика осеклась, заметив, что один из дружков Охотника как-то недобро поглядывает в ее сторону, явно пытаясь расслышать, что там бормочет себе под нос увязавшаяся с ними деваха. Приветливо улыбнувшись, ведунья сделала вид, что просто решила приласкать умостившегося на плечах кота. Разбойник в ответ ощерил редкие зубы, но взгляд отводить не стал. Меланхолично поглаживая мешу, ворожея прошла мимо, но еще какое-то время чувствовала, как лиходей недоверчиво пялится ей в спину, следуя буквально по пятам.

Повисшее тугой пеленой зловещее молчание нарушал лишь сухой хруст веток под ногами, вкрадчивое шуршание потревоженной листвы, да редкие вскрики лесных птиц. Охотник, явно замысливший недоброе, не соврал. Болото оказалось недалеко. Яркое, с трудом пробивающееся сквозь плотные древесные кроны, солнце едва преодолело четверть своего обычного дневного пути, как под ногами путников жадно зачавкала насыщенная влагой земля, а частокол могучих лесных великанов сначала поредел, а потом и вовсе сменился зарослями высокого камыша да редкими белоствольными березами, приветливо вторящями шелестом раскидистых крон задорному кваканью лягушек и назойливому гудению приставучего комарья.

— Дальше идем след в след, — нарушил гнетущее молчание вдруг остановившийся проводник.
Когда все остальные сгрудились у него за спиной, толкаясь и мешая друг другу в бесполезных поптыках не набрать в обувь вонючей болотной жижи, он указал пальцем на виднеющийся вдали заросший грязно-бурой травой высокий, чуть ли не до самого неба, холм, на вершине которого с трудом можно было углядеть груду камней. Должно быть, это все, что осталось от дольмена, о котором разбойник поведал Ялике по пути к болоту.
— Нам туда, — пояснил он свой жест и смело шагнул вперед. Против ожидания, как того искренне хотела бы ворожея, мужчина не ушел с головой в разверзшуюся под ногами трясину, заросшую обманчивой ряской.
— Тут, под водой, плиты каменные, — самодовольно заявил он и для подтверждения своих слов подпрыгнул на месте, обдав остальных зловонной тучей крупных брызг. — Навроде дороги. Ее, должно быть, проложили тогда же, когда и курган возводили, к нему она и ведет. Петляет только сильно. Так что в сторону ни ногой. Как так получилось, ведать не ведаю, а по сторонам от дороги трясина бездонная. С головой уйдете и охнуть не успеете, никто не поможет.
— И откуда ты такой всезнающий выискался? — Недовольно буркнула Ялика.
Охотник зло посмотрел на нее и процедил сквозь зубы:
— Мнится мне, девчуля, что Никодим тебя с собой взял не для того, чтобы чужие секреты вызнавать.
Задумчиво молчавший все это время голова остервенело заиграл желваками и, наклонившись к самому уху ворожеи, ожесточенно прошептал:
— Мешать удумаешь — зарублю, так и знай, — он выразительно скосил глаза на висевший у него на поясе меч, сжав рукоять так, что побелели костяшки пальцев. Меша оскалил зубы и попытался вцепиться когтями в лицо Никодиму.
— И животину твою беспутную, — мрачно добавил старик, с невероятной для своего немощного вида прытью уклонившись от острых кошачьих когтей, стремительно промелькнувших буквально в одном вершке от его глаз. Ничуть не испугавшись прозвучавшей угрозы, Ялика разочарованно покачала головой.
— Кто он? — Не терпящим возражений тоном спросила ведуья.
— Друг, — вставая с нагло ухмыляющимся Охотником бок о бок, зло бросил Никодим. — Ну, а ежели тебе не по нраву такой ответ, то проваливай на все четыре стороны.
Решившая во что бы то ни стало докопаться до истины Ялика, старательно игнорируя когти меши, больно впившиеся в плечи, упрямо мотнула головой. Отчаявшийся привлечь ее внимание бесенок не выдержал и вцепился зубами ей в ухо. Ворожея тихонько охнула и рассеянно погладила кота по загривку.
— Идем уже, нечего время за зря терять, — решительно заявила она наконец. Митрофан разочарованно засопел, а потянувшиеся было к оружию головорезы, выжидательно затаившие дыхание у ведуньи за спиной, расслабились, пряча ехидные улыбки.

Проводив облачко слезящимся взглядом и чихнув напоследок еще раз, ворожея взмахнула волосами, стряхивая с них осевшую сажу, и приветливо улыбнувшись, согласно кивнула ожидавшему ее решения духу. В это мгновение ей почудилось, что где-то рядом, как будто у нее за спиной, удовлетворенно прорычал медведь. Испуганно обернувшись и не найдя взглядом никого, кто мог бы произвести такой звук, она облегченно вздохнула, дивясь своему разыгравшемуся воображению.

