Оглавление

Над рекой стоял туман.

За туманом возвышался большой дом. И так его туман скрывал, что не понять было, на что же он похож на самом деле.

Ни окон было не рассмотреть, ни дверей.

А по реке медленно плыла лодка. На вёслах сидел маленький человек в брезентовом рыбацком плаще. Несмотря на ясную погоду, капюшон закрывал его голову.

Вёсла мерно ходили в уключинах. Лодка приближалась к пирсу.

Пассажир сидел, свесив руку в воду. Был он долговязый, с длинными пальцами, которые по волнам, словно по пианино, наигрывали какую-то простецкую мелодию.

В какой-то момент его рука на что-то наткнулась — он выловил небольшой предмет из реки и спрятал за пазуху.

Лодка причалила к пирсу.

— Ну что, Иван Трофимович, вот вы и прибыли. Вы, знаете ли, в последнее время, очень популярная персона. Очень уж вами там,— лодочник кивнул куда-то в сторону деревни,— интересуются.

Пассажир пожал плечами.

— И, знаете ли,— продолжил человек в брезентовом плаще,— кое-кто важный выражал серьёзные сомнения насчёт того, стоит ли вам возвращаться.

— А это, друг мой, уже мне решать, возвращаться мне, или нет. Потому что иначе, «кое-кто важный» не оставил бы мне выбора.

— Но вы же понимаете, что вы не сможете покинуть,— тут лодочник ещё одно слово сказал, но его будто бы зажевал туман.

— А мне и не надо,— ответил человек и выпрыгнул из лодки,— все мои незаконченные дела остались здесь.

— Дружеский совет: не трогайте мальчишку. Его покровители могут… расстроиться.

— Спасибо,— ответил человек и, не оборачиваясь, зашагал по скрипучим доскам.

Профессор Сёмин вернулся.

Кот попросил у дяди Фёдора карандаш и стал что-то рисовать.

Мальчик спрашивает:

— Ты что придумал?

Кот отвечает:

— Смущает меня, дядя Фёдор, вопрос топологической связности.

— А что такое эта «связность»,— спрашивает дядя Фёдор.

— Беда с тобой, дорогой мой человек: не знаешь ты высшей математики. Вот смотри: есть у нас две точки, а между ними линия. Линия эти точки соединяет. Это, дядя Фёдор, самый простой вариант графа.

— Граф — это вроде герцога?

— Нет,— вздохнул Матроскин,— во-первых, обычно герцог всё-таки выше званием. Но мы сейчас о других графах говорим, о математических. А в математике это, как бы проще сказать, это как острова и мосты между ними. У графа есть «вершины» — это острова. И мосты — это «рёбра». Когда два острова соединены мостом, такие острова называются «связными».

— Но у нас тут островов нет,— заметил дядя Фёдор.

— Угу,— кивнул кот,— зато у нас тут есть почтальон.

— А он остров или мост?

— Почтальон у нас — заноза в заднице. Потому что почтальон у нас есть, а почты у нас нет. Мы сколько раз деревню обошли вдоль и поперёк? Нет у нас ни почты, ни сельсовета, ни даже сельпо. Одни дома жилые.

— И в самом деле,— задумался дядя Фёдор,— неправильно это.

— Вот именно,— кивнул Меланхтон, сын Мелхесиаха,— поэтому я взял бечёвку и замерил длины улиц.

Тут кот прочертил несколько параллельных линий по бумаге.

— Вот Речная улица, вот улица Центральная, а вот Солнечная. Они все идут к реке. И Центральная улица почти в два раза короче, хотя начинаются они на одной линии, и заканчиваются тоже примерно на одной. Река, конечно, не ровная, но настолько она не изгибается.

— Неправильно это,— кивнул дядя Фёдор.

— То же самое с поперечными улицами. Вот 1-я Продольная, вот вторая, а вот третья. И вторая улица тоже короче почти в два раза.

— Так что это значит?

— Что топологическая связность местности нарушена. Кто-то или что-то выкусило центр деревни.

— Насовсем?

— Насовсем нельзя. Это место не уничтожено. Его заперли.

В это время человек с сабельным шрамом на лице шёл по улице Центральной. Глаза его, как глаза слепого человека, не видели ничего вокруг. Он шёл вперёд, не глядя по сторонам и не оглядываясь.

Он шёл, пока деревня не кончилась. И после этого он прошагал ещё немного, пока наконец не остановился.

— Марфа!— позвал он,— Марфуша, выходи!

Никто не отозвался.

— Марфа, выходи! Не заставляй призывать тебя, сама знаешь, это неприятно.

Поднялся ветер. Вот только был солнечный день, а вот небо заволокли тучи и оно стало похоже на стёганое одеяло.

Задрожала почва под ногами.

Встала перед профессором земляная баба.

— Зачем ты пришёл сюда?— пророкотала она и косточки в её чреве развернулись к профессору острыми концами.

— За тем единственным, за чем я мог сюда прийти, Марфуша,— грустно сказал профессор,— сама знаешь, почему ты здесь.

— Не дам!— прошипела баба,— Моё!

— Нет,— грустно покачал головой профессор Сёмин,— Не твоё и никогда твоим не было. Так, отдано тебе на сохранение.

— Давай тогда достойную плату,— пророкотала земляная баба,— дорогую вещь ты у меня просишь.

— Ты была дурочкой, дурочкой и осталась, Марья, дочь Василия Кривого,— холодно ответил человек с сабельным шрамом,— Слушай. Слушай, потому что это я тебе говорю. Ты, проданная за худую корову, испорченная Гришкой Скоробогатым, убитая в ту же ночь и брошенная на болоте, проклятая и не отпетая. Я вернулся с того берега и мне нужно то, что принадлежит мне по праву. Всё, что я тебе могу оставить — это твою власть, настолько и насколько её тебе хватит. Остальное — не моё чтобы дать, и не твоё, чтобы взять.

— Тогда ты сейчас отправишься на тот берег. И уже не вернёшься,— раскатистым рыком проговорили в чреве земляной бабы камни и кости.

Она замахнулась. Землёй и небом разом, захватив костяной горстью тусклое солнце и разномастные облака.

Профессор Сёмин сделал один шаг. Вперёд. И выбросил перед собой сжатые щёпотью пальцы. Рука его прошла в грудь земляной бабы по локоть.

— Я пришёл за тем, что не твоё,— сказал он, будто извиняясь.

— Зачем?— горько спросила та.

Заморосило. С неба капали солёные капли, словно бабьи слёзы.

— Затем…— грустно усмехнулся человек со шрамом,— что больше мне ничего не остаётся. Здесь скоро не останется никого. Ни тебя, ни меня… Так надо. Прости, Марфа, дочь Василия. И отца своего прости. То был худой год после худого года, он ничего больше не мог сделать.

Профессор выдернул руку. В кулаке его был зажат большой латунный ключ.

— Я знаю,— прозвучало в ответ.

Высохшая земля осыпалась. Падали на землю кости и камни.

— Хорошо,— прошептал профессор Сёмин,— Уходи. За рекой тебя ждёт покой. Здесь покоя не будет никому.

— Мальчишку не трогай,— чуть слышно раздалось из запыленного воздуха.

— Как получится,— пожал плечами Иван Трофимович,— как получится.

Дядя Фёдор шёл по Центральной улице. По левую его руку был кот Матроскин. По правую руку был пёс Шарик.

Тяжело и зло они шли.

Посередине улицы стоял почтальон Печкин.

— Что-то вы, граждане, с нехорошими намерениями шагаете,— сказал он.

— А как ты думаешь?— оскалился Матроскин,— Где тут нулевой километр.

— Здесь… — пожал плечами почтальон,— где-то. Всё что найдёте — всё ваше.

— Мы ведь по-хорошему спрашиваем!— серьёзно сказал кот,— что ты здесь от нас прячешь?

— Я здесь от вас,— рассмеялся Печкин,— ничего не прячу. Я здесь вас прячу. От того, кого вы так хотите найти. А ты, Матроскин, так заврался, что уже сам не помнишь, что такое правда. Так что давай-ка ты скажешь мальцу, зачем он здесь оказался.

— О чём он говорит?— спросил дядя Фёдор.

— О том, мальчик,— пояснил почтальон,— что кот здесь был задолго до тебя. И пёс тоже. И оба они видели правду, и как минимум один из них её помнит. Замыкание Макондо, знаешь ли. Есть вход — нет выхода. Они тебя специально сюда притащили, а почему они это сделали — спрашивай у них.

