Тюрьма в Аргентине. Передача. Часть 5
В какой-то момент я напрягся. Было в этом всем что-то странное, непонятное – не связанные, вроде бы, между собой люди вдруг поднимались и становились в круг. Может быть, здесь какая-то тюремная секта? Но тут один из них достал Псалтирь и начал читать вслух. Остальные шепотом повторяли. После каждого отрывка – псалма, как я понимаю – чтец ненадолго останавливался и все ему аплодировали. Так продолжалось около получаса. После этого молящиеся подходили друг к другу, обнимались и желали мира.
Это была ежевечерняя молитва, на которую собирались все католики в заключении. Интересно было, что в тюрьме ведь сидели очень разные люди: и бомжи, кто жил на улице, и цивилизованные люди, и рецидивисты. Но там, в этом молитвенном круге, как будто стирались всякие социальные различия.
Аргентинцы в целом очень набожные люди. И я еще заметил такую закономерность, что, чем ниже был у человека социальный статус, тем более яростным католиком он был. Возможно, это потому, что в таких случаях у человека меньше ответственности и больше желания эту ответственность на кого-то переложить? На близкого, на государство, на высшие силы?.. Не знаю.
Я ношу крестик и я верующий. Но если меня спросить, что такое религия, что такое Бог, у меня не будет четкого ответа. Как будто я чувствую, что где-то там есть что-то выше нас, но что это? Я не знаю. И мне кажется, что не всегда религия – это чистая истина. Это только способ донесения до людей той или иной информации.
Да, есть Бог. Но важно не снимать с себя ответственности, многое в жизни зависит от самого человека. Человек решает и берёт за себя ответственность за свои поступки. Так или иначе, он выбирает маршрут. Если он выбирает неверный маршрут, то сам за это отвечает. И здесь очень важна ответственность человека. А чем ниже социальный класс, тем меньше у него этой ответственности… Так мне кажется.
В воскресенье утром, после завтрака и холодного душа я сидел в камере и не знал, чем заняться. В общем зале работал старый ламповый телевизор, несколько заключенных собрались вокруг него. Работал только один канал, я так понимаю, центральный аргентинский. Показывали то же, что и на любом телеканале – новости, сериалы, какие-то передачи. Но без знания языка вникать, что показывают на этом старом экране, совсем не хотелось.
Но вдруг что-то изменилось. В общий зал вошел служащий тюрьмы и открыл дверь, которая все это время была на замке. За ней было патио – маленький дворик-колодец, метров в 15-20, окруженный стенами, с уголочком голубого неба наверху. Нас вывели туда, заставили раздеться догола. Провели осмотр: нет ли синяков или ссадин. Почему надо было это делать на холоде, на улице? Не знаю. Затем, нам позволили одеться и оставили на улице еще на час. Это была тюремная прогулка. Моя первая.
Столкновение с этим огрызком свободы, наверное, должно было меня тронуть. Вот, наверху, настоящее небо, по нему бегут облака. Я могу дышать свежим воздухом, чувствовать ветер. Мысли об этом, казалось бы, должны были нагнать на меня тоску. Но, выйдя в это узкое патио, в котором бессмысленно слонялись из угла в угол заключенные, глядя на этот уголочек неба наверху, я почувствовал внезапную ярость.
Зачем нам вообще дали эту иллюзию свободного пространства? Ведь оно еще больше сталкивает нас с заключением! Еще сильнее подчеркивает, что все мы заперты в четырех стенах, где не можем даже посмотреть на мир вокруг! В чем смысл этой прогулки, когда ты целый час бродишь по этому патио, как зверь по клетке?
Другие заключенные сидели на корточках по углам дворика, курили и болтали. Кто-то, как лунатик, просто ходил из стороны в сторону, как будто ему только что дали возможность ходить вообще. Я же раздосадовано выкурил сигарету и пошел обратно на нары.
Еще до того как меня арестовали, где-то за 4 месяца, я попал на форум в Интернете, где люди знакомились друг с другом. Взгляд упал на короткое объявление: «Хочу выучить русский язык, ищу человека, с кем могла бы разговаривать». Так мы познакомились с Мартой.
