Дело было прошлым летом. Отвёз я жену и дочку с сыном из Москвы в деревню, в Ивановскую область, а сам, так как отпуск решил не брать, мотался из деревни в город на смены. Три сотни километров в одну сторону получалось, сначала трудновато было, а потом втянулся и почти перестал замечать это расстояние. Тем более ездить надо было не каждый день, а через два.

Выезжал я в Москву обычно под вечер, часов в семь, и на МКАД влетал уже часов в одиннадцать. В тот августовский вечер всё было как обычно, в половину седьмого я переоделся, закинул сумку в машину и сел с родными чаёвничать. Такой наш ритуал был, чашку чая со сладостями на дорожку. Попрощались, и я отправился в дорогу.

Спокойно и не торопясь доехал я по Ярославке до границы Московской области. Времени было около десяти, уж наверное одиннадцатый час, и тут выпитый чай попросился наружу. Пришлось причаливать к обочине. Примерно метрах в трёхстах после больших металлических букв «МОСКОВСКАЯ ОБЛАСТЬ» я остановился, включил «аварийку», поставил машину на сигнализацию и отправился орошать, уж извините за подробности, близлежащий лесок. Деревья там отступают от дороги метров на пятнадцать, и чтобы до них добраться, надо сначала спуститься в небольшой овражек и затем преодолеть довольно крутой травянистый подъём.

Добрался я до зарослей, углубился чисто символически на метр с небольшим в лес, рассупонился и начал избавляться от чая. Стою, журчу, и вдруг откуда то слева и немного спереди (а на трассе как раз наступило короткое затишье), раздался выдох, очень долгий и немного с каким-то посвистом. Я судорожно повернул голову в сторону источника звука и в окружающей меня темноте различил медленное движение. Нечто, почти неразличимое во мраке леса, совершенно бесшумное, но крупное и массивное, приближалось ко мне. Инстинкт самосохранения не подвёл меня. Из леса я буквально вылетел в расстегнутых и, чего уж греха таить, обоссаных штанах, кувырком скатился по склону, на четвереньках выбрался из овражка, открыл машину чудом не потерявшимися ключами и рванул с места, едва не влетев под здоровенный Рено Магнум.

Уровень адреналина снизился уже в Москве. Меня начало трясти и я остановился около макдональдса, чтобы в туалете привести себя в порядок. В процессе чистки джинсов и обуви ощутил некий холодок на спине, примерно между лопаток, ощупал рубашку и обнаружил на ней здоровую прореху. Когда я снял рубашку, чтобы оценить масштабы бедствия, то пережитый совсем недавно и поутихший ужас нахлынул с новой силой… На рубашке, наискосок, от правой лопатки к левой почке, красовались четыре длинных параллельных разреза, будто бы проведённых лезвиями бритвенной остроты. На коже не было ни следа. То, что было в лесу, промахнулось буквально на сантиметр.

Никому из родных и друзей об этом я не рассказывал и не собираюсь, ведь кроме порванной рубашки у меня ничего нет, да и ту я выкинул на следующий день. Я ведь даже не разглядел толком эту тварь, только силуэт и короткий проблеск глаз там, где должна была быть её башка. Старался забыть эту хрень, но вышло не очень… Почему? Сразу после происшествия я засел за компьютер и стал пролистывать хроники происшествий за лето, и искать упоминания о брошенных на обочине машинах с ценными вещами и, возможно, документами, внутри. Мой интерес был вознаграждён очень скоро, на разных новостных сайтах я отыскал двенадцать подходящих под мои критерии заметок, в которых журналисты предлагали разные версии случившегося. По меньшей мере двенадцать человек не добрались до дома тем летом и трое из них ехали по Ярославке. Готов биться об заклад, что случаев таких было больше, ведь я взял только прошедшее лето и Московскую область, да и искал спустя рукава. Но не только это заставляет меня теперь пролетать участки трассы с плохим освещением и близко подступающим лесом, а вот что ещё… С начала нынешнего лета, холодного и дождливого, мне на глаза попалось уже шесть заметок про оставленные водителями машины.

Я не знаю, что поселилось в подмосковных, а, может, и не только подмосковных, лесах. Не знаю и не хочу знать. Я знаю только, что оно смертельно опасно. Держитесь подальше от тёмных обочин, даже если очень приспичило, вот вам мой совет.

Автор: Антон Швиндлер

Вы, наверное, знаете, что в облицовочных плитах Московского метро полным-полно всевозможной окаменевшей допотопной живности? Несколько лет назад я увлечённо разыскивал вмурованные в холодный камень оттиски древней жизни. Сначала я, как и все, штудировал разные тематические сайты и форумы, разглядывал фотографии, сохранял их себе на жёсткий диск. Потом мне стало этого мало, и я отправился по уже известным местам, чтобы увидеть всё то, что видел только на мониторе компьютера.

Да, это было потрясающе… Представьте - неисчислимую бездну лет назад в тёплой воде копошился безвестный трилобит, он прожил отпущенный природой срок, или, быть может, пал жертвой несчастного случая и его тело тихо легло на илистое дно такого тёплого и одновременно враждебного, кипящего от населявших его существ моря. Прошли годы, столетия, геологические эпохи, многометровый слой ила под титаническим давлением превратился в камень, на веки вечные заперев в себе останки несчастного существа.

Наверху первая кистепёрая рыба выбралась на влажный песок и оглядела выпуклыми глазами голубое небо…

Наверху огромный и неторопливый ящер, лениво пережёвывая водоросли, не замечал снующих под ногами безобидных мохнатых грызунов.

Наверху, после чудовищного удара космического камня, возвестившего конец эпохи динозавров, невообразимо изменился климат, замёрзли моря.

Наверху по окоченевшим останкам рептилий триумфально пробежали мелкие и безобидные, но гораздо лучше приспособленные к холодам млекопитающие.

Наверху покрытое мехом существо с круглой головой и четырьмя хилыми, но очень подвижными конечностями впервые зажало в одной из них продолговатый камень.

Наверху схлестнулись в последней смертельной битве неандерталец и человек разумный.

А панцирь трилобита мирно спал в толще окаменевшего ила.

И вот ты, венец творения, вершина эволюции, стоишь перед отполированной плитой и вглядываешься в едва различимый оттиск продолговатого создания, пытаясь осознать своим крупным, современным и высокоразвитым мозгом пропасть времени, отделяющую тебя от трилобита. Получается плохо, поэтому ты просто щёлкаешь затвором зеркалки и спешишь домой, к компьютеру, скинуть фотографию на диск и обработать её в редакторе. Этим я и занимался – ездил по метро и фотографировал все известные мне окаменелости.

Но в одно прекрасное утро, проходя по почти безлюдной платформе одной из открывшихся в том году станций, я заметил в плите, облицовывающей колонну, нечто. Не веря глазам, я подошёл ближе. Всё это время, проведённое в изучении всем давно известных артефактов, я мечтал стать первооткрывателем. Найти что-то, что до меня не видел ни один доморощенный метроархеолог. И вот оно, свершилось.

В толще каменной плиты свилось в причудливые кольца существо, отдалённо напоминающее то ли уховёртку, то ли сколопендру. Бесчисленное количество заострённых лапок-коготков, круглая голова с выпуклым лбом и хорошо различимыми жвалами, сегментированное тело, увенчанное на конце изогнутым кверху жалом. Создание одновременно отталкивало и притягивало взгляд. Я, как завороженный, протянул руку и прикоснулся к гладкому и холодному камню. Что-то будто вело мою ладонь по изгибам окаменевшего хитинового тела от выпуклого лба до хвоста с опасно изогнутым шипом. Вдруг резкий укол вывел меня из мечтательного забытья. Я ошеломлённо отдёрнул руку от плиты – на подушечке среднего пальца медленно набухала капелька крови. «Ничего себе!», - пронеслось в голове, - «Совсем строить разучились?! Плита же полированная!»

И тут за спиной загрохотал прибывающий поезд. От неожиданности я подпрыгнул и понял, что если сейчас же не зайду в вагон, то опоздаю на вторую пару. Я устремился в ближайшие двери и встал в проходе между сиденьями, уцепившись за перекладину поручня. Двери с грохотом сомкнули свои створки, состав тронулся и одновременно у меня зашумело в ушах и слегка закружилась голова. «Да, на паре опять буду клевать носом, спать надо было лечь вовремя!», - подумал я. И тут до меня дошло, что я еду не в ту сторону и надо бы на ближайшей станции пересесть на другой поезд. Протолкавшись к выходу, я бегом пересёк платформу и проскочил в закрывающиеся двери стоящего на другом пути состава. Голова закружилась ещё сильнее, стало душно, сердце гулко застучало в ушах, и видеть всё окружающее я стал будто бы со дна глубокого колодца. «Не туда еду…», - застучало в мозгах. Борясь с головокружением и тошнотой, я почти вывалился на платформу уже бог знает какой станции, потому что слабо понимал, сколько перегонов преодолел состав. Осознавал я лишь одно – мне нужно в другую сторону. Следующие несколько, наверное, часов слились в бесконечную череду поездов, смазанных человеческих лиц и пересадок, пересадок, пересадок. В затуманенном мозгу ржавым гвоздём засело окончательное осознание того, что ехать мне нужно в противоположную сторону, что я ошибся, что нужно пересесть. Я почти уже впал в отчаяние, потому что краешком сознания понимал – мечусь туда и обратно по одной ветке метро в пределах трёх-четырёх станций. И краешек этот становился всё меньше и меньше…

Бабах!!! И правая щека запылала огнём. Бах!!! Левая расцвела вспышкой боли. С трудом сфокусировавшись, я узрел прямо перед собой лицо ощерившегося в неслышном крике паренька.

