Эй, толстый! Пятый сезон. Серия 100В
Эй, толстый! 1 сезон в HD качестве
Пока я балдел под струями Нирваны, ребята из ФСО проведали Алика-адвоката. У них, судя по всему, какая-то свобода действий без экстренного согласования была. И они технично отжали у лоера спизженные телефоны.
– Как вы это сделали? – не мог не спросить я, бодрый, словно свежей росой с альпийского луга умытый.
Джинны бывают «черные» и «красные». «Черных» можно было бы назвать бандитами, но точнее будет сказать, что они преследуют интересы процветания определенных существ или корпораций. «Красные» – работают на государство. И их часто недооценивают. У них много бюрократии, согласований, начальства. В результате они действуют больше на отражение угроз, чем создают комбинации. Или, тем паче, нападают.
Но сейчас «красные» джинны своей оперативностью меня приятно удивили.
Ребята сработали очень грубо, на грани фола. Они просканировали память адвоката, вычислили самый действенный кошмар и визуализировали его.
Кошмаром адвоката были два хулигана из школы, в которой он учился. Бабарыкин и Матвейчук. Жлобы измывались над рыхлым Аликом. Насмехались, отвешивали оплеухи. Отбирали деньги. Эти двое стали серьезной проблемой в жизни будущего лоера. Однажды они затащили Алика в гаражи, избили и обоссали. Этот позор не был смыт, обида не дождалась мести. Хотя как сказать – ведь импульс этого унижения дал, по большому счету, адвокату энергию для свершений. Вывел его на орбиту, сделал процветающим человеком. И каждая победа была (в подсознании Алика) пощечиной Бабарыкину и Матвейчуку. В реале одного из них уже не было в живых – умер от передозировки почти двадцать лет назад. Второй стал уголовником-рецидивистом и тянул третий, долгий срок. Это было неважно. В подсознании адвоката они были живы, и продолжали его унижать. Законник ни на секунду не забывал этих мразей.
После тяжелого вечера, увенчавшегося победой, адвокат решил себя побаловать. Он поехал в элитный гей-клуб с закрытым членством. Для постоянных клиентов меню бара не ограничивалось законным спиртным. Алик заказал себе весомую горку колумбыча, классически присосался к ней через Франклина на ста долларах. Адвокату похорошело. Он принялся рассматривать пидоров, выбрал себе женственного гея в платье и чулках. Предвкушая разврат, они разнюхались и запили «Вёв Клико». После чего покатили к адвокату на Патрики.
И вот там-то, уже ранним утром, перед Аликом предстали Бабарыкин и Матвейчук. Они стояли у подъезда, курили вонючие сигареты и смотрели на Алика.
А тот, припарковав свой «бентли», под ручку вел пьяного пидора на каблуках. Увидев двух самых жутких гопников своего детства, Алик оцепенел. Можно сказать, его парализовало.
– Как вы?... Откуда вы?...
Привычное красноречие оставило изумленного адвоката.
– Ы! – пихнул Бабарыкин Матвейчука локтем в бок. – Это ж педик из «Б» класса.
– Иди сюда, хуесос, – отвратительно скалясь, сказал Матвейчук.
«Обоссали» – это была версия для мамы. На самом деле, в аликовом детстве все обстояло еще хуже. Тогда хулиганы заставили его делать кое-что гораздо более гадкое. Собственно, это тоже сформировало Алика таким, какой он был сейчас.
– Нет! Вы мне чудитесь, – бормотал Алик. – Вас не существует… По крайней мере, одного из вас.
Бабарыкин врезал адвокату под дых. Боль была вполне реальной.
– Что вам надо? – застонал Алик. – Деньги? Кокаин? Я дам, только оставьте меня в по…
– Ты кое-что сегодня спиздил, – сказал Бабарыкин, схватив адвоката за воротник рубашки за 800 долларов. – Дай это мне.
Алик не был дураком. Он тут же достал из кармана телефон – то ли малаховский, то ли оксанин. Протянул гопнику.
– Их было два, – гнусаво сказал Матвейчук. – Ты кого наебать хочешь, пидорская рожа? А?
– Да-да! Простите, я забыл! – заплакал адвокат. – Вот! Вот!
– То-то же, – Хулиганы выхватили телефоны и глумливо заржали.