Молодая девушка из Кордобы, аргентинка, самостоятельно занималась русским языком. Я предложил ей встретиться, и она, как попутчику в поезде, рассказала мне все свои секреты. Мы, в каком-то смысле, и были попутчиками в этом поезде под названием «жизнь». Я, волей судьбы оказавшийся на другом конце света, и она – местная, которая как побег из своей реальности использовала непонятный ей русский язык.
Марта рассказала о своих несчастливых отношениях, о том, как осталась одна на 7-м месяце беременности, о том, как потеряла ребенка и свалилась в депрессию. Когда мы познакомились, она только начала преодолевать агорафобию – боязнь открытых пространств. До этого она несколько месяцев не выходила из дома. Из стройной и веселой девушки она превратилась в затворницу, страдающую лишним весом.
Наш языковой обмен быстро перешел из формальных занятий в человеческую помощь и поддержку. Я оплатил Марте спортзал и взял над ней шефство – был ей кем-то вроде тренера, который построил для нее программу по похудению. Она же помогала мне разобраться с бытовыми сложностями – была моим переводчиком, дала свою карточку, чтобы я мог получать переводы из России.
Утро понедельника в тюрьме началось необычно. После традиционных выкриков «листа», холодного душа и завтрака, в 8 утра в дверях замелькали охранники. На этот раз они выкрикивали что-то новое: фамилию, и следом слово «болса» – сумка, пакет. Звучало это, как «Родригез, болса!». Я понял, что заключенным принесли передачи.
С надеждой вслушиваясь в эти выкрики, я ждал, что назовут и мою фамилию. Но время уже приближалось к 10, охранники приходили все реже, а меня так и не подозвали. Я знал, что должна была прийти Марта, я передавал ей, что мне очень нужны вещи, гель для душа, зубная щетка...
И только когда оставалось всего несколько минут до окончания передач, наконец, прозвучала моя фамилия. Охранник протянул мне тяжелый пакет – черный, пластиковый, в такой обычно упаковывали мусор в «МакДоналдсе». Моя первая тюремная передача. Человеческое тепло, упакованное в пластиковый пакет.
Помимо того, что мне действительно нужны были вещи первой необходимости – в тюрьме иногда даже не было туалетной бумаги, и заключенным передавали и ее – сам факт того, что на свободе остался кто-то, кому я небезразличен, был для меня особенно важным. Я ждал этой передачи, как маленький ребенок в больнице, которому должны принести горячие пирожки от бабушки.
Пакет был тяжелым, 15 кг. Марта позаботилась обо всем, передала мне даже «альфахорес» – традиционные аргентинские сладости в шоколаде и кока-колу. Заложила поглубже сигареты и телефонные карточки. Это проявление заботы тронуло меня и оказалось главным переживанием в тот понедельник. Я чувствовал связь с внешним миром, мог по всем этим вещам увидеть, что кому-то не все равно, где я, и что со мной. Сидел над этим «мусорным» пакетом с потертыми углами, и думал о том, что значит, еще не все потеряно. Я справлюсь.
Подошел Чарли.
– О, Русо, тебе передали посылку?
– Да, Чарли. Моя подруга Марта принесла мне продукты.
– Хорошо. А то я беспокоился, что ты тут один, и некому тебе помогать. Что в посылке?
Глубоко в мешке, среди хамона и сыра, колбасы и печенья, как я уже говорил, лежал небольшой сверток. В него Марта завернула специальные карты, по которым можно было звонить, и сигареты. Достав одну карточку, я протянул ее Чарли:
– Держи, спасибо, что дал воспользоваться твоей. И «батончик» возьми, угощайся.
– Грасиас! Мучас грасиас, Русо!
– Я хочу угостить других заключенных. Как думаешь, как это лучше сделать?
– Отдай пачку сигарет старшим, Русо. А со второй пройди по камерам, и дай каждому по сигарете. Про еду подумаем позже.