- На меня смотри!!! – донеслось как сквозь вату. – На меня, я сказал!!!

Смутно помню, что я вроде бы слабо вырывался, пытаясь освободиться от его хватки и выйти из вагона. Я же ехал не в ту сторону, должен был пересесть, а этот гад мне не давал! Держал меня, бил по щекам, орал в ухо!

А потом всё кончилось. Я понял, что стою в вагоне поезда, тяжело дыша и прислонившись спиной к дверям, немногочисленные пассажиры старательно смотрят в экраны смартфонов, щёки мои горят, а напротив стоит невысокий коренастый паренёк и держит меня за рукав куртки, внимательно вглядываясь в моё лицо.

- Ну что, оклемался? – спросил он. – Пошли.

- Что? Куда? – не сообразил я. – Мне ехать на пары надо!

- На часы посмотри, дурень. – устало сказал парень. – Времени десятый час ночи…

- К-какого… - выдавил я. – Я же ко второй ехал…

- Пошли, - повторил он. – Я тебе расскажу кое-что.

Через пятнадцать минут мы сидели в ближайшем Макдоналдсе, я поглощал очередной гамбургер, запивая его ледяной колой, и слушал Стаса, так он мне представился.

- У меня дружок был, Миша, вроде тебя, тоже увлекался всеми этими наутилусами, трилобитиками, всё меня с собой таскал. «Стас, там на Парке такое!!!» - и несётся с камерой наперевес, мутную штуку фотографировать. Ну а я что, часто с ним ездил, он же друг мой… Тем более он так интересно про это рассказывал, про эпохи геологические, про тварюшек этих окаменелых, как будто был там и видел всё своими глазами. А мне больше диггерить тогда нравилось, я прямо всякими бункерами, залазами и метро-два бредил. И вот однажды потащил меня Миха на Университет, какую-то древнюю губку разглядывать. И получилось, что как только губку эту с заковыристым названием мы с Мишей запротоколировали, так мне знакомый позвонил, стали мы насчёт очередной вылазки договариваться, заболтались. И я краем глаза за Мишей слежу, а он стоит чуть в стороне от губки, и смотрит на стену в упор с открытым ртом. В общем, со знакомым я попрощался и к Мишке пошёл. Смотрю, а тот от стены руку отдёргивает и видок у него ошалевший какой-то. Подхожу к нему, поехали, говорю, грызть гранит науки! Он кивает растерянно, палец уколол, говорит. Спрашиваю, а что он разглядывал-то? Да там непонятное такое, многоногое, отвечает, в Интернете про него нету…

Я только поглядеть собрался, а тут поезд подъехал с толпой узкоглазых то ли студентов, то ли туристов, и оттерли нас от стены и друг от друга. Смотрю, Миша в вагон заходит, и я сам за ним попытался. Только сел я в соседний вагон, через стекло на него смотрю, а взгляд у Мишки отсутствующий сначала был, потом он головой эдак тряхнул, вокруг огляделся и на следующей станции, на «Воробьёвых горах», из вагона выскочил. Я не ожидал такого и не успел за ним выйти, народу много было. Решил я ехать без него дальше, ну мало ли, забыл человек что-то, не маленький, догонит, доедет. Не догнал, не доехал. Ни в тот день, ни назавтра. Телефон вне зоны доступа, дома не появлялся. Родители в милицию, заявление написали о пропаже…

А через полгода знакомый мой, с которым мы диггерили, про Мишу рассказал. У знакомого были дружки, обходчики путевые, как раз с красной ветки. Они ему вывалили все подробности, а этот знакомый уже мне. В общем, за месяц до нашего разговора ремонтная бригада нашла в боковой сбойке туннеля между «Университетом» и «Проспектом Вернадского» мумифицированное тело. По документам была установлена Мишина личность. Выглядело это, по словам ремонтников, как будто Миша пришёл в эту сбойку, сел у стеночки и тихонько умер, со временем превратившись в мумию. Крысы по неизвестной причине побрезговали и телом, и одеждой, и кожаной сумкой. А вместо милиции приехали почему-то четверо в штатском с одинаково незапоминающимися лицами и увезли тело в неизвестном направлении на жёлтом фургоне с надписью «Аварийная» на борту…

Знаешь, до сих пор себя корю, что не выскочил тогда за ним из поезда. Остановил бы его, точно остановил… Я потом на «Университет» ездил несколько раз, всё искал это многоногое, которое Мишка разглядывал. Нет там ничего, и не было никогда. Плита обычная. А сегодня тебя увидел. Взгляд у тебя был, как у Михи тогда. Ты уж извини, что по лицу приложил, но вспомнил про Мишку и переусердствовал немного.

- Стас, а знаешь, сдаётся мне, что это оно и было, которое твой друг видел, - враз пересохшим ртом выдавил я. – Здоровенная то ли уховёртка, то ли ещё что, ножки маленькие и заострённые, голова круглая и без глаз, а сзади шип. И руку прямо как притягивает к ней, прикоснуться. А потом я палец уколол, и началось это.

И я вкратце описал Стасу, что испытал тогда. Помрачневший парень молча слушал, изредка кивая головой.

- Вот оно как… Мишка, значит, тоже так крутился, пока вконец не одурел, - задумчиво выговорил Стас. - И полез потом в тоннель… И бог знает, что там с ним было. А гадина эта многоногая или ползает с места на место, или их много. Ты это, будь осторожен, не хватайся руками за всё подряд.

С этими словами Стас поднялся, накинул куртку и, не прощаясь, выскочил из кафе. Я рванулся, было, следом, но вспомнил про сумку, забытую на стуле, да и ноги после пережитого ещё предательски подкашивались.

***

С того дня прошло уже два месяца. У меня всё в порядке, уколотый палец не отвалился, кошмары не преследуют, и залезть в тоннель метро совсем не тянет. Всё, в общем, хорошо. Жаль только, что Стаса поблагодарить не успел за моё спасение, а разыскать его мне не удалось. Ездить в метро стало немного неуютно, всё боюсь, что опять «не туда» поеду. Сфотографировать камень с оттиском этого существа я попросту не успел, а через день, когда мне вновь удалось съездить на эту станцию, я увидел на колонне кусок чёрной непрозрачной плёнки, наглухо примотанный скотчем. Я попробовал было незаметно отколупать кусок скотча, чтобы заглянуть под плёнку, но увидел, что от центра зала ко мне несётся внушительная дежурная в красном кепи и размахивает своим круглым жезлом. Я счёл за благо оставить попытки оторвать скотч и успел только пощупать камень под плёнкой, как бдительная тётенька донеслась до меня и настоятельно порекомендовала удалиться от колонны. Я с извинениями удалился, поскольку уже всё выяснил. Под плёнкой был пустой прямоугольный проём, оставшийся на месте аккуратно извлечённой облицовочной плиты. Интересно, было ли то существо в камне, когда его извлекали, и не перевозили ли потом этот камень на желтом фургоне с красной полосой и надписью «Аварийная». Бог или, наверное, чёрт его знает, куда мы влезаем, закапываясь так глубоко под землю, и что ещё можем вытащить из тёмных глубин.

Антон Швиндлер

Макс жил в самом обычном панельном девятиэтажном доме, построенном в семидесятые годы прошлого века. Было Максиму 32 года и обитал он себе с мамой и младшей сестрой в уютной трёхкомнатной квартире. Работал Макс непыльно и н амбициозно делопроизводителем на кафедре родного ВУЗа и неспешно писал диссертацию, а свободное время посвящал общественной деятельности. Была у Максима, что называется, активная гражданская позиция. Пройти спокойно мимо кучи мусора, сломанной урны, неправильно припаркованной машины он не мог и немедленно информировал обо всех нарушениях и недочётах соответствующие службы. К сожалению, а, может, и к счастью, вся эта общественная кипучесть не простиралась дальше Максимова района и ограничивалась придомовой территорией, детской площадкой и, частично, улицей перед домом. Но порядок там, благодаря Максовой бдительности и стараниям Мунира Бакирыча, пожилого потомственного дворника из династии московских татар, был образцовый.