Словно не заметив ее испуга, меша медленно и вразвалочку подойдя к ней, протянул ей обе ручонки, словно прося поднять его.

Догадавшись чего он хочет, и, рассмеявшись про себя, Ялика подхватила оказавшегося почти невесомым бесенка и усадила его себе на плечо.

– Да не на правое же! – тут же скривился дух, ловко перебравшись на другую сторону. – Пойдем, все расскажу, покажу. Нам в сад надобно.

Против ожиданий ворожеи, сад почти не пострадал от случившегося пожара. Лишь местами на невысокой каменной ограде, отделявшей его от остального имения, виднелись длинные языки подпалин, да вездесущий пепел покрыл листву произраставших здесь яблонь, груш и вишен, на которых к удивлению ворожеи совсем не было не то, что плодов, даже следов маломальской завязи. Ялика порывалась было спросить об этом мешу, но, заметив, что тот, насупившись, молча думал о чем-то своем, передумала.

В самом же центре сада возвышалась одинокая яблоня, чьи ветви склонились почти к самой земле под тяжестью налившихся красным плодов.

– Эту яблоню муж Огнеяры собственными руками посадил – пояснил бесенок, обратив внимание на застывший на лице ворожеи молчаливый вопрос. – Давно, когда только они только поженились. С ее помощью-то и можно Кадука обмануть.

– Плоды его древа, – догадалась Ялика.

Обрадовавшийся сообразительности спутницы меша удовлетворенно кивнул.

– Так поступить надобно, – доверительно начал он. – Кукол из сена сделай, яблоки заместо сердца положи, только капни на них по капле крови деток. Морок навести сможешь, чтобы куклы, как живые были?

Внимательно слушавшая ворожея лишь коротко кивнула.

– Сделать это надлежит до того, как лойма вновь явится, – наставительно заметил меша. – В прошлый раз Огнеяра ей помешала завершить дело черное. Не смогла лойма души детей в единое целое с семенем Кадуковым сплести, что внутри них вызревало, своего часа ожидая. Не успела, поганка, к себе привязать.

– Она уже завершила начатое, – поникшим голосом отозвалась Ялика.

Бесенок уставился на ворожею округлившимися от ужаса глазами. В следующую секунду он, ловко спрыгнув с плеча ведуньи, в панике заметался между остолбеневшей Яликой и яблоней, заламывая в отчаянии ручонки

– Ох, и угораздило же меня! – надрывно заголосил он, задрав голову к небу и закатив глаза. – Надо ж было с такой дурехой связаться! И чего ты раньше молчала-то? Теперь то точно меня Кадук живьем сожрет.

– По делу говори, – оборвала его причитания ведунья.

– Плохо дело! – заключил поникший бесенок и со злостью пнул копытцем некстати подвернувшийся паданец, отправив его по пологой дуге в глубину сада. – Коли все так, как ты говоришь, то за детьми сам Кадук уже явится. Его, как лойму, простым мороком не проведешь.

– Ну, а делать-то что? – обреченно вздохнула Ялика.

Плюнув под ноги, бесенок задумался, внимательно изучая землю перед собой и растерянно почесывая лохматый затылок. Придя к какому-то выводу, он еще раз отрывисто сплюнул и, упрямо мотнув головой, заявил:

– Тяжело будет. Но коли сдюжишь, то и детей спасешь и Кадука прочь в болота его, не солоно хлебавши, спровадишь.

Он помедлил, словно набираясь храбрости, и торопливо продолжил:

– Перво-наперво, тебе нужно разорвать связь лоймы и детей, а для того, придется наизнанку мира отправится, в Навь, но не в царство Мары, а туда, где все духи, да нечисть обитает. Это будет самое легкое. Там, найдешь лойму, у которой семя Кадуково припрятано, с детьми связанное. Одолеешь поганку, в Явь возвращайся. Опосля, нужно будет добычу твою связать с мороком подменным, куклами соломенными, стало быть. А когда Кадук явится, то охранять их пуще жизни, чтобы он подвоха не почуял. Едва он куклы приберет, то колдовство вмиг и рассеется, и не будет власти его ни над детьми, ни над миром живых. Придется, проклятому, в болота убираться. Да силу злобную до следующего раза копить.

Договорив, бесенок обреченно плюхнулся на землю, поджав колени к груди и в отчаянии, обхватив ручонками рогатую голову.

– Да, только ты не сдюжишь, – пробубнил он, даже не повернувшись в сторону ворожеи. – Нутром чую, не сдюжишь…

– Будет тебе, – упрямо вскинув подбородок, прервала причитания Ялика. – Поглядим – увидим.

