Трогательный рассказ об Учителе. Оцените, как вам моя проба пера?⁠⁠

Мир Николая Петровича рассыпался. Он больше не состоял из дат, имен или обязанностей. Он состоял из вязкого, серого тумана, в котором вспыхивали точечные огни: прикосновение сухой, теплой руки (дочь Аня), запах лекарств (утро), скрип кровати (вечность).

Он давно уже не был Николаем Петровичем – инженером, таксистом, одно время даже фрезеровщиком на заводе, куда его занесла судьба. Он был просто «дедушкой», тихим телом в постели, чей разум, как старый радиоприемник, ловил лишь обрывки реальности.

Аня и его внук Миша, уже взрослый, серьезный мужчина, смотрели на него с той отчаянной любовью, которая готова на любое безумие.

— Он всё время бормочет про классы, — шептала Аня, вытирая слезы. — Говорит: «Восьмой 'Б' опять шумит». Мама рассказывала, он же работал учителем... месяца три, кажется, в молодости. Сразу после института, до армии.

— Три месяца? — Миша нахмурился. — А помнит, будто всю жизнь.

— Это были... — Аня подбирала слова, — видимо, лучшие три месяца.

Идея Миши была сумасшедшей. Она потребовала связей, унизительных просьб и больших денег. Договориться с директором гимназии №5, чтобы в "методический день" выделить пустой класс. Уговорить театральную студию из ДК, чтобы пятнадцать подростков сыграли «восьмой 'Б'».

...Николая Петровича везли в кресле-каталке. Туман вокруг него был непривычно громким. Пахло не больницей, а чем-то другим. Пылью. Булками из столовой. И еще... мелом. Этот запах ударил в нос так резко, что старик вздрогнул и приоткрыл мутные глаза.

— Куда? — проскрипел он.

— Урок, папа, — голос Ани дрожал. — У тебя урок. Восьмой «Б».

Его ввезли в класс. Настоящий. С рядами парт, с портретами писателей. На доске было коряво, но разборчиво выведено: «Здравствуйте, Николай Петрович!»

За партами сидели дети. Тихие. Слишком тихие для восьмого класса. Они смотрели на него во все глаза – испуганно, с любопытством и явным старанием.

Николая Петровича аккуратно пересадили за учительский стол. Руки сами легли на прохладное, стертое дерево. Он обвел класс взглядом.

Девочка на первой парте с туго заплетенными косичками. Мальчик у окна, который слишком прямо держал спину. И Миша, его внук, стоящий у двери с лицом режиссера, готового дать отмашку. А в щели двери – заплаканный глаз Ани.

Туман в голове Николая Петровича на мгновение рассеялся, и на смену ему пришла хрустальная, холодная ясность.

«Спектакль», — понял он. — «Бедные мои. Какой же спектакль».

Он увидел, как у Миши дрогнул подбородок. Увидел, как Аня зажала рот рукой. Они так старались. Они притащили его, развалину, в настоящую школу, наняли детей-актеров, чтобы подарить ему… что? Последнюю радость. Последнюю иллюзию.

И в этот момент жалость к себе, которая съедала его месяцами, уступила место огромной, всепоглощающей нежности. Он понял, что у него тоже есть роль. И он должен сыграть ее блестяще. Для них.

Он откашлялся. Его тело не слушалось, но голос, на удивление, обрел старые, забытые «учительские» нотки.

— Кхм. Здравствуйте, — сказал он, и тишина стала такой плотной, что ее можно было потрогать.

Дети, как по команде, нестройно ответили:

— Здрав-ствуй-те...

— Тема... — он посмотрел на доску, но там ничего не было. Он лихорадочно рылся в развалинах своей памяти. Что он им преподавал тогда, полвека назад? Литературу! — Тема урока... «Парус». Лермонтова.

Он увидел, как Миша облегченно выдохнул.

— Кто... кто помнит?

Девочка с косичками (явная отличница-актриса) подняла руку.

— «Белеет парус одинокой...»

— ...В тумане моря голубом!.. — подхватил Николай Петрович, и его глаза вдруг сфокусировались. — Что ищет он в стране далекой? Что кинул он в краю родном?..

Он говорил. Он забыл, что не может связать двух слов. Он рассказывал им не про стихотворение, а про тоску. Про то, что человек – это всегда этот самый парус. Что он всю жизнь ищет бури, потому что в покое ему тошно.

Он смотрел на эти юные, серьезные лица, которые изо всех сил «играли» учеников, и видел в них настоящий, неподдельный интерес. Он видел, как мальчик у окна перестал держать спину и наклонился вперед.

— А он, мятежный, просит бури... — шептал старик. — Понимаете? Он сам не знает, чего хочет. Но он хочет... жить. Даже если эта жизнь – шторм.

Он смотрел на Аню и Мишу. На своих отчаявшихся, любящих «режиссеров».

«Вы думаете, вы дарите мне воспоминание?» — думал он, глядя на дочь. «Нет, милая. Это я дарю вам его. Я дарю вам себя – живого. На эти тридцать минут».

Он улыбнулся Ане. Она восприняла это как знак того, что он там, в своей молодости. Она зарыдала в голос, тихо, уткнувшись в шарф. Она была счастлива.

Прозвенел звонок. Мягкий, приглушенный. Миша нажал кнопку на телефоне.

Дети встали.

— Спасибо за урок, Николай Петрович, — сказала девочка с косичками, и это прозвучало на удивление искренне.

Его снова пересаживали в кресло. Он чувствовал, как холодный туман возвращается, наползая на сознание. Но он держался. Он доиграет.

Когда его везли по коридору, он посмотрел на внука.

— Восьмой «Б»... — прохрипел он. — Шумный. Но... способный.

Миша не выдержал и отвернулся, смаргивая слезы. Он был уверен, что его сумасшедшая затея удалась. Что дед на полчаса вернулся к ним.

Николай Петрович умер той же ночью.

Он уходил в сером, безликом тумане. Врачи констатировали смерть, Аня гладила его остывшую руку.

Но сам он этого уже не знал. Для него последней реальностью осталось не это. Он лежал за учительским столом, положив голову на прохладное дерево. Урок только что закончился. Он рассказал детям про мятежный парус. Они слушали. А за окном пахло пылью, коридором и мелом. И он, Николай Петрович, учитель литературы, чувствовал невероятную, светлую усталость. Он хорошо сделал свою работу.