Поздним осенним вечером, задержавшись на кафедре допоздна, Максим возвращался домой и обратил внимание на свет, пробивавшийся через зарешеченные квадратные окошечки в стенах фундамента. «Непорядок! – проснулась гражданская ответственность. – Что за свет такой? Ремонт? Да ничего там не ремонтируют. И Мунир Бакирыч из своей каморки к жене в квартиру переехал уже месяц как…». И с этими мыслями Максим направился к маленькому квадратику окошка, забранному металлическими прутьями и мелкой сеткой. Чтобы заглянуть в окошко, Максу пришлось встать на одно колено. Его взору открылась совершенно обыденная картина: бетонный пол, коричневые стены с бегущими по ним крашеными в зелёный цвет трубами, старый топчан Мунира Бакирыча в углу. Всё это было озарено ярким желтоватым светом качающейся под низким потолком голой лампочки в сто ватт. Вроде всё в порядке, чисто и сухо, только топчан этот Мунир никак не уберёт.

И тут какое-то движение в дальнем тёмном углу привлекло внимание Максима. Он повернул голову, почти прижался лицом к прутьям решётки… И волосы зашевелились на его голове – в тёмный проход, ведущий в следующую секцию подвала, втягивался здоровенный, толщиной с человеческое бедро, землистого цвета и с костяным гребнем поверху, хвост. Максим ойкнул, отшатнулся, плюхнулся на задницу, но сразу же вскочил, отряхиваясь. Руки его дрожали, спина под курткой покрылась противным холодным потом, и поэтому стремительное движение откуда-то сбоку он едва заметил периферийным зрением. В следующее мгновение страшной силы удар снес Макса на землю, вышибив из лёгких воздух, и сознание его померкло.

Впрочем, довольно скоро Максим пришёл в себя и понял, что его грубо и бесцеремонно волокут за шиворот вдоль дома. Макс немедленно предпринял слабые попытки освободиться, но руки и ноги пока ещё плохо слушались его, а хватка неизвестного моментально усилилась настолько, что шарф и воротник куртки больно сдавили горло, исключая всякую возможность позвать на помощь. От незнакомца несло каким-то зверинцем и как будто сырым мясом. Максим скосил глаза вниз и вбок, и увидел странную толстенную верёвку, волочившуюся за его похитителем по земле. Верёвка была грязного телесного цвета, вся покрыта коричневыми щетинками и странно извивалась. «Хвост!» – пронзила мозг Максима страшная мысль. Он слабо засучил ногами и попытался закричать.

- Не надо меня туда! Отпусти! Не хочу! Не надо в подвал! – засипел Макс и слабо засучил ногами.

- Заш-шем ф-фподвалл? – раздался странный шипящий голос. – На тш-ш-шердак-к! Тхы моя добытш-ша! А подвальный перебъётс-са…

И когтистая лапа, покрытая рыжеватой щетиной, обхватила его шею спереди и начала сдавливать. Перед глазами Макса заплясали искорки, закрутились разноцветные пятна, он задыхался. Но тут хватка чудовищной лапы усилилась ещё больше, в шее Максима что-то хрустнуло, и перед глазами его всё погасло, теперь уже навсегда…

Антон Швиндлер

...А была жизнь как жизнь. Институт окончил, диплом получил, на работу хорошую устроился. Потом вот Алёну встретил, свадьбу сыграли, хорошо так было, правда, как в сказке. Годика через полтора дочка родилась, Машенька. А когда Маше пять исполнилось, Алёна отправилась одноклассницу проведать. Где-то под Алуштой та обосновалась, после университета с мужем уехали на юга. Всё звала она Алёну мою в гости...

Алёна не доехала. Автобус упал в семидесятиметровую расщелину и из пятидесяти пассажиров выжило только четверо. Моей жены не было в их числе. Жить не хотелось, на стену лез, пил… Но выкарабкался, ради Машки выкарабкался. Тяжко было без Алёны, как кусок оторвали и кровью истекать оставили. Всё надеялся, даже после опознания, после похорон, что ошибка это была, что другую похоронили. Что вот сейчас позвонят из больницы, скажут, что гражданка такая-то пришла в себя, мужа с дочкой зовёт… Дурак.

Многое пришлось учиться делать, взяться за стирку, глажку, уборку. Готовить научился. Работу поменял, на карьеру плюнул. Машка без мамы осталась, не мог я по-другому. Ну в общем пошло-поехало наше с Машкой житьё, приспособились, втянулись, хорошо даже зажили. Накатывало только временами… Стоишь, бывало, на кухне над сгоревшим рагу и ждёшь, что сейчас раздастся голос Аленкин, - «Куда же ты, балбес, смотришь? Огонь поменьше сделай, масла капни…», - и ласковые родные руки отберут треклятую сковороду. И комок в горле такой, что хоть в петлю. Дочка, родная, эти моменты очень хорошо ощущала. Бросала игрушки сразу, приходила ко мне и молча обнимала, гладила маленькими ручками.

А потом, когда Машеньке исполнилось девять, ей поставили диагноз «агрессивная остеосаркома» и жизни дали при самом благоприятном раскладе от силы год. Да, болезнь нетипично долго не давала о себе знать, и когда мы обратились к врачу, то было уже поздно. Метастазы нашли в лёгких и мозге. Я уже пережил потерю жены. А если умрёт Маша, то и мне жить будет незачем. Я извёл лечащего врача – тогда Машу уже положили в отделение онкологии – я писал жалобы в министерство здравоохранения, в прокуратуру и Президенту. Я уже был готов продать машину и квартиру, денег как раз хватило бы на некое экспериментальное лечение в Израиле…

В один из дней, когда я навещал Машу в больнице, меня пригласил в свой кабинет заведующий отделением. Он усадил меня в кресло, налил коньяк в пузатый коротконогий бокал и сунул его мне в руку. Сам заведующий уселся напротив и, пристально глядя мне в глаза, сказал: «Девочка уходит, ей остались считанные недели. Всё, что нужно для облегчения состояния, мы ей способны дать в нашем отделении. Лечение, на которое вы уже готовы подписаться, ничего не изменит – не способно никакое лечение что-либо изменить, поймите – но наполнит последние дни вашего ребёнка болью и мучениями. Выбор за вами: либо боль и потом смерть, либо вы спокойно проведёте это время вместе и сможете попрощаться».

Я вышел из этого кабинета лишённым всякой надежды. Спустился в Машину палату, но она спала под капельницей после очередного приступа мучительной боли.

На следующее утро я отправился в церковь рядом с домом. Родители крестили меня в детстве, но я не был верующим, церковь не посещал, и не имел никакого представления об обычаях и ритуалах. Когда я вошёл под эти высоченные своды, то ощутил, что все мои заботы и страхи остались снаружи, что всё будет хорошо. Несколько минут я благоговейно шатался по церкви, вглядывался в потемневшие от времени лики святых. Взгляд мой задержался на одной из икон. На доске был изображён старец с седыми бородой и волосами, в одной руке у него была длинная ложечка с крестиком сверху, другая же поддерживала донышко небольшого сундучка с перегородкой посередине. «Это святой Диомид,- раздался за спиной шелестящий шепоток. – Великомученик. Он по занятию был врачом, но лечил не только лекарствами, но и Словом Божьим…». Я обернулся и увидел старушку, сухонькую и бесцветную, в сером халатике, сером платочке на серых волосах и морщинистым лицом со скорбно поджатым ротиком. Широко открытые глаза старушки были тёмными и немного безумными. Хотя я легко мог спутать безумие с огнём истинной веры. Я кивнул, и старушка продолжила: «Ежели заболел кто у тебя, то молись Диомиду, свечку поставь за здравие. Свечечка за двести, записку с именем священнику – пятьсот…». И после этих слов будто пелена спала с моих глаз и разума. Я огляделся вокруг, уже не ощущая ничего похожего на трепет и благоговение. Я находился в очень старом здании с высокими и давящими сводами, окружённый кучей потемневших от времени и потрескавшихся досок с лицами людей, которых, может, и не было вовсе. В совершенном смятении и будто после холодного душа я развернулся и почти выбежал наружу…

Ноги сами понесли меня в ближайший супермаркет, из которого я принёс домой изрядный запас спиртного. Да, я пытался залить горе и страдания спиртным. Закуску купить я не потрудился. Опьянел я почти сразу и следующие несколько часов помню урывками. Сначала просто пил. Потом бурлящие во мне боль и горе начали прорываться наружу кипящим потоком бессвязных слов. Я пил и плакал. Пил и проклинал всех и всё вокруг. Пил и орал самые мерзкие матерные слова, какие только мог вспомнить. Потом я начал молить.