— Кот?— сердито спросил дядя Фёдор.

— Что сразу кот?— ощерился Матроскин,— Ты, дядя Фёдор, выбирай, кому здесь верить. Я, пока что, твою шкуру здесь спасал.

— А я твою шкуру здесь под угрозу не ставил,— отвечал Печкин,— А эти твари больше ничем не занимались, кроме как попытками тебя угробить. Вот можно подумать, что это я тебя заставил с Марфой торговаться?

— С кем?— поинтересовался дядя Фёдор.

— С земляной бабой. И с Лешим,— почти прокричал почтальон,— между прочим, они от взрослых людей даже костей не оставляли, так что это тебе очень повезло, что ты живым выбрался.

— Правильно,— кивнул Матроскин,— он живым остался. Потому что это не просто мальчик. Это нужный мальчик. Это какой надо мальчик, всамделишный. Таких мальчиков, может быть, один на миллион, а то и меньше.

— Это наш мальчик,— прорычал Шарик.

— Мы его искали, этого мальчика. Потому что никакой другой мальчик нас отсюда не вытащит. Ни меня, ни Шарика,— прошипел кот,— ни тебя, Печкин. И мы за этого мальчика костьми ляжем. Потому что это наш мальчик.

— Похвально.— согласился почтальон,— Мне будет очень обидно навсегда исчезнуть вместе с ним. Но я очень тебя прошу. Напоследок. Вот просто из уважения, скажи ему правду.

— Какую правду?— холодно спросил дядя Фёдор.

— Простую, дядя Фёдор,— вздохнул кот,— очень простую. Ты станешь очень сильным Ремесленником. Точнее, ты бы стал очень сильным Ремесленником, лет через десять. Ничего бы не укрылось от твоего взгляда. Никто бы не стал на твоём пути. Ты бы превзошёл своих родителей и тех, кто их учил… но…

— Что?— нетерпеливо переспросил мальчик,— что «но»?

— Но ты никогда не выйдешь отсюда,— покачал головой Печкин,— это место проклято. Поэтому я сделал то, к чему меня всю жизнь готовили. Я вырвал имя из сердца этого места.

— Почему?

— Замыкание Макондо,— вздохнул Матроскин.

— Замыкание Макондо,— подтвердил Печкин,— это место запрещено для всех живых снаружи замыкания. Твои фамильяры пытались обмануть его, но это невозможно. Это место сгинет, потому что оно должно было сгинуть. Оно растает в беспамятстве. Никто не может его спасти, даже ты, мальчик.

— Неправда,— прокричал дядя Фёдор,— так не бывает, чтобы не было выхода. Мой папа всегда говорил, что всегда есть выход.

— Выход есть,— прозвучал незнакомый голос.

Все обернулись.

В нескольких шагах от них стоял старик с сабельным шрамом на лице.

— Выход есть,— повторил профессор Сёмин,— но не для всех. Это место умерло. Из него выйдут только мёртвые.

— И я даже знаю, кто из него выйдет первым,— ощерился Матроскин,— Шарик, фас!

Шарик вспорол землю задними лапами, готовясь к прыжку.

Человек со шрамом выхватил из кармана ключ. С хрустом он вставил его в смеркающийся воздух и провернул.

Воздух исказился, будто призрачные шестерни зашевелились в нём. И вот только что профессор был на расстоянии свирепого прыжка, как внезапно пространство разверзлось и он оказался вне досягаемости. Из небытия возникли новые здания, которых до сих пор здесь не было.

Вот проявилось из марева приземистая изба с вывеской «Почта». Вот выскочила неказистая коробочка сельпо. А вот выросла из небытия бетонная башня с округлыми наростами по углам. И над этой башней нависало дрожащее марево цвета свежего фингала.

Почтальон Печкин сглотнул колючий комок.

— Это Председатель. Бегите. Просто бегите.

Дядя Фёдор, пёс и кот побежали. Потому что из дрожащего фиолетового воздуха вырастало что-то такое, от чего нельзя было не бежать.

А в небе над ними расцветала чёрным огромная клякса. И хоть была она беспросветно чёрного цвета всё равно на неё нельзя было смотреть, так ярко она светилась.

Оглавление

Дверь квартиры профессора Сёмина выглядела серьёзно. Сама дверь была, словно у сейфа, железной и с большими тяжёлыми ручками. Петли были ей подстать: тяжёлые и толстые.

И на звонок никто не отзывался.

— Ну что,— вздохнула мама и достала из сумочки отмычки,— будем открывать двери своими силами.

— Я могу чем-то помочь?— спросил папа.

— А ты свечку подержишь,— сказала мама и достала тоненькую свечу, обмотанную суровой нитью,— если коптить начнёт или гореть как-то странно — сразу говори!

Долго мама с замками возилась, но, наконец, дверь поддалась.

Папа уже войти собирался, но мама его остановила. Сначала она коврик проверила и даже, на всякий случай, выбросила его куда подальше. Потом забрала у папы свечку и начала вдоль дверного косяка водить.

— Не мог профессор демонологии так просто свою квартиру оставить.

Наконец она осторожно подцепила ножницы, которые раскрытые внутри квартиры над дверью висели, лезвиями вниз.

— Жаль,— сказала мама,— что у тебя студенты на пересдаче кончились. Было бы неплохо кого-нибудь вперёд пустить.

Папа с мамой согласился. Потому что вместо студентов ему пришлось идти первому.

Квартира профессора Сёмина была огромной, с высокими потолками. И обставлена она была странно. В прихожей под потолком висело огромное чучело крокодила, в живот которого была вделана лампа дневного света. В углу стоял женский манекен и лежали, перемотанные бечёвкой, оленьи рога. А по всем стенам тянулись построения, такие сложные, что даже папа не мог сразу разобрать, для чего они были предназначены.

— Вот это я понимаю, человек брал работу на дом!— воскликнул он.

Мама достала свой цанговый карандаш и зажгла на нём искру. Но в этот раз никаких светящихся ниточек вокруг не было.

— Интересно,— замечает мама,— ножницы — это от обычных жуликов, человека, знакомого с Ремеслом, они бы не остановили. Не нравится мне эта квартира. И профессор Сёмин мне тоже не нравится.

Папа хотел было сказать, что маме вообще мало что нравится, но промолчал. Потому что маму он знал давно. И ещё потому что у него тоже эта квартира никакого доверия не вызывала.

— Обои у него совсем неправильные,— наконец говорит он,— они встык поклеены, а построения на них разомкнутые. Если бы он их специально рисовал, он бы так делать не стал. Построение без контура работать не будет.

— Может ему их поклеили неправильно?— предположила мама.

— Не похоже. Это всё равно что искусствоведу картины повесить вверх ногами.

Мама кивнула. Но делать было нечего, они пошли вглубь квартиры.

Сначала они осмотрели библиотеку. В ней шкафы стояли до самого потолка и книги там были такие, что у мамы с папой разыгрался приступ профессиональной клептомании. Но, на всякий случай, они друг-друга удержали от того, чтобы пару-тройку редких томов с собой унести. Даже у папы дома экслибрисы с сюрпризами были — чего уж ожидать от профессора демонологии!

Наконец, они нашли рабочий кабинет профессора Сёмина.

Это был не кабинет даже, а целая лаборатория. В дальнем конце располагался широкий стол с множеством книг и тетрадей. Вдоль стен стояли столы с самыми разнообразными приборами и алхимической утварью. У дверей стояла японская ширма, на которой была девица нарисована, да такая, что папа сначала на неё засмотрелся, а потом словил мамин взгляд и после этого в сторону ширмы старался не поворачиваться.

Посередине кабинета в пол был вделан наборный алтарь, такой большой и сложный, что и не в каждом институте увидишь.

Папа почесал затылок.

— Гиростабилизированная платформа,— сказал он,— похоже наш профессор ещё и этажом ниже квартиру себе заполучил.

Мама в это время изучала бумаги, которые у него на столе лежали.

— Не удивительно. Он из всех министерств не работал только с министерством иностранных дел. И то наверняка нельзя сказать.

— Почему тогда они его квартиру по винтику не разобрали, когда он умер?

— Хороший вопрос,— кивнула мама, перекладывая профессорские тетради,— кстати, что такое «феррооккультная жидкость» и почему она могла понадобиться министерству сельского хозяйства?

— Так вот она,— папа поднял со стола склянку с чёрной жижей.

