Ундина⁠⁠

Часть III

Восстание Спартака

Гиббон закурил мои сигареты прямо в палате.

– Ты с дуба рухнул штоль? – испугался Портос, – Лариска нас за это к Сове отведёт.

– А кто сказал, что я курил? – Гиббон довольно вытянул трубочкой губы и запустил кольца дыма прямо к потолку, – Это Кокос у нас курилка, а мы – спортсмены, олимпийский резерв и надежда страны.

– Гыыыы, – осклабились хоккеисты, два Игоря и Егор, – Дай, мы тоже засмолим.

– Будя вам! – Гиббон спрятал пачку Родопи под матрас, – Просто скучно в натуре, пацаны. Есть предложение – устроим в лагере гладиаторские бои. Все видели фильм Спартак? Каждый из вас набирает в свою гладиаторскую школы авиамоторных салабонов. И бьёмся нашими гладиаторами до первой крови. В песке за вертолётом. Чур, Кокос, мой гладиатор, ну а я сам тогда, так уж и быть, император – Гай Гиббон Юлиус Августейший.

– Круто! – радостно поддержал его Портос. – Я – легат, Портос Тибериус младший.

– Нужно также давать имена наши лучшим гладиатором! – развивал идею Гиббон, – Вон – Кокос Нубийский Лев. Или нет – Кокос Скелет Смерти!

– Вы, как хотите, – возразил я, – а я своих друзей по лагерю бить не буду!

– Кокооос, – с деланным разочарованием в голосе протянул Гиббон, – перечить своему императору никак нельзя. Быром разопнём тебя на берёзе у ворот!

***

Тем же вечером на нашем холме мои друзья с разочарованием выслушали мой рассказ о неудавшейся попытке перевестись в «Ромашку».

– Нет, ты не прав, когда говоришь, что не достиг своей цели. Ты просто перелетел или перепрыгнул её. Ну кто мог подумать, что Лариса ответит тебе такой взаимностью. Наверняка, переборщил с комплиментами. Или же в самом деле втюхался в неё? Они это чуют! Так втюхался? Тогда пиши пропал! Никогда от себя она тебя не отпустит! – Ленька испытующе посмотрел мне в глаза.

– Да, ладно, – оправдываясь, заговорил я, – Она в самом деле – классная, чего уж там. Но где я, и где она? Вернее, кто я?

– Ну хватит, только страданий юного Вертера нам теперь не хватало, – сурово перебил меня Родик, – Хотя Лариса мне порою кажется опасней, нежели всё это скоморошье спортивное отродье в нашей палате. Будем исходить из актуальной сложившейся ситуации.

– Актуальная ситуация тоже не радует! – выпалил я и тут же подробно изложил друзьям о новых древнеримских забавах Гиббона.

Рассказанное немало ошарашило моих друзей. Они на какое-то время замолчали, а Хомяк снова взлохматил волосы и принялся скрести в затылке, как он делал всегда, погрузившись в тяжёлое раздумье. После долгой паузы он виновато посмотрел на меня и провозгласил:

– Увы, дорогой мой друг и коллега, никакого другого выхода из сложившихся обстоятельств я не вижу.

– Разве тут вообще есть какой-то выход? – я всплеснул руками.

– Да, только один, только один правильный выход.

– Какой?!

Хомяк, словно готовя нас к чему-то неприятному и неизбежному, сделал руками успокаивающий пас.

– Я не сторонник обсценной лексики, но данном случае это никак нельзя заменить другим словом.

– Ну не томи же! – воскликнули мы с Родькой.

– Тебе надо УЕБАТЬ Гиббона.

– Эврика, – восторженно воскликнул Суслик, – это практически то же, что подумалось мне, только я побоялся сказать об этом вслух.

– А вы подумали, что это значит для меня!? – оторопело спросил я, – Гиббон же на мне живого места не оставит.

– Ты просто не совсем правильно понял нашего коллегу, – Родик мягко прихватил меня за локоть, – Тебе и в самом деле не нужно вызывать Гиббона на дуэль и устраивать с ним махач за корпусом или песочнице у вертолёта. Ни в коем случае не нужно играть на его родном поле, тут, без всяких сомнений, он триумфально выиграет, а на твое здоровье я б тогда не поставил и ломанного гроша. Тебе надо просто быть хитрее, просто подожди, когда он в присутствии свидетелей в очередной раз перегнет палку и бей, бей один раз откровенно и от всей души в его ненавистную рожу. Да! Да в раже он отвесит тебе пару плюх, ты уйдешь в глухую оборону и скорее всего даже упадешь на пол. Больше он бить не будет. Каким гнилым и бессовестным не казался бы Гиббон, в глубине своей душонки он прекрасно понимает, что он далеко неправ. И это знают все, просто в их испорченных и затемненных низменными инстинктами рассудках поселились нехорошие и злобные черти. С каждым его ударом он будет терять авторитет, а ты по любому выйдешь в этой стычке победителем. Все знают, что он в десять раз сильнее тебя, ты младше его на два года, и ты вообще не боксёр. Но ты дал ответ, ты постоял за себя, свои принципы и товарищей. Один удар может поменять всё и навсегда. Выбирай сам – постоянное унижение до конца смены или восстание Спартака!