Не помню, что именно я говорил, но ощущал только, что слова эти исходят из самых сокровенных глубин моего существа. Я молил о том, чего желал больше всего на свете. Я молил неизвестно кого, чтобы моя дочь жила. «Заберите меня хоть всего, хоть кусками, - рыдал я душой, - Руки-ноги поотрывайте, но чтобы она жила...». Ходить и даже ползать я тогда, судя по всему, уже не мог, и поэтому корчился на залитом слезами и заблеванном полу коридора. Потом помню, как грохнула об шкаф входная дверь и тьма заполнила квартиру. Я ощутил жуткий холод и начал трезветь. А следом мной овладел дикий, необузданный и первобытный ужас. Всё, что я мог, это распластаться вниз животом на загаженном полу, влипнув щекой в собственную рвоту. Какая-то часть моего существа, не парализованная страхом, пищала безумным внутренним голоском: «Они услышали тебя!!! Они пришли взять обещанное!!! Не смотри, только не смотри, только не смотри!!!». И я последовал совету голоска, зажмурившись до боли в глазах. Сначала было тихо. Потом послышалось лёгкое шуршание, цокот будто бы коготков по полу. С таким звуком двигались одни. Сипящее дыхание, слизистое причмокивание и влажные шлепки. А это перемещались другие. Шаги босых человеческих ног, но такие странные, будто бы ног у их обладателя больше двух. Так ходили третьи… Их было много там, разных, во тьме вокруг меня…

А потом я почувствовал прикосновения. Легкие, аккуратные, но шершавые и немного покалывающие. Я не знаю, чем меня трогали, но не руками. Эти прикосновения прошлись по всему моему телу, по голове, рукам и ногам бессистемно, перескакивая с одной части тела на другую и повторяясь, и, наконец, задержались на правой руке, вытянутой вдоль туловища. Потом руку от кончиков пальцев и примерно по середину плеча окутал холод, её сдавило. В следующую секунду там, где холода не было, расцвел пульсирующий цветок боли, и сознание покинуло меня.

Проснулся я в своей кровати. Солнце светило в лицо через незадёрнутые шторы. В наждачной сухости рту ворочался наждачный язык. Меня мутило, а в голове будто бы лежал здоровенный шар для боулинга, начинавший кататься при малейшем движении. Боже, ну и напился я вчера, вот урод… Так, надо срочно приводить себя в порядок и мчаться к Машке в больницу. При мыслях о дочери сердце сдавило, а на глаза навернулись слёзы. Держаться, только держаться. И я попытался встать с кровати. Спустил ноги на прохладный пол, немного наклонился вперёд, перенося центр тяжести, и меня повело вслед за неимоверно тяжёлой головой. Я рефлекторно выставил правую руку, чтобы опереться об тумбочку, но рука промахнулась, и я шмякнулся на пол, задев плечом этот неимоверно угловатый ящик. Больно было аж до слёз. Я сел на пол, облокотившись спиной о кровать, обхватил левой рукой ушибленное плечо и попытался протереть ладонью правой руки заслезившиеся глаза. И не смог. Потому что ладони не было. Потому что правая рука заканчивалась гладкой нелепой культёй примерно в двадцати сантиметрах ниже плечевого сустава.

И вот тут я вспомнил всё, что произошло накануне. До мельчайших подробностей. Хлынувшую через порог тьму. Сковавший меня животный ужас. Наполнившие окружающий меня мрак звуки. Прикосновения. Охвативший правую руку холод и вспышку боли. Вспомнил почти дословно. Почти, потому что так и не смог восстановить в памяти то, как именно и какими словами я молил о помощи. Осталось от этой мольбы-молитвы только лишь ощущение давно назревавшего и прорвавшегося нарыва. Значит, моя просьба была услышана. А вот была ли она выполнена… Что ж, я скоро узнаю.

С превеликим трудом, матерясь под нос и временами беззвучно рыдая от бессилия, я привёл себя в относительно приличный вид. В коридоре, кстати, ничего не напоминало о вчерашнем происшествии, а вот кухня сохранила все следы безобразной попойки. Когда я начал одеваться, меня ждало шокирующее открытие – весь гардероб был заботливо подготовлен под моё нынешнее однорукое строение. Длинные рукава свитеров, рубашек и пиджаков были подшиты, подвёрнуты или подколоты как раз по длине культи. Одежда на немыслимо неудобных для одной руки пуговицах перекочевала на дальние полки и в глубину шкафа. На ближних полках лежали вещи с кнопками, на молнии, либо без застёжек вовсе. Обувь на шнурках уступила место практичным кедам и кроссовкам на липучках либо с эластичными вставками по бокам. Закончив с одеждой, я потянулся было за ключами от машины, но в последний момент остановился – с механической коробкой мне сейчас не совладать. Неловко орудуя ключами, я отпер входную дверь и увидел соседку напротив, пожилую, общительную и довольно приятную женщину. Внутренне я был готов к любому вопросу и любой реакции, но не к такой. Скользнув по подвёрнутому рукаву моей джинсовки сочувственным и совсем не удивлённым взглядом, соседка приветливо со мной поздоровалась, справилась о здоровье Машеньки, поделилась наблюдениями о погоде и, выслушав мои односложные ответы, скрылась за дверью своей квартиры. О руке ни слова. Как будто так и нужно.

Молчаливый угрюмый таксист-частник без лишних вопросов доставил меня прямо к главному входу госпиталя. Уже через минуту я был в палате дочери. Как только я увидел её улыбку и сияющие глаза, то понял – всё, она здорова. Ноги мои подкосились и я почти рухнул на край кровати. А потом…

Потом мы смеялись и плакали, и снова смеялись, и я неловко обнимал Машку одной рукой. Потом я вполуха выслушивал сбивчивый и робкий монолог врача об устойчивой ремиссии, единичном случае и прочих вещах, которые обычно говорят врачи, когда не знают, что сказать. Потом подписывал какие-то больничные бумажки. Потом мы шли по коридору к лифту, в левой руке я нёс баул с какими-то вещами, а за подвёрнутый правый рукав по-свойски цеплялась ещё слабая, но довольная Маша. И мы вернулись домой…

***

Прошло полтора года. Моя Машка полностью поправилась. Я почти научился обходиться без руки. Работаю удалённо из дома, пишу статьи, занимаюсь редактурой. А ещё получаю пенсию по инвалидности, оформленной уже четыре года назад. Соседи и знакомые не выказывают удивления при виде моей руки, но только на прямой вопрос, – «А как я потерял руку?» - начинают мяться, уходить от ответа или нести околесицу. Руку, дескать, мне отрезали, когда меня машина сбила, после несчастного случая на заводе, из-за инфекции, и прочие правдоподобные небылицы. А Машка знает, куда делась моя рука. В тот день, когда мы вернулись из больницы, я попытался что-то объяснить, но дочка прижала пальчик к моим губам и тихонько сказала. - «Пап, не надо ничего выдумывать, я всё-всё поняла сразу, когда в то утро проснулась…»

Так и живём. Я со своей культёй и Машка моя, солнышко. Наладилось всё. Думаю вот машину с автоматической коробкой купить, вместо старой. Но только одно не даёт мне покоя… Моя рука… Не слишком ли низка была плата? А если это был всего лишь аванс и они придут забрать остальное?

Антон Швиндлер, 2018

Снега той зимой нападало много, и Игорь Петрович с Дартом зачастили в близлежащий парк, предаваться долгим прогулкам по сугробам. Игорь Петрович – средних лет крупный мужчина, одутловатый и одышливый, с прокуренными пшеничными усами, бывший сотрудник полиции, уволившийся из органов из-за конфликта с руководством. Ныне он работал старшим смены охранников. Стерёг он со своими подчиненными территорию бывшего завода, приютившую сейчас кучу всевозможных фирм и фирмочек, офисов, автосервисов и складов бог знает с чем. А Дарт – годовалый и не очень чистокровный ротвейлер, исчадие ада в глазах местных собачников, кровожадный дракон для всех окрестных бабушек с престарелыми болонками и пожиратель младенцев и детей постарше каждой молодой мамочки по соседству, но умница и красавец, по мнению самого Игоря Петровича.

Были у Игоря Петровича жена Людмила, мало интересовавшая его во всех смыслах полнотелая крашеная блондинка, и взрослый сын, давно уже перебравшийся на постоянное место жительства в Германию и с тех пор ни разу не навестивший родителей.

В тот день стоял лёгкий морозец, снег искрился и поскрипывал под подошвами валенок Игоря Петровича, Дарт солидно пыхал клубами пара справа от ноги хозяина, а все встречные-поперечные, особенно с собаками, привычно рассасывались по закоулкам. А вот и вход в парк, осталось только найти полянку попросторней, чтобы Дарту было где порезвиться. Будет ли свободна эта поляна, Игоря Петровича с Дартом беспокоило мало. Обычно приглянувшееся местечко быстро и незаметно очищалось само, поскольку связываться с агрессивным Дартом и его хозяином, самоуверенным бывшим полицейским, не хотелось никому. На счету Дарта было несколько сильно покусанных домашних собак, огромное количество разодранных в клочья футбольных мячей и множество напуганных до слёз малышей. Всё это сходило с рук Игорю Петровичу благодаря старым связям и нужным знакомствам в рядах доблестной полиции.