На её поверхности то и дело вспучивались крохотные конусы.

— А зачем она в сельском хозяйстве нужна — понятия не имею. От неё вообще толку мало.

— А хоть какая-то польза от неё есть?

— Только вред,— пожал плечами папа,— Забивает стоки. У нас один товарищ продвигал метод очистки высокочастотными токами. Но срочники с ветошью дешевле получились, так что его похвалили и работу на полку поставили.

— Хм… — задумалась мама,— тут ещё какие-то электрические схемы есть, но я их совсем не понимаю. Может, посмотришь?

— Я в них тоже понимаю слабо,— признался папа,— а вот наш профессор, похоже, что-то такое придумал.

И он показал на пол, на алтарь.

Алтарь был особенным. Это был трёхметровый диск, на котором располагались подвижные пластины с элементами построения, так что можно было легко и быстро набрать любую комбинацию. Где-то под полом находились механизмы, которые могли повернуть его в нужную сторону.

Но самое главное: борозды на нём были немного заляпаны чёрными пятнами. И пятна эти будто бы пузырились, только вместо пузырей на них топорщились крохотные чёрные иглы.

— Может быть он после последнего ритуала не очистил алтарь?— предположила мама.

— По всему видать, что профессор был человеком аккуратным. Если бы он пережил ритуал, то почему убрал за собой? А если нет — то где тогда его тело? Впрочем, это всё не важно. Сейчас нам сам профессор ответит.

И папа начал переставлять пластины на алтаре для сеанса некромантии.

— Погоди,— говорит мама,— нам же надо какая-то личная вещь, чтобы профессора призвать.

— Я приводной контур инвертированным сделал,— отвечает папа,— тут вся квартира вокруг — его личная вещь.

А сам продолжает пластины двигать. Мама тем временем дальше в бумагах разбиралась.

— Ага!— говорит она,— тут лежит командировочное удостоверение. Профессор наш на полгода отправился в колхоз… Буквы расплываются, похоже из-за обращения Мокондо. Но дата видна нормально. Его ещё месяц никто не хватился бы. Может быть Сёмин ещё по эту сторону находится?

— Сейчас узнаем,— сказал папа.

И только он последнюю пластину передвинул, как диск пришёл в движение. И папу от алтаря отбросило, будто бы электрическим током ударило.

А на алтаре построение начало само по себе изменяться.

И обои пришли в движение — каждая полоса со своей скоростью. Когда нарисованные на них построения замыкались — они вспыхивали и фиолетовые искры осыпались на пол.

Мама хотела было подойти к алтарю, но вовремя увидела, что воздух над ним колышется — будто марево нависло.

Тогда она к папе кинулась.

— Я в порядке,— прокряхтел папа,— Думаю, нам пора сматывать удочки.

— Хорошая мысль,— кивнула мама,— но плохая.

И она указала на выход из комнаты.

А там японская женщина стояла, вроде бы нарисованная, а вроде бы и нет. В руках она держала палку с клинком на конце. И вот клинок этот совсем нарисованным не казался.

Мама тем временем потянулась за сумочкой и вооружилась «кремлёвским скальпелем».

Женщина сделала выпад — мама его отбила. И следующий отбила и, в принципе, отбивалась мама легко. Вот только в контратаку пойти не могла, потому что у оружия женщины было длинное древко, а у мамы — короткая рукоять. Разумеется, нанизаться на вражеский клинок мама совсем не планировала, так что у них с японской женщиной было то, что шахматисты называют «патом».

Папа, тем временем, на ноги поднялся…

— О… шикигами с нагинатой,— радостно заметил он.

— Отлично,— тяжело дыша ответила мама, как раз отбивая атаку,— теперь сделай что-нибудь полезное, пока эта нагината своей шикигамой меня не продырявила.

Папа схватил со стола склянку с феррооккультной жидкостью и метнул её в ширму. Чёрная жижа растеклась по шёлку без видимого эффекта.

Мама пригнулась, пропуская клинок над собой.

— А теперь что-нибудь полезное.— Повторила она,— Пожалуйста.

Последнее слово она сказала таким тоном, после которого продавщицы в магазинах ей обычно самый свежий товар выкладывали. Даже если минуту назад его, в принципе, не было, ни на прилавке, ни под ним.

Папа усмехнулся. А потом скомкал пару бумажек, поджёг их и метнул в ширму.

Ширма вспыхнула, как бензином политая. Японская женщина завизжала и растворилась в воздухе вместе со своим оружием. Огонь фыркнул и погас.

Мама хотела было сказать что-нибудь запоминающееся, подумала немного, а потом плюнула. Потому что много чести будет произносить запоминающиеся слова всяким там нагинатам.

Тем временем, движение на алтаре прекратилось и обои тоже остановились. Теперь все линии построений на стенах прекрасно соединялись, и построение на алтаре тоже сходилось.

— И…?— поинтересовалась мама,— на что мы смотрим?

— На повод очень быстро отсюда бежать!

И они бросились наутёк. Построения на стенах вспыхивали всеми цветами советских купюр.

Уже на лестничной клетке мама спросила:

— Что это было?

— Профессор Сёмин всё-таки оставил за собой закладку. И теперь он вернулся с той стороны… там, где проще всего это сделать,— ответил папа.

— Дядя Фёдор!— прошептала мама.

И профессору Сёмину очень повезло, что его в этот момент не было рядом.

Оглавление

Дядя Фёдор говорит коту:

— Надо что-то с Шариком делать. Пропадёт он у нас. Совсем от тоски высох.

Матроскин смотрит как пёс и трактор по двору ведром в футбол играют и говорит:

— Что-то не похож он на высохшего от тоски. Ты посмотри, как бегает. Ему надо в спорт высоких достижений, рекорды ставить…

Тут Митра увлёкся и ведро с громким скрежетом раздавил.

— Это он всё для вида,— возразил мальчик,— а глаза у него грустные.

— И как ты предлагаешь его развеселить?

— Ему цель какую-то надо, какое-то занятие. Вот мы с тобой книжки читаем, построения пробуем разные, опыты ставим, а Шарик вроде как и ни при чём.

— Дядя Фёдор,— Меланхтон, сын Мелхесиаха посмотрел на мальчика с укоризной,— вот ты вроде что-то сказал, а ничего внятного не озвучил. Ты бы что-нибудь по существу предложил, что-то, что сделать можно.

Дядя Фёдор задумался. У взрослых в телевизоре получалось так часами говорить и никто им не возражал. Возможно, потому что у них не было Матроскина.

А потом он придумал.

— А пускай наш Шарик шаманизмом займётся.

— Э нет…— махнул лапой кот,— шаману должны духи помогать. А Шарику разве что его блохи помогать будут.

— А я вот попрошу без этих ваших… инокуляций!— потребовал пёс, который уже несколько минут у них за спинами стоял.

— Инсинуаций,— терпеливо исправил его Матроскин.

— И без них тоже. Я, между прочим, моюсь регулярно. И шаманом я быть не хочу. Я про тупилаков слышал.

— И-и-и?— с интересом во взгляде протянул кот.

— Так а где мы тут ребёнка возьмём на запчасти? Я дядю Фёдора обижать не буду!

— Шарик, ты — балбес!— тепло, по-отечески заметил Матроскин.

— Может быть тебе какая-нибудь религия нужна?— поинтересовался дядя Фёдор,— Какой-нибудь иудаизм?

— А что,— Матроскин критически посмотрел на Шарика,— мордой ты, конечно, не вышел, но можно тебя записать в какие-нибудь субботники.

— Ни на какие субботники я не пойду,— решительно отказался пёс.

— Ну вот!— обрадовался кот,— самый тот вариант!

— Может быть лучше в зороастрийцы?— предложил дядя Фёдор,— Собака в зороастризме — священное животное! Будешь ты Виш-хаурва, сторожевая собака.

— Так я и так сторожевая собака,— вздохнул Шарик,— безо всякой вашей шаурмы.

— Ну вот, ты сейчас просто так сторожевая собака,— обрадовался Матроскин,— а так ты будешь сторожевой собакой под покровительством Ахуры Мазды!

— Ладно тебе. Тут вон вся деревня, небось, была под чьим-то покровительством. И где они теперь?— сердито ответил Шарик.

— С козырей зашёл,— кот нахмурился.

— Я понял!— обрадовался дядя Фёдор,— Шарику в язычество надо!