Меша поднял голову, посмотрел на ведунью печальными глазами, на которых вот-вот готовы были навернуться слезы, и, раздраженно махнув рукой, пробормотал:

– Ступай, нечего лясы точить. Я тебя здесь подожду.

Бросив быстрый взгляд на солнце, и прикинув, сколько времени осталось до заката, Ялика торопливо сорвала с яблони два приглянувшихся спелых плода и, спрятав их в котомку, поспешила уйти, оставив за спиной тоскливо всхлипывающего бесенка, одиноко сидящего под деревом.

Едва ворожея переступила порог дома Веданы, как на нее с расспросами налетел Могута, незнамо где раздобывший кольчугу и надевший ее прямо поверх домотканой рубахи.

– Узнала что? – пробасил он, бросив полный надежды взгляд на вошедшую ведунью.

Та коротко кивнула, присаживаясь на лавку. Окинув взглядом горницу, где во всех углах появились пучки сушеных трав, у порога и под окнами горсти рассыпанной соли и золы, а на стенах, где углем, где мелом, были выведены разнообразные защитные руны.

– Ладная работа, Ведана, – одобрительно заметила Ялика, ободряюще кивнув, присаживаясь рядом с травницей.

– Ото ж! – грустно улыбнулась старушка. – Я дело свое знаю, только, сердцем чую, не поможет это. Сказывай, что разузнать удалось.

Утаив лишь о сделке с бесенком, Ялика торопливо рассказала все то, что ей удалось вызнать. Выслушав ее сбивчивый рассказ, и без того мрачный Могута, сделался еще более мрачным и насупившимся, а старушка Ведана, старательно разгладив складки на сарафане и тяжело по-стариковски вздохнув, воинственно заявила:

– Значит, так тому и быть.

Бравый настрой травницы заставил Ялику слабо улыбнуться. Покопавшись в своей котомке, она протянула старушке плотно завязанный мешочек.

– Это одолень-трава, – пояснила она, заметив удивленный взгляд Веданы. – Будем зелье готовить, чтобы я на изнанку мира смогла отправиться, а отвар мое тело живым поддерживать будет, пока душа моя странствует.

Пока старушка кипятила воду и заваривала высушенные цветки, Ялика с помощью Могуты, притащившего со двора здоровенные охапки соломы, мастерили кукол, как и советовал меша.

Когда соломенные чучела были готовы, ворожея придирчиво осмотрела результаты своего труда и удовлетворенно кивнула.

– Душно как-то, – пробормотала Ведана, поставив кружку с дымящимся отваром одолень-травы на стол. – Видать, гроза будет.

– Может и будет, – согласилась Ялика. – Сейчас другие заботы.

Достав из котомки, принесенные с собой яблоки, она решительно отправилась в горницу близнецов. Дети лежали в точно таких же позах, в которых она их видела, уходя из дома травницы с первыми петухами. В горнице стояла удушающая тишина, которую нарушало лишь тяжелое отрывистое, еле слышимое, дыхание пребывающих в забытьи детей. Даже пробивающиеся через небольшое окно лучи яркого солнца не могли разогнать сгустившийся полумрак, воцарившийся вокруг, скользя по стенам и полу жалкими и бессильными пятнами бледного света.

– Так и не просыпались, – встревоженно прошептала на ухо ворожее, стоящая у нее за спиной травница.

Подойдя к безвольно разметавшемуся на кровати Святозару, лицом более проходившему на труп, чем на живого полного сил ребенка, Ялика аккуратно взяла его руку, оказавшуюся мертвенно ледяной, и аккуратно уколола заранее припасенной иглой указательный палец мальчика. На посеревшей, будто ставшей полупрозрачной коже, тут же выступила ярко-рубиновая капля крови. Налившись, она сорвалась с кончика пальца и, сверкая и переливаясь всеми оттенками красного, тягуче упала на подставленное ворожеей яблоко, мгновенно растекаясь тонкой слабо мерцающей пленкой по поверхности плода. Затаив дыхание, Ялика завороженно наблюдала как кровь Святозара медленно, словно нехотя, впитывается в кожуру яблока, из глубины которого стало пробиваться пульсирующее в такт сердцу ребенка алое, едва заметное, сияние.

То же самое повторилось и с кровью Лады, обагрившей второй плод, после чего ворожея бережно убрала оба, бьющиеся в унисон тусклым багровым светом, яблока в карман сарафана.

– Пожалуйста, принеси отвар, – попросила Ялика внимательно наблюдающую за ее действиями травницу. – С сомнением, покачав головой и горестно вздохнув, старушка вышла из горницы, что-то тихо бормоча себе под нос.