– Ты чертовски убедителен, – кивнул я Родьке, – но всё же в этом случае, давать советы намного проще. Посмотрим, что из этого выйдет.

– Ты сможешь! – Лёнька хлопнул меня по плечу, – сделай так, чтоб этот отморозок запомнил это навсегда. Вот зажми это в кулаке! – он сунул мне в руку тяжелый свинцовый шар, – Просто, как чувствовал, что пригодится, и стибрил сегодня противовес с флагштока лагеря. Бей апперкотом! – Лёнька чуть подогнул колени и пухлой ручонкой изобразил боксёрский удар «снизу в челюсть».

– Ладно, спасибо, я потренируюсь ещё, – заверил я своих друзей. – Ну что вытаращились теперь?! – я заметил, как оба впились в меня внимательными и неморгающим взором.

– Просто хочется запомнить перед нашей следующей встречей, каким было твоё лицо до этого, – хохотнул Суслик.

– Настоящие друзья всегда смогут подбодрить в трудной ситуации! – я не смог скрыть скепсиса, – Ладно пацаны, спасибо вам за поддержку, теперь я понял, что у меня одна лишь дорога.

***

После завтрака я подождал, когда спортсмены уйдут на тренировку, затем привычно набрал в ведро воды и начала водить шваброй, постукивая по железным ножкам кроватей. На третий день я стал замечать, что чистота от уборки стала доставлять мне какое-то удовлетворение. Насухо выжав тряпку, снова протер водяные разводы. До тренировки у Ларисы оставался еще минут сорок, и я сбегал на турники, оглянувшись вокруг, я убедился, что нет случайный свидетелей, пять раз подтянулся. Последнее подтягивание далось мне чудовищно тяжело, мне пришлось извиваться всем телом, как дождевому червяку на солнце.  Потом забежал в душевую, где было большое зеркало, и смерил взглядом свой худосочный торс и мосластые худые руки. Там, где должны быть мышцы, проглядывали какие-то тонкие канатики, больше похожие на тараканьи сухожилия, нежели на мужскую мускулатуру. Я вспомнил пружинистые бугры, перекатывающиеся на плечах у Гиббона, и постарался прогнать панические мысли.

„Очень длинноше-е-е животное,

под чудным названием - жираф»

— словно издеваясь надо мной пропел лагерный громкоговоритель.

Я решил вновь забежать в палату, чтобы одеть на тренировку свою самую красивую бело-красную футболку с надписью на латинице „Spartak Mosсow“. У самого порога заметил, что спортсмены вернулись и сняли обувь перед входом в чисто помытое помещение, и только Гиббон, оставляя свежие грязные отпечатки от кроссовок, прошёлся через всю палату и спокойно разлёгся на кровати, листая журнал «Автомотоcпорт». Негодуя, я сбегал за ведром, снова набрал воды, и зайдя в палату, неожиданно поймал себя на мысли, что я уже чуть-ли не превратился в раба, завязывающего шнурки и убирающим за этим мерзким упырём. Во многом же действительно виноват я сам, как можно после этого уважать себя самого?!

«До чего же, до чего же, всем нам хочется, братцы,

На жирафе, на жирафе, на живом покататься!»

— настойчиво зудел из динамика солист детского хора.

Тут я с нарочитым грохотом поставил ведро на пол и решительно подошёл к кровати Гиббона.

– Олег!!!

– Чего тебе, Кокос? Хочешь кроссы мои помыть?

– Олег! Я уже третий день по битому часу драю нашу палаты, а ты ведёшь себя, как настоящая свинья.

– Чевооо? – Гиббон, не сдерживая удивления, посмотрел на меня так, как будто с ним заговорила сидящая на суку ворона.

Почуяв бесплатный спектакль, все присутствующие в палате спортсмены отвлеклись от своих дел и уставились на нас.

Гиббон вскочил с кровати и пинком опрокинул ведро с водой.

– Час говоришь? Так в сутках их двадцать четыре! Сколько надо, столько и будешь драить! И тряпки менять надо, он выхватил из моего шкафа белую парадную рубашку и бросил её в образовавшуюся на полу, грязную лужу. Вперёд!