— Какое именно?— осторожно поинтересовался Матроскин?

— А какая разница?— улыбнулся мальчик,— Вон, у папы была «Велесова Книга» издательства Анненербе, с автографом автора. Тут главное найди дерево подходящее и что-нибудь на нём вырезать.

— В таком случае, я подходящий дуб, по другую сторону деревни,— кивнул Матроскин,— мы там такое капище отгрохаем — ни у кого такого нет.

— Так тут вообще капищ нет,— нахмурился Шарик.

— Вот именно!— радостно воскликнул кот,— У нас будет самое главное! Мы из тебя, Шарик, волхва сделаем!

— Делайте хоть чучело! — говорит Шарик. — Вы ж всё равно от меня не отстанете, пока не причините мне добра по самую маковку.

И стали они на капище собираться. Дядя Фёдор пошёл тр-тр Митру готовить, а Матроскин Мурке сена подбрасывать. Он ей открыл дверь коровника и сказал:

— Мы дом на тебя оставляем. Если Печкин появится, ты с ним не церемонься. Рогами его. А вечером я тебя чем-нибудь угощу.

Корова на него посмотрела очень неоднозначно. Только Матроскин этого взгляда всё равно не понял.

Дядя Фёдор тр-тр Митру подозвал, подкинул в лоток подвернувшуюся курицу и сел на шофёрское кресло. Шарик рядом устроился, а Матроскин — наверху. И поехали они делать Шарика волхвом.

Митя тарахтел радостно и вовсю работал колёсами. Увидит лужу — и по ней! Так что вода во все стороны веером. Молодой ещё трактор! Новенький. А если он кур встречал на пути, он тихонечко подкрадывался и только перья от бедных птиц по всей дороге разлетались. Замечательная была поездка.

А чтобы не скучать, Митра придумал загадки друг-другу загадывать. Очень им это дело понравилось. И так они загадками увлеклись, что чуть не въехали в дуб на полном ходу.

Он был, вероятно, в десять раз старше берез, составлявших лес, в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный, в два обхвата дуб, с обломанными суками и корой, заросшей старыми болячками. С огромными, неуклюже, несимметрично растопыренными корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами.

— Заводи мотор!— сказал Матроскин.

Дядя Фёдор рванул тросик, бензопила заурчала. Совсем немного он поработал и старый дуб, весь преображенный, украсился рожей идола.

Не сказать, чтобы у дяди Фёдора идол получился внушительным — всё-таки бензопила весила почти как половина мальчика. Зато дядя Фёдор очень старался. Так что глаза у идола были серьёзные и хмурые, а рот недобро ухмылялся.

— Ну, Шарик, следуй зову Рода!,— предложил Матроскин.

Пёс посмотрел внимательно на кота, на дядю Фёдора, переспросил:

— Точно?

— Безусловно,— подтвердил кот.

Шарик расслабился, обежал вокруг дуба, задрал лапу и…

— Знаешь, дядя Фёдор,— сардонически сказал Матроскин,— я думаю, что Шарику лучше всего будет оставаться тем, кто он есть. А что он грустный ходит — это не беда. Будем считать, что это кризис собачьего среднего возраста. Ты, главное, не удивляйся, если он ирокез выстрижет и будет всякие странные песни напевать.

— Так что, я волхв теперь?— спрашивал Шарик.

— Самый натуральный,— кивал Матроскин,— я бы даже сказал — друид. Вон ты как старательно дерево полил.

Только Шарик что-то не очень повеселел. И даже совсем загрустил. Зашёл за дуб, поднялся выше по холму мимо берёз.

— Куда это он?— поинтересовался дядя Фёдор.

— Оставь,— махнул лапой кот,— ему, может быть, одному побыть надо.

— Эй, идите сюда!— раздалось с вершины холма.

Мальчик и кот взбежали вслед за Шариком и замерли.

За холмом открывалось огромное поле. В поле, точно по линеечке, стояли рядами не то кресты, не то деревья, не то вязанки рогов. И перед каждым из них виднелись могильные холмики.

И только когда товарищи подошли поближе, стало ясно, что на самом деле это — грядки. Просто за ними давно никто не ухаживал, так что там росла только мелкая сорная трава.

Рядом таблички стояли: с номером ряда и номером в ряду, будто у кресел в театре. А фигурки у каждой грядки были свои. Начинались они в ближайшем левом углу поля от обычного столба с перекладиной, и чем больше вправо уходили, тем разлапистей у фигурки были рога, а чем дальше от холма — тем больше столб напоминал женщину. Так что в дальнем правом углу стояла красивая женская статуя с целым роговым деревом на голове.

— Это ещё что такое?— удивился дядя Фёдор.

— Понятия не имею,— покачал головой кот,— но очень уж это мне напоминает какой-то сельскохозяйственный эксперимент.

И тут дядя Фёдор увидел на земле следы колёс. Когда-то тяжёлая машина оставила их в грязи, потом грязь засохла и сохранила рисунок шин.

Обратно к трактору шли молча. И только по дороге домой Матроскин мрачно спросил у тр-тр Митры:

— Так куда, говоришь, ты людей возил?

Дяде Фёдору очень хотелось не угадать ответ трактора. Но, всё-таки, он угадал.

Оглавление

Васютка был похож на птенца. С большими чёрными глазами и широко распахнутым ртом.

Васютка был студентом. Было ему двадцать три годика, из которых последние несколько лет он пытался перевестись на следующий курс. И всё бы хорошо, но очень уж он не любил грызть гранит науки. Зато он очень любил всякие истории, в которых героя призывали к приключениям, а он отказывался, но потом всё равно шёл и, переродившийся после героической смерти, возвращался с волшебным трофеем. И чтобы автор был если не профессор, то хотя бы доктор наук.

— Так что такое обращение Макондо?— повторил вопрос папа, который имел несчастье быть преподавателем Васютки.

Студент, приличия ради, пару раз хлопнул клювом и продолжил молчать.

— А процедура Макондо?— попыталась подсказать мама, которая догадывалась, что с таким спутником они рискуют застрять надолго.

Васютка ещё немного поморгал, и, наконец, изрёк:

— Вы нам такого не давали.

Папа посмотрел на своего студента с укоризной.

— «Основные топологические процедуры», третья лекция. Почерком Лаховой, у которой вы все списываете, четвёртая страница от начала лекции. Процедура Макондо заключается в том, что останки первого человека, умершего в населённом пункте, с соблюдением необходимого ритуала, запечатывают в капсуле. А капсулу кладут…

— В сухое, прохладное, защищённое от света место?— радостно, но немного неуверенно, протараторил Васютка.

— Нет,— покачал головой папа,— это лекарства так кладут, а капсулу кладут в реликварий на нулевом километре. И с этого момента поселение проявляется на Карте.

— На какой карте?— удивился студент.

— Не на какой, а на Карте,— сердито уточнил папа,— есть только одна Карта, а всё остальное — это её неточные копии.

— Пересдача,— развела руками мама.

— Это мой студент, и я буду решать, что с ним делать,— возразил папа,— Ну как, молодой человек, вспомнили, что такое обращение Макондо?

— Ну это когда капсулу вскрывают пионеры и читают обращение потомкам…

— А Макондо — это колумбийский пионер-герой,— с ехидцей подсказала мама.

— Точно!— обрадовался Васютка,— Он ещё превратился в ворону и потерял душу!

— Последний вопрос,— мрачно произнёс папа,— кто такой Рэдрик Шухарт?

— Это я точно знаю!— воссиял студент,— Это немецкий офицер-подводник, который первый обнаружил Р’Льех!

Папа тяжело вздохнул. И мама тоже тяжело вздохнула. В основном потому, что они уже час стояли внутри Главпочтамта, а все скамеечки и стулья были заняты бабушками, которые составляли телеграммы своим внукам и внучкам. Наконец, откуда-то из боковой двери вышел неприметный человечек, что-то шепнул папе на ухо и исчез в неизвестном направлении.

— Ну что,— сказал папа, кивая Васютке,— пошли, отмычка!

— Зовите меня Взломщик,— подбоченясь, потребовал студент,— В крайнем случае «опытный кладоискатель».

— Да как угодно,— согласилась мама, пропихивая Васютку в дверь с надписью

СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ
ПОСТОРОННИМ …מ

Внутри было тихо и безлюдно. Они прошли по короткому коридору и спустились вниз по лестнице на несколько этажей. Там лестница упёрлась в одинокую дверь. Дверь была обита серебристыми алюминиевыми листами и на ней под трафарет был выведен предупреждающий знак: чёрный символ диода в красном треугольнике.