Когда она вернулась, аккуратно сжимая в руках кружку с отваром, ворожея, прикрыв глаза, сидела на полу, обхватив руками поджатые к груди колени – точь в точь как неродившийся младенец в утробе матери. Дыхание ее сделалось почти неотличимым от дыхания лежащих на кроватях близнецов: такое же едва уловимое, размеренно шелестящее в густой тишине. Рядом с ней стояла открытая котомка и два стеклянных пузырька: в одном, почти пустом, на дне мутно поблескивала вязкая маслянистая жидкость, в другом, напротив, почти полном, искрилась, напоминая чистейший горный хрусталь, прозрачная вода, словно сотканная из света. Услышав осторожные шаги травницы, Ялика медленно, словно отчаянно борясь со сном, подняла голову.

– Если до захода не проснусь, – апатично произнесла она. – Дашь мне этим напиться. Это живая вода.

С этими словами ворожея передала травнице искрящийся пузырек, забрав из ее рук кружку. Та понятливо кивнула

– Опасное ты дело, пресветлая, затеяла, – скорбно покачала головой старушка, крепко зажав в руке блестящую склянку. – Не дело это, с живой и мертвой водой играть.

Сумрачная Ялика упрямо промолчав, отрывисто плеснула в кружку все содержимое второго пузырька. На секунду задумавшись и набрав полную грудь воздуха, будто собираясь нырнуть в бездонный омут, ворожея одним глотком, как это делают запойные пьяницы, осушила кружку, запрокинув голову далеко назад и прикрыв глаза в ожидании.

Неведомая сила тут же стремительно потянула ее за спину, больно ударив об пол, а в следующую секунду будто, хорошо встряхнув, вытолкнула вперед. В ушах зашумело. Сердце, захлебываясь, сорвалось в безумный галоп, отдаваясь в голове болезненным гулом, который с каждым биением делался все тише и тиши, пока не смолк насовсем.

Ялика с трудом разлепила тяжелые, налившиеся свинцом веки. Привычный мир в одно мгновение преобразился. Вокруг клубился сырой промозглый туман, принимающий порой странные изломанные очертания и давящий на глаза серой холодной отчужденностью. Слух терзала звенящая тонко натянутой струной тишина. Всепроникающая, сокрушающая волю и разум, равнодушная и безжалостная тишина.

Не ощущая своего тела, Ялика медленно, увязая в густом тумане, поднялась на ноги. Рядом, прямо в воздухе, безвольно парили Святозар и Лада. Невесомые тела близнецов были, как будто сотканы из сгустившихся обрывков вездесущей хмари, казалось составляющей основу всего окружающего. От дымчатых тел тянулись прочь две витиевато змеящиеся линии, светящиеся в царившем полумраке бледным зеленоватым светом, казавшимся нестерпимо ярким в окружающем сумраке.

Окостеневшая ворожея завороженно вглядывалась в извивы клубящегося тумана, чувствуя, как из нее по капле улетучивается воля и желание жить.

“Останься. Ни к чему бороться, – словно говорил извивающийся сумрак, мягко и заботливо обволакивая своими дымчатыми клубами, замершую ворожею. – Тебе не победить”.

“И вправду, – отрешенно подумала Ялика, медленно опускаясь обратно на землю. – Как мне сладить с лоймой. Это ее мир, мои знания и умения здесь абсолютно ничего не значат”.

“Останься. Здесь спокойно, – как будто обрадовано прошелестело из сумрака. – И тебя больше никто и никогда не потревожит”.

Это холодное, насмехающееся, “никогда” выдернуло Ялику из мертвенного оцепенения. Она резко вскочила, потревожив туман, испуганно отпрянувший под натиском ее разгорающейся воли, и стремительно пошла вдоль светящихся линий, неразрывно связывающих Святозара и Ладу с лоймой, пленившей их души.

Упрямо продираясь сквозь противившийся каждому шагу сумрак, Ялика совсем потеряла счет времени. Как вдруг извивающаяся хмарь, так и не прекратившая попыток уговорить ведунью остаться, поредела, а потом и вовсе, рассыпавшись на отдельные, уже безвредные, белесые хлопья, отступила, выпустив ворожею из своего промозглого чрева.