А вот и любимая поляна, ровная, просторная, укрытая пухлым и нетронутым снежным одеялом. «Пусто! Хорошо, но скучно… Давно Дарт не гонял никого…» – подумал Игорь Петрович. Ан нет, поляна не пустовала … На дальнем её краю виднелась знакомая фигурка. «Твою мать. Эта сука сумасшедшая здесь… Клавка, чтоб ей пусто было, дура больная!» - начал закипать экс-полицейский. Сумасшедшая попросту игнорировала его, и это раздражало.

Клава, Клавка, Клавдия, как её только не звали. Она была местной сумасшедшей и жила, скажем, где-то по соседству, поскольку точного её адреса не знали даже сверхосведомлённые корреспонденты агентства ОБС, те самые старушки на лавочках у подъездов. Клавдия, неопределимого возраста женщина, невысокая и худощавая, с коротко остриженными белоснежными волосами, была бы похожа на школьную учительницу или библиотекаря, если бы не одевалась в невообразимое количество драных юбок, мужские засаленные пиджаки и резиновые сапоги. Весь день она проводила на улице, бесцельно и хаотично шатаясь по тротуарам с блуждающей улыбкой, и напевая неожиданно приятным и звучным контральто, непонятно как умещающимся в тщедушном теле, старинные романсы. Она получала пенсию и с грехом пополам могла самостоятельно купить в близлежащей «Пятерочке» необходимый минимум самых дешёвых продуктов. Людей она не замечала, а люди старались не замечать её, хотя была Клавдия совершенно безобидной.

Когда ложился и не таял первый снег, Клавдия менялась. Дело было не только в валенках, приходивших на смену резиновым сапогам, и заношенном безразмерном мужском пальто, покрывавшем её худые плечи. Перемены наступали и в её поведении. Обычно отстранённое выражение лица становилось целеустремлённым и сосредоточенным, глаза начинали светиться радостью. Она вооружалась потрёпанным брезентовым собачьим поводком с ржавым карабином и целыми днями пропадала в парке, в самых дальних и укромных его уголках. Зимой в её жизнь приходил Снежок. До первых капелей Клавдия «выгуливала» Снежка по укромным аллейкам и заснеженным полянкам, стараясь не попадаться на глаза прогуливающимся людям. Лишь иногда кто-нибудь замечал мелькнувшие между голых стволов цветастые Клавины юбки или слышал, как она выкрикивает своим мелодичным контральто - «Снежок! Ко мне!!! Снежок, сидеть! Умница, Снежок!» - и что-то подобное.

Наверняка никто ничего не знал, но все сошлись во мнении, что много лет назад у Клавы была собака по кличке Снежок, а потом куда-то делась. Кто-то говорил, что пёс попросту сбежал от чокнутой бабы, кто-то считал, что Клавдия забыла его в квартире, и он умер от голода, а щедрые на шокирующие подробности подростки считали, что хозяйка сама то ли просто убила, то ли принесла Снежка в жертву Сатане, Чернобогу, Ктулху и бог весть кому ещё. Но факт остаётся фактом – Снежка у Клавы никто никогда не видел. Старшее поколение припоминало, что в одна тыщща девятьсот семьдесят каком-то, когда Клавка вроде бы появилась в этом районе, никакой собаки, кошки, лошади, а равно и свиньи при ней не было. Был только широченный и длиннющий потрёпанный поводок с ржавым карабином.

«Плевать! - думал Игорь Петрович, пробираясь по узенькой тропке к середине поляны. – Не хватало ещё нервы тратить на эту психованную. Что она есть, что нет её…» Обычно Клава старалась не пересекаться с другими собачниками и при виде их незаметно уходила подальше. Но не в этот раз. Игорь Петрович остановился и принялся было возиться с застёжкой поводка поскуливающего от нетерпения Дарта, как вдруг услышал голос Клавки.

- Нет! Нельзя!!! Перестаньте! Прошу вас! Снежок не на поводке!!! Снежок, фу! Не отпускайте собаку! – кричала Клавдия на бегу, оскальзываясь и взмётывая бессчетными своими юбками. – Я сейчас его уведу, только подождите!!!

- Чё ты орёшь, больная! – гаркнул во всю свою прокуренную глотку экс-милиционер. – Какой, нах, Снежок? Не видишь, я с собакой гулять пришёл, идиотка!

И освобождённый от поводка Дарт тяжеловесным галопом устремился пологой дугой к середине поляны. Клавдия с всхлипом осела в снег, закусив кулак. По её щекам потекли слёзы…

А дальше произошло вот что…. Перед самозабвенно несущимся Дартом вдруг взметнулся снежный вихрь, в котором на краткий миг мелькнуло нечто невообразимое, покрытое изжелта-белым косматым мехом. Игорь Петрович успел разглядеть только здоровую башку с неимоверно широкой пастью, полной треугольных зубов и пару маленьких жёлтых равнодушных глазок с вертикальными зрачками, притаившиеся среди завитков шерсти. Разлетевшийся во весь опор ротвейлер влетел в этот вихрь. К этому. Прямо в пасть. Раздался короткий собачий взвизг, потом приглушённый хруст, и всё кончилось. Поляна была пуста. Лишь только несколько алых капелек на снегу напоминали о произошедшем.

Игорь Петрович с хрустом захлопнул усатый рот, сбросил овладевший им ступор и побежал. Побежал так, как не бегал в детстве, полетел над снегом, чудом ни разу не поскользнувшись. Он бежал прочь, сжимая в руке поводок Дарта, оставляя за спиной страшную поляну и сидящую в снегу душевнобольную. Никогда ещё Игорю Петровичу не было так страшно.

В считанные минуты долетев до дома, он, как был, в бушлате и валенках, ввалился в квартиру и протопал на кухню, походя послав сунувшуюся было с расспросами Людмилу. На кухне он трясущимися руками распахнул холодильник, выхватил из него бутылку «Абсолюта» с заранее выдранным пластиковым клапаном и надолго приник к горлышку, всасывая и всасывая в себя обжигающе ледяную жидкость. Быстро опьянев, он отставил бутылку в сторону, сбросил верхнюю одежду на пол в прихожей, надёргал из холодильника всего, что могло сойти в качестве закуски, и отправился в свою комнату допивать водку. Пережитый стресс и голодный желудок сделали своё дело, и вскоре всклокоченный Игорь Петрович забылся хмельным сном на своей кровати, не успев даже раздеться. Снились ему кошмары: бегущий Дарт, раз за разом влетающий в снежный вихрь; собачий визг и брызги крови; страшная зубастая пасть и маленькие жёлтые глазки, внимательно изучающие самую суть Игоря Петровича. А от Клавки в снах был только голос, раз за разом кричавший: «Снежок, фу! Снежок, нельзя! Снежок, фу! Снежок, нельзя!» 

***

Проснулся Игорь Петрович рано утром, мучимый похмельем, в потной одежде, вонючий и злой. Он был исполнен жажды мести и желания поквитаться с Клавдией. Наскоро ополоснувшись и переодевшись в чистое, Игорь Петрович вернулся в свою комнату и вытащил из ящика стола связку ключей. Плюхнувшись на кровать, он наклонился, просунул под неё руку и, немного повозившись, вытащил на свет продолговатый металлический ящик. Это был оружейный сейф, валяющийся, вопреки букве закона, на полу под кроватью. В сейфе хранился дробовик Бенелли с запасом патронов и инструментами и кое-что ещё… Нечто такое, за что не отделаешься штрафом. В уголке, завёрнутый в промасленную ветошь, лежал пистолет Макарова со спиленным номером. Этот ствол в сводках не числился, в баллистических экспертизах не участвовал и не был орудием убийства. Пока что не был. Это было табельное оружие Игоря Петровича, которое он, с помощью парочки дружков-полицейских, прихватил с собой, увольняясь со службы.