Под диодом виднелась нарисованная химическим карандашом единичка.

— Нам сюда,— смело заявил папа.

Они вошли. Внутри виднелись стеллажи с коробками, уходящие куда-то вдаль. Дверь за их спинами закрылась и раздался такой звук, с которым подпружиненный механизм взводится.

— Ну что, молодой человек,— сказал папа студенту,— вот вам и представился, буквально, последний шанс выяснить, что такое обращение Макондо.

— Да ладно,— махнул рукой Васютка,— сдал же я фольклористику!

— Ещё бы вы не сдали,— нахмурился папа,— если преподавательница считает себя эльфийской королевой.

А потом приказал:

— Марш!

И Васютка зашагал. Да так бодро, что в какой-то момент завернул за угол и затерялся за поворотом. А мама, должно быть, заинтересовалась какими-то особенно любопытными коробками и отстала.

И папа остался один.

Он повернул за один угол, за другой — кругом, покуда хватало взгляда, тянулись одинаковые стеллажи с коробками.

Наконец, он вышел на перекрёсток, от которого все пути уходили вдаль и терялись во мраке.

Из левого прохода вышла мама. Она была одета в вечернее платье, в котором она как-то раз ходила на телевидение. На шее её было чёрное кожаное ожерелье, а губы и ногти у неё были ярко-алые.

— Здравствуй, дорогой,— сказала она,— Я так по тебе соскучилась.

— Здравствуй,— холодно ответил папа,— Великий Принц Ситри, двенадцатый дух. Я узнал тебя. Иди своей дорогой.

Мама вывернулась через себя, превратилась в леопарда с орлиными крыльями, взмахнулами ими и растворилась во мраке.

А из правого прохода вышел Васютка. В руке его был разводной ключ.

— Мне это всё надоело. Давайте-ка, отвечайте на мои вопросы, не то сами знаете,— и Васютка размахнулся ключом.

— Знаю,— ответил папа,— Ты — Савнок, великий и сильный маркиз. Но сила твоя тут ничего не может решить, так что изыди, ты надо мной не властен.

Васютка зарычал, волосы у него превратились в львиную гриву, а потом он весь взял, да и развеялся в воздухе.

В тот же момент, настречу папе выбежал дядя Фёдор.

— Папа, папа!— закричал он,— помоги, за мной гонятся чудовища!

Папа прижал мальчика к себе и посмотрел ему за спину. В темноте ничего не было видно.

— Ничего,— сказал папа,— в темноте нет никого страшнее нас.

— Правда?

— Правда, маркиз Фенекс. Я узнал тебя. А теперь давай-ка покажи мне, где мои товарищи.

Дядя Фёдор помрачнел, вспыхнул ярким пламенем и исчез. А на его месте оказались мама и Васютка.

Они ещё немного прошли и увидели огороженный стеллажами стол. За столом сидел высокий мужчина с длинными пальцами. Он точь-в-точь был похож на начальника автобусного вокзала. Только здесь ножниц не было, а было много толстых тетрадей, в которых мужчина шариковой ручкой писал самые разные числа.

Наконец, он отложил ручку в сторону и внимательно посмотрел на посетителей.

— Ну-с,— произнёс он,— И что вы имеете мне сказать?

— Я не бесчестил священных бегемотов Таурт,— отчеканил папа.

Мужчина скривился.

— Милейший, раз уж вы так далеко зашли, может обойдёмся без клоунады. Что вы от меня хотите.

— Дайте мне число!— потребовала мама.

Мужчина прищурился на один глаз.

— Число, которое вы просите, было извлечено из реестра. Я не могу вам дать его. Вы ведь знаете, что такое обращение Макондо.

— Вы издеваетесь, да?— спросил Васютка.

Очень его расстраивали вопросы, к которым он не успел подготовиться.

— Отчего же, Василий Петрович?— спросил мужчина, прищурившись на другой глаз,— смысла над вами издеваться нет никакого. У вас ведь, буквально, последний шанс выяснить, что же это за обращение такое.

— Вы точно издеваетесь,— расплакался студент.

— Отнюдь нет.— Пожал плечами мужчина и отчеканил,— Обращение Макондо — это типовой ритуал управляемого осквернения казуальных мощей, в результате которого, населённый пункт, симпатически связанный с оными мощами, оказывается удалён с Карты. Каковой акт влечёт за собой формирование топологического замыкания. Со временем, замыкание деградирует и схлопывается.

— Вот именно!— закивал Васютка,— Я как раз вот в точности это и хотел сказать! А число это…

Мужчина посмотрел на Васютку неодобрительно.

— А енохианское число, однозначно ассоциированное с населённым пунктом, получает статус «запрещённого». В одностороннем порядке оно может быть использовано для проникновения внутрь замыкания. Покинуть замыкание на сегодняшний день считается невозможным.

Студент закивал с удвоенной силой.

А мама перехватила свою сумочку так, чтобы можно было легко извлечь её содержимое, и повторила:

— Так вы дадите мне число или нет?

— Как я и сказал,— терпеливо ответил мужчина,— Число это сейчас — запрещённое. Его полагается забыть — и снаружи замыкания его не помнит ни одна живая душа.

— Ну что же,— вздохнул папа,— если ни одна живая душа не помнит, придётся потревожить мёртвых.

— Вы, любезнейший, дайте-ка нам адрес квартиры профессора Сёмина,— вежливо попросила мама, сжимая в глубине своей сумочки какой-то очень острый предмет.

Мужчина размашистым почерком что-то написал на тетрадном листе, вырвал его и отдал маме.

— А теперь пора на выход,— скомандовала она.

— Двигай, отмычка,— приказал папа Васютке.

— А что с пересдачей?

— Как только принесёшь мне направление — сразу поставлю,— пообещал папа.

Обратная дорога оказалась совсем короткой. И у самой двери папа придержал маму, так что Васютка оказался впереди. Пухлыми ладошками он отмахивался от архивной пыли.

— Помыться бы,— сказал он,— Хоть бы лицо сполоснуть.

— Пересдача…— елейным голосом напомнил папа.

И Васютка шагнул к двери. Щёлкнула невидимая пружина. Воздух пришёл в движение и туловище студента скользнуло куда-то в сторону. Руки и ноги ещё добрую секунду продолжали идти вперёд, к обещанной пересдаче, а потом и они опрокинулись в небытие, будто бы их зажевали невидимые шестерни.

— Не сдал,— цокнула мама.

— Пошли быстрее,— решительно сказал папа,— Тут перезарядка меньше минуты. Главное, у нас есть адрес! Пора нам навестить этого профессора Сёмина!

Оглавление

Дядя Фёдор до самого утра Шарика с охоты ждал. Всё в окно посматривал, пока не заснул совсем. И на следующий день он проснулся самым ранним утром — Шарик так и не пришёл. Только Матроскин во дворе трактор мыл, а Митра от холодной воды фыркал и корчил смешные рожицы. Корова неподалёку жевала травку и опасливо на эту пару посматривала. А то как и её привлекут к водным процедурам!

— Ну что, Матроскин, не возвращался Шарик ещё?— спросил дядя Фёдор в окно.

Кот какую-то рыжую ветошь из приёмного лотка тр-тр Митры вытащил и подальше в кусты забросил.

— Нет,— отвечает,— не возвращался.

— Так надо искать его!— предложил мальчик,— Вдруг он в беду попал.

Матроскин вздохнул.

— Дядя Фёдор, первое правило спасения утопающих — не увеличивать количества утопающих. Выйдет Шарик из леса, ему не впервой.

Воронёнок встрепенулся и прокричал:

— Никогда! Никогда!

Мальчик шикнул на птицу.

— А если он встретил это… большое, которое клад охраняло?

— И что ты предлагаешь в таком случае сделать?

— Я у папы читал, что с любыми силами можно договориться.

— Угу,— недоверчиво кивнул кот,— а ты не читал у папы, на каких условиях?

— Ну вот найдём и обсудим условия.

В общем, уговорил дядя Фёдор Матроскина пойти искать Шарика.

Сели они на трактор и поехали к лесу. Погода стояла отличная. И не жарко было, и не холодно. Ветерок дул в меру прохладный. Митра себя вёл удивительно спокойно и даже не пытался за курами гоняться. В общем, ехать было одно удовольствие.