Вместо ответа я молча шагнул к нему навстречу, поймал в перекрестье воображаемого прицела его челюсть и, сжав до сухого треска пальцы в кулак, со всей силой выбросил его снизу вверх.  Гиббон с присущей ему обезьянью ловкостью, легким движением шеи в последний момент убрал голову с линии удара, и я только чиркнул костяшкой пальца по его челюсти. Затем он заломил мою руку и вместе с ней выгнул меня так, что глазами я оказался на уровне ведра. Мои треники, утяжеленные круглой лёнькиной свинчаткой в кармане, предательски сползли вниз и под общий гогот обнажили полуприкрытые трусами ягодицы.

– Щас будем мыть полы прямо твоим хлебалом! – взбешённо прошипел он и дерганул мою вывернутую руку так, что из глаз посыпались звезды.

В этот момент произошло что-то очень странное – хватка Гиббона внезапно ослабла, выпрямившись, я увидел, что в комнате рядом с нами стоит Лариса. Гиббон с взлохмаченным затылком со смесью удивления и испуга смотрел на пионервожатую и пытался принять нечто вроде боксерской стойки.

– До тебя плохо доходит, что ли? Ладно, вот еще раз! – Лариса резким, как молния, движением отвесила Гиббону подзатыльник, от которого его голова подлетела вверх, затем, как шарик на резинке, снова вернулась на место. Из его глаз от обиды и боли выкатились слёзы, а рот скуксился в плаксивой детской гримасе:

– Разве так можно?! Бить воспитанников лагеря? – со всхлипом спросил он.

– А разве можно бить младших, унижать их, портить их вещи, заставлять вместо себе работать? Я вас всех спрашиваю? – Лариса обвела гневным взглядом присутствующих, затем посмотрела на Гиббона, словно размышляя, дать ли ему еще один подзатыльник. Под её взглядом он съежился, подняв плечи, спрятал голову, и прикрыл ладонями лицо.

– Ты, Олег, теперь перенимаешь уборку помещения на следующие три дня. Потом в порядке очереди – Портянников, затем на лед выходит наша тройка Фетисовых, затем Тихон, потом наш сиятельный Абдул Об Стул Задом Бей!

– Чего это обнамазываешься, а? – обиделся из своего угла молчаливый узбек.

– А вот то, Сулейман, ты как старший здесь должен в первую очередь понимать, что мы – мы советский пионерский лагерь и спортивный коллектив, а не какая-та феодальная сатрапия с набобами и баями! С этого момента вы все будете следить за справедливыми и честными отношениями в коллективе. Иначе грош вам цена!

Выходя из палаты, она еще раз повернулась и посмотрела в сторону Гиббона:

– А ты, если у тебя трудности с пониманием, просто учти, если с его головы хоть волосок упадёт, продолжишь свою спортивную карьеру в параолимпийской сборной! Это я тебе гарантирую. А еще возьми его рубашку, сходишь в прачечную, отстираешь и отгладишь. Понял?

– Понял, – сквозь зубы процедил Гиббон.

– На сегодня все тренировки и игры отменяются, отряд получает общее дисциплинарное взыскание и занимается уборкой приусадебной территории, сборкой мусора и заготовкой дров для пионерского костра, – распорядилась наша вожатая и громко хлопнула дверью палаты.

– Бля, из-за тебя всё, Гиббон! – расстроились хоккеисты

– А рыжая вообще бестия, и удар поставлен, – откровенно восхитился Портос, – хотя в борьбе я б её запросто заломал.

– Думаешь, станет она с таким бурдюком бороться? Пнёт тебя по яйкам и загнёшься, – снова возразил кто-то из хоккеистов.

– Хорош, трындеть! Сказали убирать территорию, значит убираем! – Гиббон раздраженно схватил ведро и быстро вышел из палаты.

После обеда меня отозвал в сторону мой сосед по кровати Тихон.

– Слышь, Костян. Если другие узнают, что я тебе расскажу, то меня изобьют. Но это уже беспредел, которому нет оправдания.

Я недоуменно и вопросительно уставился на него, думая, что сегодняшний день, наверное, будет стоить мне многих лет жизни.

– Гиббон, – на лице Тихона проскользнуло явное отвращение. Он какое-то время еще сделал паузу и затем быстро выпалил, – В общем Гиббон, забежал в палату, когда никого не было, подрочил и обкончал малофьею твою подушку и одеяло.

– Зафоршмачил, – произнёс я, удивляясь низости и гадости поступка.

– Зафоршмачил – как-то по-детски звучит…. Он сказал, что ты станешь опущен и полупетух. А это навсегда. И по-взрослому.

– А почему полу-петух?

– Ну это из языка зоны. Петухом становятся, когда….  – тут Тихон потерял терпение и махнул рукой, –  Да, ладно!  Не будем вдаваться в подробности. Просто спать тебе в кровати никак нельзя. Ну всё, я тебе ничего не говорил! – тревожно озираясь, он торопливо пошагал прочь от меня.