– Все? Меня отпустят? – спросил адвокат.
– Ща, хуйца соснешь и вали, – сказали хулиганы.
Проклятое детство снова навалилось на Алика. Он встал на колени, брюками «армани» прямо в лужу, раскрыл рот, закрыл глаза. Шли секунды, прошла как бы не минута, а мерзкий хуй во рту так и не появлялся. Адвокат рискнул приоткрыть один глаз. Никого не было. Хулиганы куда-то исчезли. Пропал и гей в чулках.
«Донюхался до галюнов!» – тревожно подумал Алик, вставая на ноги.
Теперь он не сомневался, что гопники ему привиделись. Что-то не то было с клубным «колумбычем». Дает на отходняке стремные глюки. Которых от этого продукта вообще быть не может!
Адвокату было стыдно. Получается, что телефоны у него отжал трансвестит. Чуть не заставил отсосать.
«Брошу нюхать, займусь спортом!» – не особо убедительно пообещал себе адвокат и пошел домой, надеясь, что недавнего позора никто из приличных соседей не видел.
***
Я проанализировал телефоны. Первый содержал всего лишь один контакт – и тот в черном списке. История посещенных сайтов состояла из порно и «контактовского» аккаунта на имя «Ксяня». Два десятка френдов. Один из них – Александр Жирный. Очень интересно.
В «контактовском» аккаунте второго телефона в списке друзей тоже был Жирный. И свыше полутора миллионов запросов на дружбу. Хозяином телефона был Виталя Глист. Очевидно, мультисущество изъяло смартфон у наследника миллиардов. С этим аппаратом было почти все понятно. Куда загадочней был Ксянин, с единичными контактами. Его содержимое ставило интересные вопросы, на которые я не мог ответить.
Но изысканиями по этому поводу я займусь позже. Сейчас же надо было работать.
***
Служивые унеслись организовывать подставу для Петрова и Баширова. А я отправился в гости к Жирному. Там происходили события. Я прибыл как раз к тому моменту, когда Сергея – не родного, как выяснилось, отца Сани Жирного – выводили из квартиры в наручниках. Отец был чудовищно пьян и смел. Он выкрикивал лозунги.
– За вашу и нашу свободу! – орал он.
Его оскаленный ебальник тщательно документировала камера лучше всех аккредитованного при МВД телеканала.
– За меня отомстят! – вопил арестованный.
– Гражданин, проходим, – говорили оперативники, пока что мягко подталкивая старшего Жирного к выходу.
Весь проход в коридоре занял оператор. Так что идти арестованному было особо некуда – разве что на оператора. Разминуться в коридоре тоже было негде – проходу мешали стоящие на полках банки с глистами.
Черви смердели инопланетной зловещей вонью. Ментам было не по себе. Журналистка-телевизионщица – анорексичная остроносая особа – зажимала рот и нос платком. Возможно, она вежливо блевала.
Менты тоже понимали, что маневр сильно ограничен. С одного из них градом, простите за штамп, лил пот. Лицо приобрело иссиня-зеленый оттенок. Парню было явно плохо. Настолько плохо, что когда его резко качнуло, он не смог удержать равновесия и врезался плечом в полку. На него упал контейнер с глистами. Крышка контейнера слетела, и черви расползлись по форме, лицу, стали заползать за шиворот. Полицейский – старший лейтенант – страшно закричал и, блюя, побежал прямо на оператора. Тот тоже упал на спину и потревожил банку с аскаридами в поносе. Та свалилась на упавшего оператора, и ее содержимое залило все лицо. Фонтан бурой рвоты выстрелил к потолку, ударил в кишащее червями лицо полицейского, но ослаб от встречного сильного потока примерно аналогичной субстанции.
Даже в этой ситуации оператор не выпускал из рук камеру.
– Убирайтесь вон! – кричала Катя, мама Жирного.
Мне было очень жаль ее. Я смотрел на ее трогательный живот. Я пообещал себе позаботиться о ней, сделать ей что-то хорошее. Она долго и совершенно зря страдала.
Все были, в общем-то, рады уйти. Даже облеванные полицейский с оператором нашли в себе силы на рывок.