И когда они у поворота к лесу встретили Шарика, это дяде Фёдору даже не удивительно показалось, в такую-то отличную погоду!

Шарик сидел на дороге и озирался, словно не понимал, куда же он попал. Весь он был с лап до головы заляпанный чёрными маслянистыми кляксами.

Матроскин остановил трактор. Дядя Фёдор выпрыгнул из кабины и подбежал к псу. Тот смотрел на мальчика удивлённо.

— Шарик! Ты вернулся!— закричал дядя Фёдор.

— Ну… наверное,— огляделся пёс,— А Шарик — это кто?

— Ты что, Шарик, собственное имя забыл?— подскочил к ним кот,— Вот до чего тебя прогулки по лесу довели! Сколько лап у тебя помнишь ещё?

— Ну… четыре,— Шарик недоверчиво пересчитал собственные лапы.

— А хвост у тебя один?— продолжал Матроскин.

— Один…— протянул пёс.

— Так это же замечательно! И ты нас встретил…

— Встретил…

— Ну вот, хорошо. А зовут тебя Шарик. Ты с нами живёшь!

— С вами…

— В будке,— подсказал Матроскин.

— В будке… — неуверенно согласился пёс,— А вы кто?

— Это же Матроскин,— показал мальчик на кота,— а меня дядя Фёдор зовут.

Шарик посмотрел на них, поморгал.

— Очень приятно,— говорит Шарик и кланяется,— Возьмите меня с собой, пожалуйста. Я вас охранять буду.

Дядя Фёдор и слова сказать не успел, как Матроскин вмешался:

— Конечно-конечно. Только, Шарик, тебя бы отмыть немного, а то ты какой-то… неэкологичный.

— Я бы рад отмыться, — отвечает пёс, — только мне помощь нужна. Я один не могу. А так, кого ни попросишь, так только пятки мелькают.

И поехали они на речку. Тр-тр Митра с утра помытый был, так что он кругами по поляне катался в своё удовольствие. А дядя Фёдор Шарика отмывал, и, потихоньку расспрашивал. И по всему выходило, что ничего Шарик не помнит ни о встрече с мальчиком и котом, ни о том, что потом случилось.

Матроскин в этом время на берегу сидел и вид у него был мрачнее мрачного. А тут ещё и почтальон Печкин подошёл. В руках у него была бутылка и лист бумаги. В бутылке на дне какая-то прозрачная жидкость плескалась.

Почтальон шёл так, словно он моряком был на корабле в штормовом море. И земля всё норовила у него из-под ног куда-то сбежать. А он эту землю ногами ловил.

Печкин дошёл до пирса. Допил из бутылки, свернул листок в трубочку, засунул в бутылку, заткнул горлышко пробкой и выбросил в реку. Так она и поплыла вниз по течению, покачиваясь в разные стороны.

— Эй, кот, иди-ка сюда,— прокричал почтальон Печкин.

Матроскин посмотрел на Шарика, на Митру, что-то в уме прикинул и пошёл к пирсу.

Почтальон тоже посмотрел по сторонам, потом снял сапоги, носки стянул, свесил ноги в воду и сказал:

— Ну что, Верищагин, опять не получилось? Вот говорят же, что волки — санитары леса. А от тебя, Матроскин, сплошная антисанитария.

Кот только плечами пожал.

— А что тут поделаешь?

— И ведь говорил же я тебе: уходите к чёртовой бабушке. А ты вернулся. И ещё мальца сюда приволок. Ну ладно ты. Ладно, этот Шарик твой несчастный. Но ребёнка-то зачем?

— Меня не ребёнок интересовал,— нахмурился Матроскин,— У меня другие планы были. Но, кажется, я о его родителях слишком хорошее мнение сложил. А вот сын у них получился талантливый. Даже жалко его.

Тут они вдвоём посмотрели, как Шарик бегает по берегу и свой хвост ловит, а дядя Фёдор на него смотрит и смеётся.

— И с этим… Шариком… тоже, как я посмотрю, с каждым разом всё хуже и хуже.

— Угу,— кивнул Матроскин,— Профессор говорил, помнится, что такое может быть, но он-то не планировал призыв на такие сроки.

— А сколько времени прошло?— поинтересовался Печкин.

— Да года два уже,— ответил кот.

— И в самом деле… но я могу тебя утешить: окончательно озвереть твой Шарик не успеет.

— Это почему ещё?

— А потому что нас всех к этому времени уже не будет. Замыкание, знаешь ли, деградировать начинает. Вот ты вчерашний день хорошо помнишь?

Матроскин задумался.

— Да, знаешь ли, не особо. Как-то так всё промелькнуло незаметно. Говорят, так на пенсии время летит. Вот ты внукам пирожки печёшь, а вот ты лежишь, а родственники жилплощадь делят и дачный участок.

— Так ведь тебе-то пенсия не грозит. Мне, кстати, тоже. Это мы все потихонечку пропадать начинаем. Может быть и хорошо, что ты дядю Фёдора сюда привёз — всё-таки порция внешнего мира, глядишь, протянем немного дольше.

— Помирать неохота?— спросил кот с ехидцей.

— А то,— согласился Печкин,— Я, может быть, только до стадии гнева добрался.

— Судя по бутылке,— заметил Матроскин,— это уже торг.

— Это не торг. Это эксперимент. Реки, знаешь ли, появились задолго до людей. Так что я надеюсь на то, что по воде отсюда ещё можно выбраться.

— А тебе вообще можно выбираться?

— А почему нельзя?— спросил почтальон,— Я нулевой километр запер? Запер. А дальше никаких должностных инструкций не написано.

— Вы только посмотрите,— фыркнул кот,— а как рисовался-то! «Я тут высшая инстанция».

— Больно ты умный,— рассердился Печкин,— вот сдать бы тебя в «Поликлинику», на опыты.

— Сгорела, говорят, «Поликлиника»,— не растерялся Матроскин,— остались только «Мельтешение» и «Прачечная». Но фамильярами они не занимаются. Да и о чём я говорю, сдавай, пожалуйста. Вот как выберемся отсюда, так сразу и сдавай!

Почтальон замолчал. Он сидел, болтал ногами и смотрел, как Шарик всё норовит укусить себя за хвост. А река, подёрнутая туманом, несла откуда-то сверху по течению запечатанную бутылку с письмом.

Оглавление

Дядя Фёдор и кот в доме жили. А Шарик всё по участку бегал или в будке сидел. И ночевал там. Он в дом только пообедать приходил или так, в гости. И вот однажды сидит он в своей будке и думает, что давненько он на охоту не ходил.

Очень уж псу грустно было. Мальчик с котом умные книги читали и построения делали и вроде как совсем он им был не нужен. И от этого Шарик начинал на них злиться. И по ночам снилось ему, как он ломает Матроскину хребет, и перегрызает дяде Фёдору горло.

Когда Шарик просыпался, ему от этого очень стыдно было. И ещё он боялся, что в один прекрасный день он и в самом деле своим товарищам навредит.

Поэтому он решил, что лучше он навредит кому-нибудь промысловому. Чтобы его потом можно было зажарить и съесть.

Дядя Фёдор его отговаривал, очень уж в окрестностях деревни неспокойно стало. И кот отговаривал, но как-то неохотно.

А Шарик сказал, что ему инстинкты покоя не дают, вот прям спать не может, как хочет по лесу за какой-нибудь зверюшкой побегать.

Хотя, по правде, его инстинкты требовали выстроить кого-нибудь в колонну. И так потом колонной и вести на Колыму.

Слово за слово — отпросился Шарик.

В лесу как-то сразу ему стало неуютно. Неправильный это был лес: в правильном лесу были и следы, и тропки, и звуки, и запахи. А здесь как будто кто-то натыкал деревьев с кустами, а живых существ завезти забыл.

С опушки лес был правильный, знакомый. Шарик в него много раз бегал и ловил всякую мелкую дичь. А внутри было что-то другое. Оно натянуло на себя шкуру леса и притворялось им.

Неправильный лес пах смоляной ямой.

Шарик, впрочем, был пёс упорный. Он пришёл за добычей и без добычи уходить не собирался.

Вот только где её тут возьмёшь, эту добычу?

— Не лес,— проворчал пёс,— а сплошная деконструкция… то есть, эта… декорация.

И только он так сказал, как увидел зайца. Заяц был большой, жирный, с наглой мордой. Издалека было видно, что шкура у него лоснилась. И ещё этот заяц смотрел прямо на Шарика и как бы говорил:

«А ну попробуй, поймай меня!»