Через пятнадцать минут Игорь Петрович был готов. Вычищенный и заряженный Макаров удобно устроился подмышкой в уютной кожаной кобуре. В нагрудном кармане лежало служебное удостоверение, хоть и просроченное на несколько лет, но ткнуть его под нос не в меру ретивым пэпээсникам ещё вполне можно. В коридор из своей комнаты опять высунулась что-то взволнованно квохчущая Люда, но Игорь Петрович протопал мимо неё, буркнув на ходу: «Отвали. Не до тебя сейчас». Дело осталось за малым – найти Клаву. О том, что привиделось ему вчера в снежном вихре, господин милиционер старался не думать…

После получаса блужданий по заснеженному парку удача улыбнулась угрюмому и сосредоточенному отставному полицейскому. Хотя, кто знает, может, удача была и ни при чём, ведь Клавдия, судя по всему, и не думала скрываться. Она находилась в центре довольно обширной круглой поляны с плотно утоптанным снегом. Клава была счастлива, она кружилась в ворохе юбок, хлопала в ладоши, спрятанные в коричневые рукавицы, и заливисто смеялась, не замечая никого вокруг. Иногда так ведут себя собачники, когда их счастливый питомец носится по кругу, высунув язык набок и растопырив безумно-радостные глаза в разные стороны. От этих мыслей у Игоря Петровича защипало глаза и защемило сердце, ведь ещё вчера он был таким довольным собачником, а сегодня… И ненависть заклокотала внутри с новой силой.

Он в несколько широких шагов пересёк поляну, подскочил к сумасшедшей, схватил её за лацканы ветхого пальто и принялся трясти, как тряпичную куклу.

- Где Дарт, сука? Ты чё с ним сделала? Отвечай! Убью!!! – заорал полицейский, и на его шее вздулись вены. – Говори, тварь! Больная гадина!!! Дарт мой где? Чё это было?

Но Клава бессильно моталась в его медвежьей хватке, испуганно всхлипывая.

- Я не виновата! Я же вас просила… - тихо бормотала она. – Снежок же не любит кобелей… Мы никому не мешали… Перестаньте!

Тут полицейский разжал руки и Клава шлёпнулась на плотный снег. Она сразу спрятала ноги в поношенных валенках под юбками и испуганно прикрыла лицо рукавицами.

- Я те щас перестану, нах, я те щас так перестану… - Угрожающе прорычал Игорь Петрович, вынимая пистолет и умелым движением досылая патрон в ствол. – Вы у меня со своим Снежком за Дарта ответите, гниды…

И с этими словами он направил оружие на съёжившуюся Клаву. Она затихла и съёжилась, превратившись в слабо подрагивающий ворох разноцветных тряпок.

- Что примолкла? Зови Снежка своего, щас я сначала его свинцом накормлю, а потом тебя. До трёх считаю! – и бывший полицейский плавно повёл стволом вокруг себя, демонстрируя полную боеготовность. – Раз! Два!!!

- Не надо звать. Тут он! – раздался дрожащий, но звонкий Клавкин голос. – Снежок, взять!!!

И снежный вихрь взметнулся перед Игорем Петровичем на расстоянии вытянутой руки. Во всех смыслах слова бывший полицейский успел только раз нажать на спусковой крючок, прежде чем чудовищная сила вбила его крупное тело в утоптанный снег, моментально круша грудную клетку... Через краткий миг всё было кончено и эхо одинокого выстрела затихло, заблудившись среди голых веток и вспугнув пару озябших ворон, с карканьем закружившихся над парком.

***

Игоря Петровича не нашли, хотя искали очень тщательно. И поныне он числится пропавшим без вести. Единственным напоминанием о его существовании мог бы послужить пистолет, ржавый, изуродованный неведомой силой (от него осталась только рамка с рукоятью и сплющенным стволом), попади он в руки сотрудникам полиции. Но нашли останки оружия поздней весной вездесущие мальчишки, поигрались с ржавой железкой пару недель и выкинули в пруд, когда надоела.

Клаву тоже больше никогда не видели ни в одном из окрестных парков района, но справедливости ради стоит отметить, что никто её и не искал. И кто знает, в каком из многочисленных лесных массивов города можно теперь встретить хрупкую седоголовую женщину с потрёпанным собачьим поводком в руке, укутанную в поношенное мужское пальто и ворох разноцветных юбок? Кто знает, на какой из укрытых от постороннего взгляда полянок раздаётся мелодичное Клавино контральто, зовущее: «Снежок, ко мне!!!»

Автор: Антон Швиндлер

Источник

Вообще Сашке в жизни не везло. Школу окончил с трудом, потом по протекции маминой подруги его поступили в универ, откуда с третьего курса он в канун нового года вылетел в армию. После армии Сашка мыкался с одной работы на другую, нигде подолгу не задерживаясь и особо не цепляясь за место. Жены у него не было, не мог он уразуметь институт брака как таковой. Вроде бы не беспутный шалопай был Саша, непьющий и некурящий, работал всегда с охотой и огоньком, неглупый парень… Но что-то постоянно сбивало его с прямого пути, заставляло бросать работу, расставаться с милыми девушками, многие из которых были не прочь объяснить Александру поподробней про тот самый брачный институт.

Как понял сам Саша, пытаясь разобраться в себе, в определённый момент ему в голову втемяшивалась чёткая мысль: «не то!». И начиналась маета, начиналось томление, беспокойство, сначала смутное, но с каждым днем становящееся только сильней. И прекратить его был только один способ — сказать «прощай» начальнику на опостылевшей вдруг работе, девушке, отношения с которой ещё вчера складывались и развивались просто замечательно. После этого беспокойство отступало, притуплялось необходимостью искать новую работу, заглушалось ощущением новизны при освоении незнакомых служебных обязанностей, да и практически пропадало при знакомстве с ещё одной милой девушкой.

Как раз сейчас, когда лето почти вступило в свои права, Сашка радовался избавлению от очередной нудной работы и прекращению отношений, ставших вдруг убийственно серьёзными. Единственное, что портило его настроение, так это дурацкая вешалка в прихожей, которую он не мог повесить на стену уже битый час. Одно отверстие перфоратор с грехом пополам проделал, а на втором как будто упёрся сверлом в непреодолимую танковую броню. «Ну йошкины блины, что происходит? Чего он не сверлит? В арматурину что ли упёрся, не пойму никак…», — думал Саша, со всей силы нажимая на рукоятку воющего перфоратора. Наконец он устал, отпустил «спусковой крючок» и плюхнулся на табуретку, рассеяно держа разогревшуюся дрель на коленях. Тут его блуждающий взгляд упал на кончик сверла и Сашка тут же хлопнул себя по лбу: «Вот я шляпа, а? Наконечник-то весь стёсан, конечно оно сверлить не будет!»

Не откладывая дело в долгий ящик, Сашка умылся, сунул ноги в кроссовки, натянул футболку и отправился на поиски хозяйственного магазина, который был где-то недалеко от дома. Ходил туда Александр последний раз ещё зимой, и немножко подзабыл, где точно магазин этот располагается. Недолгие блуждания привели его на одну из близлежащих улочек, прямо к витрине магазина под многообещающей вывеской «Всё для дома».

«Хм... Вроде раньше его тут не было, — подумалось Саше. — Наверное, недавно открылся...» На витрине, прямо за чистым и прозрачным стеклом, среди образцов предлагаемого товара, находились две фигуры, вид которых одновременно завораживал и пугал. Это были два манекена, каждый квадратный сантиметр поверхности которых был сплошь утыкан какими-то шипами. Приглядевшись, Саша понял, что один манекен густо-густо, пластиковой «кожи» не разглядеть, покрыт маленькими обойными гвоздиками, острыми и блестящими. Поверхность «тела» второго была утыкана чёрными коротенькими саморезами. При этом каждая фигура была облачена в синий рабочий комбинезон на лямках и изображала усердную трудовую деятельность. Один «работник», стоя на колене, задумчиво склонил голову над ярко-жёлтым строительным уровнем, второй же заколачивал гвоздь в боковую внутреннюю стенку. Естественность их поз вкупе с, мягко скажем, необычным внешним видом произвела на Александра сильное впечатление. Зябко поёжившись, он толкнул дверь, тихонько звякнувшую колокольчиком, и вошел внутрь магазина.

Небольшой зал, вдоль стен широкие полки, уставленные самыми разными вещами и инструментами, посередине два стеллажа с широким проходом, да прилавок с кассовым аппаратом в дальнем углу. За прилавком стоял продавец, невысокий мужичок, плотный и седовласый. Саша кивнул ему и отправился побродить по залу, поискать свёрла, да и вообще посмотреть, что есть в продаже. Впрочем, это ему быстро наскучило и он направился прямиком к прилавку.

— Добрый день, — поздоровался с Александром продавец. Голос его был хриплый и будто бы дребезжащий, от его звука у Саши по загривку пробежали мурашки.

— Зд-дравствуйте, — немного запнувшись, ответил он. — Скажите, а эти фигуры в витрине, откуда они у вас?

— О, вы обратили внимание? Это скульптуры и я, так скажем, создаю их сам. — проскрежетал продавец. — Как вам они?

— Они жутковатые немного, но впечатляют. Как вы их делаете? — спросил Саша.

— На мой взгляд они совсем не жуткие, скорей наоборот, но вам видней. А вот как я их делаю… — тут продавец ненадолго замолчал. — Пусть это останется моим профессиональным секретом... Так что вы хотели?