Наслаждался положением, казалось, только арестованный. На лестнице подъезда его караулило еще несколько съемочных групп, аккредитованных чуть в меньшей степени, чем телеканал, которому разрешили присутствовать непосредственно при аресте.
– Что вы чувствуете? – протянулись к старшему Жирному микрофоны с логотипами.
– Победа будет за нами! – завопил Сергей и принялся потрясать над головой скованными руками.
– Вы раскаиваетесь?
– В чем? – Сергей дыхнул на задавшую вопрос журналистку перегаром настолько вонючим, что на какое-то время перебил даже глистное зловоние из квартиры.
– В содеянном?
– Нет! – рявкнул Сергей Жирный.
А затем грянул перед телекамерами песню «Я свободен». Пел фальшиво, не попадая в ноты, путая слова. Телевизионщики жадно записывали.
Один из полицейских торопился вывести арестованного. Другой жадно хватал ртом воздух, плакал и отряхивал с себя червей.
***
В квартире плакала Катя. Она стояла на кухне, распахнув окно. Смотрела на полицейские машины и телевизионщиков. Чуть поодаль собрались соседи. Катю увидели, засверкали вспышки камер. Бедная беременная женщина быстро закрыла окно.
«Я невезучая, – думала она. – Муж безработный, а теперь и уголовник. Мне надо рожать. Получается, без мужа. Я сижу здесь, вся в червях, в зловонии, в осаде. И у меня нет сил».
– Саша! – крикнула она. – Убери в прихожей!
Из дальней комнаты послышались тяжелые звуки шагов. Словно сошла с постамента статуя Командора, чтобы растоптать Дон Жуана. Это шел на кухню Саня Жирный.
– Ма, есть чо пожрать? – с наивной хитростью на грани кретинизма спросил он.
– У тебя отца арестовали.
– Да он не мой, – сказал Жирный. – Хрен бы с ним. Он меня мучил.
Собственно, у Кати не было сил спорить со своим огромным дитятей. Но пришлось.
– Саша, – сказала Катя. – Давай, прежде, чем жрать, ты вытрешь с пола всю дрянь. Давай?
– А чо я? – спросил Жирный.
«Ах ты ж, ебаное ты чмо!» – подумал я. Мне нестерпимо захотелось сделать Жирному какую-нибудь гадость, как-нибудь наказать его. Но было нельзя! Этот гнусный уебан через пару часов должен был выебать Вселенную.
– А кто? – спросила мама. – Я, что ли, Саша?! Я, если видишь, на девятом месяце…
– А я при чем?
Мама закрыла рукой лицо.
– Господи, за что мне это? Как я могла породить это существо? Саша, почему ты не спросишь, как я себя чувствую?
– Как ты себя чувствуешь? – без всякого интереса спросил Жирный.
Его, собственно, интересовало только то, пустят ли его к холодильнику. Это был выстраданный интерес, по сравнению с которым все прочие вопросы бытия оттеснялись далеко на периферию.
– Спасибо, хреново! – крикнула мама.
Тут раскрылась входная дверь в квартиру, и вошли телевизионщики.
При их появлении Саня отпрыгнул от холодильника и потопал в свою комнату, трусливо бросив мать на растерзание шакалам объектива.
– Екатерина, что вы чувствуете? – без особого интереса спросила журналистка.
И она, и ее оператор были уже от другого канала. Журналистка сразу заперла за собой дверь. Ей повезло. Будет эксклюзив.
– Пиздец, – сказала Катя.
– Э… Давайте перефразируем, – сказала журналистка.
– Да запикают, – сказал оператор.
– Ну, все равно, чуть подробнее, – наседала журналистка. – Ваш муж… э-э… раскаивался в том, что сделал?
– Это я раскаиваюсь, что с ним связалась, – сказала Катя. – Все мужики – козлы, девочка.
– Отлично, отлично. Вы будете навещать мужа в тюрьме?
– Я рожаю, вообще-то, я со дня на день, с минуты на минуту могу родить. Понимаешь, ты, пизденка малолетняя? А я в квартире с алкашом-уголовником, с глистами этими ужасными! С сынком прожорливым! Я, беременная, смотрю, как мой сын с этим безумным ученым разливает понос по банкам с червями. Это нормально?