Шарик, конечно, попробовал.

В два прыжка он пересёк поляну, да только зайца и след простыл. Вот только-только сидел на пеньке и ухмылялся, а вот его уже и нет.

Разозлился Шарик. А потом вдохнул, выдохнул, и подумал: не мог же косой взять и раствориться в чистом воздухе. Присмотрелся внимательно: и точно, есть след.

Пошёл пёс по следу. Вроде бы и шёл недолго, а на следующую полянку вышел когда солнце уже скрылось и все деревья вокруг казались красными.

Заяц на середине этой полянке сидел и ждал. А как Шарика увидел — так опять рванулся наутёк, только кусты шелестнули.

И снова Шарик пошёл по следу.

Только сейчас он заметил, что его собственные лапы проваливаются в землю, будто он по болоту идёт. А следы его заполняла чёрная жижа. И по этой жиже иногда рябь пробегала — только не кольцами, как на воде, а конусами. Такими как детские художники иногда колючки у ёжика рисуют.

На следующей поляне Шарик с зайцем столкнулся нос к носу.

Заяц был огромный — вдвое выше пса. Шкура у него была вместо шерсти покрыта стальными иголками. Над поляной стояла полная луна. В свете луны иголки блестели. А ещё по ним волны шли, как будто по пшеничному полю в сильный ветер.

Глаза у зайца были самые что ни на есть чёрные. И по ним такая же рябь бежала, как по лужицам в лесу.

Заяц шагнул вперёд.

А что ещё заяц сделал, Шарик уже не видел, потому что он бежал по лесу, не разбирая дороги, лишь бы от этого зайца подальше.

Бежит и думает:

«Что-то у меня с охотой не так получается. И лес неправильный. И заяц неправильный. Заяц из мяса должен быть, а не из отходов сталепроката. Не хочу я больше никакой охоты. Особенно, если на этой охоте на меня охотятся».

Так он бежал, пока не выскочил на просеку. На просеке опоры электрические стояли, а на них гудели провода. Шарик обрадовался и по просеке потрусил, пока не наткнулся на коровий череп.

Череп смотрел на Шарика и будто бы говорил:

«Бедный Шарик. Куда ж ты забрёл в такое негражданское время суток»

А пёс в ответ только зубами скрипел и дальше шёл. В конце концов, от черепа никакого вреда ему не было. Череп и череп. У него в голове почти такой же был, и ничего.

Потом ему ещё череп попался, и ещё хребет, и ещё пара черепов, а потом коровьих костей стало столько, что в них начали лапы путаться.

Наконец, Шарик добрался до высокого забора с колючей проволокой.

«Просто так заборы не ставят»,— подумал пёс,— «Если стоит забор, значит за ним лежит что-то нужное. А если там лежит что-то нужное, то где-то рядом есть дорога, по которой это „что-то“ привезли».

Завернул он за один угол, за другой и точно. Хорошая асфальтовая дорога блестела под луной и упиралась в проржавевшие металлические ворота.

Со стороны дороги костей не лежало. Видимо их на просеке от начальства прятали, чтобы далеко не вывозить.

Над воротами аркой выгибалась надпись из жестяных букв:

Скотожертвенник №4

А сбоку от ворот висел плакат, на котором было крупно написано:

ПРОВЕРЬ
КАСКУ, ОЧКИ, ОБЕРЕГ

И ещё картинки были нарисованы о том, что случается с дяденьками, которые технику безопасности не соблюдают. Шарик подошёл к воротам: у одной створки был низ отогнут, так что он как раз смог подлезть.

Внутри была большая площадка, закатанная в асфальт. Площадку окружали трансформаторные ящики от которых шли провода по земле и соединялись с металлическими канавками. Канавки изогнутые были, прям как построения из тетрадки дяди Фёдора. И все они расходились от возвышения посередине площадки, сложенного из железобетонных плит.

С одной стороны его стояла огромная гильотина, с большим ржавым ножом, красной кнопкой и электрическим мотором на верхушке. Раскрашена она была жёлтыми и чёрными полосками.

С другой стороны виднелось что-то похожее на дерево — только это дерево было собрано из рогов и костей, а в середине вместо ствола была статуя женщины.

На самом возвышении покоилась неправильная пирамидка. Скорее даже не пирамидка, а просто куча.

Когда Шарик увидел, что кучей сложены черепа он уже не удивился.

Он потом удивился.

Когда подошёл поближе и понял, что черепа эти — собачьи.

Шарик подошёл ещё ближе и рассмотрел кучу черепов во всех подробностях. Все они были одного размера. Какие-то — обглоданные и высушенные ветром дочиста. Такие лежали ближе к основанию. На лежавших повыше остатки мяса и жил виднелись. А на самой вершине лежала голова совсем свежая.

На ней ещё можно было рассмотреть серую шерсть и рыжие уши.

Его, Шарика, голова.

В этот миг что-то в нём щёлкнуло, будто тумблер перебросили. Луна на небе превратилась в прозрачный шар, внутри которого бурлила светящаяся красная жидкость и плавали хищные рыбы, похожие на угрей.

И земля под лапами пса тоже стала ощущаться как шар. Гулкий и каткий.

Упёрся Шарик в асфальт, и покатился земной шар. Понеслись навстречу деревья, замелькали электрические опоры.

Лес остался позади.

Шарик ещё раз упёрся и шар остановился. Махнул Шарик лапой — развернул Землю деревней к себе. А на окраине деревни, на холме, стоял дом. В окнах свет горел. Шарик пасть раскрыл и толкнул Землю, да так, чтобы дом прямо к его зубам подкатился.

Земной шар послушно закружился. Всё ближе дом. Вот уже видны занавески в окнах, и сарай в котором корова живёт, и будка…

Хрусть!

Вращение остановилось. И, кажется, зашатался зуб во рту у Шарика. Будто на невидимую стену он налетел со всего размаха.

— А дядя Фёдор хорошие построения у родителей перерисовал,— услышал Шарик голос Матроскина,— такую зверюгу с размаху затормозить, это талант надо иметь.

Шарик обернулся.

У забора стоял тр-тр Митра, а за рулём его кот сидел. Матроскин мотор завёл, фары зажёг и трактор двинулся на Шарика с распахнутым приёмным лотком.

Пёс собрался уже смахнуть надвигающуюся машину одним ударом лапы, как вдруг память его разверзлась и исторгла давно забытое слово.

Настоящее имя того, кто сейчас отзывался на собачью кличку.

И он рассмеялся. И он смеялся, и смеялся, прямо в лицо кровавой Луне, пока стальная пасть Митры не закрыла от него небо.

Оглавление

Папа и мама за дядю Фёдора очень волновались. Мама даже перестала на папу обижаться. А папа закрылся в своём кабинете на целых три дня и ничего из того, что мама под дверями оставляла, не ел. Только котлеты.

А потом он вышел наружу и показал маме построение.

Мама сначала на папу очень сильно ругалась. А потом всё равно согласилась. И сама на птичий рынок за голубями сходила, потому что папу там в лицо знали и никаких зверей ему не продавали, даже хомячков.

Ещё неделю они вываривали косточки и собирали компас. А когда собрали, вложили в птичий череп завязанные на девять узлов локоны дяди Фёдора и пошли по следу.

Компас их долго кружил по городу. Вспоминал все любимые места мальчика. Показал пару алтарей, которые дядя Фёдор в укромных местах делал, тайком от родителей.

Раньше бы папа с мамой на него разозлились. А теперь только радовались, что идут по верному пути.

Потом они вернулись к дому. Покружили немного вокруг. И отправились прямо к автобусной станции.

Там их компас вдруг задрожал и развалился на косточки.

— Это нормально,— сказала мама,— на перекрёстках реальность не совсем реальная, а тут, можно сказать, самый главный перекрёсток.

— Так-то оно так,— кивнул папа,— но как нам здесь мальчика найти?

— Очень просто,— ответила мама,— мы в справочное бюро обратимся.

Они отстояли очередь в справочное окошко. Там женщина сидела, сухощавая, будто пустынное растение.

— Что вам надо?— спрашивает.

— У вас два месяца назад мальчик билет покупал,— говорит мама,— нам надо знать, куда он поехал.

— Ладно вам, гражданка,— отвечает справочная женщина,— у нас каждый день десять тысяч человек билет покупает. И мальчиков среди них хватает самых разных.