— А, да, конечно! Свёрла мне нужны, по бетону, есть у вас?

— Да-да, непременно! — продребезжал продавец. — Есть по бетону, по металлу, по дереву. Можно отдельно, можно в наборах… Вот, буквально на днях получили очень хорошие наборы, в них всё необходимое самых ходовых диаметров, а кроме свёрел есть ещё и фрезы, щётки, точильный диск. Хотите посмотреть?

— Ну можно… Давайте посмотрим… — пробормотал Саша. Напор продавца его немного смутил. — А кто их делает? И почём?

Продавец тем временем вытащил из-под прилавка плоский зелёный футляр из пластика, верхняя крышка футляра была прозрачной. Сашка глянул на его содержимое и пропал… В этом наборе было всё: свёрла по бетону, металлу, дереву, фрезы всевозможных форм и размеров, стальные щёточки и куча разнообразных насадок под всевозможные винты, болты и шурупы. «Куплю… — думал он, — И плевать на цену…»

Как сквозь сон, до него доносилось хриплое дребезжание продавца:

— …название фирмы вам ничего не скажет, это китайская компания. Основная масса их продукции — лицензированный товар известных мировых брендов. Но кое что они делают под своим именем и получается у них по меньшей мере не хуже, чем у лидеров рынка. Посмотрите, тут они применили новые разработки, оптимизировали шаг витков, более прочный сплав лучше держит заточку и меньше восприимчив к высоким температурам…

— Я беру, — перебил его Сашка, — Сколько с меня?

Продавец назвал цену и Саша замер с открытым ртом. Это было почти в два раза дешевле стоимости, на которую он рассчитывал.

— А почему так дёшево? — спросил он продавца.

— Ну, во-первых, вы не платите за именитый бренд. А, во-вторых, я только-только открылся, и мне необходимо заманить к себе побольше клиентов. — хихикнул продавец. — Вам пакет нужен?

Когда Александр расплатился, сгрёб с прилавка пакет и направился в сторону выхода, продавец у него за спиной что-то сказал.

— Что-что, простите? — обернулся Саша. — Я не расслышал.

— Я говорю, будьте аккуратны со свёрлами, — тихо и очень серьёзно повторил продавец, пристально глядя Саше в глаза. — Смотрите, не пораньтесь.

***

Сашка вернулся домой, и через десять минут вешалка висела на своём законном месте. Новое сверло справилось с бетонной стеной легче, чем горячий нож с куском масла! Саша был в восторге от своего приобретения, и в следующие несколько дней лихорадочно искал, к чему бы ещё приложить руки, вооружённые такими инструментами. Чинить было нечего и он решил, что вот тут, на этой пустоватой стене кухни, неплохо смотрелась бы аккуратная деревянная полочка на красивых уголках. Быстро смотавшись на автобусе в ближайшую «Мегу», Сашка приволок домой гладко оструганную светлую доску и пару уголков. Разметив и просверлив отверстия в стене, он с огорчением отметил, что на одном из уголков нет отверстия под саморез, видимо, попался бракованный. «Не беда, сейчас просверлим, чай руки не промеж булок растут». — решил Александр.

Он примерился, сделал карандашную метку на нужном месте, потом приставил к метке гвоздь, короткий и толстый, и пару раз тюкнул по его шляпке молотком. На поверхности уголка появилось небольшое углубление, теперь сверло не соскользнёт. Саша зарядил патрон дрели блестящим и каким-то хищным сверлом, предназначенным для прогрызания дырок в разных металлах, и нажал на курок. И то ли лунка, пробитая гвоздём, оказалась слишком мелкой, то ли сашкина рука неплотно прижала дрель к металлу уголка, но сверло с коротким и злым взвизгом соскочило с уголка и впилось Сашке прямо в большой палец левой руки, аккурат над ногтем. От резкой боли у Саши потемнело в глазах, он уронил дрель и с размаху сел на пол. Когда болевая вспышка прошла, он открыл глаза и осмотрел палец, с которого на пол уже успела набежать небольшая кровавая лужица. Между первым суставом и тем местом, где начинается ноготь, красовалась глубокая и длинная борозда, из которой прямо на глазах частыми капельками бежала кровь. «Кровь-кишки-распотрошило. — пронеслось у Сашки в голове — Йошкины блины, почему так крови много? Руки в ноги и бинтоваться срочно, а то истеку!»

Через пять минут пол был вытерт, порез должным образом промыт и обработан, а на пальце красовалась плотная бинтовая повязка с аккуратным бантиком. Палец почти не болел, скорее неприятно пульсировал в такт сашкиному сердцебиению. «Да, а ведь мужичок-то предупреждал… — мрачно думал Саша. — Острые, однако, свёрла делают китайские товарищи.» И тут он почувствовал, как сильно устал за день, хотя вроде бы ничего особенно тяжёлого не делал. Ужинать не хотелось, и, наскоро приняв душ, Саша плюхнулся в постель. Провалился он в сон практически сразу.

Проснулся Сашка в первом часу следующего дня совершенно разбитый, с резью в глазах, ломотой в спине и суставах и ватной головой, которая вдобавок ещё и кружилась. Пораненный палец болел и пульсировал, а на повязке проступило небольшое красное пятнышко. Последнее немного напугало, и Саша решил сменить бинт. Он пошёл в ванную, развязал узелок и принялся разматывать повязку. Несколько последних витков бинта пропитались кровью, присохли к пальцу и отдирались весьма болезненно. Палец опух, кожа вокруг пореза покраснела и выглядела воспалённой. Хорошо хоть, что кровь не шла. И тут прямо в ране что-то блеснуло. «Эт-то ещё что такое? — испугался Саша. — Сверло раскололось и кусок в пальце остался? Так вынуть его, наверное, надо…»

Сашка взял из инструментов небольшой пинцетик, облил его спиртом для дезинфекции и примерился к кусочку металла, видневшемуся в запёкшейся крови. Руки ходили ходуном, голова шла кругом, а тело сотрясали волны озноба. Вот Саша аккуратно подцепил осколочек пинцетом, легонько потянул… Рука от пальца и до плеча взорвалась вспышкой боли и он потерял сознание...

Когда Саша очнулся, за окном уже стемнело. К отвратительному самочувствию добавились тошнота и тупая, ноющая боль в руке. Преодолевая слабость и борясь с паркетом, временами встающим волнами, Александр дотащился до кухни и напился воды. Давненько ему не было так плохо. Да какое там! Никогда Сашке так плохо не было. И с чего всё началось? С пораненного сверлом пальца? Или так совпало, и он просто простудился? Саша открыл один из ящиков, выгреб оттуда кучу всевозможных антигриппинов, упсаринов и прочей шипучей гадости. Большую часть этих порошков и таблеток вообще-то не рекомендовалось употреблять одновременно, но с трудом стоящему на ватных и трясущихся ногах Сашке было на это наплевать. Через полчаса, немного отсидевшись на кухонном стуле, Саша почувствовал себя чуть лучше, взял из холодильника бутылку воды и отправился в спальню, решив взглянуть по пути на злосчастное сверло. Дрель со сверлом в патроне валялась поверх футляра, Саша так и не сподобился её убрать. При ближайшем рассмотрении сверло, торчащее хищным зубом из губок патрона, оказалось совершенно целым, ни малейшей царапинки на его блестящей поверхности не было. Отметив это краешком сознания, Сашка дотащился до вожделенной постели и провалился в темноту раньше, чем его голова коснулась подушки.

***

Следующие несколько дней, (недель? лет?), Сашка плавился на мокрых простынях в горячечном бреду. Изредка выныривая в реальность, он отстранённо отмечал изменения, происходящие с его телом… Вот кусочек металла высунулся из раны уже на пару сантиметров. Это кончик сверла. Вот рядом с ним прорвал кожу ещё один металлический побег. Вот ими покрыта вся кисть. Вся рука до плеча. Боли почти нет, но шевелить пальцами и рукой неудобно, свёрла ограничивают подвижность и неприятно скрежещут друг об друга. Из многочисленных ранок в коже сочится впитывающаяся в простыню сукровица. Вот свёрла взошли на левом плече и левой стороне груди. Ещё несколько стальных колосков раздвинули светлые волосы на макушке. Теперь они выросли из левого бедра и колена.