Изумленная ворожея очутилась среди частокола искореженных черных деревьев, голые, лишенные какой-либо листвы, ветви которых напоминали гротескные лапы неведомых чудовищ, готовых в любой момент схватить, оплести и задушить в своих объятиях любого, кто по неосторожности оказался рядом. Всесокрушающей лавиной налетели звуки. То тут, то там раздавались тихие поскрипывания, приглушенные вскрики и неясные стенания, переходящие в отчаянный, искаженный мукой и страданием, плач. Над какофонией звуков безраздельно царствовал низкий вибрирующий гул, неуловимо напоминающий завывания злого зимнего ветра в печной трубе. Перекатывающийся из стороны в сторону басовитый рокот, пробирал до самого естества, заставляя сжиматься и без того будто омертвевшее сердце ворожеи в ледяных объятиях панического ужаса.

Но хуже всего оказалось небо. Мертвый безграничный океан пустоты с редкими вкраплениями злых и колючих немигающих звезд, застывших искрами холодного огня на полотне невообразимой бесконечности. Отчужденное и безучастное небо одновременно было и бездонной глубиной, и низко нависающей громадой, приготовившейся раздавить своей безмерной плотью все, оказавшееся под ним.

Что есть мочи стиснув зубы и моля Богов дать ей сил, Ворожея медленно пробиралась в глубину этого странного потустороннего леса, стараясь не прислушиваться к кошмарным звукам, раздававшимся по сторонам.

Под ногами что-то протяжно хрустнуло. Ялика остановилась и медленно опустила взгляд. Среди покрывавшего землю толстого слоя серого праха, невесомыми струйками змеившегося между ног ворожеи, она разглядела ослепительно белый птичий череп с длинным изогнутым клювом, усеянным частоколом изогнутых острых зубов. В пустых, давно мертвых глазницах, вдруг промелькнул слабый огонек, заставивший ворожею в испуге отшатнуться назад. С каждой секундой пламя разгоралось все ярче и ярче и в следующие мгновения уже окутало весь череп гудящей завесой, стремительно поглощающей извивающиеся языки мертвого пепла. Из беснующегося вихря огня и праха с оглушающим воем вылетел объятый уже неистово ревущим пламенем птичий скелет, на лету обрастающий плотью и угольно черными перьями.

Проследив за направлением полета ужасающего порождения изнанки мира, Ялика заметила промелькнувший среди переплетения сучковатых ветвей и рядов изломанных стволов знакомый, мерцающий гнилушным светом силуэт. Это, без сомнений, была лойма. Те же развевающиеся лохмотья истлевшего савана, те же, будто качающиеся на волнах волосы. Вот только лицо фантома разительно отличалось от того, каким оно запомнилось ворожее. Сильно удлинившиеся челюсти, ставшие походить на звериные, из-за огромных саблевидных клыков, не могли как следует сомкнуться и удержать в кошмарной пасти покрытый тягучей слюной и гноящимися язвами свесившийся вниз язык, который подрагивал и извивался подобно разъяренной змее.

Не касаясь земли, лойма неторопливо летала кругами среди кривых стволов, бережно баюкая у груди кокон, состоящий из тугого переплетения светящихся нитей. Тех самых, что привели сюда ведунью.

Заметив обмершую Ялику, Лойма на секунду остановилась, а потом, выронив из рук свою драгоценную ношу, упавшую на землю с глухим стуком, медленно поплыла к ведунье, вытянув вперед сухие суставчатые руки.

– Не мертвое! Вкус-с-но! – надрывно захрипел призрак.

“И на что я рассчитывала? – с ужасом подумала Ялика, испуганно пятясь назад от надвигающейся угрозы, пока не уперлась спиной в шершавый ствол дерева.

В мире живых силу всегда можно было взять взаймы у окружающей природы, всегда щедро делившейся своим могуществом с любым, кто мог призывать ее на помощь. Здесь же, на изнанке мира, все было давно и необратимо мертво. Ни одного проблеска жизни. Ничего того, что обычно позволяло Ялике творить ворожбу. И даже собственное тело не могло прийти на помощь. Сейчас она была призраком, душей, лишенной тела, которое осталось лежать на полу дома травницы, почти бездыханное и почти лишенное проблеска жизни.

“Если лойме удастся убить меня здесь, – пронеслась в голове ворожеи лихорадочная мысль. – То и мое тело погибнет, став пустой мертвой оболочкой”.

Лишь чудом ей удалось уклониться от стремительного удара острых когтей призрака, оставивших на стволе, к которому еще секунду назад прижималась ворожея, длинные рваные борозды. А в следующее мгновение, возникшая словно ниоткуда прямо перед изумленной Яликой, лойма схватила ее за горло, легко приподняв над землей и занося когтистую руку для следующего, уже финального удара.

“Моя кровь, – отстраненно отметила уже смирившаяся с неминуемой смертью ворожея, разглядев на ткани савана призрака темно-бордовые разводы.

“Моя кровь! Живая”! – промелькнула радостная мысль, опалившая огнем робкой надежды на спасение.