— Разумеется,— кивает мама,— но наш мальчик особенный.

— Все мальчики особенные,— возражает справочная женщина.

— Безусловно,— соглашается мама,— но детям дошкольного возраста билеты продавать не положено.

Справочная женщина задумалась. А потом ответила.

— Вам следует поговорить с начальником вокзала. Пройдите во вторую дверь слева.

Папа и мама переглянулись и пошли, куда им было сказано.

По дороге они увидели на стене мозаику: там между спортсменами и космонавтами лежал лев.

Папа щёлкнул его по носу.

— Ой,— сказал лев.

И вроде как пошевелился, а вроде как и нет.

Мама сердито посмотрела на папу.

— Опять ты с кошками сюсюкаешься. Выбей из него сущность и дело с концом.

— Не надо из меня сущность выбивать,— сердито сказал лев,— я тут особа посторонняя, лежу, никого не трогаю, в махинациях не участвую.

— Говори,— приказала мама.

— Мальчик с котом действительно приходили за билетами. Рейс и кассу не знаю, извините, мне отсюда не видать. А вот с начальником вокзала вам надо быть поосторожнее. К нему четыре раза проверку присылали — ни одна не вернулась. Так и оставили. Потому что это дешевле, чем вокзал сносить и новый строить.

— А я говорил, что и от котов польза бывает,— заметил папа.

— Поговори ещё у меня,— нахмурилась мама,— я тебя прямо здесь, с этим полезным котом, и оставлю.

Папа решил не спорить, хотя был почти уверен, что сможет и сам выбраться.

А за указанной им дверью был длинный тёмный коридор. Мама порылась в своей сумочке и достала цанговый карандаш. Щёлкнула кнопкой и с конца карандаша сорвалась синеватая искра, как будто от сварочного аппарата, только не такая яркая.

Искра осветила коридор и, главное, едва заметную радужную нить, которая вглубь была протянута.

— Ты смотри,— усмехнулась мама,— а нас тут, оказывается, ожидают.

— Чего только не придумают,— согласился папа,— чтобы жалобную книгу не давать.

И пошли они осторожно, стараясь эту мерцающую нитку не зацепить.

В конце коридора тяжёлая дверь была, обитая кожей. На двери висела чеканная медная табличка с надписью

НАЧАЛЬНИК АВТОВОКЗАЛА
ТКАЧЁВ И.И.

Папа аккуратно дверь приоткрыл и они вошли в небольшой кабинет. В кабинете стоял большой дубовый стол, за которым сидел высокий мужчина. У него были длинные руки с такими тонкими и длинными пальцами, что любой пианист умер бы от зависти прямо на пороге.

И между этими тонкими пальцами начальник автовокзала крутил что-то похожее на колыбель для кошки. Только ниток было намотано огромное множество, разноцветных и разной толщины, и на этих нитках болтались нанизанные мелкие косточки, проволочки и пуговицы.

По стенам кабинета висели ножницы. Ножницы тоже были самые разные: и портновские, и маникюрные, и детские, в пластмассовых оправах. Каждая пара ножниц была закреплена на своей подложке из чёрного бархата внутри дорогих резных рамок, будто бы это были картины знаменитых художников.

— Здравствуйте,— поздоровался человек,— чем обязан?

— Здравствуйте…— ответил папа,— Мы, видите ли, сына ищем. Он у вас два месяца назад купил билет. С котом.

— Мы не продаём билетов с котом,— возразил начальник вокзала.

— Да нет,— вздохнул папа,— билет он купил самый обыкновенный, это мальчик с котом был.

— Если мальчик купил обыкновенный билет,— тут мужчина из ниток особо хитрую фигуру сплёл,— то искать его следует в пункте конечного назначения. Ну или где-нибудь по дороге. Мальчики, они, знаете ли, такие…

— А если необыкновенный?— поинтересовалась мама.

— Я же сказал, что билетов с котами мы не продаём.

— Так,— разозлилась мама,— ещё одно упоминание кота сегодня, и я за себя не ручаюсь!

— И что вы, простите, в таком случае сделаете?— поинтересовался начальник вокзала.

В этот момент все ножницы на стенах развели лезвия на пару миллиметров. Звук был такой, будто кто-то по огромной косе оселком провёл.

— Дядя Фёдор здесь был,— грустно сказал папа,— иначе мы бы просто не нашли эту комнату. И теперь нас отсюда, боюсь, так просто не выпустят.

— Заметьте, гражданка, какой сообразительный у вас супруг!

С этими словами И.И.Ткачёв сплёл из своих ниток такую фигуру, которая точно не могла держаться на одних только его пальцах.

— Ага,— нахмурилась мама и сумочку свою поудобнее перехватила,— гений, дивной красоты. В общем, кто бы ты ни был, говори, куда уехал мой сын, или…

Тут в комнате померк свет. Солнце за окном превратилось в огромный тусклый багровый шар.

Ножницы на стенах принялись кромсать воздух.

Человек за столом уже больше человеком не притворялся. Все его членистые мохнатые лапищи поднялись вверх и развернулись остриями к посетителям.

— Или что?— спросил он.

Папа рта не успел открыть, как что-то мясисто хрустнуло в воздухе и брызнуло ему на лицо.

А потом солнце разгорелось с прежней силой.

Начальник вокзала сидел в кресле, за столом. И очень старался не дышать. Потому что на столешнице стояла, припав на одно колено, мама. В руке её сверкало заточенное навершие флагштока с серпом и молотом, насаженное на рукоять из берцовой кости. Острием оно упиралось И.И.Ткачёву в горло.

— Или всё.— ответила мама своим материнским голосом.

Когда таким голосом говорят «иди спать» — то спать укладывается весь дом, низколетящие птицы и проходящий мимо милицейский патруль.

А на полу дёргалась, как будто её током били, огромная паучья лапа.

— Однако, гражданка, вы бы сразу сказали, что у вас железные аргументы. Это ведь и есть тот самый «скальпель» из кремлёвской звезды, правда? Поразительно люди перевирают простейшие вещи, просто поразительно.

— Говори по существу,— приказала мама.

И на самую малость своё оружие сдвинула вперёд.

— Гражданочка, — попытался отстраниться начальник вокзала, но кресло ему помешало,— я исключительно из уважения. Мальчик ваш билет брал. Но, как вы могли уже сами догадаться… не совсем обыкновенный. Тут ведь вот какое дело. Не все маршруты предназначены… для людей… в том смысле, что не все они работают в оба конца.

— Что с моим сыном?— спросила мама. Если бы ледниковый период владел человеческой речью, он звучал бы именно так.

— Подождите, подождите, пожалуйста,— нервно сглотнул человек в кресле,— я не договорил. Люди иногда теряются на маршрутах, да, это… оговоренная плата. Но ваш мальчик, ваш мальчик попросил себе действительно особенный билет. Дело в том, что этого маршрута не должно было быть. Вообще. Никогда. Деревня была закрыта для посещения. Решение оттуда…

Начальник автовокзала глазами скосился куда-то наверх.

— Наше «оттуда», или ваше?— уточнил папа.

— Ваше. Но такое ваше, что лучше было бы наше. Там есть деревушка. О ней приказали забыть. Всем. Даже мне. Я теперь не знаю, как она называется. Я бы даже не вспомнил никогда, если бы не мальчик. А он знал. Он дал… число.

Мама спустилась со стола, но нож всё ещё держала остриём к начальнику вокзала.

— Он мог назвать его случайно?

— Он назвал енохианское число населённого пункта. Его нельзя угадать. Его даже назвать-то было нельзя — его же запретили, вместе с маршрутом и деревней. Но он назвал. Не знаю, как. И… таков распорядок… Мы не могли не продать билет. Нам самим пришлось пожертвовать водителем и автобусом, поймите меня правильно.

Мамины глаза загорелись как доменные печи. Она зарычала:

— Кот!

— Прошу вас учесть, гражданка,— залебезил начальник вокзала,— оное животное было помянуто лично вами, я молчал.

Мама сделала глубокий вдох. Медленно выдохнула. Посмотрела на хозяина кабинета. Очень внимательно.

— А теперь ты мне скажешь, что это за кот… Чья скотина увела моего ребёнка?

— Ну это же очевидно… Это кот Ивана Трофимовича Сёмина. Но я бы на вашем месте задал другой вопрос: зачем коту ныне покойного профессора кафедры промышленной демонологии понадобился ваш сын?