Саша в очередной раз пришёл в себя и отметил, что терять сознание вроде как и не собирается. С трудом повернув голову и заметив, как сильно сузилось поле зрения, он понял, что за окном светло. Он попытался приподнять голову и осмотреть себя. Двигаться было тяжело, будто голова весила целую тонну, и каждое движение сопровождалось металлическим скрежетом. Увиденное совершенно не тронуло Сашку, хотя должно было. Всё тело, за исключением правой руки и правой стороны груди, было сплошь покрыто ужасным металлическим ковром. И тут в ясную и пустую голову Александра пришла чёткая мысль: «Он меня предупредил. Он знал. Идти к нему». Саша попытался встать. Не сразу, но ему удалось. Он пошатнулся, утвердился на бесчувственных и будто бы чужих ногах, и, поворачиваясь всем телом, оглянулся на кровать. Изорванные в клочья остатки простыни и одеяла и видневшийся под ними матрас были пропитаны чем-то бурым и давно засохшим. С трудом переставляя покрытые остриями ноги, Саша ковыльнул к платяному шкафу — он хотел увидеть себя в большом зеркале, да и одежду найти не помешало бы. «Вот дверца, ручку на себя, теперь смотрим… Мммать… Боже, что это?» — пронеслось у него в голове. Сашка отшатнулся. И это теперь ТАК он выглядит?! Правая часть лица с безумно поблёскивающим воспалённым глазом, левый скрыт под металлическими зарослями, немного кожи светлеет на правом плече, вся правая рука свободна от торчащих свёрел. Всё остальное состоит из них. Свёрла покрывают всё его тело от кончиков пальцев и до макушки. Каждый вдох сопровождается металлическим перезвоном. Каждое движение скованно и озвучено противным скрипом металла об металл. Тут в голове опять выплыла мысль, та, что подняла Александра с кровати: «Идти к нему!».

Саша понимал, что в таком виде на улицу лучше не соваться, поэтому полез в шкаф. Через некоторое время, заполненное скрежетом свёрел, тихим сашиным матом и его же тяжёлым и хриплым дыханием, он облачился в древние широченные треники с белыми полосками по бокам и в такую же просторную полосатую куртку. Натянуть всё это на свёрла, заполонившие почти всё тело, и почти не порвать было тяжело, но стоило того. Теперь он весь был скрыт от любопытных взглядов, а глубокий капюшон очень удачно задрапировал шипастую голову. Только с обувью ничего не вышло, не налезла ни одна пара на ощетинившиеся свёрлами стопы. Пока он собирался и раскачивался, наступил тихий летний вечер. «Да мне это только на руку, — подумал Саша. — Не хватало ещё столкнуться с какой-нибудь глазастой бабкой».

Дверь квартиры захлопнулась, позади остался подъезд, несколько дворов и безлюдных переулочков. От магазина с вывеской «Всё для дома» упорно ковыляющего Сашу отделяло совсем небольшое расстояние. С каждым шагом идти было всё труднее и труднее, колени почти перестали сгибаться и ноги едва отрывались от земли. Он уже видел единственным постоянно слезящимся глазом зелёные светящиеся буквы. А вот и крыльцо с тремя ступеньками, кое-как миновав которые, Саша приник к стеклянной двери. Кажется, внутри пусто, только давешний седоголовый крепыш торчит за прилавком. Пора входить. Звякнул колокольчик и Сашка прошаркал внутрь магазина. Продавец не выглядел удивлённым, он как будто давно ждал Сашу, каждый раз задерживаясь в магазине до позднего вечера.

— Привет! Ну наконец-то! А я заждался. Долго в этот раз что-то… Дня четыре назад должен был приползти… — склонив голову набок, проскрипел он. — Ну да ладно, неважно. Ходить-то ещё можешь? Ну пошли, сюда, аккуратно…

Выйдя из-за прилавка и натянув какие-то блестящие рукавицы, крепыш обошёл Сашку, который уже еле стоял на ногах, подхватил его под локоть и, аккуратно подталкивая, повёл в сторону подсобки. Сашка, вяло сопротивляясь, побрёл в нужную сторону. Силы покидали его, сознание меркло, и глазу, кажется, настал конец, а уж о том, чтобы вымолвить хоть слово, он и не помышлял — рот почему-то не открывался. «Наверное, там теперь тоже свёрла… — пришла ему в голову какая-то чужая и холодная мысль. — Везде теперь свёрла. Я — это они, свёрла…». Тем временем седой крепыш суетился вокруг Сашки, подталкивая его то с одной стороны, то с другой. Сашка слышал его озабоченный скрипучий голос.

— Так, аккуратно, ногу вот сюда, молодец! А теперь ручки подними, чуть повыше, вот умница... Теперь держи вот это. — бормотал тот, суетясь и шаркая ногами вокруг Сашки.

Он почувствовал, как в ладонь ткнулся какой-то продолговатый предмет и с трудом свёл пальцы вместе. Это было последнее, что он ощутил. Наступила тьма и Саши не стало.

***

Лето окончательно и бесповоротно воцарилось на климатическом троне. В городе настало время беззаботных летних каникул и отпусков. Вот и Вадим Аркадьевич собрал всё необходимое, загрузил багажник старенькой Волги, и выехал на дачу. Выйдя на пенсию, пожилой бобыль Вадим Аркадьевич уделял своей весьма почтенного возраста «ласточке» много внимания, целые дни проводя в гараже, и машина его ни разу ещё не подвела.

«Баржа», плавно покачиваясь на прошприцованной подвеске, неспешно катилась в сторону шоссе. Движок ровно урчал под длинным капотом, шуршали шины, да тихонько поскрипывал в недрах приборки давний «сверчок», привычный настолько, что разбираться с ним у Вадима Аркадьевича не было никакого желания. И тут в поле его зрения попала зелёная вывеска.

«Всё для дома… — прочёл Вадим Аркадьевич. — Весьма кстати! Загляну-ка, прикуплю лезвий для электролобзика, а то валяется без дела, адская машинка!»

Он включил поворотник и припарковался у тротуара. Вылез из за руля, посмотрел по сторонам и аккуратно перешёл дорогу. Витрина магазина сразу приковала к себе внимание Вадима Аркадьевича. За чисто вымытым стеклом находилось три манекена. Одетые в синие рабочие комбинезоны, они застыли в разных позах — один склонился над жёлтым строительным уровнем, второй забивал гвоздь в боковую стенку, а около третьего, вооруженного зелёным перфоратором, суетился невысокий седоголовый крепыш, консультант или продавец, то поправляя на его плече лямку комбинезона, то убирая из-под ноги электрический шнур. Но привлекла Вадима Аркадьевича не обыденная сценка, а невообразимый внешний вид застывших фигур. Тот манекен, что проверял уровень, был плотно-плотно утыкан коротенькими чёрными саморезами, они торчали остриями наружу и полностью закрывали всю видимую поверхность фигуры. Второй, с молотком и гвоздём, был сплошь утыкан маленькими блестящими обойными гвоздиками, так же остриями наружу. Ну а из тела третьего, вооружённого перфоратором, сплошным матово блестящим ковром торчали узкие и хищные свёрла. От вида этих фигур и их поз у Вадима Аркадьевича по спине пробежали мурашки. Тут седой продавец закончил приготовления, повернулся, и , заметив Вадима Аркадьевича, учтиво кивнул тому головой. Кивнув в ответ, Вадим Аркадьевич толкнул дверь и под звяканье колокольчика вошёл внутрь. Продавец как раз выбрался из витрины через узенькую дверку.

— Добрый день! — поздоровался он неожиданно хриплым и дребезжащим голосом. — Рад вас видеть в моём магазине. Ищете что-то конкретное?

— Здравствуйте… Скажите, а эти фигуры в витрине, я никогда не видел такого! — Вадим Аркадьевич решил сразу удовлетворить своё любопытство. — Откуда вы взяли такие? Или строите их сами? Выглядят весьма необычно…

— Эти фигуры я создаю сам. — кивнув головой, ответил продавец. — Способ, с вашего позволения, раскрывать не буду. Это мой профессиональный секрет.

— Да? Жаль, мне было бы весьма любопытно узнать, как именно вы их делаете, — улыбнулся Вадим Аркадьевич. — Но секрет есть секрет, тем более профессиональный! А скажите мне, уважаемый, не найдётся ли у вас лезвий для электролобзика?

— Всенепременно найдётся, почти для всех материалов и ко всем известным и не очень маркам лобзиков! — откликнулся продавец. — Можете приобрести отдельно, либо взять набор.

— А какие наборы есть? — спросил Вадим Аркадьевич. — Я, наверное, набором возьму.

— Вот! — и продавец размашистым и выверенным жестом заправского фокусника достал из под прилавка плоскую и широкую пластиковую коробку с прозрачной крышкой…

Вадим Аркадьевич вполуха выслушал подробности про «потрясающий сплав, хорошую гибкость, понятную маркировку», расплатился, поблагодарил продавца и пошёл к выходу. Он был почти у двери, когда его догнала фраза продавца:

— Будьте аккуратны, не пораньтесь! — сказал тот, упёршись мускулистыми руками в прилавок.

— Не волнуйтесь, я тридцать лет токарем на заводе отпахал, и все пальцы на месте! Всего доброго! — со смехом ответил ему Вадим Аркадьевич, распахнул дверь и направился к машине.

— До встречи… — прошептал продавец ему вслед...

Источник

Автор: Антон Швиндлер, 2017