Всем своим существом Ялика воззвала к этим кляксам на истлевшей ткани, пылающим ярким огнем перед ее мысленным взором, вкладывая в отчаянный зов свое безграничное желание жить, свою неуемную тягу к познанию, свои робкие надежды, свои самые сокровенные мечты, о которых она боялась признаться даже самой себе. И кровь, пробуждаясь, откликнулась!

Время словно замерло, а на ворожею налетел вихрь чередующихся с безумной скоростью образов. Солнце – опаляющее, но и дарующее жизнь. Ветер – разрушающий дыханием горы, но и переносящий в своих дланях семена. Упорно пробивающийся сквозь толщу земли побег. Качающие изумрудными вершинами деревья и омывающая их корни вода. Первый крик новорожденного.

Картинки сменяли друг друга в полубезумном калейдоскопе, а в груди Ялики зародилось сперва робкое, но с каждым мгновением все сильнее разгорающееся пламя.

Лойма, на чудовищной морде которой, казалось, промелькнула тень удивления, резко, как будто опалив давно мертвую плоть, отдернула руку, освобождая Ялику, по чьему телу пробегали ослепительно белые всполохи чистого, первородного, огня, из которого зародилось все сущее.

Истлевшая ткань одеяния призрака тут же легко занялась. Лойма яростно взвыла и отшатнулась назад, беспорядочно замахав руками в отчаянной попытке сбить все ярче и ярче разгорающееся пламя. Секунду спустя, перед Яликой, в изнеможении рухнувшей на колени, уже лежала лишь горстка слабо дымящегося пепла да обгоревшие обрывки ткани.

Мир, вдруг потеряв резкость, стал расплываться рваными потрепанными лоскутами, сквозь которые проступили мутные очертания реальности.

“Время почти на исходе” – догадалась Ялика и бегло осмотревшись, со всех ног кинулась к брошенному Лоймой кокону. Повинуясь возникшему, словно из ниоткуда, наитию, она выхватила из кармана два яблока, в мире изнанки казавшиеся кроваво-красными. Преодолевая легкое сопротивление мерцающей поверхности, Ялика медленно погрузила их в обжигающее холодное нутро кокона, по которому тут же побежали темные волнистые всполохи. Светящиеся нити, ведущие к нему, вздрогнули, завибрировали и в следующую секунду, ярко вспыхнув, осыпались медленно затухающим снопом искр.

Кокон запульсировал, разом увеличившись вдвое.

“Ту-у-дум, ту-у-дум” – билась мерцающая поверхность, то, увеличиваясь и разгораясь до ослепительной белизны, то, опадая, почти угаснув.

Неожиданно биение прервалось. Кокон в один миг покрылся темной коркой, по которой тут же расползлась паутина трещин, сквозь которые полились лучи мертвенного света, заливая своим сиянием все вокруг. Ялика зажмурилась, прикрыв глаза рукой в попытке защитить их от изливающихся потоков света.

Когда она открыла глаза, кокон спокойно лежал посреди воронки, образовавшейся в устилавшем землю сплошным серым ковром пепле. Рядом с ним едва заметно дымились два яблока, оплетенные клубком бледно мерцающих нитей, подобных тем, что ранее связывали души близнецов с проклятым кадуковым семенем, скрывающимся в глубине излучающего тусклый свет кокона.

Ялика едва успела схватить плоды, как окружающий мир окончательно рассыпался на миллионы крохотных кусочков, медленно истаивающих в окружающей темноте.

Ворожея вдруг очутилась лежащей на полу дома травницы, которая с выражением беспокойства, застывшем на лице, склонилась над ней, сжимая в одной руке опустошенный пузырек, а в другой – тусклую, едва тлеющую, лучину, света которой едва хватало на то, чтобы лишь слегка разогнать царящий кругом мрак. За окном разбушевалась налетевшая буря. Грозные раскаты рокочущего грома сменялись дробным перестуком частых капель, падающих на крышу и с тихим звоном барабанящих в стекло.

Испугав резким движением отпрянувшую назад Ведану, Ялика резко села в попытке удержать начавшее ускользать сознание.

– Удалось? – коротко спросила Ведана, пристально всматриваясь в лицо часто моргающей ворожеи.

Вместо ответа Ялика поднялась, едва удержавшись на ногах от налетевшего приступа головокружения, и на ватных плохо слушающихся ногах подошла к кровати Лады. Склонившись над ней, она внимательно прислушалась. Дыхание девочки стало ровным и уже ничем не отличалось от дыхания любого спящего человека.

– Получилось, – едва слышно прошептала Ялика, слабо улыбнувшись и повернулась к испуганной Ведане.

– Думала, и не вернешься уже, – с вздохом облегчения отозвалась старушка.