– Мы вам сочувствуем, – пробормотала журналистка. И тут же стала звонить в студию. – Короче, Нюра, что у нас есть. Она матом ругалась сначала, потом сказала, что раскаивается за мужа (или что-то такое), потом дала эксклюзив о личной жизни. Полный эксклюзив. Да, никому больше.
Катя чувствовала, что текут у нее не только слезы, и не только по лицу. По ногам струилась теплая влага. Она нашла в себе силы броситься к журналистке, вырвать у нее телефон.
– Что вы делаете? – окрысилась пресса.
Но Катя не обращала на нее внимания.
– Слышишь, ты, как тебя, Нюра, – сказала Катя в трубку. – Во-первых, иди нахуй. Во-вторых, срочно вызови мне «скорую». Я рожаю.
– Хорошо! – деловым тоном сказали в трубке. – Вы даете нам право на эксклюзивную съемку вашей госпитализации?
– Усритесь, – сказала Катя.
– Что-что?
– Да даю! Даю! Звоните, быстро!
Катя швырнула трубку журналистке и рухнула на табуретку, тяжело дыша.
– Снимай, снимай! – жадно шептала журналистка молчаливому оператору.
***
«Скорая» приехала быстро. Когда Катю выносили на носилках, Жирный не вышел. Он боялся. Ему хотелось жрать. Он мечтал, чтобы все поскорее убрались, а он, наконец, добрался бы до холодильника.
В коридоре конфликтовали оператор и санитары «скорой».
– Дай пройти! – говорили санитары. – Женщина рожает.
– Подождите, сейчас перебивку сделаю!
– Это я тебе перебивку физиономии сделаю, если не пропустишь.
Так или иначе, они скоро убрались.
Жирный выждал еще несколько минут, а потом потопал на кухню. Чуть не проломив пол, он перепрыгнул через лужу собственного поноса с агонизирующими в нем гельминтами.
Холодильник был прискорбно пуст.
– Так тебе и надо, гнусный жирный чмошник, – сказал ему я.
Жирный меня не видел, но слова мои до него доходили. Ныряли сразу в подсознание и вылуплялись, как будто свои.
– У тебя мать рожает, а ты жрать ищешь, – продолжал я.
Жирный принялся открывать трехлитровый баллон со спецжраньем – смесью перемолотых зельца и хлеба. Взял ложку, невзирая на вонь в квартире, принялся жадно поглощать свое отвратительное хрючево.
– Ты вонючее чмо! – орал я ему в самые уши.
Но Сане было не до того. Он сосредоточенно набивал утробу, вдумчиво и энергично жрал.
Набив живот, он смачно пернул, хихикнул.
– Ты, омерзительное животное! – надрывался я. – Позвони матери! Она рожает, ты, чушок вонючий.
– Мамке, что ли, позвонить? – пробормотал Жирный. – Хотя нахуй. Она мне хуйню всякую говорила. Я обиделся.
– Ты сдохнешь! – завопил я. – Ты никто! Твой отец – в тюрьме! Мать рожает. У тебя нет денег! Иди, убейся! Иди!
Раздался телефонный звонок.
Жирный потопал в свою комнату. Поскользнулся на поносе. Я подхватил его, не дал упасть, я содрогался от ненависти.
Звонил абонент «Мама».
– Чо? – сказал Саня.
– Саша, прости, что высказала тебе, – плаксиво, как казалось Жирному, сказала мама. – Но я чуть с ума не сошла. Я думала, у меня будет выкидыш. Но все нормально. Я в родильном отделении. Готовлюсь. Вроде, даже не кесарят. Позвонишь мне?
– Угу.
– Или нет. Я тебе позвоню, как рожу. Хорошо?
– Угу.
– И с пола, пожалуйста, вытри.
– Угу.
Отбой.
– Убей себя, зловонная тварь! – завопил я.
И этого гада, наконец, проняло. Безразмерная рожа перекосилась, потекли слезы. Но плакал Жирный не от того, какая он свинья. Нет. Он жалел себя, отвратительного хряка. Только поэтому он плакал. Только поэтому.
Я повел его в Кожуховскую промзону, где уже скоро ему предстояло встретиться либо с Петровым, либо с Башировым.
Налетела гроза и разогнала телевизионщиков. Жирный, обливаясь слезами, топотал на улицу.