– Давно солнце село? – спросила ворожея, поправляя растрепавшиеся волосы и разглаживая образовавшиеся на сарафане мятые складки.

Ведана отрицательно покачала головой.

– Буря, вот, случилась, потому и темно так, – пояснила она.

– Пойдем, нужно еще обманку доделать, – суетливо бросила Ялика, устремляясь к выходу из горницы. – До рассвета дети не проснутся.

Печально вздохнув и ласково погладив по голове спящую Ладу, старушка, нежно поцеловала девочку в лоб.

– Спите, соколики, спите, пока утреннее солнце не коснется ваших лиц, – пробормотала она и, повинуясь возникшему, словно из ниоткуда, наитию, подойдя к окну, начертила прямо в воздухе перед ним защитную руну.

Обеспокоено посмотрев на мирно спящих близнецов, Ведана неторопливо вышла из горницы, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Залитую мигающим светом горящих лучин светлицу тяжелыми широкими шагами мерил встревоженный Могута, к облачению, которого добавился висящий на поясе, длинный меч, вложенный в простые кожаные ножны, с каждым размашистым шагом бившие мужчину по ногам.

Не бросив даже мимолетного взгляда в сторону замершего в ожидании Могуты, Ялика сразу направилась в дальний угол, где прислоненными к стене стояли приготовленные соломенные куклы. Окинув их оценивающим взглядом и неодобрительно покачав головой, ворожея, чуть помедлив, достала из кармана яблоки, оказавшиеся к ее легкому удивлению чуть подернутыми гнильцой, и, разворошив солому, поочередно вложила их в каждое из чучел. После чего, прикрыв глаза, что-то тихонько зашептала. По рукам ворожеи пробежали едва заметные всполохи голубоватого света. Она легонько, почти с материнской нежностью, коснулась головы сначала одной куклы, потом другой. Соломенные чучела подернулись мутной дымкой, на глазах приобретая все более и более человеческие очертания. А секунду спустя перед ворожеей уже стояли точные копии близнецов, испуганно вжавшиеся в угол. Они настолько походили на живых, настоящих детей, что не поверивший своим глазам Могута, неслышно подошедший к замершей ворожее, даже положил свою руку на плечо морока Святозара, чтобы убедиться в его реальности.

– Это всего лишь иллюзия, – устало заметила Ялика, мягко улыбнувшись. – Даже до рассвета не доживет.

– Совсем как живые, даже тепло от них человеческое идет, – удивленно пробормотал Могута, отступив на шаг.

Яркий всполох сверкнувшей молнии затопил горницу. Снаружи загрохотало особенно сильно. И словно эхо до ушей обмерших людей донеслось злое, полное ненависти ко всему живому, завывание.

– Началось, – охнув, одними губами прошептала Ведана, побелев как лист бумаги.

Мигнув напоследок, одна за другой стали гаснуть лучины, погружая светлицу в непроглядный плотный мрак, разрываемый лишь всполохами участившихся молний, в свете которых за окном замелькали размытые темные силуэты. Пол под ногами вдруг мелко задрожал. Стекла в окнах тут же отозвались немелодичным тревожным звоном, грозя вот-вот разлететься на тысячи крохотных осколков.

Растерявшийся было Могута, выхватил меч из ножен и, опустив острие к полу, замер, казалось, даже прекратив дышать.

Неожиданно все стихло. Звуки бушующей снаружи стихии поглотила вязкая плотная тишина. Лишь то и дело беззвучно сверкающие за окном молнии выхватывали из темноты замершие в неподвижности то ли человеческие, то ли звериные фигуры.

Нарисованные Веданой руны, покрывавшие стены причудливыми узорами, засветились мягким светом, разгорающимся с каждой секундой все ярче. На дом посыпались тысячи ударов. Стекла в окнах не выдержали, медленно, как во сне, разлетевшись по полу крохотными переливающимися всеми цветами радуги светлячками. Внутрь тут же потянулось множество языков клубящегося мрака. Столкнувшись с исходившим от рун свечением, они испуганно отпрянули, застыв причудливыми змеящимися изваяниями на границе света и тьмы.

В воцарившейся густой тишине послышались тяжелые, сотрясающие стены дома от пола до потолка, шаги, которые сопровождали тоскливые хлюпающие звуки, будто нечто огромное неторопливо шло по раскисшей болотистой почве.

Невообразимой силы удар обрушился на дверь снаружи.

Самым краешком глаза Ялика заметила, как что-то неразборчиво бормочущая Ведана, сцепив руки лодочкой перед собой, отступает вглубь светлицы и упирается спиной в противоположную от входа стену, а плотно стиснувший зубы Могута медленно поднимает меч, изготовившись к бою.

Следующий могучий удар с треском вышиб дверь, которая в облаке пыли и разлетающихся щепок рухнула на пол.

В образовавшийся проем с трудом протиснулась массивная туша Кадука. Покрытое густой короткой шерстью тело, отдаленно напоминающее человеческое, с непропорционально длинными, свисающими почти до самой земли, когтистыми руками. Его венчала голова дикого вепря с налитыми кровью глазами и торчащими из огромной, от уха до уха, пасти белесыми клыками.

Едва чудовище переступило порог, как руны, ярко вспыхнув, погасли. С удивлением замершая ворожея отметила, что продолжает видеть все происходящее вокруг, несмотря на сгустившийся мрак.

– Отдайте мне то, что мое по праву! – с ярость прорычало чудовище, поведя устрашающей мордой из стороны в сторону.

Оглушающе закричавший Могута, стремглав ринулся навстречу Кадуку, опуская готовый для удара меч, лишь бессильно скользнувший по толстой шкуре монстра и не оставив на ней даже маломальской царапины. Словно, не заметив это, чудовище лишь взмахнуло когтистой рукой, и Могута кубарем откатился к стене, так и не выпустив из рук меч.

– Отдайте то, что мое по праву, – повторил Кадук, делая размашистый шаг вглубь горницы.

Прекратившая бормотать Ведана, подула на сложенные лодочкой ладони, подняв засеребрившееся в темноте облачко какой-то пыльцы, устремившееся к монстру, и, закатив глаза, без чувств рухнула на пол. Догадавшись, что старая травница сотворила одни из немногих доступных ей чар, Ялика влила свои собственные силы в ворожбу старушки, окутавшую заревевшего от боли Кадука искрящимся облаком, поддерживая и питая нехитрое, в общем-то, волшебство.

Сверкающий туман медленно осел на пол, не причинив чудовищу заметного урона. Лишь местами шерсть, покрывавшая тело монстра, слегка дымилась, распространяя вокруг удушающий смрад.

– Ты! – взревел Кадук, молнией устремляясь к замершей Ялике, не успевшей ни сотворить чар, ни уклониться.

Схватив Ялику поперек туловища, он легко оторвала ее от пола и, вплотную придвинув ее лицо к своей морде, угрожающе зарычал. От мерзкого зловония разлагающейся плоти, исходившего из его пасти и, казалось, даже обретающего вполне зримые очертания, ворожею замутило.

– Тебя предупреждали! – гневно взрыкивая, проклокотал Кадук, открывая бездонную пасть, будто собравшись целиком проглотить брыкающуюся Ялику.

За спиной чудовища, пошатываясь, сначала встав на колено, а потом, выпрямившись, поднялся Могута. Тяжело мотнув головой, в попытке справится с головокружением, мужчина заметил извивающуюся в лапах Кадука ворожею. Выставив меч перед собой, он, не раздумывая, ринулся вперед. Острие меча с противным хрустом вошло как раз между лопаток, оглушающе взревевшего монстра, глубоко увязнув в его плоти.

Именно в этот момент, Ялика, извернувшись, смогла дотянуться до пояса. Выхватив протяжно сверкнувший в окружающем мраке клинок, она наотмашь ударила по морде Кадука. Правый глаз чудовища лопнул, обдав ворожею потоком густой черной крови и гноя.

Кадук, отбросив в сторону Ялику, тут же стремглав вскочившую на ноги, душераздирающе завыл. Освободившимися руками, он попытался достать засевший в спине меч, лишь с громким звоном обломав лезвие у самого основания эфеса.

Разъяренное чудовище обвело горницу единственным оставшимся целым глазом.

Застывшая каменным изваянием ворожея уже приготовилась к отпору. Висевшая у нее на груди руна пылала нестерпимым взгляду Кадука ослепительно-белым светом, с легкостью разогнавшим царящую темень. С рук Ялики срывались языки зеленоватого пламени. Рядом с ней встал Могута, схвативший обычный кухонный нож. Суровое выражение лица мужчины, на котором ходуном ходили желваки, говорило о том, что он готов биться насмерть. Пришедшая в себя травница снова что-то шептала, рисуя в воздухе перед собой замысловатые символы.

Взгляд Кадука остановился на вжавшихся от страха в угол обманках, изображавших напуганных детей. Не заметив подмены, чудовище, рыкнув и не теряя драгоценные мгновения ломанулось к ним. Вослед ему с вытянутых вперед рук ведуньи сорвался гудящий клубок мерцающего изумрудом пламени. Ялика намеренно промахнулась. Огненный заряд лишь вскользь задел плечо даже не заметившего этого монстра.

Окончание в первом комментарии под постом.